Текст книги "Александр Дюма Великий. Книга 1"

Автор книги: Даниель Циммерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

«– Господа, – сказала она, – я ему сопротивлялась, и он меня убил.

Потом она сделала глубокий реверанс и покинула сцену под громовые аплодисменты».

Пока что, в ожидании этого дивного эпизода Александр читает пьесу м-ль Марс и Фирмену. Оба «очарованы своими ролями и хотели бы сыграть пьесу немедленно»[79]79
  Письмо Мелании Вальдор в книге Alexandre Dumas pere et la Comedie-Francaise, opus cite, p. 48. Хронология, касающаяся различных стадий одобрения «Антони», репетиций и спектаклей, дается по этой же книге, см. стр. 48 и дальше.


[Закрыть]. После незначительных формальностей прохождения через репертком «Антони» 16 июня принят единогласно. Александру хотелось бы видеть готовый спектакль уже через месяц, однако актеры откладывают начало репетиций на конец сентября, а потом и вовсе на 15 октября. Французский экспедиционный корпус в это время высаживается в Сиди-Феррухе. 19 июня алжирская армия разбита. 5 июля Алжир капитулирует. Te Deum в соборе Парижской богоматери в атмосфере всеобщего безразличия. Цензура запрещает «Антони». С 23 июня и 19 июля проходят выборы, чрезвычайно укрепившие силы оппозиции, все более преобладающие в Палате депутатов. Перед лицом злой воли Комеди-Франсез, снова отложившей репетиции до 1 ноября, Александр начинает переговоры с Гарелем о постановке пьесы в Одеоне, но они ничем не кончаются. Мелания упрекает его в бесконечных письмах и торопит приехать к ней в Вандею. И в довершение ко всему Белль объявляет ему, что беременна. Александр измучен, у него одно желание – бежать из Парижа, где не происходит ничего, кроме неприятностей, в Алжир, самый центр событий. Думал ли он уже о том, чтобы заняться журналистикой?

Он собирает чемоданы, запасается тремя тысячами франков. С Белль решено, что она будет сопровождать его лишь до Марселя. Опасается она не столько риска, заключенного для завоевателей в завоеванном городе, сколько морской болезни, поскольку уже подустала от тошноты в первые месяцы беременности. Отъезд назначен на семнадцать часов в понедельник 26 июля. Александр еще не знает, что накануне в своей резиденции в Сен-Клу король подписал четыре указа, из которых два, по крайней мере, нарушают Конституционную Хартию[80]80
  Nouvelle Histoire do France, opus cite, vol. 26, p. 3310.


[Закрыть]. Первый касается прессы, обвиненной в том, что она является «инструментом бунта и беспорядка». Ни одна газета не могла отныне выходить без специального разрешения, возобновляемого каждые три месяца. Нарушителей ждало «уничтожение» печатных станков и шрифтов. Вторым приказом распускалась Палата депутатов по причине ее происков, «вводящих в заблуждение и обманывающих избирателей». Третий вносил изменение в избирательное право. В голосовании отныне могли принимать участие лишь крупные землевладельцы, то есть примерно двадцать пять тысяч избирателей на всю Францию. Наконец, последний указ назначал новые выборы на сентябрь. Разумеется, Талейран поспешил предупредить об этом заранее своего друга Жакоба Ротшильда, чтобы тот перестал играть на Бирже на повышение. 26-го утром Александра разбудил Ашил Конт:

«– В «Moniteur» опубликованы указы… Вы не изменили своего решения уехать в Алжир?

Разумеется, остаюсь! Здесь будет гораздо интереснее, чем было бы там!

Затем я позвал слугу:

– Жозеф, – говорю я ему, – ступайте к моему оружейнику, принесите от него мою двустволку и двести пуль двадцатого калибра!»

