Текст книги "Александр Дюма Великий. Книга 1"

Автор книги: Даниель Циммерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

В Марселе он вновь встречается с Мери и вместе с ним посещает Замок Иф. Александр надолго задерживается в камере, где был заключен Мирабо по приказу своего отца, «это карцер, отличающийся от других камер только тем, что там еще темнее», идеальное место, чтобы засадить туда на четырнадцать лет невиновного, например, некоего Эдмона Дантеса.

Посещение тулонской каторги. Александра знают повсюду. Его окликает один жизнерадостный каторжник, как оказалось, бывший слуга Мадемуазель Марс, осужденный на десять лет за кражу брильянтов актрисы, а ныне сделавший себе здесь состояние на перепродаже всяких мелких предметов, изготовляемых каторжниками на досуге. Александр возмущается такой эксплуатацией нищеты:

«– И вы, разумеется, зарабатываете на них вдвое?

– Что делать, сударь, я популярен, надо этим пользоваться; господин отлично знает, что популярность на пустом месте не возникает».

Философия, которую Александр способен понять. Директор каторги дал в его распоряжение лодку с двенадцатью каторжниками-гребцами. Александр необычайно высоко оценивает их достоинства. «Нет лучших слуг, чем каторжники. За их пунктуальность отвечает палка, и если бы не внешний вид, я бы желал никогда не иметь других слуг». Он остается в Тулоне около месяца, как раз, чтобы закончить «Дон Жуана де Манара». Заодно он использует свои материалы, чтобы компенсировать тысячу франков Жерару де Нервалю, откуда и появляется «История старинного французского театра. Мистерия о страстях», отлично оплаченная статья. Новый отъезд, экскурсия на остров Святой Маргариты. Александр записывает «девять методов», касающихся идентификации человека в железной маске; в «Виконте де Бражелоне» он выберет восьмую гипотезу, ту, что предполагает в таинственном узнике брата-близнеца Людовика XIV.

В пути Александр проникается симпатиями к приветливому молодому человеку по имени Луэ, путешествующему в милой компании и тем не менее скучающему. Луэ просит разрешения умножить «научную экспедицию». И с легкостью его добивается, тем более, что его однокашником в лицее Генриха IV был Фердинанд. Александр особенно счастлив узнать, что, вопреки официальным биографиям, делавшим из принца гениального первого ученика, он в действительности был лентяем, еще одна черта, сближающая его с Александром. Они прибывают за границу, Ницца, Монако, Генуя. «С Шиллером в руках» Александр спешит на могилу Фиеско, вдохновившего его на драму, отвергнутую Комеди-Франсез. Репутация опасного автора анархических пьес – «Антони», «Ричарда Дарлингтона», «Сына эмигранта» – бежит впереди него, и король Сардинии выдворяет его из Генуи. Отплытие в Ливорно, все страдают от морской болезни, кроме Милорда, который часто проявляет себя, как настоящий морской волк.

Три недели, а вовсе не «Год во Флоренции», как будет указано через шесть лет в названии книги, описывающей путешествие из Марселя в столицу Тосканы, – опять эта вечная склонность Александра к преувеличениям! Но дни его насыщены тем не менее сбором материалов для двух, по крайней мере, будущих произведений. С одной стороны, данных о долгой гражданской войне гвельфов и гибеллинов, в которой принимал участие Данте. Попутно нельзя не заметить, что у этого последнего была «смуглая кожа, а волосы и борода – курчавые», что смутно кого-то нам напоминает, притом что, будучи представленным потомкам рода Данте, Александр нашел их «сильно выродившимися». С другой стороны, история Лоренцино, из которой Мюссе год назад сделал «Лоренцаччо», а Александр в своей собственной драме 1842 года извлечет совершенно иной сюжет.

В Риме посол Неаполя отказывает сыну Генерала во въезде в свое королевство под лживым предлогом, что Александр – республиканец. Напрасно Александр будет потрясать бесчисленными рекомендательными письмами министров-орлеанистов, посол настоит на запрещении. Дополнительный повод совершить паломничество в места, где Генерал находился в заключении и чуть не был отравлен. Александр посещает Римскую художественную школу, директором которой был тогда Энгр. Один из ее воспитанников, художник Гишар, хороший друг Александра, берется договориться с Энгром о командировке на Сицилию и в Калабрию, Получив нужную бумагу, Гишар идет со своим паспортом в посольство Неаполя и получает там визу, и вот уже, как в романе, подпольным путешественником становится Александр.

