Текст книги "Уездный город С*** (СИ)"
Автор книги: Дарья Кузнецова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)
С одним из пострелят случилось странное. Он на спор, как и прочие, полез в этот дом третьего дня вечером, но просто не сумел открыть дверь, словно её держали с той стороны. Бился-бился, да и плюнул на это дело, обсказав ожидавшим сверстникам всё как есть. Те поначалу, конечно, обозвали неудачника трусом и посмеялись. Но потом всей гурьбой отправились проверять и с изумлением обнаружили, что дверь, прежде открытая, действительно не поддаётся даже слаженным усилиям. Причём они клялись и божились, что замок давно заржавел и запереть его никто не мог.
Верить этому или нет, Титов так и не определился, но смахнул со лба испарину, мысленно перекрестившись и отметив, что бог всё же бережёт детей. Хотя дверь, конечно, держал в любом случае не он. Ребята застали бомбиста, который как раз закладывал заряд? Или тот приладил какой-нибудь хитрый вещевой засов, который не всякий способен открыть?
После разговора с мальчишками Натан, оставив рассеянную Брамс у мотоциклета, еще раз обошёл пепелище, но, конечно, ничего нового там не обнаружил. Чёрные лужи, печные развалины, обгорелые рёбра венцов и ощущение чьего-то пристального, внимательного взгляда, которому мужчина даже почти не удивился и на который уже не обращал внимания.
От развалин дома Титов направился в Φедорку, где Иванов давно уже подготовил для него список подозреваемых вещевиков. Спасибо старику, там имелись не только сорок три фамилии, но и описание, частью весьма подробное – кажется, профессор нашёл уместным привести все сведения, имевшиеся у него об этих людях. Брамс при Иванове малость ожила, даже в разговоре участвовала, и у поручика немного отлегло от сердца: не так с ней всё плохо.
Хотя серьёзный разговор с вещевичкой вновь пришлось отложить, на этот раз – чтобы вернуться в Департамент в надежде застать на рабочем месте Элеонору. Перед обедом Титов просил делопроизводительницу выяснить, кто владел ныне взорванным домом, а теперь планировал озадачить Михельсон списком Иванова, чтобы она добавила к профессорским заметкам то, что имелось на вещевиков у полиции.
Как и ожидалось, утреннее задание Элеонора выполнила, хотя никакой пользы следствию это не принесло: последним его хозяином был одинокий старик, учитель истории Богданов, который умер больше десяти лет назад, и после его похорон дом стоял покинутым. Почему до сих пор не ушёл с молотка – загадка, место-то хорошее. Но, видать, попросту забыли, такое тоже порой случалось и не казалось удивительным.
– Натан Ильич, а вы теперь домой? – негромко поинтересовалась Брамс, когда они с поручиком шли к выходу.
– Думаю, да. Для визитов уже поздновато, а завтра нам с вами предстоят сложные разговоры. Сначала с Чирковым, потом с Охранкой, потом на «Взлёт» поедем. Я…
– Натан Ильич, а можно… можно я у вас переночую? – совсем уж тихо и жалобно попросила она, оборвав мужчину на полуслове.
– То есть как? – настолько опешил он, что даже забыл возмутиться.
– Я не хочу возвращаться домой, – вздохнула Аэлита печально.
– Что стряслось? – нахмурился Натан.
– Ничего не стряслось. Не хочу, и всё, – упрямо отмахнулась она.
Титов искоса глянул на грустную, потерянную вещевичку, и все правильные, нужные слова – о том, насколько неприлично и неподобающе для молодой незамужней девушки подобное поведение, – встали поперёк горла. Он совершенно отчётливо сознавал, что в ответ на нечто подобное Брамс покивает, наморщив нос, и, может, даже пообещает отправиться домой, но на деле – никуда не поедет. И хорошо, если просто останется в Департаменте, где она, по крайней мере, будет в безопасности. А скорее вещевичка навлечёт на себя беду этим упрямством и обидой, и хорошо, если жива останется.
Оставить девушку в таком состоянии Титов, конечно, не мог.
– Пойдёмте, – кивнул он. – Чаю выпьем, отдохнём и решим, что делать.
