Текст книги "Уездный город С*** (СИ)"
Автор книги: Дарья Кузнецова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)
– Не просто, – согласился мужчина. – И дом, у которого неизменно обрывался след Наваловой, взорвали не просто так. Только как всё это привязать к делу, пока неясно, и даже неясно, в каком направлении стоит искать. И если прыгать вокруг и строить пустые гипотезы, мы лишь потратим время и запутаемся ещё больше, увязнув в количестве версий. Из фактов у нас имеются три трупа, повторение убийцей нелепого ритуала тридцатилетней давности, его природа вещевика и тонкая, но явная ниточка к «Взлёту». Ну и та вещь, следы которой найдены на всех покойницах.
– Толку с неё, – недовольно нахмурилась Брамс.
– От неё нет пользы, пока мы её не нашли. Поверьте моему опыту, она свою роль ещё сыграет.
– Да ладно, какая там роль, – скривилась девушка и вздохнула. – Мне на самом деле другое обидно. Мы столько бились над восстановлением умбры, эта идея казалась такой перспективной, а ничего толком не дала…
– Вы хотите результата слишком быстро, – не удержался от улыбки Титов. – Что значит – ничего не дала? Вы как минимум установили способ, которым стёрли умбру, который также косвенно указывает на «Взлёт». Не кисните, Брамс, вся наша жизнь – дорога проб и ошибок.
Девушка понуро кивнула, признавая правоту поручика, а там они добрались до нужного дома, и стало не до посторонних разговоров.
Бело-розовый, легкомысленного вида особнячок, в котором обитало большое семейство Царёвых – родители, два младших сына и четыре дочери, из которых нужная являлась старшей, – стоял чуть в стороне от дороги, за небольшим сквером со старыми липами, огороженным низким кованым заборчиком без ворот. То ли земля эта принадлежала городу, то ли Царёвы были достаточно гостеприимны и не возражали против случайных прохожих.
Тамара, лучшая подруга покойной, оказалась типической приличной девушкой из хорошей семьи, незамужней, но, кажется, имеющей жениха. Со светлыми кудряшками и лицом сердечком, с голубыми глазами и в розовом, немного кукольном платье, она выглядела, впрочем, мило и даже трогательно, как девочка, – совершенно не во вкусе Натана, но он знал мужчин, предпочитавших именно такой тип. Единственной зацепившей внимание деталью облика были чуть припухшие нос и глаза. Деталь эту девушка пыталась загримировать, и от обилия пудры лицо казалось совершенно фарфоровым.
При беседе пожелал присутствовать отец, статный мужчина из бывших офицеров и нынешних чиновников, и Титов не видел причин ему отказывать.
– Εсли вы не желаете говорить об этом сейчас, мы можем прийти в более удобное время, – сказал поручик, переводя взгляд с девушки на родителя и обратно.
– Нет-нет, задавайте свои вопросы, конечно, я понимаю, это нужно, чтобы узнать, кто Кулечку… – Царёва шумно вздохнула, приложила платок к глазам.
Кажется, несмотря на общую искусственность облика, в своей печали Тамара была искренна.
– Для начала я бы хотел всё же уяснить, что не так было в их с мужем семье. Насколько я понял, женились они без принуждения, по взаимной склонности, разве нет?
– Да, конечно, по склонности, Кулечка была очарована Сергей Михалычем, он так красиво ухаживал – цветы, театр, всяческие мелкие подарки. Они очень, очень гармоничная пара. Были, – поправила себя девушка с новым вздохом. – А потом я и сама не поняла! Я Кулечке постоянно говорю: ну чего тебе не хватает? Умный, жалование большое, ни в чём не отказывает. Ну староват, конечно, но мужчине можно, он же не толстый был, как вот например…
– Тамара, – тихо, но веско проговорил отец. – Господину полицейскому не интересны твои сплетни о соседях.
