Текст книги "Божественная комедия"
Автор книги: Данте Алигьери
Жанры:
Европейская старинная литература
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)
Эмпирей – Райская роза (продолжение)
1
В свою отраду вникший созерцатель
Повел святую речь, чтоб все сполна
Мне пояснить, как мудрый толкователь:
4
«Ту рану, что Марией сращена,
И нанесла, и растравила ядом
Прекрасная у ног ее жена. [1776]1776
Ту рану… – Смысл: «У ногМарии (Р., XXXI, 115–117), во втором сверху ряду, сидит Ева ( прекрасная жена), которая нанеслачеловечеству ранупервородного греха (нарушив запрет) и растравила ее ядом(соблазнив Адама). Рана эта сращена Марией, родившей искупителя».
[Закрыть]
7
Под ней Рахиль ты обнаружишь взглядом,
Глаза ступенью ниже опустив,
И с ней, как видишь, Беатриче рядом. [1777]1777
Рахиль – Ниже Евы, то есть в третьем сверху ряду, сидит Рахиль (А., II, 101; Ч., XXVII, 104), а по правую руку от нее, в новозаветном полукружии (см. ст. 25–27 и прим. 25–26), – Беатриче.
[Закрыть]
10
Вот Сарра, вот Ревекка, вот Юдифь,
Вот та, чей правнук, [1778]1778
Та, чей правнук был царь Давид– то есть библейская Руфь.
[Закрыть]обращаясь к богу,
Пел «Miserere» [1779]1779
«Miserere» (лат.) – покаянный псалом: «Помилуй меня».
[Закрыть], скорбь греха вкусив. [1780]1780
Вот Сарра… – Ниже Рахили сидят в нисходящем порядке ветхозаветные жены.
[Закрыть]
13
Так, от порога нисходя к порогу,
Они идут, как я по лепесткам
Цветок перебираю понемногу.
16
19
22
25
28
Престол царицы в дивной высоте
И все под ним престолы, как преграда,
Их разделяют по прямой черте.
31
34
37
Измерь же провидения пучину:
Два взора веры обнимает сад,
И каждый в нем заполнит половину.
40
43
А по чужим, хотя не безусловно;
Здесь – души тех, кто взнесся к небесам,
Не зная, что – похвально, что – греховно.
46
Ты в этом убедиться можешь сам,
К ним обратив прилежней слух и зренье,
По лицам их и детским голосам.
49
Но ты молчишь, тая недоуменье;
Однако я расторгну узел пут,
Которыми тебя теснит сомненье.
52
Простор державы этой – не приют
Случайному, как ни скорбей, ни жажды,
Ни голода ты не увидишь тут;
55
Затем что все, здесь зримое, однажды
Установил незыблемый закон,
И точно пригнан к пальцу перстень каждый.
58
61
Царь, чья страна полна такой блаженной
И сладостной любви, какой никак
Не мог желать и самый дерзновенный, —
64
Творя сознанья, радостей и благ,
Распределяет милость самовластно;
Мы можем только знать, что это так.
67
70
Раз цвет волос у милости Творца
Многообразен, с ним в соотношенье
Должно быть и сияние венца.
73
76
В первоначальнейшие времена
Душа, еще невинная, бывала
Родительскою верой спасена.
79
Когда времен исполнилось начало,
То мальчиков невинные крыла
Обрезание силой наделяло.
82
Когда же милость миру снизошла,
То, не крестясь крещением Христовым,
Невинность вверх подняться не могла.
85
Теперь взгляни на ту, чей лик с Христовым
Всего сходней; в ее заре твой взгляд
Мощь обретет воззреть к лучам Христовым».
88
И я увидел: дождь таких отрад
Над нею изливала рать святая,
Чьи сонмы в этой высоте парят,
91
Что ни одно из откровений Рая
Так дивно мне не восхищало взор,
Подобье бога так полно являя.
94
97
Все, что гласит святая кантилена,
За ним воспев, еще светлей процвел
Блаженный град, не ведающий тлена.
100
«Святой отец, о ты, что снизошел
Побыть со мной, покинув присужденный
Тебе от века сладостный престол,
103
Кто этот ангел, взором погруженный
В глаза царицы, что слетел сюда,
Любовью, как огнем, воспламененный?»