Александр запирает оружие и боеприпасы в шкаф и уходит за новостями. В Париже спокойно. Белль не очень понимает, почему она должна распаковывать багаж. В Пале-Рояле невозможно поймать ни Орлеанского, ни Броваля, ни Удара, и Александр отправляется в «Cafe du Roi». Там журналисты монархического толка из «la Foudre», «Drapeau blan» и «Quotidienne» выражают свой бурный восторг по поводу указов. Только мудрый Лассань кажется озабоченным. Появляется Этьен Араго. Он приглашает Александра с собой в Институт (Французский Институт – объединение пяти академий. – Примеч. пер.), где его брат Франсуа должен произнести речь в честь своего сотрудника Френеля, создателя зеркал и формул, носящих его имя, при этом в жизни – убежденного легитимиста, в противоположность убеждениям Франсуа Араго, который в создавшейся политической ситуации отказывается произносить свою речь. Кювье и другие академики настаивают, и он в конце концов соглашается:

«– Ну что, будешь ты говорить? – спросил его Этьен.

– Да, но будь спокоен, – ответил он, – в конце моей речи, уверяю тебя, они убедятся, что было бы куда лучше, если бы я не говорил».

И Франсуа Араго бичует нарушение Конституционной Хартии. Кювье делает кислую мину, а Александр и подавляющее большинство публики горячо приветствуют ученого. Пользуясь своим посещением Института, Александр идет поздороваться со своей приятельницей Эммой Гюйе-Дефонтен, в доме которой он нашел столько же блестящих умов, сколько и у Нодье, и у Циммермана. От мужа Эммы, только что вернувшегося с Биржи, он узнает о царящей там панике, о том, что Талейран и Ротшильд вовремя сыграли на понижении и много выиграли. Ужинает Александр «У Вефура». В саду Пале-Рояля «молодые люди, взобравшись на стулья, громко читали вслух «Moniteur», но это подражание Камилю Демулену особого энтузиазма у публики не вызывало». От «Вефура» Александр отправляется в дом к Лёвенам, но Адольфа нет дома, он уехал к Лаффиту. Банкир, как и герцог Орлеанский, не подает никаких признаков жизни, предпочитая дать слово оппозиционной прессе. Само собой разумеется, что граф Лёвен пребывает на большом собрании в «Courrier francais», где журналисты горячо обсуждают манифест, напечатанный в «National», весьма осторожным, но безусловно преданным Орлеанскому Тьером: «Законный режим нарушен, начался режим силы. Правительство попрало законность и тем освободило нас от повиновения»[81]81
  Idem, p. 3312.


[Закрыть]. Весть о том, что на первой стадии трибунал признал королевский указ незаконным, побудила сорок пять журналистов, представляющих двенадцать органов прессы, подписать манифест Тьера. Они разошлись, договорившись продолжать свои публикации даже и без разрешения. Но в действительности большинство издателей, опасаясь за свое имущество, отказалось присоединиться к движению. Александр снова заезжает к Белль и, не задержавшись у нее надолго, возвращается к себе, «дабы сохранить на следующий день полную свободу действий».

Во вторник 27-го напряжение нарастает. Типографские рабочие, осужденные на безработицу, выходят на демонстрацию с лозунгами «Да здравствует Хартия! Долой министров!» К ним присоединяются студенты и разгневанная толпа. Появляются первые баррикады. Войска разбирают их, не встречая до поры до времени вооруженного отпора. Всякий раз, когда он предчувствует важный поворот в своей жизни, Александр испытывает потребность повидаться с Мари-Луизой. Успокаивать ее бесполезно, поскольку она совершенно не в курсе политической ситуации, поэтому он просто целует ее, ласкает кота Мизуфа и уходит. Встреча с Полем Фуше, родственником Виктора Гюго, «близоруким и рассеянным молодым человеком <…>, постоянно наталкивающимся на прохожих, на каменные тумбы и на деревья, на которых он как будто ищет афиши театров, которые играют его произведения». И, конечно же, в данный момент Фуше необходим внимательный слушатель: он написал новую драму. Александру еле удалось сбежать от чтения при помощи проезжающего мимо фиакра. Он идет к полемисту Арману Каррелю и застает его спокойно обедающим. Александр убеждает Карреля, что надо идти на улицу. Каррель вооружается пистолетами. Александру же не кажется необходимым воспользоваться пистолетами Меннесона.