До дома дошли в молчании. Аэлита хмурилась, думая о чём-то своём, а Титов поглядывал на неё и пытался понять, что же могло произойти за те полчаса, в которые Брамс отправилась переменить одежду. Случилось дома, тут и гадать не о чем. Неужели мать проболталась о семейном заговоре? Да нет, навряд ли: тогда бы вещевичка поделилась бы негодованием с Титовым, а не замкнулась вот так в себе. Но чутьё и жизненный опыт подсказывали, что направление верное, оставалось только разговорить понурую Брамс, поскольку на догадках решения проблемы не найдёшь, а разобраться в неприятностях Аэлиты он намеревался твёрдо. И потому, что чувствовал себя в изрядной степени ответственным за девушку, и потому, что ему не хотелось никаких неприятностей для такого необыкновенного создания, а ещё потому, что было непривычно и горько видеть энергичную вещевичку столь унылой и потерянной.
Марфа Ивановна появление гостьи встретила изумлением, но ничего не сказала, а потом Титов вкратце обрисовал обстоятельства – мол, беда какая-то у девушки дома приключилась, вызнать надо, что за напасть, и помочь, – и вдова прониклась пониманием и сочувствием.
Брамс усадили к столу, вручили большую кружку кипрея с мёдом. Хозяйка неторопливо рассказывала обо всём подряд. Натан, отнёсший фуражку, китель и портупею с прочим имуществом в комнату, поддержал женщину, тоже припомнил несколько забавных историй – частью из детства, частью из кадетских будней. Аэлита в этой тёплой, домашней обстановке потихоньку оттаяла, даже заулыбалась, что-то спрашивала… а потом вдруг разревелась – горько, отчаянно, навзрыд, уткнувшись в плечо сидящему рядом поручику.
Тот обменялся с Прокловой растерянными взглядами, оба не ожидали столь бурного проявления чувств, но призывать девушку к порядку, конечно, не стали. Титов чуть повернулся, осторожно обнял Аэлиту, молча гладя по рыжим кудряшкам, и та с готовностью, как-то очень уютно и почти привычно вцепилась обеими руками в рубашку мужчины. Марфа Ивановна бесшумной тенью вышла из горницы в заднюю комнату, где жила сама, и принесла чистый носовой платок.
В уютных, крепких объятьях поручика Аэлите стало очень хорошо и покойно, отступило недавнее мучительное чувство, будто в мире или даже внутри у самой вещевички что-то невозвратно изменилось, переломилось, пришло в негодность, так что безутешные рыдания смолкли достаточно быстро.
– Спасибо. – Шмыгнув носом, Брамс приняла у мужчины платок, не спеша притом отстраняться и соблюдать какие-то приличия – о последнем сейчас совершенно не думалось.
– Аэлита, может быть, вы раскроете причину вашей печали? – тихо спросил Титов, опустив неуместное в подобных обстоятельствах отчество и тоже не торопясь размыкать объятья.
Брамс нахмурилась, утирая глаза и нос, а после решительно кивнула и, сбиваясь, захлёбываясь словами, принялась рассказывать о событиях в доме. О запрете матери, о её непонятных и неожиданных угрозах, о том, насколько странным всё это показалось девушке, привыкшей к постоянной поддержке и одобрению собственных начинаний. Договорилась даже до того, что мать её подменили или вообще бес попутал.
Вещевичка, молодой гениальный учёный – о бесах заговорила!
А потом, высказавшись, с детской доверчивостью опять прижалась к мужчине, крепко обняв обеими руками и уткнувшись носом ему в шею.
Титов шумно вздохнул, вновь погладил кудрявую голову и беспомощно глянул на сидящую через стол хозяйку.
– Да, дела-а, – протянула та, покачав головой. – Горе луковое. Нешто ты думала, что материнское сердце такое покойно встретит? Шутка ли, дочь едва не убилась…
– Она не волновалась, она ругалась, – упрямо пробурчала Брамс поручику в ключицу.
– И напрасно! – задумчиво покивала Проклова. – Хворостину бы лучше взяла да выдрала от души, может, дойдёт…
– Ну, знаете ли! – возмущённо ахнула Аэлита, резко отстранилась от мужчины и попыталась встать.