Чтобы написать «Сперонара» и «Капитана Арену», достаточно воспользоваться однажды услугами этого судна и этого капитана. Экипаж состоял из девяти матросов и одного юнги. «То были бравые сицилийцы в полном смысле этого понятия, то есть низкорослые, крепкие, смуглые, с арабскими глазами, ненавидящие калабрийцев, своих соседей, и презирающие неаполитанцев, своих хозяев». Среди них выделялись особой силой лоцман Нунцио и весельчак Пьетро, «неистовый плясун». Стоило кому-нибудь из товарищей затянуть тарантеллу, как Пьетро немедленно оставлял свои занятия. Он «начинал отбивать ритм, качая головой вправо и влево, и щелкать пальцами, как кастаньетами. На пятом или шестом такте чудодейственная мелодия производила свое действие; видимое волнение овладевало Пьетро, все его тело приходило в движение, как прежде руки; он поднимался сначала на одно колено, потом на оба, потом в полный рост. Затем какое-то короткое время он раскачивался справа налево, но не отрывая ног от земли. И вдруг, как если бы пол постепенно начинал нагреваться, отдергивал от него одну ногу, потом другую и, наконец, испустив один из своих возгласов, которые мы обозначали как выражение радости, начинал знаменитый национальный танец; вначале движения его были медленны и равномерны, но, постепенно убыстряясь под воздействием музыки, превращались в конце концов в бешеную пляску наподобие джиги. Тарантелла кончалась лишь тогда, когда танцор в изнеможении падал без сил после последнего антраша, венчавшего всю эту хореографическую сцену».

В Альпах Александр подружился с монтаньярами, то же произошло и с моряками. Он опишет их иногда с легкой иронией, но чаще – с глубоким пониманием и сочувствием. 23 августа отплытие в направлении Сицилии. На набережной Ида машет платочком. Она остается, опасаясь морской болезни, и Александр легко сумел уговорить ее не выходить в эту жару из неаполитанской гостиницы, тем более что она абсолютно спокойна за своего мужа, поскольку калабрийки и сицилианки живут под строгим наблюдением, а привлекательность Александра для красивых молодых людей имеет чисто эстетическое свойство.

Полный штиль. Жаден курит трубку, Милорд скучает: на борту ни одной кошки. Александр добивается от капитана Арены истории про шрам, пересекающий его грудь. Причина – удар ножом, но при обстоятельствах, совершенно не вероятных. Лоцман Нунцио предвидит мистраль, встреча которого с сирокко даст хорошенькую бурю. Начинается гроза, шквал обрушивается на судно. Александр, Жаден и Милорд прячутся в единственной каюте. Внезапно «сперонар так накренился на левый борт, что, не в силах удержаться на поверхности под углом в сорок-сорок пять градусов, я покатился на Жадена». Крен в противоположную сторону, на правый борт, и «Мария теряет равновесие, которое с трудом ухитрялась сохранять на своем матрасе, и, скользя по полу, как по скату крыши, оказалась в моих объятиях».

О, да, дорогие читатели, вы правильно прочитали, и Жаден не сменил пол, и звали его не Мария, а Годфруа, и речь идет вовсе не о гомосексуализме. Просто буря все смешала, в том числе и две версии того, что во время этой бури произошло, версию, рассказанную в «Сперонаре», и версию «Любовного приключения». И теперь необходимо вернуться назад, чтобы понять, что именно произошло. 23 августа сперонар снимается с якоря. Ида на набережной машет платочком, она абсолютно спокойна за Александра, он отправляется в серьезной компании с Жаденом, мерзким Милордом и молодой парой, намеренной обвенчаться в Палермо: композитором Анри де Рюольц-Моншалем, большим другом Александра, и певицей Каролиной Унгер, которая после своего триумфа в «Норме» в Неаполе намерена воспользоваться пребыванием на Сицилии, чтобы выступить и там. Александр был уже представлен в Париже той, кого в «Любовном приключении» называет Марией. Короткая встреча, красноречивые взгляды, и она уехала. И снова он ее встретил уже обрученной. Теснота на борту маленького судна лишает возможности шумных излияний чувств, но это и не нужно: они друг друга понимают без слов. И вот мистраль встречается с сирокко, буря, шквал, пассажиры прячутся в единственную каюту. Рюольцу плохо, он выходит на палубу – облегчить душу, судно наклоняется, Каролина скатывается в объятия Александра, Жаден исчезает или закрывает глаза, а глупый Милорд скулит, сам не зная почему.