106
109
«Насколько дух иль ангел наделяем
Красой и смелостью, он их вместил, —
Мне был ответ. – Того и мы желаем;
112
Ведь он был тот, кто с пальмой поспешил
К владычице, когда наш груз телесный
Господень сын понесть благоволил.
115
Но предприми глазами путь, совместный
С моею речью, обходя со мной
Патрициев империи небесной.
118
121
124
127
Тот, кто при жизни созерцал заране
Дни тяжкие невесты, чей приход
Гвоздями куплен и копьем страданий, —
130
133
136
139
142
145
Но чтобы ты, в надежде углубиться,
Стремя крыла, не отдалился вспять,
Нам надлежит о милости молиться,
148
Взывая к той, кто милость может дать;
А ты сопутствуй мне своей любовью,
Чтоб от глагола сердцем не отстать».
151
Песнь тридцать третья
И, молвив, приступил к молитвословью.
Эмпирей – Райская роза (окончание)
1
Я дева мать, дочь своего же сына,
Смиренней и возвышенней всего,
Предъизбранная промыслом вершина,
4
В тебе явилось наше естество
Столь благородным, что его творящий
Не пренебрег твореньем стать его.
7
10
13
Ты так властна, и мощь твоя такая,
Что было бы стремить без крыл полет —
Ждать милости, к тебе не прибегая.
16
Не только тем, кто просит, подает
Твоя забота помощь и спасенье,
Но просьбы исполняет наперед.
19
Ты – состраданье, ты – благоволенье,
Ты – всяческая щедрость, ты одна —
Всех совершенств душевных совмещенье!
22
Он, человек, который ото дна
Вселенной вплоть досюда, часть за частью,
Селенья духов обозрел сполна,
25
К тебе зовет о наделенье властью
Столь мощною очей его земных,
Чтоб их вознесть к Верховнейшему Счастью.
28
И я, который ради глаз моих
Так не молил о вспоможенье взгляду,
Взношу мольбы, моля услышать их:
31
Развей пред ним последнюю преграду
Телесной мглы своей мольбой о нем
И высшую раскрой ему Отраду.
34
Еще, царица, властная во всем,
Молю, чтоб он с пути благих исканий,
Узрев столь много, не сошел потом.
37
Смири в нем силу смертных порываний!
Взгляни: вслед Беатриче весь собор,
Со мной прося, сложил в молитве длани!»
40
Возлюбленный и чтимый богом взор
Нам показал, к молящему склоненный,
Что милостивым будет приговор;
43
Затем вознесся в Свет Неомраченный,
Куда нельзя и думать, чтоб летел
Вовеки взор чей-либо сотворенный.
46
И я, уже предчувствуя предел
Всех вожделений, поневоле, страстно
Предельным ожиданьем пламенел.
49
Бернард с улыбкой показал безгласно,
Что он меня взглянуть наверх зовет;
Но я уже так сделал самовластно.
52
Мои глаза, с которых спал налет,
Все глубже и все глубже уходили
В высокий свет, который правда льет.
55
И здесь мои прозренья упредили
Глагол людей; здесь отступает он,
А памяти не снесть таких обилий.
58
Как человек, который видит сон
И после сна хранит его волненье,
А остального самый след сметен,
61
Таков и я, во мне мое виденье
Чуть теплится, но нега все жива
И сердцу источает наслажденье;
64
Так топит снег лучами синева;
Так легкий ветер, листья взвив гурьбою,
Рассеивал Сибиллины слова. [1806]1806
Сибиллины слова – По рассказу Вергилия, кумейская пророчица Сибилла писала свои пророчества на древесных листьяхи раскладывала эти листья на полу в своей пещере. Когда вход отворялся, ветер рассеивалих, и нельзя было восстановить смысл Сибиллиных слов(Эн. III, 441–452).
[Закрыть]
67
О Вышний Свет, над мыслию земною
Столь вознесенный, памяти моей.
Верни хоть малость виденного мною
70
И даруй мне такую мощь речей,
Чтобы хоть искру славы заповедной
Я сохранил для будущих людей!
73
В моем уме ожив, как отсвет бледный,
И сколько-то в стихах моих звуча,
Понятней будет им твой блеск победный.