Они смешиваются с толпой на бульварах. Волнения, жандармы грабят помещения «Temps», одной из немногих газет, решившихся опубликовать манифест протеста. Впрочем, это не совсем точно сказано, полиция хочет только войти в типографию, чтобы уничтожить печатные станки. Александр наблюдает сцену из первого ряда. Комиссару препятствует директор «Temps» Бод, «колосс пяти футов и восьми-десяти дюймов, с черными волосами, густыми и развевающимися, как грива <…>; голос у него был такой сильный и гулкий, что в гуще революции был подобен молнии в бурю». Во главе группы рабочих и журналистов он потрясал Кодексом, открытым на статье взлом, которую он громко читал взломщику: «И будет наказан каторжными работами всякий, кто…» При упоминании закона взломщик снимает фуражку, он расстроен, он поворачивается к комиссару, он уклоняется от дальнейших действий. Комиссар вербует второго слесаря-взломщика, который «теряет» свою связку ключей, пробираясь через толпу манифестантов. Комиссар хотел было его арестовать, «но толпа открывается перед ним, обволакивает его своими складками и увлекает в свой водоворот». Конные жандармы заряжают ружья. Александр обращается в бегство. Шум канонады со стороны Пале-Рояля. Каррель возвращается домой, он против вооруженного сопротивления. Александр бежит туда, где жарко. Навстречу ему попадается доктор Тибо, ставший близким другом генерала Жерара, который поручил ему встретиться с бароном де Витролем с целью формирования нового кабинета министров взамен полиньяковскому. Александр не верит в чудодейственное лекарство доктора и решает вернуться в пригород Сен-Жермен. Улица Вивьен забита солдатами с примкнутыми штыками. Александр ретируется в кафе при театре Нувоте.

«Войска шли строевым шагом, заполнив улицу во всю ее ширину и гоня перед собой мужчин, женщин, детей.

Теснимые солдатами люди пятились с криками:

– Да здравствуют прямые наследники!

В открытых окнах женщины махали платками и кричали:

– Не стреляйте в народ!

Среди людей, гонимых солдатами, были персонажи, которые являются на свет дневной лишь в определенные моменты, чтобы запустить в ход бунт или революцию, и которых можно было бы назвать людьми начала».

На площади у Биржи полк оставляет дюжину часовых у деревянной лачуги, а сам движется дальше в сторону Бастилии. Появляются вездесущие парижские мальчишки, которым отдал дань Делакруа в «Свободе, ведущей народ», и которых после Гюго будут звать гаврошами, и в наши дни эти юные жители предместий не убоятся регулярных войск, будь то в Мюро, Аржантейе или Воль-ан-Велен. В 1830 году они кричат: «Да здравствует Хартия!», которой, разумеется, и в глаза не видели. Они обстреливают войска камнями. Один из солдат стреляет и попадает, убита молодая женщина. В тот же миг гаснут все огни, закрываются все лавочки. Под предводительством Этьена Араго на площади появляется группа людей. Александр спрашивает друга:

«– Что происходит, – спросил я его, – и что решили?

– Пока ничего… Строят баррикады… убивают женщин и закрывают театры, как видишь».

Араго только что провел эвакуацию в руководимом им театре Водевиль и теперь делает то же самое с Нувоте. Зрители выходят, огибая труп убитой молодой женщины. Араго призывает свою группу идти за ним в театр Варьете: «С закрытием театров черное знамя простерлось над Парижем». Александр не следует за Араго, он остается ужинать в театральном кафе. Снова выстрелы на площади у Биржи. Александр кидается к окну, чтобы занять место поближе, как когда-то в детстве, когда в 1814 году он присутствовал при стычке французов с пруссаками. Но в этот вечер темнота помешала ему различить детали боя. Революционеры разоружили солдат. Они подожгли деревянный барак. Они возложили на носилки тело убитой молодой женщины и удалились при свете факелов, вопия о мести.