– Не сердитесь, Аэлита, – мягко попросил Натан и бросил укоряющий взгляд на хозяйку, не пуская девушку. – Марфа Ивановна просто таким образом хотела сказать, что понимает негодование вашей матери. Родительское беспокойство порой принимает подобные формы, увы.
– Но она же Чиркова хотела просить, чтобы тот мне от места отказал! – возмутилась Брамс.
– Тут, видите ли, какая штука, – осторожно подбирая слова, заговорил Титов. – Это всё от страха, что с вами беда может случиться. Прежде, пока вас к следственной работе не привлекали, это и негодования такого не вызывало, а тут ваша матушка перепугалась не на шутку, вот и наговорила в пылу всякого.
– А почему же она Коленьке ничего такого никогда не говорит?!
– Только не сердитесь, но это всё объясняется тем, что вы девушка. Всё же в глазах матери счастье дочери – в большой дружной семье. Я думаю, она любит вас и желает добра, но принять ваше стремление рисковать собой ей довольно трудно, – сказал Натан, мысленно посылая ругательства Людмиле Викторовне Брамс. Она свою дочь понять не желает, поговорить с ней не может толком, плетёт за спиной интриги, а он еще её выгораживать должен!
А если хотела, чтобы дочь скромно дома сидела, так надо было её сызмала воспитывать соответственно, а не взрослой уже девице выговаривать. И за хворостину хвататься.
– Но я не хочу уходить из сыска! – нахмурила брови Аэлита. – А если она и впрямь к Чиркову пойдёт? А если он её послушает?!
– Никуда она не пойдёт, – вздохнул Натан. – Потому что, кроме полицейского Департамента и Чиркова, который родственник и может за вами присмотреть, есть ещё Охранка. Туда вас с вашими талантами примут с распростёртыми объятьями, и на него никакие встревоженные матери никоим образом повлиять не способны. Она сгоряча это сказала, со страху.
– Но она же и вас ругала! А вдруг она на вас нажалуется?!
– Всё будет хорошо, не волнуйтесь, – увещевательно проговорил Титов. – Она успокоится, я в этом совершенно уверен. Может, не сейчас, а завтра, но нужно хотя бы дать весточку, что у вас всё в порядке, чтобы она не беспокоилась.
– Я не хочу с ней разговаривать! – упёрлась Брамс. – Она ещё больше ругаться будет, если узнает, что я к вам пришла.
– Ну, тут её можно понять, – со смешком кивнул Натан. – Давайте сделаем так. Вы останетесь здесь, а я в Департаменте переночую, там и тахта есть. А поговорить… Может быть, сообщить вашему отцу? Против этого вы не возражаете?
– И правда! – заметно оживилась Аэлита: про то, что у неё еще и отец есть, который точно не станет ругаться, она за всеми переживаниями позабыла. – Он, должно быть, сейчас на службе, у него там и телефон есть!
– Ну вот и замечательно. Оставайтесь, а завтра, на свежую голову, подумаем, как с вашей матушкой объясняться.
– Ох, не пори ты горячку, поручик, – махнула на него рукой хозяйка. – Придумает тоже, на службе спать! Я этой девице бедовой на чердаке постелю, там зимой-то холодно, но сейчас хорошо будет.
Титов спорить не стал и, вооружившись номером телефона, отправился сообщать Брамсу-старшему, что с дочерью всё в порядке, но дома её до завтра не ждать, по дороге надеясь придумать убедительный и нестрашный повод для такой отлучки.
Аэлита же, предоставленная самой себе, отправилась удовлетворять любопытство и осматривать временное прибежище. Сильнее прочего её, конечно, интересовала комната поручика. Ясно, что жильё это наёмное и необжитое, но всё равно было любопытно взглянуть.
Первым делом внимание Брамс привлёк забытый на двери шкафа мундир. Девушка пощупала эполеты, аксельбанты, огладила плотную шелковистую ткань, отступила на шаг и, склонив голову, пристально уставилась на наряд, пытаясь мысленно примерить его хозяину. По всему выходило, должен был Титов в таком одеянии смотреться исключительно эффектно и нарядно, словно с картинки. С его-то выправкой, с чёткой линией плеч, с обыкновенной своей улыбкой – тёплой такой, ласковой…
Аэлита встряхнулась, отгоняя наваждение, и принялась за осмотр дальше. Комнатка была небольшая, кроме платяного шкафа тут умещались стол, стул да узкая кровать, заправленная по-военному аккуратно, словно по линейке. Да и в остальном царил строгий порядок, не чета жилищу самой Брамс.