– Простите, – явственно смутилась девушка, хотя через слой пудры краска и не проступила. – Так вот, мы с Кулечкой каждый раз, как разговор заходит… – торопливо продолжила она, потом осеклась и тихо добавила, опять аккуратно промокнув глаза: – Извините. Не могу привыкнуть, что…
– Тамара, соберись. Потом, – столь же тихо, уверенно воззвал к ней отец. Кажется, вызвался присутствовать при разговоре он не из опасения, что полицейские обидят дочь, а вот как раз для этого: не позволять дочери отвлекаться и болтать попусту.
– Да… Так вот, Кулечка и сама не могла сказать, что не так, всё твердила, что он ей как чужой стал и словно бы откупиться от неё пытается. А зачем ей, говорит, наряды, если она мужа и не видит толком, а без него, мол, нехорошо куда-то идти.
– В последнее время что-нибудь изменилось?
– Знаете, да, – нахмурившись и немного подумав, Тамара медленно кивнула и, чуть подавшись вперёд, заговорила торопливо, словно боялась забыть: – С пару месяцев назад она вдруг так преобразилась, разом похорошела. Я расспрашивала, что да как, но она только смеялась и обещала рассказать, потом, когда-нибудь. Потом она опять то весёлая была, то грустная и задумчивая, и про мужа своего не говорила больше. Да я и не спрашивала, Васечка же как раз тогда моей руки просил, и я… В общем, не спрашивала я, своим была так занята, что и поговорить мы могли редко когда, – она вновь шумно вздохнула, опять торопливо промокнула глаза и на несколько мгновений умолкла, кажется унимая подступившие слёзы. – А еще было… Не знаю, важно ли? В аккурат на Пасху, я потому и запомнила. Кулечка очень тихая в тот день была, всё про Бога говорила и обронила между прочим, что мужа своего словно бы и совсем не знает.
– Что значит – про Бога говорила? – растерялся Натан.
– Я точно не помню, – виновато вздохнула она. – Что-то про выбор между двух грехов, про предательство, я так толком и не разобрала, а объясняться она не стала, велела не брать в голову и потом смеялась, что в Светлое Воскресенье грехи особенно тяжкими кажутся. А какие у неё грехи? Кулечка всегда такая добрая, такая отзывчивая была… Простите, – она отвернулась, прикрываясь платком.
– Тамара Олеговна, простите, но ещё один, последний вопрос, и я не побеспокою вас больше, – через мгновение продолжил Титов, стараясь говорить как можно мягче. – Вы видели вчера Акулину?
Оказалось, подруги вправду встречались и до четырёх пополудни гуляли по лавкам. Потом Горбач осталась в уютном ресторанчике, где девушки присели отдохнуть, а Тамара упорхнула к жениху. Это был какой-никакой след. Напоследок убедившись, что и Царёва не знает убитых Навалову и Дёмину, Натан распрощался с девушкой и, пожелав ей сил и терпения, отправился в тот ресторанчик.
Пока нашли то место, точного расположения которого Царёва не запомнила, пока опросили всех половых – день совершенно склонился к вечеру. В ресторанчике витали столь дивные запахи, что сыскари единогласно решили здесь и перекусить, заодно подведя итоги дня.
Акулину вспомнили. Она сидела тут больше часа, потом к ней присоединился некий мужчина, причём половой предположил, что это был муж – уж очень тепло они беседовали. Однако дальнейшие расспросы окончательно убедили Титова в наличии у покойницы любовника: визави Γорбач оказался тот самый огромный и чернявый тип, которого вспомнила одна из горничных. Пробыли они здесь очень недолго, мужчина заплатил по счёту, и пара скрылась в неизвестном направлении. След на том оборвался.
– Занятно выходит, – задумчиво проговорил поручик. – Кто, интересно, этот чернявый? Ясно, что любовник, вот только где его теперь искать? Может быть, близкие люди его знали, но… признаться, нынче я не готов еще раз беспокоить расстроенную девочку и больную старуху.
– Так может, в письмах что-то будет? – предположила Брамс, полностью согласная со спутником.
Если мать Акулины напугала вещевичку своей старостью и болезнью, то Царёва вызывала усталую недовольную гримаску и стойкую неприязнь. Не слезами, тут Аэлита ей искренне сочувствовала. Просто Тамара всей своей наружностью и нравом воплощала тот «идеал», от которого сама вещевичка отчаянно бежала всю жизнь: слабой, хрупкой, зависимой особы, весь образ мыслей и жизни которой определялся окружающими её мужчинами – вначале отцом, а после мужем.