Александр возвращается домой. По улице Эшель передвигаются тени: «То была в молчании возводимая баррикада, как будто бы ее строили призраки ночи. Обменявшись рукопожатиями с ночными тружениками, я добрался до Карусели». Во дворе Тюильри солдаты разбили лагерь. «И я подумал, что должно быть так же было и в ночь с 9 на 10 августа 1792 года». Часовой велел ему убираться. Он пересек Сену. Улицы Бак и Университетская пустынны. В своей квартире он открывает окна настежь. «Париж казался безлюдным и безмолвным; но это спокойствие было обманчивым; чувствовалось, что безлюдность обитаема, а безмолвие полно жизни!» Как раз в это же время где-то в Латинском квартале студенты Политехнической школы начинают вооруженное восстание. Во главе штаба – Годфруа Кавеньяк, будущий председатель Общества Прав человека, не путать с его братом зловещим Луи Эженом Кавеньяком, впоследствии ставшим предшественником Массю и Бижара в усмирении Алжира и главным карателем парижских рабочих в июне 1848 года.

Утром в среду 28-го Александр отправляется к Годфруа Кавеньяку. Только что Ашил Конт информировал его о том, что никто из лидеров оппозиции – ни Казимир Перье, ни Лаффит, ни Лафайет – не хочет себя компрометировать и либо отказываются принять делегацию студентов, либо советуют им прекратить какие бы то ни было действия. Между тем восставшие уже полностью держат под контролем восточные кварталы столицы. На западе маршал Мармон, предавший Наполеона в 1814 году и ненавидимый парижанами, готовится к наступлению во главе восьмитысячного войска. По обоим берегам Сены продолжается строительство баррикад и грабеж оружейников. Нигде не найдя Кавеньяка, Александр возвращается к себе, чтобы переодеться в костюм, подходящий для роли, которую он рассчитывал сыграть на революционной сцене. Он звонит Жозефу и просит принести ему охотничий костюм. «Для дела, которым мы собирались заняться, это была одежда самая удобная и, кроме того, менее всего привлекающая внимание». В самом деле, уже за месяц до открытия сезона нередкостью было увидеть прогуливающихся по Парижу охотников.

Большое волнение на улице, вездесущий Этьен Араго и Гожа призывают народ к оружию. Двое конных жандармов на них нападают. Одного из них убивают молодые республиканцы, другой спасается бегством. Араго и Гожа идут проповедовать дальше. Александр же заканчивает с переодеванием, выходит на улицу. В квартале его знают, люди спрашивают, что делать. Он распоряжается о строительстве двух баррикад, одной – на улице Бак, другой на его собственной Университетской улице. Показывает пример: вооружившись ломом, начинает выкорчевывать булыжники. Можно представить себе Белль у окошка, которая с волнением, но и с восхищением наблюдает своего великана, преобразившегося в военачальника.

Ружье есть только у него одного. Появляются трое солдат. Александр берет их на мушку, а толпа разоружает. Александр отпускает пленников. На помощь прибывают студенты. Их возглавляет «высокий молодой блондин, одетый в сюртук цвета зеленого яблока». Братание, и Александр уступает свой лом высокому молодому человеку. Тот роняет лом, и инструмент сильно ударяет Александра по ноге. Банальные извинения высокого молодого человека. Знакомство, блондина зовут Биксио, он студент-медик и предлагает себя в полное распоряжение Александра в случае ранения. «Мы сжали друг другу руки. Отсюда началась наша дружба». Построив баррикады, Александр не знал, чем бы еще заняться. Он решает пойти в «National», газету, финансируемую герцогом Орлеанским. С ружьем на плече он легко проходит повсюду. На уровне Пале-Рояля войска соединяются, это начало наступления Мармона в направлении Ратуши. Александр находит себе убежище в канцелярии герцога Орлеанского. Там он встречает Удара. У него возникает желание отплатить бывшему своем начальнику, «больному от страха»: на то и революция, чтобы хотя бы позволить себе месть за былые унижения. Через жалюзи он прицеливается в генерала, командующего войсками. Удар бледнеет и пытается отвести ружье. Александр хохочет и показывает, что курок не взведен.