Наутро море спокойно, и ветер несет сперонар в сторону Мессины. В каюте спит Рюольц, отдыхая после бурной ночи. На мостике Александр и Каролина дают друг другу клятву. Она собирается во всем признаться Рюольцу, расторгнуть помолвку и отослать его обратно в Неаполь. Она же продолжит путь в Палермо, чтобы спеть там в Опере, там они и встретятся с Александром. В Мессине Жаден заболевает. Александр остается с ним. Каролина уезжает с Рюольцем. Сперонар дрейфует у берегов Сицилии, череда ландшафтов, людей, историй и легенд. В Катании визит к отцу Беллини, который счастлив узнать последние новости о своем знаменитом сыне. Восхождение на Этну. Открытие повсеместной нищеты, еще более ужасной, чем где бы то ни было. «Настоящий голод – с криками страдания, хрипами непрестанной агонии; голод, втрое ускоряющий старение юных девушек, и в возрасте, когда повсюду в мире женщина хороша собой, сициалианка уже превращается в развалину». Стоянка в Агридженто, Александр томится по Каролине слишком сильно, он покидает судно, не дожидаясь, пока оно дойдет до Палермо, и укорачивает путь до столицы верхом на муле по западной оконечности острова. Ему рекомендуют надежного проводника, «замиренного разбойника», вполне приспособленного к переговорам по поводу транзитных пошлин со своими бывшими товарищами. Через три дня Александр прибывает к месту назначения без особых происшествий. «Говорят: увидеть Неаполь и умереть. А надо: увидеть Палермо и начать жить».

Он встречается с Каролиной. Рюольц возвращается в Неаполь, она свободна. Она «обещала мне месяц счастья в прекраснейшей стране в мире; но он продолжался двумя неделями больше». «Целых полтора месяца два человеческих существа представляли собой единое целое – одно сердце, общее дыхание». В этом состоянии возбуждения, на веки вечные, решен вопрос о будущем браке и отъезде Александра. Каролина остается, у нее еще несколько спектаклей в Опере. Приходит сперонар. Александр всходит на борт. Душераздирающее прощание. Ветер стихает. Судно лежит в дрейфе. Александр по-прежнему в состоянии потрясения от прошедших недель: «Я провел одну из тех восхитительных ночей, когда в полную силу наслаждаешься всеми чудесами природы: высокое небо, прозрачное море, роскошное, полное звезд, ароматы взморья и прилива, трепетанье невидимого вокруг реального; казалось, все разом соединилось, дабы заставить меня забыть о том, что я только что потерял, или же, напротив, осознать, что лишь потерянного мне недостает для полного и исключительного счастья».

Утром в лодке приплывает Каролина, она наделяет экипаж холодным мясом, вином. Матросы устраивают праздник, танцуют, Каролина поет, последняя ночь любви. Поднимается ветер, лодке пора возвращаться в порт. Александр смотрит, как удаляется от него Каролина, стоящая во весь рост на корме и простирающая к нему руки. «Никогда больше я не видел ее, и вот уже двадцать лет миновало с тех пор, но никогда ни малейшая тень не омрачала великолепия этих полутора месяцев, проведенных в Палермо». Само собой разумеется, он не даст хода проекту супружества, несмотря на все более отчаянные письма, которые она будет ему посылать. Кое-кто скажет, и первая – Каролина, что он подпал под власть Иды. Но сказать так – значит вовсе его не знать. Дабы сохранить нетронутой чистоту этой пламенной любви и дабы красота ее не поблекла в прозе будней, ему было необходимо разорвать с Каролиной навсегда, потому что подобная история «только раз случается в жизни».