На стуле висел повседневный, вычищенный, китель. Аэлита невесомо пробежалась по ткани пальцами, ощущая привычный отклик сильной вещи – чувство, которое сложно описать словами, нечто на грани между осязанием и априорным знанием. Неизвестный создатель явно постарался над этим мундиром, вложив много сил, так что ухаживать за ним хозяину было не так уж трудно, грязь не задерживалась на ткани: на форме поручик явно не скупился и шил на заказ, не удовлетворяясь тем, что мог предоставить Департамент. Что ж, это объясняло его щеголеватый внешний вид.
На столе Брамс обнаружила плоский прямоугольный футляр, в котором на одной стороне имелось чуть треснутое зеркало, а на другой крепился помазок и опасная бритва. Сейчас они, впрочем, просто лежали, и Аэлита, конечно, не удержалась, чтобы не взять последнюю и не открыть – лаковая, отполированная чужими пальцами рукоять так и просилась в ладонь. Открыв же и попробовав остроту, не менее предсказуемо порезалась и зашипела от боли, сунув палец рот. Однако бросать чужие вещи абы как не стала, сложила аккуратно на место.
Рядом с бритвенным прибором лежала книга – в потёртой коричневой обложке, не толстая, небольшого формата. Имя автора ничего девушке не сказало, но название «Чужое небо» показалось привлекательным и подходящим для какого-нибудь приключенческого романа. Однако, открыв, девушка с изумлением и некоторым разочарованием обнаружила, что на столе Титова лежал томик стихов – к поэзии она была совершенно равнодушна. Скользнув рассеянным взглядом по дарственной надписи от автора, в которой внимание зацепило только слово «однополчанину», Аэлита отложила томик.
А потом Аэлиту окликнула хозяйка, и Брамс поспешила к ней.
Глава 12. Охранка
Утро у Титова опять началось рано, и всё из-за беспокойной ночи. Заснуть не давали одинаково сумбурные и невнятные мысли – как о чудаковатой вещевичке, так и о всё более усложняющемся деле.
Мотивов преступника Титов не понимал уже совершенно. Неужели правда имеет место некий ритуал, для которого жертву подбирали и готовили загодя? Но какой?! Чего такого желает добиться этими смертями неизвестный, если совершенно не выбирает средств? Убийство двух женщин, взрыв посреди города… А если бы в дом опять полезли дети? Чёрт знает, что их вообще уберегло в этот раз!
Или, не случись рядом вещевички, взрыв бы не состоялся? Тогда, может, целью последнего являлись не сыскари, а убийца, и бомба была налажена так, чтобы взорваться только рядом с тем самым вещевиком? Но кто мог подобным манером отомстить за её смерть? Или – устранить исполнителя? Тогда опять выясняется, что влезла проститутка в дела совсем уж грандиозные!
Догадки и версии роились в голове, мешая спокойно спать, злили бесплодностью и безосновательностью. Поручик не имел ни единой ниточки, ни единой улики по этому взрыву! Да не только по нему, у Натана вообще, кроме списка Иванова, не было идей и обоснованных версий. Вот и выходила Титову прямая дорога в Охранку и дальше, на «Взлёт», где служили двадцать восемь из сорока двух перечисленных Ивановым вещевиков и где был в ходу использованный убийцей способ стирания умбры.
А с Брамс всё было ещё сложнее. Обыкновенно не лезущий в карман за словом и не теряющийся в сложных обстоятельствах поручик понятия не имел, как помочь вещевичке разобраться в этой истории. По-хорошему, ему бы вообще не стоило лезть в это личное, внутрисемейное дело, но чувство ответственности за девушку не позволяло остаться в стороне. Но это была бы не беда, не прилагайся к совести еще и настойчивое желание помочь, защитить Аэлиту от всех неприятностей. И, задумываясь о нём, Натан терялся окончательно.