«– О! говорит он мне, – вы ведь не останетесь здесь, не так ли?

– Подождите, пока пройдут солдаты… К сожалению, я не могу один атаковать две-три тысячи человек».

Когда прошли последние солдаты, Александр выходит из Пале-Рояля на улицу Ришелье. Повсюду восстанавливают баррикады, уничтожают изображения цветов лилии, оплевывают Бурбонов. «Из окон женщины махали платками и кричали «браво» каждому мужчине с ружьем в руках». И нет ничего странного, что Александр имел у них огромный успех. В газете «National» он встречает Карреля, по-прежнему не поддерживающего восстание. Он знакомится с Шарра, «высоким и красивым юношей лет двадцати-двадцати двух». Несколько месяцев назад Шарра был отчислен из Политехнической школы за то, что «на одном и том же ужине пел Марсельезу и кричал «Да здравствует Лафайет!» В данный момент он измучен поисками куда-то подевавшихся известных орлеанистов и думает лишь о том, чтобы вступить с ними в рукопашную. Поскольку он безоружен, он может перейти на другой берег Сены по мосту Искусств или по Новому. Александр же со своим ружьем должен вернуться через Сен-Жермен. При виде собора Парижской богоматери он останавливается со сразу увлажнившимися глазами: трехцветное знамя полощется над ним, стяг Генерала, увиденный впервые за пятнадцать лет.

Высокий рост и худощавость, лицо и экзотическая шевелюра, костюм охотника – все указывало в нем на командира в городской партизанской войне. Люди с разнокалиберным оружием собирались вокруг него, спрашивая, не желает ли он стать их командиром. И он, не чинясь, принимает предложение. Его маленькая группа составляет ядро, и вскоре их уже полсотни, компаньерос. «Что я заметил, так это легкость, с которой во времена революции растет число барабанщиков: они просачиваются сквозь стены, поднимаются из мостовых». В распоряжении Александра сразу же оказываются двое, плюс знаменосец.

Революционный отряд, который чувствует себя в родном квартале, как рыба в воде, патрулирует улицы Лиль, Бак, Университетскую. Интересно, сидит ли еще Белль у окошка? Александр замечает, что при нем нет ни копейки денег. Он хочет подняться к себе за деньгами, но портье отказывается ему открыть, это приказ домовладельца: «Мое утреннее поведение вызвало скандал». Компаньерос предлагают выломать дверь. Он сдерживает их энтузиазм, так как его квартира нравится ему, и он вовсе не хочет ее потерять. Он проводит смотр вооружения своего войска, составляющего тридцать ружей и десять патронов. Оружейник, магазин которого уже пуст, «сообщает нам, что за маленькой дверью Института на улице Мазарини мы найдем некоего господина, который распределяет порох». Воистину! Кто же этот господин? Филантроп-республиканец наподобие нотариуса Меннесона? Скорее агент орлеанистов. В то время как его люди стоят в очереди за своей порцией пороха, Александру удается добыть у друга пятьдесят патронов. И снова его отряд пускается в путь с трехцветным знаменем и барабаном впереди, превосходно вооруженный мужеством и возможностью для каждого стрельнуть из ружья во имя Свободы почти два раза.

Вот они уже на пути к Гревской площади, откуда слышна стрельба. Компаньерос переходят через Новый мост и по набережной Орлож входят на остров Сите. По дороге к набережной о’Флёр путь им преграждает полк, тысяча пятьсот солдат против их тридцати ружей. Генерал, разумеется, прорвался бы, но Александр делает знак, что хочет вступить в переговоры. Навстречу ему выходит капитан:

«– Что вам угодно, сударь? – спрашивает он меня.

– Пройти вместе с моими людьми.

– Куда вы направляетесь?

– К Ратуше.

– Для чего?

– Но, – ответил я, – чтобы сражаться.

Капитан рассмеялся.

– По правде сказать, господин Дюма, – говорит он мне, – я не думал, что вы до такой степени безрассудны».