Живя в Палермо, Александр не только наслаждался любовью, вином и свежей рыбой. Он, кроме того, покупал, в буквальном смысле этого слова, страшные истории у одного известного сводника. Пополняя их запас и в других местах. Однажды он обедал с вице-королем, один из сыновей которого исполнял обязанности супруга при герцогине Беррийской. Сей достойный муж только что прибыл, чтобы присутствовать на похоронах маленькой девочки, родившейся во время пленения герцогини в Бле, то есть ребенка, которого он зачал на расстоянии. Александр, конечно же, не упускает возможности нанести почтительный визит в часовню, где крестили Фердинанда, который в это время усмирял Алжир, и мы уже знаем, с каким результатом, и просит Жанена тщательно зарисовать это историческое место. Но наиболее сильное впечатление – от посещения «сумасшедшего дома», открытого филантропом бароном Пизани. Этот сторонник прогресса упразднил палки и цепи. В терапевтических целях он занимается со своими пациентами ручным трудом, музыкой, танцами и психодрамой. И хотя Александр и утверждал, что «одно из зрелищ, которое я менее всего могу выносить и от которого более всего страдаю, это зрелище безумия», но на самом деле безумие его зачаровывает, как в Палермо, так и во Франции, где он бывал в Шарантоне. Мы видим, как он на равных с больными становится участником их бреда. Например, пациенту, который воображал себя Данте и у которого были проблемы с написанием «Ада», он подсказал несколько стихов. Генерал страдал маниакально-депрессивным психозом, как в будущем будет страдать и сын Александра, сам же он ускользает от настоящего безумия с помощью легкой прививки мании величия, свойственной, разумеется, каждому писателю, но у него достигшей степени гениальности. Отсюда эта ненасытная потребность в активных действиях, в путешествиях, в женщинах, в творчестве и разнообразии жанров.

В самом деле, стоило исчезнуть Каролине, как, заполняя «пустоту, оставленную в самом центре мысли моей этой белой и призрачной фигурой беглянки Нормы», он принимается за работу, за прежнее свое дело как противоядие против печали. Когда он прибывает в Мессину, план «Пола Джонса» уже готов[168]168
  Драма «Пол Джонс» была, таким образом, написана в 1835 г. В своем предисловии к роману под названием «Капитан Пол», переработке той же пьесы, датируемой 1838 годом, Александр указывает, что в поисках материалов о Поле Джонсе, моряке и герое романа Фенимора Купера, он совершил путешествие от Нанта до Лорьяна, как раз «между представлениями «Христины» и «Антони» (edition Le Vasseur citee, volume 14, p. 6). Это путешествие, стало быть, должно было иметь место в августе или сентябре 1830-го, либо до встречи с Меланией Вальдор в Ля Жарри, либо, что более вероятно, после нее, что следует и из «Моих мемуаров», в которых именно к этому моменту относит он свою встречу с Полиной, безутешной юной новобрачной, отправляющейся в Иль на корабле, носящем ее имя. Клод Шопп (см. Alexandre Dumas le genie de la vie, opus cite, p. 129), напротив, датирует это путешествие в Лорьян маем 1829-го, то есть между представлением «Генриха III» и «Христины». Мы не отдаем предпочтения ни той, ни другой версии.


[Закрыть]. И пока из-за встречного ветра сперонар остается на приколе, Александр на пляже, «в трех лье от Сциллы и неподалеку от пучины Харибды» за восемь дней сочиняет драму. Вернувшись в Неаполь, он пройдется по тексту рукой мастера, прежде чем прочесть его (с огромным успехом) тенору и композитору Луи Дюпре, знаменитой Малибран и… Рюольцу, который не слишком на него сердит!

А пока что он осматривает Калабрию, попадает в землетрясение и под проливные дожди. В Баусо, деревне Паскаля Бруно, он собирает о жизни разбойника дополнительные сведения плюс к тем, что дал ему Беллини. Ему показывают разрушенный дом Бруно. А дальше, наверху, на стене, окружающей замок барона, железную клетку, в которой находится «череп, выбеленный тридцатью пятью годами солнца и дождей; это череп Паскаля Бруно». Новое расследование в Пиццо, где был расстрелян Мюрат. Александр записывает все, уверенный, что это ему непременно понадобится. В Вене он узнает о внезапной смерти Беллини. Он в шоке: «Я вспоминал его прекрасные белокурые волосы, его ласковые глаза, его меланхолическое выражение; я снова слышал, как он говорит со мной по-французски, так скверно и с таким очаровательным акцентом». Он перечитывает его материалы о Паскале Бруно, из несостоявшейся оперы родится превосходный роман.