76
Свет был так резок, зренья не мрача,
Что, думаю, меня бы ослепило,
Когда я взор отвел бы от луча.
79
Меня, я помню, это окрылило,
И я глядел, доколе в вышине
Не вскрылась Нескончаемая Сила.
82
О щедрый дар, подавший смелость мне
Вонзиться взором в Свет Неизреченный
И созерцанье утолить вполне!
85
Я видел – в этой глуби сокровенной
Любовь как в книгу некую сплела
То, что разлистано по всей вселенной:
88
Суть и случайность, связь их и дела,
Все – слитое столь дивно для сознанья,
Что речь моя как сумерки тускла.
91
Я самое начало их слиянья,
Должно быть, видел, ибо вновь познал,
Так говоря, огромность ликованья.
94
Единый миг мне большей бездной стал,
Чем двадцать пять веков – затее смелой,
Когда Нептун тень Арго увидал. [1807]1807
Смысл: «В ближайший же миг, последовавший за этим видением, оно в моей памяти забылось глубже, чем успел забыться в памяти людей за двадцать пять вековпоход аргонавтов, когда Нептунс изумлением увидал тень Арго, первого корабля».
[Закрыть]
97
Как разум мой взирал, оцепенелый,
Восхищен, пристален и недвижим
И созерцанием опламенелый.
100
В том Свете дух становится таким,
Что лишь к нему стремится неизменно,
Не отвращаясь к зрелищам иным;
103
Затем что все, что сердцу вожделенно,
Все благо – в нем, и вне его лучей
Порочно то, что в нем всесовершенно.
106
Отныне будет речь моя скудней, —
Хоть и немного помню я, – чем слово
Младенца, льнущего к сосцам грудей,
109
Не то, чтоб свыше одного простого
Обличия тот Свет живой вмещал:
Он все такой, как в каждый миг былого;
112
Но потому, что взор во мне крепчал,
Единый облик, так как я при этом
Менялся сам, себя во мне менял.
115
Я увидал, объят Высоким Светом
И в ясную глубинность погружен,
Три равноемких круга, разных цветом.
118
Один другим, казалось, отражен,
Как бы Ирида от Ириды встала;
А третий – пламень, и от них рожден. [1808]1808
Смысл: «Я увидел тайну триединого божества в образе трехравновеликих кругов разных цветов. Одиниз них (бог-сын) казался отражением другого(бога-отца), словно радуга (Ирида) рожденная радугой, а третий(бог-дух) казался пламенем, рожденнымобоими этими кругами» (по католической догматике, святой дух исходит от отца и сына).
[Закрыть]
121
О, если б слово мысль мою вмещало, —
Хоть перед тем, что взор увидел мой,
Мысль такова, что мало молвить: «Мало»!
124
О Вечный Свет, который лишь собой
Излит и постижим и, постигая,
Постигнутый, лелеет образ свой!
127
Круговорот, который, возникая,
В тебе сиял, как отраженный свет, —
Когда его я обозрел вдоль края,
130
133
136
Таков был я при новом диве том:
Хотел постичь, как сочетаны были
Лицо и круг в слиянии своем;
139
Но собственных мне было мало крылий;
И тут в мой разум грянул блеск с высот,
Неся свершенье всех его усилий.
142
Здесь изнемог высокий духа взлет;
Но страсть и волю мне уже стремила,
Как если колесу дан ровный ход,
145
Любовь, что движет солнце и светила [1811]1811
Светила– см. прим. А., XXXIV, 139.
[Закрыть]. [1812]1812
Здесь изнемог высокий духа взлет… – Достигнув наивысшего духовного напряжения, Данте перестает что-либо видеть. Но после пережитого им озарения его страсть и воля(сердце и разум) в своем стремлении навсегда подчинены тому ритму, в котором божественная Любовь движетмироздание.
[Закрыть]
Комментарии
На знаменитой фреске Доменико ди Микелино во флорентийском соборе Санта Мария Новелла Данте, увенчанный лаврами, в алой тоге, стоит перед городскими воротами Флоренции. В левой руке – сияющая лучами раскрытая книга. В книге записана история его странствований по трем царствам потустороннего мира. Правой рукой он указывает флорентийцам на широко открытые ворота Ада. На фоне, вдали – гора Чистилища; над нею небесные сферы, исполненные музыкой светил.
