Текст книги "Александр Дюма Великий. Книга 1"

Автор книги: Даниель Циммерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

Он просит, чтобы «Генриху III» был предоставлен обещанный «Христине» режим благоприятствования, на что и получает согласие после возвращения Тэйлора с Востока 25 октября[58]58
  Alexandre Dumas pere et la Comedie-Francaise, opus cite, pp. 23–45.


[Закрыть]. А пока что, учитывая предшествующий опыт, он играет в доброго негра с мадемуазель Марс. Она хочет изменений? К вашим услугам, хозяйка! Только в вопросах распределения ролей он ей не уступает. У мадемуазель Марс идеальный возраст для молодых героинь – ровно пятьдесят. Чтобы не слишком подчеркивать свой возраст, она бы хотела иметь рядом пажа Артура того же поколения. Александр же настаивает на очаровательной ученице Фирмена Луизе Депрео. Марс возражает: у юности слишком острые коленки. Александр, ссылаясь на личный опыт, придерживается противоположного мнения. И здесь она вынуждена уступить. Сложнее обстоит дело с ролью Генриха III. В ссоре акционеров Комеди-Франсез Марс выступает на стороне противника Мишло Армана, который не только является гомосексуалистом, но и афиширует это. Александру Генрих представляется персонажем двусмысленным, но ни в коем случае не карикатурным в своих жестах, манерах, речи. «Я вынужден был сам ответить Арману, что он слишком хорошо подходит к роли, и именно поэтому мне бы не хотелось ему ее давать». Арман обиделся смертельно. Мишло был весьма признателен.

Хотя и двужильный в работе, Александр тем не менее не мог разорваться на части, дабы примирить свою чиновническую деятельность с репетициями, которые он посещает самым усердным образом, «привлеченный, как я бы сказал, интересом к собственному сочинению, а, как сказала бы мадемуазель Марс, интересом к прелестнейшей и грациознейшей особе, игравшей малюсенькую роль в моей драме, к мадемуазель Вирджинии Бурбье», его новой любовнице, коей он уже обещал лучшие роли в своих будущих пьесах, что вовсе не означало, что его связь с Луизой Депрео уже закончилась. Однако частые его отсутствия в Пале-Рояль нарушают режим работы. Предупрежденный папашей Кнутом, что ему грозят дисциплинарные взыскания, он разрабатывает новый план и знакомит с ним Фирмена, который приводит его к своему другу Беранже, а последний – к своему приятелю Лаффиту. Хотя и без особого энтузиазма, но под воздействием Беранже, уверенного в огромном успехе «Генриха III», банкир дает Александру в долг без процентов три тысячи франков под залог второго экземпляра его рукописи, уплата за которую в момент издания должна будет возместить одолженную сумму.

Имея в кармане капитал, равный двухгодовому жалованью, можно смело явиться на ковер к Бровалю. Не то чтобы генеральный директор не был расположен к домашнему поэту, но он не может терпеть всегда отсутствующего служащего, какой плохой пример для других! И посему было бы логично, чтобы Александр выбрал либо постоянное присутствие в конторе, либо литературную карьеру. Александр просит отпуск без сохранения содержания, не желая ни подать в отставку, ни быть уволенным. В декабре он не получает персональной надбавки, пожалованной Орлеанским. Александр возмущен: он проработал в конторе по крайней мере девять месяцев из двенадцати и, следовательно, имеет право если не на всю премию, то на две третьих ее. И можно предположить, что, если бы расценочно-конфликтная комиссия уже существовала, его жалоба на патрона была бы как минимум рассмотрена.