Вернувшись в Неаполь в начале ноября, Александр и Жаден простились с матросами сперонара, они прожили вместе почти три месяца, «к моменту прощания все стали нашими друзьями; принимая жалованье, капитан плакал; плакали и матросы, получая свои чаевые, и мы, пусть Бог мне простит! как ни старались с помощью отчаянных усилий сохранить достоинство, плакали тоже».

Те два дня, что Александр провел в Неаполе, вдохновят его семь лет спустя на создание настоящего шедевра – «Корриколо», так называлась повозка с лошадью, на которой он объезжал город и его окрестности. Он нанял ее для себя одного, хотя в принципе это общественный транспорт, который «может взять от двенадцати до пятнадцати человек».

«Прежде всего и почти всегда в середину садится толстый монах, образуя центр человеческой общности, влекомой корриколо, подобно этим круговоротам из душ людских, которые видел Данте, следуя за стягом в круге первом. На одном колене держит он какую-нибудь свеженькую кормилицу из Аверсы или Неттуно, а на другом какую-нибудь хорошенькую крестьяночку из Баколи или Просиды; по обе стороны от монаха, между колесами и каретным кузовом стоя располагаются мужья этих дам. Позади монаха на цыпочках возвышается хозяин, или возница упряжки, левой рукой держа вожжи, а правой длинный хлыст, с помощью которого достигает он одинаковой скорости каждой из двух своих лошадей. За ним, в свою очередь, группируются, подобно лакеям из хорошего дома, два-три лаццарони, которые запрыгивают, спрыгивают, сменяют друг друга, постоянно обновляясь, причем, никому и в голову не приходит спрашивать у них плату в обмен на оказанную услугу. На обеих оглоблях помещаются двое мальчишек, подобранных на дороге Торре дель Греко или Пуццоле, сверхштатные чичероне по древним достопримечательностям Геркуланума и Помпей, незарегистрированные гиды по развалинам Кум и Байи. Наконец, под осью экипажа, между колесами, в сетке с большими ячейками, раскачивающейся из стороны в сторону и снизу вверх копошится нечто бесформенное, которое смеется, плачет, вопит, стонет, поет, зубоскалит, и которое невозможно даже и различить в пыли от лошадиных копыт: это трое-четверо детей, неизвестно кому принадлежащих, неизвестно куда направляющихся, неизвестно чем живущих, оказавшихся там неизвестно как и неизвестно почему там остающихся».

И весь этот толстый, в пятьсот страниц, том – в том же духе. Потому что Александр влюбился в город. Если «Флоренция – край удовольствия, Рим – край любви», то Неаполь – «край ощущений». Оттенки цветов, запахов, кишение улочек, анекдоты, описания и новеллы чередуются в ошеломляющем ритме. Никогда еще не демонстрировал Александр такого таланта рассказчика, такого юмора и такой словесной акробатики.

«Во Франции ходят в театр, чтобы себя показать; в Неаполе идут в Оперу, чтобы наслаждаться». Программа, от которой Александр вовсе не намерен отказаться, тем более что в Опере репетируют «Лару» добрейшего Рюольца, и есть подозрение, что, не женившись на Каролине, он лишь вздохнул с облегчением, настолько дружба его к счастливому сопернику оказалась непоколебимой. Александр, король и его двор присутствуют на премьере. Сразу после их появления оркестр начинает увертюру. Публика имеет право аплодировать только после короля. В настоящий момент король озабочен тем, чтобы засечь в зале своих офицеров, пришедших в цивильной одежде, чтобы подвергнуть их за это аресту. В результате первый акт прошел без единого аплодисмента. «Рюольц решил, что опера провалилась, и бежал». Доницетти побежал вслед – утешать. Наконец, «Его Величество соединило ладони. Зал испустил истошный крик: то было обретенное разом тремя тысячами человек дыхание». С этого момента успех «Лары» шел по нарастающей. В конце Дюпре и Таккинарди, «брюнетка, поющая светло», выводят за руку застенчивого Рюольца на авансцену. Александр оценивает триумф своего «товарища» как знаток: «Никаких видимых изменений в нем не произошло, и все же это был совсем другой человек: он больше себе не принадлежал; он был продан публике за венки и аплодисменты; теперь он стал рабом каприза, моды, кабалы; он начнет воспринимать свое имя в отрыве от своей личности, как плод, оторванный от стебелька. Тысячи голосов рекламы раздерут его по кусочкам и рассеют по миру; и отныне уже не в его власти, даже если он этого захочет, вернуть имя себе, спрятать, притушить в частной жизни».