Чтобы создать эти миры, которые были едва намечены в немощных произведениях средневековой литературы – хождениях, легендах, миры, неясные даже для теологов, ронявших немногие скупые слова о том, что будет с душами, покинувшими земные пределы, необходима была фантазия, равной которой не знала Европа со времен Гомера. Воображение Данте поистине превзошло и восточный вымысел автора «Книги лестницы», где рассказывается о запредельных путешествиях Магомета, и «Видение апостола Павла».
Вернее всего было бы сравнить «Божественную Комедию» с «Одиссеей», которая повествует о похождениях героя в царствах людей, чудовищ и богов. Данте должен был преодолеть «нищету фантазии» своих предшественников – не только поэтов, но и пророков. Но фантазия его была неотделима от расчета.
Поэма делится на три части: «Ад», «Чистилище» и «Рай». Данте назвал свое произведение «Комедия». Потом поэму стали называть «Песнопением Данте» или «Терцинами Данте». Начиная от Боккаччо, к заглавию «Комедия» стал прибавляться эпитет «божественная». Под этим названием она и появилась в Венеции в 1555 г. В каждой части 33 песни, не считая вступительной песни «Ада». Таким образом в «Божественной Комедии» сто песен, т. е. квадрат 10 – совершенного числа в поэзии Данте. В поэме 14233 стиха: в «Аде» – 4720, в «Чистилище» – 4755, в «Рае» – 4758, т. е. в каждой части почти одинаковое число стихов. Число стихов в каждой песне колеблется от 115 до 160. Каждая часть (кантика) кончается словом stella (светило, звезда). Данте стремился к гармонии пропорций, у него все предвидено. Великий поэт назвал самого себя геометром. Созерцая совершенный круговорот мироздания, он говорит:
Как геометр, напрягший все старанья,
Чтобы измерить круг, схватить умом
Искомого не может основанья,
Таков был я при новом диве том…
(«Рай», XXXIII, 133–136)
В мировой поэзии Данте – самый совершенный архитектор. Пушкин писал: «Есть высшая смелость: смелость изобретения, создания, где план обширный объемлется творческой мыслью – такова смелость Шекспира, Данте, Мильтона, Гете в «Фаусте»…» [1813]1813
А.С. Пушкин. Собр. соч., т. 11. М., Изд-во АН СССР, 1949. стр. 61.
[Закрыть]В другом месте Пушкин заметил: «Единый план «Ада» есть уже плод высокого гения». [1814]1814
Там же, стр. 221.
[Закрыть]Де Санктис настаивал на том, что «Божественная Комедия» представляет наибольшее единство, которое человеческий разум мог когда-либо постигнуть, что автор «Божественной Комедии» создал поэтический мир, управляемый своими законами.
Рассматривать поэму Данте как некий «теологически-социально-моральный роман» вслед за Кроче и его учениками, означало бы обузить великое произведение, идеалистически ограничить его. Было бы также неправильно создавать из отдельных наиболее удачных эпизодов в «Божественной Комедии» некую кунсткамеру эстетических фрагментов. Де Санктис и Бенедетто Кроче написали замечательные страницы о Франческе да Римини, Уголино, Манфреде и других известнейших персонажах бессмертного творения Данте, однако не пожелали заметить целеустремленности великого поэта – от преддверия Ада к Эмпирею. Данте писал не для эстетов, а для жаждущих правды не только на небе, но и на земле, для пораженных беззаконием и насилием.
В одном из его сонетов, возникшем в годы изгнания, читаем:
Залит проклятым ядом целый свет;
Молчит, объятый страхом, люд смиренный,
Но ты. любви огонь, небесный свет,
Вели восстать безвинно убиенным,
Подъемли Правду, без которой нет
И быть не может мира во вселенной.
(Сонет 49. Пер. Е. Солоновича)
Никогда ни один человек не отчаивался так глубоко, как Данте. И ни один поэт в мире с такой силой не стремился преодолеть это отчаяние. Дело шло о неблагополучии всей мировой системы. Он должен был оправдать и гармонизировать вселенную, придать смысл историческим событиям, которые могли бы показаться чудовищными.