Поручик понимал, что Брамс уже слишком симпатична ему, чтобы назвать это простым интересом к необычной персоне, но пока ещё не готов был признать себя влюблённым, это было бы слишком. Слишком быстро, слишком неожиданно, слишком странно…
Месяц назад Титов знатно пособачился бы с тем, кто сообщил бы ему о предстоящей вот-вот встрече и о том, что сердце, рана на котором едва затянулась, вновь станет сладко замирать или, напротив, торопиться рядом с этим рыжим чудаковатым созданием. Неделю назад он и не подозревал о существовании такой Аэлиты Брамс, а вот поди ж ты, мается без сна и гадает, как быть с этим нежданным влечением.
И вроде бы равнять вещевичку с Александрой Натан не подумал бы и в помрачении, но… наверное, это был тот самый случай, когда, обжёгшись на молоке, дуют на воду.
Уже за полночь мужчина забылся рваным, тяжёлым сном, больше похожим на лихорадочное беспамятство, в котором виделась ему война. Отчётливо, явственно, до запахов и ощущения липкой от крови и пота одежды на коже. Грохот взрывов, выгрызающая нутро боль, холод, хриплое чужое дыхание… Несколько раз он с резким выдохом вырывался из плена воспоминаний, растревоженных взрывом, и несколько раз вновь безнадёжно тонул в них, пока наконец не плюнул на попытки нормально выспаться.
Утренняя зарядка и обливание холодной водой помогли разогнать туман в голове, но Титов чувствовал, что надолго этого может не хватить. Ко всему прочему разнылось бедро.
Натан в здешнем климате и забыл уже об этой досадной неприятности, которая в Петрограде давала о себе знать очень часто. Ан нет, никуда проклятая дырка не делась, не зажила чудесным образом, и пришлось Титову доставать из шкафа ненавистную трость, вспоминая, что не из-за одной контуженой головы списали его из кавалерии. Живники, конечно, многое могли, иначе поручик не пережил бы это ранение, но увы, не всё…
– Ой, Натан Ильич, что с вами? – испуганно ахнула вещевичка, когда сыскари после совместного завтрака начали собираться на службу и Титов, поднявшись из-за стола, похромал в комнату за кителем.
– Ничего нового, Брамс, – со смешком отозвался он. – Это я так перемену погоды предсказываю.
– То есть как? – растерялась девушка.
– Рана к похолоданию ноет, – пояснил мужчина, скрываясь в комнате.
Сегодня утром пришлось перебиться без газеты – никакого желания плестись до угла у Натана не было. Обыкновенно первые часы, когда нога только давала о себе знать, оказывались самими трудными, потом боль потихоньку сходила на нет, и до того момента поручик старался поберечься.
До Департамента шли не торопясь, в удобном для хромающего мужчины темпе. Он мог бы шагать быстрее, но особенной нужды в такой спешке не видел: вышли они довольно рано, могли себе позволить не торопиться.
– Натан Ильич, ну признайтесь, вы ведь не при штабе служили, да? – не утерпела вещевичка через десяток саженей.
– А что это меняет? – со смешком уточнил он. – Я всё одно большую часть войны воевал в госпитале.
– Ну не знаю, – немного растерялась от такого вопроса Аэлита, сосредоточенно нахмурилась, а потом вдруг выдала: – Мне кажется правильным, чтобы вы были настоящим героем, а настоящие герои не возятся с бумажками.
Титов бросил на неё изумлённый взгляд, в первый момент уверенный, что это была шутка. Однако девушка смотрела прямо и всерьёз ожидала ответа.
– Бог мой, Брамс, вы порой как скажете, – рассмеялся Натан. – А вы, уж конечно, разбираетесь в настоящих героях?
– Ну… немного, – смутилась она и нехотя призналась: – Я очень книги про приключения всякие люблю.
– И чем же я заслужил быть к ним приравненным? – продолжил веселиться поручик.
– Похожи, – туманно пояснила Брамс и нахмурилась: – Что я такого смешного и глупого опять сказала?
Пару секунд Титов подумал над ответом, а после, расписавшись в собственном бессилии объяснить это в двух словах, проговорил:
– Не знаю. Не глупого, не смешного, просто… Это так странно – то, что вы говорите, и искренность ваша… Я не над вами смеюсь, над необычностью этой беседы и собственным удивлением. Вы всё же невероятная, необыкновенная девушка.