– На это и надежда. И хорошо бы успеть сегодня, чтобы завтра всё же добраться до «Взлёта». А вы там, к слову, бывали?
– Да, конечно, хотя всего пару раз, – обрадовала Титова вещевичка. – У нас же институт частью при «Взлёте», мы все там бывали, многие туда и устраивались, кончив учёбу.
– Прекрасно, это весьма кстати. Мне прежде не доводилось посещать подобные места, и очень хорошо, что у вас имеется о них представление
– А что, в Петрограде нет заводов? – изумилась Аэлита.
– Отчего же? Масса. Просто вот как-то не случалось.
– У вас была настолько скучная служба в столице? – предположила Брамс.
– Напротив! – засмеялся Натан, и некоторое время оказалось посвящено рассказам о прежней жизни.
Поручик припомнил одну забавную историю, потом другую, и быстро увлёкся. Это оказалось исключительно приятно; нет, не травить байки, а смешить Аэлиту.
Титов любовался девушкой, и сам не мог не улыбаться в ответ, и под конец уже сам смеялся не меньше неё, просто заразившись весельем. Добрый час они вот так просидели, болтая и не думая о важном, а потом Натан насилу вспомнил, что сегодня им предстоит ещё одно серьёзное и не самое приятное дело и откладывать его дольше не стоит. Да и, вспомнив, не сразу сумел заставить себя прервать приятный вечер.
Глава 15. Квартирный вопрос
– Не тряситесь столь откровенно, не съедят же они вас, – насмешливо улыбнулся Титов, наблюдая за суетливыми попытками Брамс избавиться от своей дорожной униформы и прихорошиться.
Сначала она сдвинула на лоб очки, потом потянула наверх анорак, только после этого вспомнила про шлем и попыталась одновременно избавиться и от него, но руки от волнения слушались плохо. Суетой своей вещевичка добилась только того, что узел на макушке рассыпался и волосы намертво зацепились за пряжку шлема и очки. Учитывая наполовину стащенную грубую брезентовую робу, положение оказалось незавидным.
Аэлита зло зашипела и явно вознамерилась освободиться ценой порванного шлема или, скорее, пары клочьев волос. Допустить этого Натан, конечно, не мог, поэтому легко перехватил девичьи запястья и мягко отвёл их в сторону.
– Всё будет хорошо, – твёрдо сообщил Титов. Чуть повернул страдалицу и вынудил её наклонить голову, чтобы добраться до застёжки и освободить запутавшиеся кудряшки.
– Мне бы вашу уверенность, – вздохнула Брамс, легко доверившись рукам поручика.
Управился Натан быстро, повесил шлем и очки на руль, следом стянул с вещевички анорак – та лишь покорно подняла руки, словно ребёнок. Развернув девушку к себе спиной, ловко выбрал из волос шпильки, с удовольствием пользуясь благовидным предлогом зарыться пальцами в шелковистые рыжие пряди. Впрочем, быстро одёрнул себя и заставил отвлечься от этого увлекательного занятия. Держа заколки в зубах, проворно собрал волосы, скрутил, завернул, заколол – всё это заняло несколько секунд.
Развернув Аэлиту к себе лицом, оглядел, ровно ли вышла причёска.
– Сойдёт, – решил Титов и, не удержавшись, легко коснулся губами лба девушки, у самых волос.
Аэлита ощупала пучок и свою голову, глядя на поручика со смесью благоговения и изумления.
– Γде вы так наловчились?..
– У меня две сестры, – легко улыбнулся он. – Одна старше на год, вторая – младше на четыре, на них вот и натренировался.
– Они в Петрограде? – полюбопытствовала вещевичка.
– Да, и обе вполне счастливы, – пожал плечами Титов. – Ну что, пойдёмте? Перед смертью, говорят, не надышишься.
– Умеете вы утешить, – вздохнула Аэлита, но всё же улыбнулась и, кивнув, решительно двинулась к крыльцу.