«Между тем «Генрих III» наделал много шума. Только и говорили, что об революции, которая последует за спектаклем». Для столь решительного сражения артиллерийская подготовка велась из всех орудий. В салоны Александр посылал тощую Меланию. А по всему Парижу действовала сеть, терпеливо созидаемая Александром на протяжении шести лет: романтические художники и поэты, журналисты из «Figaro» и «Le Sylphe», бесконечные друзья и знакомые. Только и говорили, что о роскошных костюмах того времени (правда, сделанных за счет исполнителей главных ролей), о красоте декораций Сисери, известного художника, постоянно работающего в Опере и в Комеди-Франсез, о тщательном историческом воссоздании мебели и аксессуаров. И, знаете, что смелее всего в данном случае, но это по секрету, строго между нами, Дюма удалось добиться от Мишло, чтобы он играл Генриха III слабоумным королем, загримированным при этом таким образом, чтобы достичь сходства со своеобразной манерой Карла X. Молодая волосатая оппозиция праздновала событие и клялась всеми силами поддержать то, что казалось им скорым разгромом классицизма и предвосхищением падения Бурбонов через какое-то время.

С помощью патрульных вылазок проверялась боевая готовность врага. Подобно своему отцу, генерал Александр находится на передней линии. Он отказывается дать взятку владельцу влиятельного «Courrier des Theatres» Шарлю Морису. «Весь театр платил этому человеку дань. Мадемуазель Марс так просто содержала его; получал он также субсидии от Театр-Франсе, Одеона, Оперы и Комической оперы. К нему приходили, как на рынок: одним он продавал хвалу, другим наскок; он продавал все, включая свое молчание».

Однако и за презрение Александра Морис заставил заплатить: «История воскрешает имена этих мерзостных героев, этих подлых соучастников распутства, столь же отвратительного, сколь и необъяснимого; итак, мы можем рискнуть назвать их по именам и обратить суровое внимание властей на эти роли любимчиков, с помощью скандала вокруг которых кое-кто рассчитывает возбудить толпу». Заканчивалась статья призывом к цензуре запретить пьесу. Александр, вооружившись «крепкой палкой», отправляется в Пале-Рояль за своим приятелем Ля Понсом. При шумном явлении двух друзей – Понса с его странным лицом, женственным и изуродованным шрамами, и Александра, содрогающегося от ярости и с зажатой в кулаке огромной дубиной, Морису становится не по себе. Это досадное недоразумение, он вовсе не хотел кому бы то ни было навредить, может быть, уладим дело, напечатав ответную статью? Александр принимает сделку и публично заявляет в «Courrier des Theatres» о чистоте своих намерений, в своем творчестве он историк, а не полемист. На следующий день после выхода ответа цензура объявляет пьесу «менее искаженной, менее бессвязной и отрывистой, чем она сделала бы сегодня [в 1852 году при Наполеоне Малом]». В своем постоянном желании не потерять расположения Орлеанского, Мартиньяк лично об этом позаботился.

В начале январе, как обычно, в воскресенье, Александр отправляется обедать к Арно. В доме никого нет, кроме мадам Арно, которая обходится с ним холодно. Он все понял, откланивается. Он еще не знает, что патриарх Антуан Венсан Арно вместе с Жуи, Лемерсье и некоторыми другими особами написали королю жалобу от «авторов трагедий», то есть тех, кого ставят в Театр-Франсе. Эти старые классические хрычи обвиняют Тэйлора и актеров в расточении общественных средств, жалуются на «нашествие мелодрамы», которая разрушает их собственные благородные творения и благодаря которой Комеди-Франсез падает «ниже самых захудалых подмостков» на Бульварах, они требуют у властей строго наказать, то есть запретить «Генриха III». Карл X консультируется с Мартиньяком. Министр внутренних дел тонко улыбается. Уважаемые трагические авторы – старая слава Империи, сохранившие свою бонапартистскую окраску, а романтик г-н Дюма – протеже герцога Орлеанского, и не считает ли Его Величество, что было бы предпочтительней оставить обеим фракциям оппозиции возможность поносить друг друга с помощью литераторов с той и с другой стороны? «При умном министре все становятся умнее, даже король.

Король ответил жалобщикам так: Господа, над тем, чего вы просите, я абсолютно не властен; у меня, как у всякого француза, только одно место в партере».