Экскурсии в Помпеи и Геркуланум вместе с Дюпре и Малибран, новый урожай материалов для будущих романов, любовь адмирала Нельсона и Эммы Лионна, история Нерона, «этого возжелателя невозможного», стало быть, великого предка Александра, который арестован полицией по доносу некоего неаполитанца, мелкого филера-маркизика, с которым он когда-то встречался в Париже. Вмешательство посла Франции графа Беарна, Александр освобожден и выслан. Научная экспедиция отправляется в Рим, где ее руководитель рассчитывает удовлетворить последнее свое желание, прежде чем вернется в Париж: завоевать папу Григория XVI, «необычного верховного жреца, о котором говорили: вино и женщины были его евангелием; а скипетр его – топор палача». Сразу по приезде он подает прошение об аудиенции и в ожидании ее отправляется на дилижансе в Чивитавеккья. Увы, дорогие читатели, в декабре 1835 года не консула Анри Бейля едет он повидать, а знаменитого разбойника. И в то время как он расспрашивает этого интересного персонажа в его тюрьме, неподалеку оттуда Стендаль только что прервал работу над «Люсьеном Лёвеном» и приступил к «Жизни Анри Брюлара».

Поскольку со времен Монтескьё папа воспринимался как старый идол, обожаемый по привычке, Александр при его появлении пал ниц. Григорий XVI протянул ему руку, «я же порывался поцеловать ему ногу: папа улыбнулся», отечески его поднял. Блестящее начало, «правители, как женщины, они всегда испытывают определенное удовольствие при виде производимого ими эффекта». Они беседуют обо всем и ни о чем, о гениальном авторе «Гения христианства», об обожаемом Фердинанде, от которого Григорий XVI ожидает большего, чем даже король-груша, правда, неизвестно, чего именно, о миссионерах-мучениках в Индии, Китае, в Тибете, и еще о том, Александр никогда об этом не думал, что «театр – это тоже плоть, откуда может снизойти слово Божие». Александр поражен: Его Святейшество и вправду «читает в самой глубине [его] сердца», ибо уже давно задумал он создать эквивалент «Полиэвкта» или «Аталии» с целью показать на парижской сцене мученичество еще более ужасное, чем пережитое миссионерами в Китае. Григорий XVI как будто заинтересовался:

«– И как же будет называться ваше произведение?

– «Калигула».

Сюжет, столь глубоко религиозный, что на следующий же день Александр был арестован двумя карабинерами, препроводившими его вплоть до границы папского государства.

Париж 1836-го, министры грабят страну, на их места берут таких же, и все повторяется, в феврале во главе правительства Тьер сменяет Де Брогли, уступив затем место Моле и Гизо в сентябре. Но так или иначе легитимистская оппозиция в полном развале с момента смехотворной эпопеи с герцогиней Беррийской. Бонапартистов как бы больше не существует, и будущий Наполеон Малый потерпит крах 30 октября в своей попытке поднять страсбургский гарнизон. Революционеры были укрощены расстрелом и тюрьмой. Умеренные республиканцы живут в режиме самоцензуры со времен сентябрьских законов о прессе. Король-груша и луи-филипповская буржуазия торжествуют на фоне биржевой игры, скандалов с финансами и недвижимостью, самостийной индустриализации. Нищета рабочих «достигает предела», как сообщает префект полиции, процент самоубийств среди них возрастает с пугающей скоростью. В ряду прочего доклад комиссара полиции района Попинкур свидетельствует: «Даже представить себе невозможно, какие лишения испытывают рабочие. Они продали или заложили все свое имущество, даже орудия труда. Лишенные жилья, проданного за ничтожную цену, они ютятся в страшной тесноте в самых дешевых ночлежках. Они по уши в долгах, кредит их исчерпан»[169]169
  Nouvelle Histoire de France, opus cite, volume 27, p. 3405.