Дом Брамсов был старый, ещё деревянный, но ухоженный. Не дом – уютное семейное гнездо, в котором чувствовалась и женская рука, и мужская. Сложно было представить рассеянного Льва Селивановича в роли крепкого и рачительного хозяина, однако с домом он, на удивление, возился с удовольствием. Постоянно что-то перестраивал и придумывал, с большой энергией воплощая все достижения прогресса, хотя делал это не сам, обыкновенно приглашая мастеров. В доме давно уже были проведены свет и водопровод, и даже установлен буквально пару лет назад изобретённый веще-электрический водонагреватель – игрушка редкая и сложная, которая пока не получила широкой известности, но обещала через пару лет, после некоторых доработок, завоевать себе место в сердцах и домах людей.
– Ой, Алечка, здравствуй! Натан Ильич, добрый вечер. – Дверь открыл отец семейства, и Аэлита не удержалась от облегчённого вздоха: раз уж папа дома, то всё должно пройти спокойно. Во всяком случае, она на это надеялась. – Это у вас только закончилось ночное дежурство? Долго, – протянул он, но не укоризненно, а скорее уважительно, и после крикнул в дом: – Людушка, накрывай на стол, гости. Да вы проходите, не стойте на пороге.
– Здравствуйте, – ровно проговорила Людмила Викторовна, возникая в дверях. Остро, пронзительно глянула на дочь, но та старательно отводила глаза.
– Да мы ужинали уже, – нервно отмахнулась Аэлита и, привычно разозлившись на себя за смятение и неуверенность, выпрямилась, вскинув голову, и заявила, глядя на отца: – Я за вещами. За частью. Я хочу жить своей жизнью и решать, как её устраивать. Жалование у меня замечательное, его вполне хватит.
– Откуда вдруг такое стремление? – озадачился Лев Селиванович.
– Тогда за меня точно никто решать не сможет, и даже пытаться не будет, – проговорила она, бросив обиженный взгляд на мать.
– И где же ты жить собираешься? – всё так же ровно спросила женщина, скрещивая руки на груди.
– А вот у Натан Ильича, – бесхитростно созналась Аэлита, отчего сам Натан Ильич поперхнулся воздухом, мать её побагровела от негодования, и только отец семейства, чуть нахмурившись, неуверенно проговорил:
– Не знаю, удобно ли будет…
– Не у Натана Ильича, а у той же хозяйки, – поспешил вмешаться Титов, пока мать семейства не хватил удар от этакого нравственного падения дочери. – Хорошая женщина, вдова, сдаёт несколько комнат.
– Так это вы её надоумили? – недобро сощурилась Людмила Викторовна. – Ваше влияние, да? Столичные моды, распущенность, да? А казались таким видным, настоящим офицером!
– Людушка, ты чего? – Лев Селиванович, глядя на поведение супруги и слушая её слова, сделался совершенно растерянным. – Ну хочет девочка сама пожить, так я большой беды не вижу, она взрослая уже. Кроме того, и повода сомневаться в благородстве Натана Ильича нет никакого…
– Ты ни в чём беды не видишь! – всплеснула руками Людмила. – Ладно, когда она в учёбу свою ударилась, это хотя бы безопасно, но вот сейчас, со своей этой полицией – это совсем никуда не годится! А если её убьют?!
Повисла напряжённая тишина. Аэлита, упрямо поджав губы, смотрела в пол, отец – переводил удивлённый взгляд с жены на дочь и обратно.
Натан, наблюдая за всем этим, отчётливо понял, что шансов прямо сейчас спокойно договориться у семейства Брамсов нет. Он понимал, что и сам отчасти во всём этом виноват – именно он поддержал Аэлиту, потакал её желанию участвовать в расследовании. Может быть, если бы не появился в городе С*** поручик Титов, всего разговора не случилось бы, не произошла эта ссора.
Вот только обман неизбежно раскрывается, притом в самый худший момент. И, зная вещевичку, Натан не сомневался: она не поймёт подобного и посчитает предательством. Так не лучше ли постараться вскрыть нарыв сейчас, пока еще не поздно?