Данте назвал свое произведение «Комедией» сообразно с риторикой своего времени. Трагедией являлось бы произведение высокого стиля, написанное по-латыни. «Комедия» соответствует «среднему стилю». В сущности Данте не остановился в своей поэме перед смешением всех стилей. Это смешение вызывало ужас и негодование у классицистов XVII и XVIII вв., отвергавших также «крайности» Шекспира. Дантовский Ад смердит. Грешники распространяют зловоние и начесывают себе коросту; все это описывается с подробностями, которые напоминают французских натуралистов XIX в. Данте можно назвать критическим реалистом в тех многочисленных местах «Божественной Комедии», где его герои, вспоминая земную жизнь, исторические события, произносят инвективы против Флоренции и Италии, против пап, королей и городских тиранов. Вспомним слова Энгельса о том, что Данте был поэтом тенденциозным [1815]1815
«Отец трагедии Эсхил и отец комедии Аристофан были оба ярко выраженными тенденциозными поэтами, точно так же и Данте и Сервантес…» Ф. Энгельс – Минне Каутской. 26 ноября 1855 г. Собр. соч., т. 36, М., 1964, стр. 331–334.
[Закрыть], наиболее полным выразителем своей эпохи [1816]1816
«Теперь, как и в 1300 г., наступает новая историческая эра. Даст ли нам Италия нового Данте, который запечатлеет час рождения этой новой пролетарской эры?» К. Маркс, Ф. Энгельс. Предисловие к итальянскому изданию «Манифеста Коммунистической партии» 1893 года. Собр. соч., т. 22. М., 1962, с. 381–382.
[Закрыть].
В аллегориях Данте – трех зверей в диком лесу у входа в Ад, в Герионе, на плечах которого Данте и Вергилий спускаются из огненных кругов в ледяное средоточие Ада, в Мательде, танцующей на вечнозеленых лугах Земного Рая, в страшных образах Гиганта и Блудницы отражены иногда психологические, иногда исторические сущности. Эти образы возбуждают фантазию, они вовсе не холодны и абстрактны, как полагал Кроче. Три зверя, преградившие путь Данте в начале поэмы, обычно толкуются как сладострастие, обман, но также как олигархия (пантера), как гордость, насилие или тирания (лев), как стяжательство или мирская власть римской церкви (волчица); однако в душе не посвященного в историю Италии читателя сразу же, еще без осознания многосмыслия образов рождается страх, смущение и растерянность перед некими враждебными силами. Так же еще до того, как мы узнаем, что гигант и блудница, появляющиеся в Земном Раю, – аллегорические образы алчного французского короля и погрязшей в стяжательстве церкви, мы воспринимаем их как грубых нарушителей гармонии Эдема, как злые силы, мешающие счастью человечества.
«Божественная Комедия»– поэма о самом Данте, «дантеида» и в то же время поэма о человеке, который, нисходя и восходя по ступеням вселенной, очищается и приобретает совершенное познание. Неумолимая справедливость должна восторжествовать, воздавая всем по заслугам, вне зависимости от высокого или низкого положения грешников на земле. Она сбрасывает короны королей и тиары первосвященников. Данте встал на защиту высшей справедливости против всех и за всех. Эта его позиция была не средневековой, а возрожденческой: индивидуально судящий человек ниспровергал ветхую феодальную иерархию и ополчался против новой купеческой олигархии. Папы низвергались в адскую бездну, короли покаянно склонялись перед судящим, городские тираны скрежетали зубами в огненных реках Ада. Такой полноты ощущения личности, такой гордой независимости еще не было в литературах новых европейских народов.
Ад в представлении Данте находится в северной части земного шара, которая, в соответствии с системой мира Аристотеля и Птолемея, рассматривается, как пребывающая «внизу», в то время как гора Чистилища, окруженная мировым океаном, возвышается в южном, «более совершенном», полушарии. С вершины Чистилища, из кущ Земного Рая Данте, следуя за Беатриче, возносится к сферам девяти небес и Эмпирею.