Премьера состоялась во вторник 10 февраля 1829 года. Александр наводит последний глянец на детали. Он добился двухсот пятидесяти бесплатных мест, чтобы разместить в стратегически важных точках друзей, сыграющих роль клаки. Он пригласил свою сестру из Шартра присутствовать при его триумфе. Он не забыл послать билеты Буланже, Виньи, Гюго, он с ними пока не знаком, вот и будет подходящий случай познакомиться. Все в порядке, и теперь следует подумать о том, что будет после премьеры. Деньги потекут рекой, будет справедливо вспомнить о милой Лауре и ее сыне, в конце концов их сыне, и поместить их в более удобную квартиру. Само собой разумеется, что и ему понадобится более привлекательная квартира, и еще третья, такого же класса, для Мари-Луизы; странно, но с тех пор, как он вывел на сцену Генриха III и его мать, его связи с собственной матерью как будто оборвались. И уже не об отдельных комнатах идет речь теперь, когда ему двадцать шесть с половиной лет, но о разных домах.

В субботу накануне премьеры он объявляет ей о своем решении, да, пока он здесь, ему столько нужно ей сказать, ведь она пять лет уже как бабушка[59]59
  В Quid de Dumas (opus cite, p. 1270) представлена другая версия: Мари-Луиза познакомилась со своим внуком Александром – сюрпризом Александра-«отца» в своей квартире на улице Мадам, дом 7, которую снял для нее Александр после успеха «Генриха III». Вполне возможно. Однако весьма сомнительно, чтобы Александр привел к ней сына, предварительно ничего не сказав ей о его появлении на свет. Либо же то был лучший способ вызвать новый, и на сей раз смертельный удар.


[Закрыть], ну да, столько лет его сыну, и его зовут так же, как Генерала, что, ты довольна? Оторопев, Мари-Луиза кладет руку на сердце. Александр ласкает ее, не надо волноваться, он снимет ей отличный дом с большим садом, как в Виллер-Котре, у нее будет слуга и вообще все, и он будет приходить к ней каждый день. Прощальный поцелуй, ему надо бежать в театр, сегодня последняя репетиция.

Мари-Луиза с трудом переводит дыхание, голова кружится, в ушах шумит, она ничего не соображает, да еще эти черные точки прыгают перед глазами. Постепенно ей становится лучше, она поднимается на все еще дрожащих ногах, накидывает плащ и идет поверить свою печаль мадам Девиолен. «Бедная моя мать долго плакала, ушла в глубоком волнении и, едва ступив на лестницу, ни с того ни с сего впала в обморочное состояние, почувствовала полную потерю сил, ноги ее подломились и, разбросав их по ступеням, она упала прямо на площадке». Это был гипертонический криз, последовавший в результате слишком сильного волнения, классический спазм сосудов головного мозга с нарушением деятельности правого полушария и односторонний паралич.

Девиолены послали своего слугу в театр – предупредить Александра. Он прибежал, виноватый. Мари-Луиза узнавала его, но ничего не могла сказать. Он вызвал лучших врачей, снял свободную квартиру в доме у Девиоленов, нанял сиделку, какое счастье, что у него имелись одолженные Лаффитом деньги. «К тому же еще один из моих друзей, сын известного торговца брильянтами Эдмон Альфен, узнав новость и не предполагая, что я богат, как Али Баба, прислал мне маленький кошелек с двадцатью луидорами внутри». Александр отсылает деньги обратно, а кошелек хранит «в память об этом нежном внимании».

9 февраля случается эпизод, вошедший в легенду о Дюма. Не испросив аудиенции, Александр нахально является к герцогу Орлеанскому. Он принят немедленно и просит герцога пожаловать на премьеру на следующий день. Орлеанский с удовольствием пришел бы, но, к сожалению, начало в семь, а в шесть у него званый ужин с тремя десятками иностранных принцев, и он не может ограничиться легким угощением. Александр лукаво улыбается, дело легко уладить, достаточно перенести ужин на час вперед, а он, со своей стороны, на столько же задержит спектакль, и, надеясь, что Его Высочество сделает ему честь участием в его продвижении, он попросил в Комеди-Франсез не продавать всю первую галерею, дабы там могла удобно разместиться вся именитая компания. Герцог согласен. Добрый принц, нет, скорее отличный человек, готовый на все согласиться, чтобы способствовать карьере маленького служащего.