Так что, этот капитан его поклонник? Почти, он дежурил у Одеона в вечер, когда давали «Христину», слышал разговоры про «Антони», а когда премьера? Никогда, как ответила цензура, значит, надо срочно ее упразднить, голос Александра становится убедительным, поэтому и необходимо для победы нынешней революции оставить для него проход свободным. Капитан предпочитает сохранять нейтралитет, если только по нему не станут стрелять. Компаньерос возвращаются назад, кружат, петляют и, наконец, оказываются неподалеку от подвесного моста Ратуши. Сотня восставших как раз форсирует его бегом. Набитая картечью пушка расстреливает всю вереницу, кровавый прорыв. Александр и его компаньерос открывают огонь по канонирам, «двое падают. Но в то же мгновение им на смену приходят другие». Второй, третий залп картечи, пятьсот солдат идут в штыки на оставшихся в живых. Беспорядочное бегство в лабиринт улочек острова Сите. Александр переходит Сену, оказывается на улице Мазарини и стучится к художнику Летьеру.

«Бог мой, как это славно, после того, как свистела над тобою картечь и ты видел смерть полусотни людей, оказаться среди добрых друзей, которые обнимут тебя, пожмут тебе руку и нальют тафии» (тафия – водка из тростникового сахара. – Примеч. пер.). Никакого желания вновь выйти на улицу и продолжить сражение у Александра нет. К тому же Летьер и «почти республиканка» м-ль д’Эрвилли объявляют его пленником. «Ничего лучшего, чем это насилие, и пожелать было нельзя; я остался ужинать». Со свежими новостями является сын Летьера. «Во всех уголках Парижа бились и убивались. Бульвары были в огне от Мадлен до Бастилии; половина деревьев вырублена и использована для постройки более сорока баррикад. <…>

Со стороны предместья и улицы Сент-Антуан революционный порыв проявлялся в том, что идущих из Венсенна солдат убивали выбрасываемой из окон мебелью. Все становилось оружием: части кроватей, шкафов, комодов, куски мрамора, стулья, подставки для дров, ставни, бутылки; доходило даже до фортепьяно!»

В это время Тьер и Минье находятся за городом. Оппозиционные депутаты во главе с Лаффитом и Казимиром Перье пытаются вступить в переговоры с Мармоном, неуступчивый, он рассчитывает на серьезное подкрепление из провинции. Пессимизм в изысканном салоне Летьера. Александр уже видит себя за границей изгнанником. Зная его «способность к экономии», Летьер предлагает ему денег. Александр отказывается: он богат, собираясь в Алжир, собрал три тысячи франков. Он поручает сыну Летьера доставить ему эти деньги вместе с паспортом и последними патронами. Ах, не мог бы он также по дороге занести успокаивающее письмо для Белль?! Сын Летьера берется выполнить обе миссии. Тем более, что домовладелец Александра к этому времени стал гораздо уступчивей, так как предместье Сен-Жермен находилось в руках восставших. «Он позволил мне вернуться при условии, что я дам честное слово не стрелять из окон. Это была огромная моральная победа, принесенная восстанием».

Александр пользуется ею, чтобы отнести домой ружье и привести себя в порядок. «Мне казалось необходимым так или иначе скомпрометировать главарей оппозиции». Достаточно чего-то очень сильно захотеть, и можно одержать победу там, где потерпело поражение множество студенческих делегаций. Александр отправляется к Лафайету, с которым он отлично знаком, да и кто же в Париже не знает самого Александра?! Лафайет принимает его с распростертыми объятиями. Герой войны за независимость Америки, он готов все сделать ради Свободы, лишь бы ему «дали это сделать». Александр бежит к Этьену Араго, чтобы информировать его об этом отчаянном решении. Вместе они идут в «National» и там встречают Жюля Ташеро, Шарля Теста и Беранже, эти трое как раз заняты формированием временного правительства в составе Лафайета – Александр явился кстати – Жерара и герцога Шуазёля. Остается только воспроизвести их подписи для коммюнике в прессе и для листовок, призывающих к оружию. Александр зевает: воину-дипломату пора отдохнуть.