[Закрыть].

И, однако, потребность в чтении неуклонно растет. Конечно, закон Гизо 1833 года поместил начальное образование целиком под контроль духовенства, но вместе с тем, сделав начальное и среднее образование обязательным в каждом округе и коммуне, он заставил в значительной степени отступить неграмотность. При Реставрации безграмотными были две трети взрослого населения, В 1848 году окажется, что шестьдесят пять процентов новобранцев умеет читать, и этот процент грамотности мужского населения на самом деле гораздо выше, поскольку молодые буржуа как правило уклоняются от призыва, покупая себе замену. Отсюда процветание читальных залов, и Александр покупает один из них для матери своего сына Лауры Лабе, которая, следовательно, расстается со своим швейным делом, Другой характерный признак – появление новой прессы в результате упрощения типографской техники. В 1836 году Дютак основал «Le Siecle», которая за несколько месяцев наберет тридцать тысяч подписчиков. В то же время Жирарден начинает издавать «La Presse», получившую в рекордно короткие сроки двадцать тысяч читателей. Новые газеты стоят в два раза дешевле старых, благодаря огромному тиражу и предоставлению места для платной рекламы. И, разумеется, они не занимаются политикой, разве что биржевой.

Несмотря на очевидную оригинальность сюжета, несмотря на музыку Луи Александра Пиччини, в то время весьма известного композитора, автора более чем двухсот опер и комических опер, несмотря на исполнение Бокажем главной роли, «Дон Жуан де Манара» с треском провалился 30 апреля. Проницательный Гарель приписывает этот провал тому факту, что пьеса содержала стихи. «Не так много», – оправдывался Александр, но Гарель был тверд: «Как бы мало их ни было, они испортили все сочинение»[170]170
  В Предисловии к «Капитану Полу», opus cite, p. 6. Здесь же Александр говорит о своем изобретении романа с продолжением (роман-фельетон).


[Закрыть]. И чего не сказал любезный Гарель, но что прекрасно знал Александр, явление Иды в роли Доброго Ангела, такого бесплотного, что дальше некуда, спровоцировало хохот всего зрительного зала. Критика сорвалась с цепи. Эстафету приняла молва. «Я был не то чтобы банален, я устарел, и, более того, просто умер». Гарель чувствует конъюнктуру и теперь уже отказывается ставить «Пола Джонса», хотя прежде дал свое согласие.

Александр размышляет, как отплатить с лихвой тем, «кого неспособность к творчеству заставила заниматься критикой»?[171]171
  Александр Дюма, «Кин, или Гений и беспутство», Paris, Gallimard, 1987, p. 245.


[Закрыть] Фредерик Леметр дает ему «Кина» Теолона и Курси. Довольно бесцветную драму, хотя игравший ее знаменитый английский актер, три года назад умерший в нищете, был личностью яркой, страстной, яростной, чрезмерной во всех своих проявлениях, то есть такой же, как Александр и Леметр. Александр сохраняет основу пьесы, обогащает интригу, переписывает все диалоги, включая в них едкую сатиру на критиков, и подписывает одну из лучших своих пьес. А Леметр с триумфом играет главную роль в «Кине, или Гении и беспутстве», таково программное название пьесы, 31 августа в театре Варьете. На этот раз критика вынуждена обратить на спектакль внимание и отдать должное как актеру, так и автору.

Но все это уже не так важно теперь, когда у Александра есть своя собственная трибуна. В конце июня Жирарден предложил ему место хроникера в «La Presse», чтобы рецензировать спектакли двух театров – Комеди-Франсез и «Порт Сен-Мартен»[172]172
  Alexandre Dumas le genie de la vie, opus cite, pp. 291 et 292.


[Закрыть]. Плюс фельетон в утреннем воскресном номере «для написания исторических сцен, которые последовательно представят самые значительные для Истории Франции правления, начиная с Филиппа Валуа», то есть речь шла о продолжении «Галлии и Франции». Условия заслуживают упоминания: франк за строчку в рецензиях, франк двадцать пять сантимов за исторические фельетоны. Сразу же Александр снова завоевывает первенство в создании нового жанра: «La Presse» начала выходить, и я придумал для нее роман-фельетон.