Законченным совершенством эта сцена несколько схожа с делом братьев Лаллеман и пистолетами Меннесона. Правда, что 9 февраля Александр был принят Орлеанским, об этом свидетельствует позднейшее письмо, однако содержание этого письма свидетельствует, что Александр приходил к герцогу скорее ходатайствовать о возвращении на герцогскую службу с повышением[60]60
  Датированное 17 июня 1829 года, оно имеет целью снова ходатайствовать о предоставлении места библиотекаря. В частности, Александр напоминает герцогу Орлеанскому: «Накануне представления «Генриха III» я имел честь видеть Ваше Высочество и выразить Ему свои надежды на успех – не столько ради успеха как такового, сколько ради возможных изменений моего положения при Нем». В книге: Alexandre Dumas le genie de la vie, opus cite, p. 130.


[Закрыть]. Кстати, в то время как «весь остальной зал был продан неделей раньше, ложа стоила невероятно дорого – двадцать луидоров!», то есть четыреста франков, треть годового жалованья внештатного чиновника, так можно ли себе представить, чтобы Комеди-Франсез без всяких гарантий рискнула бы зарезервировать всю первую галерею? И плюс к тому, кажется немыслимым, чтобы в день первой великой романтической битвы кто-либо решился испортить настроение публике, заставив ее без всякого предупреждения целый час ожидать начала спектакля, билеты на который проданы за неделю вперед. Александр был достаточно сильным стратегом, чтобы пренебречь столь элементарной тактикой.

На самом деле, обо всем было договорено заранее, хотя и держалось в тайне, чтобы не вызвать подозрений Карла X и чтобы герцог мог появиться на премьере как бы нечаянно. Претендент на престол был абсолютно чужд стремлению к самодеятельной импровизации. Будь то на похоронах Фуа или депутата Манюеля, да и во множестве других ситуаций, он всегда умел воспользоваться в своих интересах выступлениями оппозиционных сил. Его полиция на высоте. Орлеанскому известно содержание и политическая направленность «Генриха III». Знает он также, что Мишло загримирован под короля. Битва классиков с романтиками его интересовала гораздо меньше, чем возможность для власти возглавить романтическую молодежь, жаждущую перемен не только в литературе. Сверх того, он был вовсе не прочь показаться в обществе иностранных принцев, не так, как Гиз, затеявший заговор против последнего из Валуа, но как беарнец, уверенный в законности своей власти и терпеливо ожидающий своего часа стать Генрихом IV.

Итак, переполненный зал 10 февраля 1829 года, восемь часов. «Первая галерея забита обвешанными орденами принцами пяти-шести национальностей; вся аристократия в полном составе сгрудилась в ложах первого и второго ярусов; дамы сверкали брильянтами». А прощелыга, негр, ничтожество, ублюдок тешил всем этим свой взгляд. В конце первого акта «на реплике герцога де Гиза: «Сен-Поль, пусть мне найдут тех же людей, что убили Дюга!» раздались аплодисменты». Александр бежит проведать Мари-Луизу. Когда он возвращается, он видит, как папаша Кнут спускается в туалет. Второй акт проходит без сучка, без задоринки, с особым успехом – сцена с духовой трубкой.

И вот решающий третий акт. Момент, когда Гиз мучает супругу железной своей перчаткой, «вызвал крики ужаса, но в то же время и бурю аплодисментов: впервые театр подошел к драматическим сценам с такой откровенностью, я бы даже сказал, с такой грубостью». Александр возвращается к изголовью Мари-Луизы, она все еще без сознания. У входа в театр он сталкивается с папашей Кнутом, который уходит, держась обеими руками за живот.

«– Как! – говорю я ему, – вы не остаетесь до конца спектакля?

– Да разве могу я досидеть до конца, скотина ты этакая?

– Но почему же вы не можете остаться?..

– Потому что я пропадаю к чертовой матери! Потому что от волнения у меня начались… колики.

– Ах! Так вот отчего, – воскликнул я смеясь, – я видел вас у туалета?

– Да, оттого, сударь… Ты уже стоишь мне пятьдесят су! По два су за раз, посчитай-ка… Ты меня до смерти довести хочешь!