А ещё поручику слишком нравилась эта девушка – вот именно такой необычной, порывистой, искренней, – и очень не хотелось, чтобы она менялась, а подобная обида неизбежно оставит след на её душе. Может, это было эгоистично, но…
– Аэлите Львовне никто, разумеется, не даст участвовать в задержании опасных вооружённых преступников, у неё нет соответствующей подготовки, – ровно проговорил Титов. – А в прочих случаях вероятность, что с ней приключится беда, ничуть не выше случайных неприятностей на улице.
– То есть вы не возражаете, чтобы она якшалась с отбросами и преступниками? Считаете это нормальным для приличной девушки? – язвительно проговорила мать семейства. – Вот интересно, свою жену, сестру или дочь вы бы тоже отпустили заниматься подобным?
– Моя старшая сестра – штурман дирижабля, младшая сестра – судебный медик, и это совершенно не помешало их замужеству. Так что – да. Если дорогой для меня особе захочется избрать опасную профессию, я окажу ей всяческую поддержку, чтобы она выучилась скорее и лучше и обрела уверенность в себе. Потому что сильная личность, которой что-то запрещают, изыскивает способы настоять на своём и куда чаще попадает в беду, – твёрдо проговорил он. И после небольшой паузы добавил, прямо глядя в глаза женщине и даже сумев удержаться от язвительности: – И уж точно я не стал бы пользоваться связями и знакомствами, чтобы не допустить её до интересного дела, ограничить и, хуже того, устроить личную жизнь.
Людмила Викторовна смущённо вспыхнула и отвела взгляд – она поняла, что имел в виду поручик. Но всё же упрямо проговорила:
– Вот когда будут свои дети, тогда и посмотрите, каково это!
– Возможно, тяжело, но необходимо, потому что дети должны жить своей жизнью, – отозвался на это Натан и продолжил увещевательно: – Аэлита Львовна – очень рассудительная, осторожная и разумная девушка, она никогда не станет лезть на рожон. Вам стоит больше доверять ей.
– Если бы она еще была самостоятельной и могла о себе позаботиться! – шумно вздохнула женщина, явно уже сдаваясь.
– Вашей дочери порой сложно понимать окружающих, но это не имеет никакого отношения к самостоятельности.
Людмила Викторовна ещё некоторое время сопротивлялась и сомневалась, но Титов её в итоге уговорил, дав слово офицера, что станет беречь Аэлиту как зеницу ока. Обещать подобное было нетрудно: мужчина и так планировал сделать всё возможное для безопасности девушки. Куда труднее было сохранять спокойствие и сдерживаться на протяжении всей этой сцены: уж слишком хотелось поручику прямо высказать всё, что он думал об этой женщине с её интригами.
Брамс в разговоре не участвовала, только поглядывала на родителей и поручика и напряжённо прислушивалась, ожидая итога. На Титова она очень надеялась и верила, что он действительно всё решит, но окончательно перевела дух, лишь когда мать устало махнула рукой со словами: «Да Бог с вами! Лучше бы у меня три сына было…» – и ушла в глубь дома.
Лев Селиванович тоже не вмешивался в разговор, заметно тяготясь им и нервной атмосферой, и, когда спор кое-как разрешился, с явным облегчением покинул прихожую, в которой под светом небольшой люстры с одинокой слабой лампочкой происходила вся эта «баталия». Сыскари остались вдвоём.
– Аэлита Львовна, может, теперь вам вовсе нет смысла куда-то уезжать? – осторожно предложил Титов. – Ваша матушка, кажется, не намерена больше чинить препятствия вашей службе.
– Нет, я всё решила, – насупилась Брамс. – Это она сейчас, при вас, согласная, а потом – не поручусь. И вообще, одной лучше, ни перед кем отчитываться не надо. А то словно мне пять лет!