Ад имеет форму перевернутой воронки, направленной к центру земного шара, т. е. к центру мироздания. Он разделен на девять кругов, в каждом из которых казнятся грешники, причем более тяжкие размещены ниже от поверхности земли. За адскою рекою Ахероном, через которую античный Харон перевозит души, в первом круге Ада находится Лимб, где в мерцающем полумраке-полусвете пребывают души праведников, поэтов и героев древности. Там Данте был принят в общество Гомера, Овидия, Горация, Лукана и Вергилия. Впервые поэт, пишущий на народном языке, поставил себя наряду с греко-римскими классиками. Мысль о том, что следует не бояться достигнуть и превзойти древность, – идеал Возрождения, мы впервые встречаем в «Божественной Комедии». Через Ад Данте ведет Вергилий, которого Данте любил больше всех других поэтов, от которого он воспринял «прекрасный стиль» и поэтическое искусство. По многосмыслию, свойственному Данте, Вергилий также – пророк всемирного государства, предвозвестник христианства и символ высшего просвещенного разума.
Во втором, третьем, четвертом и пятом кругах Ада находятся сладострастники, обжоры, скупцы и расточители, гневные. Их отделяет от более тяжких грешников каменная и огненная стена града Дита, которая украшена головой Медузы и защищается от всяческого вторжения фуриями и дьяволами. Перед этим препятствием колеблется Вергилий, но над адскими безднами появляется небесный вестник, и перед его волей раскрываются внутренние ворота преисподней (напомним, что в «Пире» Данте идентифицировал ангелов с идеями Платона).
В двух следующих кругах (шестом и седьмом) пребывают ересиархи и насильники над естеством. Когда поэты подходят к обрыву – границе седьмого круга, они видят, как на краю бездны мелькают гербы патрицианских родов, занимавшихся ростовщичеством: синий лев на желтом поле гвельфов Джанфилиаццы, белая гусыня на красном поле гибеллинов Уббриаки, голубая свинья на белом поле падуанцев Скровиньи. Данте и Вергилий спускаются вниз на спине Гериона, дракона с человечьей головой, увенчанной короной, олицетворяющего величайший из грехов – обман. Восьмой круг (песни XVIII–XXX) состоит из десяти рвов (Злых Щелей). Там подвергаются наказаниям соблазнители, льстецы, торговцы церковными должностями, прорицатели, лицемеры, воры, мздоимцы, лукавые советники, зачинщики раздоров. Миновав Злые Щели, Данте и Вергилий приближаются к новой бездне – колодцу гигантов, некогда взбунтовавшихся против Юпитера и осадивших небо. Дно колодца – ледяное озеро Коцит. Гигант Антей осторожно переносит поэтов на своей огромной ладони и опускает их на льдистую поверхность Коцита. Там вмерзли в вечный лед предавшие родных, отечество, единомышленников, своих гостей и своих благодетелей.
Мы были там – мне страшно этих строк,—
Где тени в недрах ледяного слоя
Сквозят глубоко, как в стекле сучок.
(«Ад», XXXIV, 10–13)
Само распределение казней указывает на то, что Данте наиболее легкими пороками считал те, которые происходили от невоздержанности, как сладострастие, обжорство, гнев, и самыми тяжкими – обман и предательство. В невоздержанных еще бушуют страсти, им свойственны человеческие чувства, они находятся в состоянии вечного движения. Гневные, погруженные в Стигийское болото, еще не совсем утратили человечий облик. В граде Дите грешники лежат в каменных гробах, но восстают и прорекают будущее, сохранив всю страстность живых. Античные кентавры терзают обитателей верхних кругов; они превращаются в деревья, источающие кровь, шествуют под вечным огненным дождем, но способны мыслью переноситься в прошлое, рассказывать о своей земной судьбе, произносить инвективы. В самой нижней из адских бездн нет ни огня, ни движения, все оледенело под ветром, порожденным шестью крыльями Люцифера, превратилось в безжизненную материю, где тускло брезжит сознанье. Над вечной мерзлотой звучит лишь голос мести, вечный, безнадежный – голос графа Уголино, терзающего зубами голову архиепископа Руджиери, уморившего голодом его детей. На дне адского конуса – Люцифер, своим падением образовавший гору Чистилища. В трех устах троеликого Демона казнятся самые гнусные, по мнению Данте, предатели: Иуда, Брут, Кассий. Центр мироздания, совпадающий с центром земли, скован льдами. Зло – в сосредоточии тяжести вселенной. Величайший грех есть вместе с тем и величайшее безобразие, окаменение, неподвижность, обморок сознания. Этическое и эстетическое в поэме Данте неразрывно связаны. Ад в системе мироздания имеет специальную функцию: изоляции и – в последних своих глубинах – аннигиляции греха и самих грешников.