– Ба! Не может быть! Что же можно сделать на двадцать пятый раз?

– Да я же ничего и не делаю, дьявол тебя побери! Поэтому в последний раз, если бы волосы мне не помешали, я был готов с головой влезть в собственную задницу!»

Вот так «Генрих III» вывел из строя родительскую чету.

«Я вернулся в театр; как я и предполагал, начиная с четвертого акта и до самого конца это был уже не просто успех, а все нарастающий исступленный восторг: аплодировали все, даже женщины. Мадам Малибран, которой досталось место лишь на третьем ярусе, целиком вывесилась из своей ложи и обеими руками держалась за колонну, чтобы не упасть.

Потом, когда Фирмен вышел, чтобы назвать автора, порыв был столь единодушным, что сам герцог Орлеанский, стоя и с непокрытой головой, слушал имя своего служащего. <…> И вправду, по рождению тебе могут достаться лишь княжеские привилегии, и только талант порождает нового князя».

В фойе театра молодые и волосатые романтики шумно празднуют огромную победу. Говорят, что они танцевали вокруг бюста Расина, выкрикивая: «Обскакали Расина! Обскакали Вольтера!» и всё норовили выбросить в окно бюсты несчастных классиков. Александр в этом ритуале не участвовал. Опустошенный, обуреваемый и радостью, и чувством вины одновременно, он благоразумно вернулся к Мари-Луизе. Он ложится на матраце у ее ног, он должен воздать ей эти последние почести, даже если она и не пришла в сознание, то есть возродить на эту ночь прежний общий альков.

Утром процессия посыльных беспрестанно доставляла букеты цветов. Александр с любовью украсил ими кровать Мари-Луизы, не отдавая себе отчет в том, что преображает ее в смертное ложе, свершая обряд погребения над совместной жизнью сроком более четверти века. Поздравительные послания также текут рекой, и одно из писем Александр читает и перечитывает с еле заметной улыбкой:

«Я не лягу спать, милый мой юный друг, прежде чем не скажу вам, насколько я счастлив вашим бесспорным успехом, прежде чем от всего сердца не поздравлю вас и в особенности вашу удивительную мать, за которую, я знаю, вы волнуетесь больше, чем за себя. Мы с вами в ваших заботах, наши друзья, моя сестра и я; а сейчас мы наслаждаемся вашим триумфом, по справедливости добытым двойной энергией самого благородного таланта и сыновней любви. Я уверен, что ваши лавры и славное будущее, к которому ведет вас вдохновение, не притупят вашей чувствительности к дружбе, моей же дружбой к вам я счастлив.

11 февраля 1829 года.

Барон де Броваль».

Для издания Александр относит рукопись книгопродавцу Везару, получает шесть тысяч франков, возвращает долг Лаффиту, возвращается в Комеди-Франсез – и, о ужас! Пьеса запрещена, классики и королевское окружение времени даром не теряли. Тэйлор устраивает Александру срочное свидание с Мартиньяком. Впрямую ничего не говорится. Мартиньяк приветлив, он готов снова разрешить спектакли ценой небольших исправлений, например, вместо того, чтобы «благославлять» шпагу Сен-Мегрена, достаточно сказать над ней «заклинания», видите, не так уж и трудно, убираем только то, что может задеть церковь и трон. Александр понял: Мишло должен изменить грим. Попытки Мартиньяка сблизиться с левыми силами не будут оценены по заслугам: через шесть месяцев он будет смещен в момент организации департаментских и муниципальных советов, так как оппозиция сочла их недостаточно либеральными. На его место назначен Полиньяк.

«Генрих III» возобновлен. Герцог Орлеанский продолжает демонстрировать свою причастность к спектаклю, он присутствует также и на втором представлении. Приглашает Александра к себе в ложу и рассказывает, как был приглашен к Карлу X.

«Король:

– Знаете ли, кузен, в чем меня пытаются убедить, – говорит он мне, – делая упор на обращении, что якобы в вашей канцелярии есть некий молодой человек, сочинивший пьесу, в которой мы оба играем по роли – я Генриха III, а вы герцога де Гиза?