Правда, первый опыт был не слишком удачным. Жирарден дал мне лишь один фельетон в неделю, и я дебютировал «Графиней де Солсбери», не самой лучшей своей вещью.

Роман мог бы состояться, имей я фельетон каждый день.

Раз в неделю он не имеет никакого смысла.

Но тем не менее другие газеты усвоили этот новый способ публикации».

Было бы слишком смело считать «Графиню де Солсбери» романом. На самом деле это последовательно соединенные, расписанные в лицах и упрощенные исторические факты, но типографическое расположение текста со всей очевидностью свидетельствует, что Александр быстро научился гнать строки. Финансовый подход может у кого-то вызвать улыбку, однако он обусловил самую концепцию романа, навязав стиль менее компактный, более описательный, то есть более удобочитаемый, как и более современный, чем частично и можно объяснить объем будущих больших произведений Александра.

Первый номер «La Presse» датируется 1 июля 1836 года. Уже на следующий день Александр рассуждает в газете «Об аристократической трагедии, буржуазной комедии и народной драме». Не следует вводить читателя в заблуждение: на сей раз Александр не выступает основоположником новых теорий, особенно тех, что противопоставляют буржуазную литературу пролетарской, скорее наоборот. Показав, что Расин и Корнель – выразители абсолютной монархии в театре, Александр ведет начало появления народа на французской сцене с «Фигаро» Бомарше. С приходом Революции народ осознает силу своей власти. «Ибо он добивается законов не только защищающих, но и агрессивных; ибо он знает, что перевеса в три голоса ему достаточно, чтобы пало правительство, а трех солнечных дней – чтобы пала династия». Возврат к прежнему порядку при Реставрации его обескураживает, он уходит из театров, пока не вовлечет его в свою бездну романтическая революция. Но только «поставленная цель остается далеко позади: народ требовал, чтобы его пустили в театр, а ему позволили театр завоевать; вместо того чтобы предоставить ему разумную долю участия в действии, все вершилось произвольно им одним. <…> Стремились к достижению свободы, а пришли к распущенности». Следовательно, «народу и драме в 1836 году для упрочения их могущества остается осмелиться сделать лишь одно: как можно меньше осмеливаться».

И вот вам победитель литературного Вальми, превратившийся не в предателя, наподобие Дюмурье, но в маршала Империи, вроде Келлермана. И это обуржуазивание театра вписывается в долгосрочную стратегию. Возвращение успеха после «Кина», позиция влиятельного критика в «La Presse» – необходимые предварительные этапы, прежде чем он вместе с Гюго сможет создать второй Французский театр, насущную необходимость которого Александр провозгласит 25 сентября. «Умерла ли трагедия вместе с Тальма?» – спросит он в декабре, намереваясь ее воскресить, ведь не просто так почтительно пообещал он Папе «Калигулу».

Умеренность позиции еще и потому, что, если хочешь получить субсидируемый властями театр, не следует эти власти отпугивать. Он на правильном пути. Если ему по-прежнему не удается добиться расположения короля-груши, благосклонность королевы Марии-Амалии не заставляет себя ждать. По приезде из Италии в начале года он дарит ей рисунок Жадена, представляющий часовню в Палермо, где был крещен Фердинанд. Как это мило, и Александр становится вдвойне желанным гостем. Мария-Амалия вздыхает, по секрету, ее старший сын внушает ей опасения. С момента его возвращения из Алжира она не узнает своего санитарного репатрианта. Он, всегда такой разумный, такой аккуратный, Александр поддакивает, теперь пустился во все тяжкие, достаточно на лицо посмотреть, на глаза в пол-лица, если так дальше пойдет, он вконец подорвет свое здоровье. Александр разделяет сей пессимистический настрой. И хуже всего то, что прежде такой послушный, теперь он совершенно не слушает мамочку и даже отца! Александр потрясен. Мария-Амалия умоляет его вмешаться, он ведь лучший друг Фердинанда и имеет на него влияние, единственный, кого послушается наследник престола. И Александр обещает невозможное. Небольшой заговор с хирургом Фердинанда Паскье, достаточно будет припугнуть недостойного молодого человека туберкулезом. Александр берет на себе сообщение этой страшной новости. Содержание его письма нам неизвестно, но Фердинанд его советам последовал, отправившись путешествовать в Германию подальше от папочки и мамочки.