Аэлита отвела взгляд, и щёки её тронул румянец – естественная девичья реакция на комплимент, неожиданная для этой особы.
– А вы, к слову, обещали объяснить, за что ударили Антона Денисовича.
– Да, действительно, – поморщился Натан. Воспоминание об этом… таракане, как метко обзывала его Михельсон, было исключительно неприятным и неуместным, однако отказываться от своих слов поручик не собирался. – Только, боюсь, этот разговор опять придётся отложить. Я хочу обсудить наших подозреваемых с Чирковым, заодно выясню, не беседовала ли с ним ваша матушка. Подождёте меня в двадцать третьей комнате?
– Хорошо, – легко согласилась Брамс.
Переживания, занимавшие её вчера полдня, сегодня казались тусклыми и малозначительными. Облегчение вещевичка почувствовала ещё вечером, выговорившись и выплакавшись, а теперь ощущала себя совершенно успокоенной, поверив поручику. Откуда-то девушка твёрдо знала, что, раз он убеждён в благополучном исходе, значит, именно так всё и будет и нет смысла изводить себя пустыми тревогами.
Она вообще в какой-то момент – не вчера, раньше – полностью доверилась этому мужчине и безоговорочно принимала его слова. И даже если задавала какие-то уточняющие вопросы, то лишь для лучшего понимания, а не для проверки. Титов был настолько надёжным, знающим и спокойным, что это всё происходило естественно, само собой.
В двадцать третьей комнате оказалось людно. Бодрый Бабушкин, Федорин, Никитин, Валентинов, Адам и, конечно, Элеонора.
– Аэлита! Чудесно выглядишь, – первым нашёлся Адам, подскакивая с места, чтобы поцеловать даме руку. Чёрные глаза его хитро, с искренним восторгом блестели, и Брамс не удержалась от ответной улыбки.
– Алечка, милая, что с тобой? – воскликнул Валентинов, подходя. – Что это за ужас?!
– О чём вы? – нахмурилась вещевичка, чуть склонив голову к плечу.
– Неприлично молодой девушке так вызывающе одеваться! Безобразие. Куда только смотрят твои родители, в самом деле! Даже на Владимирской…
Повисла звенящая, озадаченная тишина – случившегося не ожидал никто.
Брамс внимательно вгляделась в алеющий на щеке шокированного мужчины отпечаток, посмотрела на собственную горящую от удара ладонь, сжала и разжала кулак.
– Интересное ощущение, – задумчиво проговорила себе под нос, рассеянно улыбнувшись. – Кажется, я начинаю понимать…
– Да как ты… какое ты право!.. – возмущённо булькнул, пытаясь вернуть себе дар речи, Антон Денисович.
– А какое право вы имеете делать мне подобные замечания? – отбрила Брамс. – И разрешения обращаться ко мне на «ты» я лично вам не давала!
Мужчины только ошалело хлопали глазами, наблюдая за происходящим – от обычно рассеянной и витающей в облаках вещевички никто просто не ожидал столь внезапной вспышки негодования. Прежде она не придавала значения подобным условностям, а если кто-то делал ей замечания, не касавшиеся её профессиональных качеств, пожимала плечами, глядя сквозь человека и пропуская всё лишнее мимо ушей, а тут вдруг подобное!
Вновь повисшую тишину разорвал хриплый, каркающий хохот Элеоноры и её же резкие хлопки аплодисментов, под которые Валентинов, окрысившись на Аэлиту и состроив злющую гримасу, пробкой выскочил за дверь.
– Браво, дорогая! – заявила Михельсон смущённой такой реакцией Брамс. – Вот что значит – правильное сочетание! Вот теперь у нас порядок будет, этак мы всю дрянь из Департамента вытурим! А там и из города тоже, – Женщина приблизилась, с сосредоточенным видом обошла вещевичку, внимательно разглядывая обновку, и подытожила, продемонстрировав большой палец: – А брюки отличные, потом черкнёшь мне адресок портнихи.