– Одной не лучше, – уверенно возразил Натан. – Родители вас любят, не нужно судить их столь строго. Да, они люди и могут ошибиться, даже обидеть ненароком, но неужели одна их ошибка заслуживает такой разительной перемены? Дайте матери еще один шанс. Люди не вечны, и мы не знаем, как жизнь повернётся завтра, и завтра может стать поздно мириться. Я не пытаюсь отговорить вас и убедить остаться, жить своим умом – вполне достойное решение, на которое вы имеете право. Но я прошу, поговорите с ней хотя бы теперь, когда она успокоилась и смирилась с вашим выбором. Не дело это, чтобы чужой человек промеж вас вестовым служил.
Аэлита слушала мужчину внимательно, хмурясь и раздумывая над его словами. Вещевичка хоть и понимала беспокойство матери, но не собиралась в угоду ему отказываться от собственных желаний и планов. В конце концов, жизнь-то её, Аэлиты, и она уже вполне взрослая особа, образованная, способная себя содержать. Она же сама в родительскую жизнь не лезет и не пытается никого учить!
В общем, вины за собой девушка не видела и считала, что она как раз в своём праве, но кое-что из слов Титова всё же легло на душу. Вещевичка не любила ссоры и хотела, чтобы их с матерью отношения вернулись в прежнее русло. Вот только и способа примирения Брамс-младшая не видела.
Несколько секунд Аэлита помолчала, а потом подняла на поручика грустный, потерянный взгляд и пробормотала неуверенно:
– Но что же мне делать? Что сказать?
Натан от такого вопроса смешался – лезть в чужие личные отношения было неловко. Но потом напомнил себе, что он и так уже вмешался куда только мог, и глупо теперь идти на попятную. Пожав плечами, мужчина неуверенно предложил:
– Может быть, просто стоит сказать, что вы её любите? И благодарны за заботу, но хотите попробовать жить своим умом. Это сложно, но если не пробовать, то и не научишься ничему. Нельзя выучиться плавать, не входя в воду, – проговорил он и сам поморщился от того, насколько по-книжному, нелепо всё это прозвучало. – Забудьте, я говорю глупости. Просто будьте искренни, мне кажется, сейчас она вас выслушает. А я, с вашего позволения, лучше подожду снаружи, хорошо?
Аэлита кивнула и, проводив поручика взглядом, некоторое время неподвижно простояла на месте. На звук двери выглянул отец и чуть улыбнулся, обнаружив дочь в одиночестве:
– Ты чего застыла? А куда Натан Ильич делся?
– Задумалась, – вздохнула вещевичка. – А Титов вышел, сказал, будет снаружи ждать.
– Ну так и чего ты стоишь? Беги вещи собирать, нехорошо человека мурыжить. Потом расскажешь, как устроилась.
Он подошёл, поцеловал свою малорослую дочь в макушку и преспокойно удалился обратно в комнату. К отъездам детей Лев Селиванович относился куда спокойнее супруги и не видел никакой беды в желании Алечки пожить отдельно.
Короткий разговор с отцом сильно приободрил девушку, и та, прекратив топтаться на одном месте, двинулась в кухню.
Людмила Викторовна сидела у окна, глядя в темнеющее стекло. Аэлита некоторое время помялась на пороге, не зная, как начать и что вообще сказать. Хорошо Титову говорить – «быть искренней»! Вот вещевчика сейчас особенно искренна: совершенно не понимает, как быть и что делать, и стоит истуканом. А всё мама с её сценами… Ну стоило ли вчера ругаться, пытаться запрещать? До того всё было легко и понятно, а теперь смутно и неправильно…
– Мама! – окликнула она наконец, чувствуя себя донельзя глупо и почти уже злясь на это. И тихо попросила, не найдя слов для объяснения: – Помоги мне, пожалуйста, выбрать, что из вещей взять.
Несколько секунд старшая женщина сидела неподвижно, потом вздохнула и поднялась с места.
– Пойдём уже, горюшко моё самостоятельное!
Может быть, Аэлита и не нашла правильных слов, но непроизвольно выбранная ею тактика оказалась верной: совместно занявшись пустяковым, но приятным – даже для такой своеобразной особы, как вещевичка, – делом, мать и дочь безо всяких громких признаний незаметно примирились. Людмила Викторовна успокоилась, занятая сборами дочери, да и мысли её, стоило принять как данность отъезд Алечки, приобретали с каждой минутой всё более светлый оттенок.