Дантов Люцифер не нравился Шатобриану и другим романтикам. Действительно, в нем нет ничего общего с гордым Сатаной Мильтона, с философствующим Мефистофелем Гете, с непокорным Демоном Лермонтова. Люцифер в «Божественной Комедии» бунтовщик, безнадежно проигравший свое дело. Он стал частью космического целого, подчинен вышним, непререкаемым законам.
Круги дантова Ада населены итальянцами, особенно флорентийцами. В начале XXVI песни поэт восклицает:
Гордись, Фьоренца, долей величавой!
Ты над землей и морем бьешь крылом,
И самый Ад твоей наполнен славой!
(«Ад», XXVI, 1–3)
Если мы пойдем от верхнего круга Ада к нижнему, по стопам Вергилия и Данте, среди героев и героинь преисподней мы найдем во втором круге Франческу да Римини, которую вместе с ее возлюбленным Паоло уносит вихрь страстей; Фаринату дельи Уберти и Кавальканте деи Кавальканти (отца поэта) – в шестом круге среди ересиархов и эпикурейцев; несчастного Пьера делла Винья, канцлера императора Фридриха II, покончившего жизнь самоубийством, в седьмом круге, среди насильников над естеством, и там же – мудрого и легкомысленного учителя Данте Брунетто Латини. Поэтам приходится спуститься довольно глубоко, чтобы наткнуться на папу Николая III, торчащего из адской ямы третьего рва восьмого круга вверх ногами. Николай III Орсини, обогативший своих родственников, не видя спустившегося в Ад, принимает Данте за папу Бонифация VIII, пришедшего раньше времени его сменить. Неумолимой иронией звучат стихи: «Как Бонифаций… ты здесь уже, ты здесь уже так рано…».
Еще ниже, но в том же круге, где казнятся грешные папы, Данте вступит в пререкания с Ванни Фуччи из Пистойи. Поэт был знаком с Ванни в молодые годы, во времена гвельфских войн против гибеллинов. Ванни, «любивший жить по-скотски», ограбил церковь и попал в седьмой ров, где нашли свое место воры. В ярости он показывает кукиши самому творцу мира. Змея оплетает и душит его. Звучит немилосердный стих:
С тех самых пор и стал я другом змей.
(«Ад», XXV, 4)
Внутри двурогого движущегося пламени в восьмом рве восьмого круга Данте слышит голос уже не своего современника, а голос иной эпохи. В пламени заключен дух Улисса. Данте всматривается в темноту с вершины моста, нагнувшись так, что упал бы вниз, если бы судорожно не вцепился рукой в каменную плиту. В страстном желании узнать тайну, приподнять завесу запретного, Данте походит на самого Улисса. Этот герой древности в представлении Данте сначала «зачинщик преступлений» – так заклеймил его Вергилий в «Энеиде» (II, 164). Но как только Улисс начинает говорить, он предстает как трагический борец против всемогущего рока.
Улисс одержим бесконечной жаждой знания, победившей в его душе любовь к ближним и к родной стране. «Как Улисс, – пишет Бруно Нарди, – Данте был принужден странствовать от одних людей к другим, показывая против желания своего раны, нанесенные ему фортуной; он поистине чувствовал себя «кораблем без руля и без ветрил», которого уносит в различные гавани и устья рек и бросает на скалы сухой ветер, порожденный горькой бедностью («Пир», I, III, 4–5), так что Данте мог сказать о самом себе: «Мы, которым весь мир – родина, как воды моря – рыбам» («О народном красноречии», I, VI, 3). И он разделял страсть Улисса «изведать мира дальний кругозор и все, чем дурны люди и достойны», а также был убежден в том, «что знание является предельным совершенством нашей души и в нем заключено наибольшее блаженство» («Пир», I, I, 1). В своем роковом путешествии через загробное царство… он встречал и Полифема, и Сирену, и Цирцею, и всех чудовищ человеческого скотства, над которыми он восторжествовал с помощью Вергилия, игравшего в дантовом путешествии ту же роль, что Минерва в странствованиях Одиссея» [1817]1817
В. Nardi. La tragedia d'Ulisse. В кн.: «Dante е la cultura medievale». Bari, 1949, p. 153–165.