– Элеонора Карловна, это вы о чём? – полюбопытствовал Чогошвили. – Правильное сочетание чего?
– Мал ещё, – фыркнула женщина.
– Полагаю, Эля имеет в виду своеобразное влияние нового начальника на наше юное дарование, – улыбаясь в усы, предположил Φедорин, после добавил задумчиво: – А может, и на нас всех. Честно говоря, я по-прежнему задаюсь вопросом, почему до сих пор никто из нас так и не начистил Валентинову лицо, ждали Титова…
– Значит, так надо было, – флегматично отозвалась Михельсон, жестом поманила за собой вещевичку к столу и спокойным, деловым тоном принялась ту просвещать: – Вот, держи, передашь петроградцу. Это ему из Киева телеграмма, вот здесь по вещевикам справки, он вчера спрашивал. Если вкратце, коллеги твои вполне законопослушные люди и проблем с нашим ведомством ни у кого из списка особенных не было. Так, по ерунде.
Из киевского послания следовало, что историк Данила Рогов действительно имелся, по краткому описанию походил на знакомца с Песчаного острова, а дальше следовало ждать высланного воздушной почтой личного дела.
А пока Брамс отводила душу, поручик имел разговор с Чирковым.
По части вещевиков тот хоть и поворчал для порядка, но согласился с доводами Титова, что посещение «Взлёта» и беспокойство ценных специалистов более чем оправданно. Он даже не стал ограничиваться разрешительной бумагой, а сам позвонил в Охранку, сразу её начальнику. И по тому, с какой искренней теплотой полицмейстер разговаривал с «дорогим Михал Палычем», Натан понял, что отношения у здешних полицейских с Охранкой неплохие. Может быть, не такие уж дружеские, как Чирков показывал, но поручик позволил себе надежду, что совать палки в колёса следствию смежное ведомство не станет. При наличии, конечно, весомых аргументов, а их у Титова имелось в достатке.
Личная же часть беседы, касательно будущего и настоящего Аэлиты, выдалась уже более напряжённой. Чирков слишком привык к мысли, что избавился от этой головной боли, пойдя на поводу у родственницы, и совершенно не желал нового обострения конфликта. И хоть признавал разумность доводов поручика, и не хотел терять столь талантливого вещевика, но всё равно с внутренним протестом относился к необходимости резко отказать кузине в её притязаниях. Он отчаянно пытался усидеть на двух стульях, даже сознавая невозможность подобного, и Натан, покидая его кабинет, не мог уверенно ответить на вопрос, какое решение принял полицмейстер и принял ли вообще.
Однако Титов был готов упорствовать до конца и Брамс не уступать, даже несмотря на собственные птичьи права на этом месте. Хотя и понятия не имел, как поступит, если Чирков всё же упрётся и предпочтёт избавиться не только от неудобной родственницы, но и от назойливого петроградца, доставляющего массу проблем.
Обитателей двадцать третьей комнаты Натан нашёл в оживлении, и особенно бросался в глаза весьма довольный, даже гордый вид вещевички.
– А вот и начальство пожаловало, – весело поприветствовал его Федорин и выразительным взглядом обвёл трость. – Экий ты перекошенный… Вы же вроде вчера отделались лёгким испугом?
– Это не вчера, это давнишнее, – отмахнулся Титов и растерянно уточнил: – Я что-то пропустил?
– А то! Аэлита Валентинова приголубила!
– То есть как? – обомлел поручик.
– Ну уж всяко поскромнее, чем ты вчера, – хохотнул Федорин. – Обошлась оплеухой.
– Что же он такое натворил? – охнул Титов, тяжело опускаясь на стул.
Представить, чтобы мирная и рассеянная вещевичка вдруг перешла к рукоприкладству, он попросту не мог. То есть мог, но должно было случиться нечто совершенно из ряда вон. Однако поручик был пока слишком хорошего мнения о служащих уголовного сыска и полагал, что в подобном случае за честь девушки вступился бы кто-то ещё.
Ведь вступился бы, да?..
– Да как обычно, гадости говорил, ничего больше, – со смешком успокоил его Василий. – Сказать по правде, никто и чухнуться не успел, как Аэлита сама его на место поставила. Твоё благотворное влияние.