Да, за службу свою Аэлита ухватилась крепко, а отпускать её в новую, самостоятельную, жизнь было боязно. Но с другой стороны, стоило приглядеться, и делалось ясно: её-то собственная мысль тоже оказалась верной. И хоть отругала она только что в сердцах поручика, но ведь и по лицу, и по манере его видно было – хороший мужчина, и прав Лёвушка, нет решительно никакого повода сомневаться в чести и благородстве Титова. Ясно ведь, ничего лишнего с Алечкой себе не позволяет: эвон как к пигалице уважительно, по имени-отчеству, без фамильярности.
Но главное, слишком горячо для простого сослуживца и приятеля он принимает участие в судьбе молодой девушки, хотя и видно, как не хочется ему совать нос в семейные дела. И глядит на Алечку уж так ласково, наглядеться не может. И сама Аэлита на диво с ним покладиста, вон как слушается, словно бы и не она это вовсе…
В общем, Людмила Викторовна приняла, может, не самую ответственную, но по-житейски мудрую точку зрения: что Бог ни делает, всё к лучшему. Перекрестившись на красный угол и поцеловав нательный крест, в мыслях попросила уберечь дочку и вразумить и помогла той не забыть ни одной нужной мелочи.
Когда небольшой саквояж был уже собран, Брамс опомнилась и под озадаченным взглядом матери приложила к вещам пару непромокаемых сапог.
– К чему это? – растерялась женщина.
– На всякий случай, – чуть смутилась Аэлита, но пояснять подробнее не стала.
Дальнейший переезд прошёл спокойно. Марфа Ивановна не возражала против еще одной жилички, только уточнила, как к тому отнеслись её родители. Брамс, конечно, попыталась высказаться, что ей никто не указ и вообще она уже вполне взрослая, но Натан, во избежание ссоры, успокоил Проклову, что родители поставлены в известность и никакого побега не было.
Женщина на том успокоилась и, прихватив с собой Аэлиту и оставив поручика кипятить воду, отправилась прибираться. Брамс, конечно, строила недовольные рожи, но отказаться помочь старому человеку не позволила совесть.
С уборкой общими усилиями управились быстро, да и было её немного – пыль протереть да вынести кое-какой хлам в сарай, для чего вновь ангажировали грубую силу в лице Титова. Тот больше стремился заняться письмами и дневниками покойницы, но стоически терпел: в конце концов, именно он навязал Прокловой такое вот развлечение.
Сама Марфа Ивановна на Аэлиту поглядывала поначалу насторожённо, изучающе, оценивая и прикидывая, что она за особа такая. Вчерашний демарш упрямой девицы Проклову рассердил, она искренне полагала, что вещевичку просто мало пороли в детстве, вот и отбилась от рук. Но, немного приглядевшись к ней и понаблюдав за их общением с поручиком, к которому успела всерьёз привязаться за прошедшие дни, совершенно успокоилась и смягчилась. Решила, что девица хоть и дурная, но невредная, добрая и честная, а это куда лучше, чем покладистая хитрая дрянь.
А когда молодые люди оказывались рядом, то Проклова и вовсе бросала на них насмешливые, снисходительные взгляды, прикидывая украдкой, где и как гулять свадьбу. Хорошо бы погода тёплая была, можно тогда столы на улице поставить…
К счастью, ни Титов, ни вещевичка не подозревали о мыслях хозяйки и оттого пребывали в покое. После уборки все обитатели дома собрались в большой комнате за чаем, и посиделки оказались, на удивление, как-то по-семейному уютными. Марфа Ивановна вязала цветастый половичок из старых, негодных тряпок, разрезанных на полосы, Титов наконец добрался до улик, а Брамс, которая всё равно не могла понять с письмами и не понимала, что именно там нужно искать, занялась наконец своей докторской работой, к которой не притрагивалась уже с неделю или того больше.
Просидели в тишине с полтора часа, до ночи, а там Проклова, поворчав для порядка на не желающую угомониться молодёжь, принялась собираться ко сну. Правда, и шагу ступить из комнаты не успела, как в дверь громко постучали.