Утром в четверг 29-го восставшие, в свою очередь, переходят в наступление, но даже стрельба над самым ухом не может помешать сну Александра. Жозеф будит его, чтобы сообщить о боях за артиллерийский музей на площади Святого Фомы Аквинского. Александр наскоро собирается, спешит к месту боя, расстроенный. Несмотря на потери, атакующим удалось взять штурмом караульное помещение. Искушенный стратег, Александр советует им вскарабкаться на крыши. Его план принят, сам же он занимает позицию у окна в мансарде и открывает огонь. Солдаты падают замертво или разбегаются. Восставшие занимают музей. Александр торопится спасти «археологические ценности»:

«– Ради бога, друзья, – вскричал я, – не трогайте оружия!

– Как это не трогать оружия? Вот это вполне подходящее! – ответил человек, к которому я обращался, – разве мы здесь не для того, чтобы захватить оружие?!»

Как предотвратить грабеж? Полное облачение всадника, принадлежащее Франциску I, и аркебузу, из которой Карл IX стрелял в гугенотов во время Варфоломеевской ночи. «Я надел шлем на голову, щит на руку, шпагу на пояс, взял аркебузу на плечо и побрел, сгибаясь под тяжестью всего этого, на Университетскую улицу». Вторым рейсом он доставил кирасу, секиру и булаву. За возвращение всей этой утвари он получит постоянное право на бесплатное посещение музея.

Он снова берет свое ружье, встретившийся ему на улице Корделье-Делану сообщает ему о месте сбора на площади Одеона, и он бежит туда. Шарра и другие студенты из Политехнической школы собирают войско в пятьсот-шестьсот человек, состоящее в основном «из народа», а также из продавцов, студентов и, конечно же, стайки мальчишек, все вооружены пистолетами, саблями или просто штыками. Льют пули, раздают порох, не хватает бумаги для патронов, и в пустоту бросается призыв о помощи: нужны бумажные абажуры. Тотчас же открываются окна, и «в воздухе замелькали предметы самой разнообразной формы, хотя и сделанные из одного материала; бумага летела в виде тетрадей, отдельных листов, книжных томов; меня чуть не уложил на месте «Gradus ad Parnassum!» Голосуют за избрание главнокомандующего. Шарра от этой должности отказывается, поскольку у него нет ни лошади, ни даже полного комплекта обмундирования. Он предлагает своего товарища Лотона, у которого есть лошадь, но который готов ее уступить бывшему капитану волонтеров ради его высокой миссии. Бьют барабаны. На перекрестке Бузи войско разделяется на три части. Колонне, где находится Александр, и которая состоит из сотни человек, не считая мальчишек, предписано не больше не меньше, как перейти мост Искусств и взять штурмом Лувр.

Лувр – под усиленной охраной: по два швейцарских гвардейца в каждом окне, целый полк за решетками ограды, другой, состоящий из кирасиров и «похожий на огромного змея с чешуей из золота и стали», идет на подкрепление. Александр – храбрый человек, что означает – не самоубийца, как Генерал, и не беззаботный мальчишка, как тот, что скачет сейчас по парапету с пистолетом в руках и вызывающе держит себя по отношению к регулярным войскам, пока не получит пулю в задницу. Внимательным взглядом охотника он тщательно изучает обстановку, пока его товарищи беспорядочно перестреливаются с противником. Что совершенно ясно, так это то, что мост перейти нельзя, так как с другого его конца стоит пушка. Тем не менее Александр намерен присутствовать при дальнейших событиях, ведя репортаж с передовой под защитой бронзового льва, украшающего фонтан.