– Да уж, – страдальчески покривился Титов, пятернёй взъерошив волосы. – Как бы только это боком не вышло.
Он четверть часа убеждал Чиркова, что никакой беды с Аэлитой не случится и она под присмотром, а стоило отвернуться – так «благотворное влияние» из всех щелей полезло!
– Да перестань, на Аэлиту Валентинов жаловаться не пойдёт, – отмахнулся Федорин, легко проследив ход мыслей петроградца. – Она же нашему полицмейстеру родня, побоится.
– Мне бы твою уверенность, – вздохнул Натан. – Ладно, время покажет. Идёмте, Брамс, нас в Охранке ждут.
Пока шли по коридорам, задумчивая Аэлита передала поручику слова Элеоноры и выданные ею документы.
– Натан Ильич, мне не стоило этого делать, да?
– Делать что? – уточнил Титов.
– Ну, Валентинова бить. Он конечно гадости говорил, ему одежда моя не понравилась, но я не знаю, почему вдруг решилась… Обыкновенно бы и внимания не обратила.
– Не знаю, – вздохнул Натан. – Я не сомневаюсь, что он это заслужил и вы были правы. Да по Валентинову давно батоги плачут, и я, признаться, не понимаю, отчего его все терпят. Родня у него, что ли, высоко сидит?.. Но мне не нравится, какие последствия подобное может иметь. Если он решит нажаловаться Чиркову, объясниться с вашей семьёй станет еще труднее. Впрочем, не берите в голову, всё уладится. Чай, не семнадцатый век на дворе, и мы, слава Богу, не в Εвропе, чтобы вас силком в доме запирали.
– Спасибо, – тихо проговорила Аэлита, искоса глянув на мужчину. Пару мгновений помолчала, а потом задумчиво продолжила: – Зато я, кажется, поняла, почему вы его тогда ударили.
– И почему же?
– Ну… мне довольно трудно подбирать ответные слова, если кто-то хамит, поэтому я обычно стараюсь пропускать это мимо. Хотя всё равно обидно, что кто-то говорит гадости, но ты ничем ответить не можешь. А тут раз – и он вдруг замолчал. Просто волшебство какое-то!
Натан негромко засмеялся, качнув головой.
– Интересный взгляд на проблему. Но вы, надеюсь, не станете теперь всем налево и направо раздавать оплеухи? Это всё же не лучшее решение, на крайний случай. А то мне останется лишь сгореть от стыда за дурное влияние на вас.
– Наверное, не стану, – рассеянно отозвалась Брамс. – Но вы не ответили, я угадала?
– Отчасти. С одной стороны, да, это способ заставить замолчать. А с другой – подобные люди просто не понимают слов.
– А что он всё же тогда не так сказал? Ведь правда, в войне участвовали не только мы, но и союзники.
– Дело не в факте, дело в отношении к нему, – вздохнул Натан, поморщившись. – Нехорошо принижать роль союзников в войне, немецкий народ тоже очень многое совершил для прекращения экспансии саксов, не говоря уже о том, что война шла на их земле. Но принижать роль собственной страны и солдат куда гаже и гнуснее. Наши союзники чествуют своих героев в день памяти, мы – своих, это нормально. А вот такие вот… либералы, они не то что не патриоты, они антоним этого понятия. Как говорил один писатель, они словно дети, бьющие и поносящие свою мать, которые радуются всем её неудачам. Отрава, гнусь ещё большая, чем преступники. Потому что вреда от них масса, а закон в этом случае бессилен. Те, кто чернит свою родину за деньги, понятны и менее омерзительны – это просто шваль, для которых нет ничего святого, и странно ожидать от подобных благородства. Но нет хуже тех, кто действуют по убеждению, по собственному почину. Это какое-то уродство, душевная болезнь, настоящий садизм – находить удовольствие в чьих-то бедах, смаковать трагедии, измываться над чужим подвигом, – жарко, уверенно проговорил он. Потом поморщился и вздохнул. – Извините, я, должно быть, увлёкся. Просто каждый раз подобное выводит из себя. Обыкновенно удаётся сдерживаться, но тут… Право слово, чувство такое, будто Валентинов этот намеренно злит окружающих и радуется, если удаётся попасть в цель.