– Кого еще на ночь глядя принесло? – удивилась она.
– Давайте я открою, – предложил Титов, аккуратно складывая письма, но хозяйка только махнула на него рукой.
– Да сиди уж, куда подорвался! Небось, соседке чего понадобилось, – решила старушка и шмыгнула в сени.
Говорили негромко и недолго, и Натан, чутко прислушиваясь на предмет каких-то неприятностей, разобрал только, что поздний гость – мужчина. А после в комнату вернулась хозяйка и сообщила с искренним удивлением:
– Это к тебе, касатик. Парень какой-то молодой, видный. В дом проходить наотрез отказался, – развела руками Проклова.
– Говорил же, надо мне идти, – усмехнулся Титов, совершенно уверенный, что беспокоят его по делам службы. Правда, по каким именно, он задуматься не успел и обеспокоиться, конечно, тоже: выйдя на крыльцо, с искренним изумлением обнаружил там не городового и даже не кого-нибудь из служащих уголовного сыска, а лишь единожды виденного магистра-математика из Федорки. В неярком свете фонарей рассмотреть того внимательно не получалось, но поручик всё равно узнал.
– Добрый вечер, – не скрывая растерянности, поздоровался Натан, прикрывая входную дверь, и спустился с низкого крыльца. – Чем могу быть полезен? Что-то случилось? – предположил он.
Единственным на взгляд Титова разумным объяснением такого визита являлось некое щекотливое дело, лежащее в компетенции полиции, которое молодой человек не решился доверить случайному городовому и потому явился к единственному знакомому сыскарю. Прежде с поручиком такое случалось неоднократно, и подобных просителей он прекрасно понимал.
Но угадал Титов только в одном: дело и впрямь оказалось щекотливым.
– Я хочу поговорить с вами об Аэлите, – твёрдо заявил молодой человек. Рослый, плечистый, он был крупнее и выше жилистого Натана, что, кажется, добавляло ему уверенности.
– Что она опять натворила? – усмехнулся поручик. Впрочем, он уже догадался, какого рода беседа его ожидает, просто не желал облегчать гостю задачу.
– Какие у вас с ней отношения? – в лоб спросил математик, чьё имя Титов силился и никак не мог вспомнить.
– Позвольте, а что вам до этого за дело? – уточнил Натан.
– А такое, что я ухаживать за нею намерен и не потерплю, чтобы вокруг Аэлиты увивались всякие! – решительно заявил ночной гость.
– Намерены – ну так и ухаживайте, я вам вроде бы не запрещал, – пожал плечами поручик, поглядывая на математика с прежней насмешкой, но ощущая тем не менее, что начинает раздражаться. И сложно было определить, что вызывало большее недовольство: то ли само явление этого мальчишки с его нелепыми притязаниями, то ли его интерес к Брамс. Кажется, последнее сердило сильнее.
И тут, словно почуяв, что именно о ней идёт разговор, а может – попросту изнывая от любопытства, на порог выглянула вещевичка.
– Натан Ильич, случилось что?.. Ой, Володя. А ты чего здесь? – искренне изумилась она.
Гость замер, оторопело вытаращившись на Брамс, и Титов едва удержался от ухмылки: всё же грешно смеяться над больными и влюблёнными, пусть математик и сам хорош, никто не заставлял его вести себя столь нелепо.
– У господина шляпу украли, – с невозмутимой миной ответил за гостя поручик. – Он заглянул спросить, как верно поступить в таких обстоятельствах.
– Шляпу? – удивлённо выгнула брови девушка. – Скука какая. А я подумала, это из Департамента…
– Сплюньте, Брамс, и постучите по дереву. Срочные вести из Департамента не бывают приятными, нам вот только еще одного трупа недоставало, – укорил её Титов.
– И то верно, – согласилась Аэлита и, мигом потеряв всякий интерес к гостю, вернулась в дом, напоследок пожелав математику: – Удачи с вашей шляпой!
– Вы! Да вы!.. – через несколько секунд после ухода девушки, в которые Натан не спешил нарушать повисшую вязкую тишину, зло выдохнул молодой человек. – Лжец!