Герцог Орлеанский:

– Сир, – отвечаю я, – вас обманули, и вот вам доказательства: во-первых, я не бью свою жену; во-вторых, мадам герцогиня Орлеанская не наставляет мне рога; а в-третьих, у Вашего Величества нет более верного подданного, чем я».

Успех у публики не мешает продолжению ожесточенной битвы в газетах. В двух словах, газеты правого толка скорее поддерживают романтиков, а либеральные – скорее классиков, что вовсе не кажется таким уж парадоксальным, ибо вплоть до наших дней можно найти прогрессивные статьи в «Figaro» и совершенно покрытые пылью – в «Liberation». Александр трезво анализирует это явление: «Те, кто проповедовали движение и прогресс в политике и были реакционерами в литературе, <…> работали для Театр-Франсе и, раз захвативши теплое место, любой ценой хотели его сохранить». В то время как «те, кто проповедовали застой и неподвижность в политике и были революционерами в литературе, <…> чаще всего работали только для Бульваров и стремились к тому, чтобы брешь, пробитая в оплоте классицизма, позволила бы и им получить доступ к месту».

Некто господин Стендаль в статье, опубликованной в Англии в «New Monthly Magazine», пишет: «Самое привлекательное из появившихся здесь драматических новинок это «Генрих III и его двор» господина Александра Дюма. Пьеса эта в духе «Ричарда II» Шекспира показывает двор слабого монарха. Конечно, в ней немало недостатков, но тем не менее она глубоко интересна и премьеру ее можно рассматривать как литературное событие, наиболее значительное в эту зиму». По мнению обозревателя «Le Mercure»: «Не знаю, в самом ли деле произведение г-на Дюма соответствует поэтике г-на Гюго и предписаниям ля Арпа, но <…> пьеса его восхитительна». Для Шарля Маньена из «Le Globe» Александр отныне занимает в литературе заметное место: «Не слишком увлекаясь ни гротеском, ни возвышенным [намек на «Предисловие к «Кромвелю»], он осуществил мечту Стендаля [в «Расине и Шекспире»], освободив драму от тирании стихов».

Все, что написано сторонниками классицизма, звучит не менее лестно: «Анархисты от литературы наводнили французскую сцену в результате беспорядка, возникшего в среде акционеров на улице Ришелье» («La Pandore»). «Хотелось бы, чтобы стало возможным наказывать и авторов, которые выбирают подобные сюжеты, и актеров, которые своим ярким талантом способствуют их успеху» (Мартенвиль). «Очевидный заговор против трона и церкви» («L’Echo francais»). «Королевство и церковь выставлены на потеху скотам из амфитеатра» («La Gazette de France»).

Александр считает очки. Существуют, однако, пределы, которые невозможно преодолеть, это когда от пьесы переходят на его личность: «Как бы ни был велик успех, в нем ничего удивительного для тех, кто знает, каким образом делаются темные делишки в политике и литературе семейством Орлеанских. Автор – это мелкий служащий на жалованье Его Королевского Высочества». Александр не говорит, в какой газете это напечатано, и кто автор. Тем не менее он посылает Ля Понса обговорить условия дуэли. Писака соглашается стреляться через день, так как на следующий день у него дуэль с Арманом Каррелем. Мораль удовлетворена, пуля лишает писаку двух пальцев на правой руке, и, пока он учится писать левой рукой, Александр благосклонно принимает его устные извинения.

Пистолетным выстрелом Карреля завершается битва за «Генриха III». Жизнь пьесы стремительно продолжается. Через год публика окажется подготовленной к битве за «Эрнани». «Я выиграл Вальми литературной революции, теперь настала очередь Гюго выиграть свой Жемап» (Жемап – селение в Бельгии, близ которого 6.11.1792 французские войска генерала Ш. Ф. Дюмурье разбили австрийские войска и затем заняли Бельгию. – Примеч. пер.). Не числом погибших определяется символическая значимость битвы. Кто, кроме специалистов-историков, помнит сегодня про Жемап? Зато Вальми знают все.