На часах Института десять тридцать пять, солнце похоже на расплавленный свинец. Вскоре Лувр скроется в дыму от ружейных выстрелов швейцарцев. Александр стреляет только наверняка, когда появляются просветы, и с точностью клинициста фиксирует многочисленные сцены этой драмы, где персонажи играют собственной жизнью. Одного из восставших, спрятавшегося за парапет, пуля ударила прямо в лоб. «Он вздернулся, как на пружине, сделал несколько шагов назад, уронил ружье, дважды или трижды повернулся вокруг себя, колотя воздух руками, и рухнул лицом вниз». Другой ранен в живот, его мучит жажда, и он ползет к фонтану. Александр протягивает ему руку, чтобы помочь доползти до воды, он пьет, но в это время его настигает еще одна пуля. Внезапно в порыве героического безумия, как это нередко бывает во время восстаний, «армейский корпус» менее, чем из сотни человек, и вооруженный кое-как, решается сразиться с пушкой и тысячами швейцарцев и кирасиров:

«Барабан пробил атаку и устремился к мосту.

За ним все мальчишки с криками «Да здравствует Хартия!»

За ними армейский корпус.

Должен признаться, что меня в этом корпусе не было».

Здесь трудно отказаться от объяснения этого «признания» при помощи фразы из «Трех мушкетеров»: «Д’Артаньян вовсе не принадлежал к числу людей бессмысленной храбрости, которые ищут нелепой смерти только ради того, чтобы о них сказали, что они ни на шаг не отступили».

Пушка сплюнула картечью. «Я увидел дымящийся фитиль, соприкасающийся с огнем, я схоронился за моим львом и в то же самое мгновение услышал шум взрыва и свист картечи, повредившей фасад Института». Люди – кто падает, кто продолжает бежать вперед, а кто останавливается. По команде стреляет взвод, снова палит пушка, повстанцы падают в Сену, уцелевшие обращаются в бегство. «В одно мгновение набережная совершенно опустела. Раздался третий пушечный выстрел, и хоть я и не тщеславен, могу сказать, что этот третий пушечный залп был дан ради меня одного».

Пока пушку перезаряжали, Александр успел добежать до маленькой двери в Институт. Консьерж ему открыл. Александр поднимается к своей приятельнице Эмме Гюйе-Дефонтен, как всегда «очаровательной в своей живости, остроумии, воодушевлении». Он умирает от голода и жажды, опустошает целую бутылку бордо, пожирает целую миску шоколадного крема, прежде чем начать рассказ о «своей илиаде <…>, одной победе и двух поражениях». Рассказ по горячим следам позволяет прочно зафиксировать в памяти все пережитое. И когда двадцать лет спустя он будет писать своих Трех Славных, ему не потребуется прибегать к каким бы то ни было приукрашиваниям памяти, чтобы дать читателям возможность оказаться вместе с ним в первом ряду ложи.

Он возвращается на свою Университетскую улицу, где консьерж принимает его как триумфатора, а Жозеф занят чисткой снаряжения Франциска I. Не успевает Александр сменить рубашку, как на улице слышится страшный шум. «То был Шарра и его группа, они вернулись из казармы на улице Вавилон. Там случилась страшная бойня: после получасовой осады казарма была подожжена, чтобы выкурить оттуда швейцарцев». Во время штурма погиб студент по имени Вано. Александр смотрит в окно, выходящее на улицу Бак, и видит «тысячи писем и бумаг, летающих по саду Тюильри. <…> Это были письма Наполеона, Людовика XVIII, Карла X, пущенные по ветру».

Взятие Тюильри он прозевал. Чертыхаясь на свою нерасторопность, он снова второпях натягивает куртку и, не сменив рубашки, бежит к толпе, заполнившей Тюильри. «Там были сотни женщин: откуда они взялись?» Один студент Политехнической школы ранен, и его с триумфом везут на пушечном лафете. Другого, убитого, положили на королевский трон. В зале Маршалов расстреливают портрет Мармона. В библиотеке герцогини Беррийской Александр возвращает себе экземпляр «Христины», который он ей послал. В спальной короля – разнузданная толпа. «О том, что там происходило, я так никогда и не узнал, но, если судить об этом по количеству зрителей и по взрывам их смеха, там должно было происходить нечто невероятное…» Во дворе четверо мужчин, «в костюмах придворных и в шляпах с перьями» исполняют «под звуки флейты и скрипки один из первых канканов».