[Закрыть].
Данте создал образ первооткрывателя не только своего века, но всех времен и всех народов, провидя будущее сквозь магический кристалл, поэзии.
В мифе, созданном Данте, безумный полет в неизвестное ладьи Улисса продолжался пять месяцев, пока перед дерзновенным и его спутниками не предстала огромная гора, откуда налетел страшный вихрь. В водовороте погиб корабль и спутники Улисса и сам Улисс, нарушивший меру вещей (ср. провансальское «desmezura», франц. demesure). Героическое столкнулось с запретным. Так гибли герои древнегреческих трагедий, противясь до конца воле богов.
Данте-моралист, бросивший окруженную пламенем душу Одиссея в восьмой ров Злых Щелей, снова противоречит сам себе, борется сам с собою, и в этой борьбе дух Возрождения побеждает в нем богослова. Раздается голос Улисса, взывающего к своим спутникам.
«О братья, – так сказал я, – на закат
Пришедшие дорогой многотрудной!
Тот малый срок, пока еще не спят
Земные чувства, их остаток скудный
Отдайте постиженью новизны,
Чтоб, солнцу вслед, увидеть мир безлюдный!
(«Ад», XXVI, 112–120)
В том же восьмом рву восьмого круга недалеко от Улисса мучится объятый пламенем лукавый советник папы Бонифация, граф Гвидо да Монтефельтро, один из самых опытных полководцев Италии. Ряса францисканского монаха, которую граф Гвидо, покаявшись, надел под старость, не защитила его от адской бездны. За его злой совет, как взять обманом город Палестрину, Бонифаций VIII обещал ему отпустить все грехи, но папские слова были наущением дьявола.
В душе Данте, путешественника по адским кругам, непрестанно происходит столкновение между непримиримым моралистом, изрекающим немилосердные казни, и поэтом, удивленным высокими и редкими качествами грешников. Он плачет над скорбной повестью Франчески, не может забыть мудрых речей Брунетто Латини, втайне восхищен стоической гордостью безбожника Фаринаты, готов устремиться на поиски недозволенного и неведомого вслед за Улиссом. В этой двойственности, в этих колебаниях с большой силою проявляется человек нового времени. Но Данте беспощаден к изменникам, предателям и насильникам. Ученик Болоньи, воспитанный на римском праве, он распределяет им казни с последовательностью юриста, часто отступая от норм теологов.
Уже в Аду Данте слышит предсказание о том, что будет изгнан из родного города. Данте относит свое видение к весне 1300 г., потому о всех событиях до этого времени он говорит как о прошлом, а все, что случилось после этой даты, относится к будущему.
Отсюда возможность «пророчеств», относящихся к тому, что в действительности уже случилось. Предсказание о Гончем псе, который прогонит волчицу, в V песне «Ада», вероятно, возникло в те годы, когда Генрих VII был избран императором, и Данте поверил в то, что вскоре настанет царство законности и справедливости. Начав «Божественную Комедию», Данте оставил работу над трактатами «Пир» и «О народном красноречии». В начале 1317 г. судья Тьери ди Гано дельи Узеппи из Сан-Джиминьяно уже цитировал «Ад» в регистре криминальных актов, им составленном; отсюда следует, что первая часть «Божественной Комедии» в это время была распространена в списках по Италии.
Изгнание Данте предрекает флорентийский обжора, банкир Чакко, под холодным дождем смердящей воды. В известной сцене с Фаринатой надменный гибеллин говорит поэту, что он не изучит «искусство возвращаться во Флоренцию». Брунетто Латини предсказывает Данте, что тот падет жертвой неблагодарного и лукавого флорентийского народа, который все сделанное им добро сочтет за зло, что его возненавидят обе партии, но что, к его счастью, «трава будет далеко от их клюва» (ma lungi fia dal becco l'егbа), т. е. ни те, ни другие не смогут схватить поэта для расправы. Разбойник Ванни Фуччи предвещает победу маркиза Маласпина и гвельфской лиги Черных под Пистойей и поражение Белых, чтобы Данте «терзался больно». Из этих слов следует заключить, что даже покинув стан Белых гвельфов, Данте болезненно переживал их военные и политические неудачи.
