Текст книги "Александр Дюма Великий. Книга 1"

Автор книги: Даниель Циммерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Матушка, куда более аристократичная, чем полупарализованная Мари-Луиза, представляет его малозначительному барону времен Империи Тибо, известному, как мы помним, своей трогательной надгробной речью Генералу. Невозможно отказать себе в удовольствие предоставить ему описать эту сцену[160]160
  Mes Memoires, tome I, Appendice II deja cite, pp. 1120 et 1121.


[Закрыть]: «У этого молодого человека заметил я кожу метиса, курчавую и густую шевелюру негра, своеобразные ногти, сплюснутые ступни; но был он высок и строен и физиономию имел довольно благородную; его серьезный, нежный и внимательный взгляд придавал ему некую вкрадчивость, проистекающую из меланхолического облика и особого выражения, свидетельствовавшего о доминирующей мысли и глубоком чувстве».

Впечатление, как видим, не «слишком благоприятное», что побуждает барона всячески превозносить Генерала. Александр светлеет: «Все, кто знал моего отца, говорят о нем с восхищением, поэтому память о нем – предмет моего поклонения». Представьте, негр, не лишенный чувств, и барон любезно расспрашивает его о роде занятий; ах, так это он и есть знаменитый драматург? Александр скромно подтверждает, но театра ему уже мало и сейчас он собирается предпринять «пятнадцатимесячное путешествие, чтобы подготовить военную, религиозную, философскую, нравственную и поэтическую историю всех народов, когда-либо живших по берегам Средиземного моря; к этому рассказу он думает добавить описание основных стран и городов, омываемых этим морем, – от Палестины до Геркулесовых столбов – и иллюстрировать свое описание сотней видов и пятьюдесятью виньетками». Барон поражен чем дальше, тем больше: но ведь на все на это нужны деньги! И да, и нет, исходя из того, что, кроме Александра, в состав экспедиции войдут еще лишь художник, скульптор, архитектор, врач и геолог, правительству достаточно дать каждому из них по десять тысяч франков на дорожные расходы. Ну и, конечно, судно с командой. И так как следует учитывать и непредвиденные расходы, необходим дополнительный кредит в сорок тысяч франков; эта сумма покроется, впрочем, подпиской на восемьсот экземпляров четырехтомного труда, который собирается написать Александр и который гарантирует правительству покрытие расходов последнего. Барон проглатывает слюну: и как же Александр думает «добиться этой тройной льготы»? Александр пожимает плечами: с помощью Луи-Филиппа, разумеется, что подразумевало Фердинанда. Барон на этот раз забывает проглотить слюну: негр, знакомый с королем? Александра забавляет это недоумение:

«Я был библиотекарем герцога Орлеанского, когда случились июльские события; но мои принципы не позволили мне ни остаться при нем, когда он стал королем, ни даже увидеться с ним с тех пор. Будучи сыном генерала Республики, я республиканец».

Барон белеет: какова неблагодарность, «воспользоваться милостями принца, который его к себе приблизил, несмотря на цвет кожи, и теперь демонстрировать свое презрение к королю?» Богатый жизненный опыт позволяет Александру легко распознавать расовое пренебрежение, и он добивает барона. Да, министр побуждал его ходатайствовать персонально перед королем, и он, разумеется, отказался. Но в том случае, если он добьется полного удовлетворения своей просьбы, он согласен поступиться своими принципами и пойти поблагодарить короля. Барона чуть удар не хватил. Александр же лучезарно улыбнулся ему и объяснил, что путешествие в настоящий момент ему просто необходимо:

«Мне надо бы уехать из Парижа, а то женщины совершенно не дают мне возможности работать».

От этого барон так и не смог оправиться: «Готовый скорее пойти на операцию, совершенно противоположную той, что проделал Святой Дух, нежели произвести на свет черномазого, я не мог понять этих женщин, унижающихся до того, чтобы прерывать труды этого Александра Дюма, который, возможно, полагал себя Александром Великим в литературе, и в еще большей степени не мог понять, как мадам герцогиня д’Абрантес могла даже метафорически согласиться на то, чтобы он называл ее своей матерью».

«Le Musee des families», одна из многочисленных газет, основанных Эмилем де Жирарденом, опубликовала большую статью Гайарде об истории Нельской башни, где утверждалось, что она вдохновила его на его первую и лучшую драму. В комментарии после статьи утверждалось то же самое. Иначе говоря, Александр не имел к этому никакого отношения. Используя свое право на ответ, он подробно описывает историю создания пьесы и свой вместе с Жаненом вклад в нее. Попутно Гайарде предстает здесь в совершенно нелепом виде, до такой степени, что, рассердившись во время одной из репетиций, он выскочил на сцену и спросил, «намерены ли актеры начать репетицию его пьесы, или же его пригласили для того, чтобы показать драму другого автора». На это следует витиеватая и длинная реплика Гайарде о том, что Александр исправил лишь кое-какие мелочи, что он мошенник и вор, как и его приятель Гарель. Четверть века спустя Гайарде признает «значительную долю» Александра в «Нельской башне», но пока что они собираются драться на дуэли.

Встреча назначена на 17 октября 1834 года. Александру известно, что Гайарде упражняется в стрельбе из пистолета, оружия, в котором и сам Александр силен. Следовательно, он предлагает шпагу, которой владеет хуже, но получает отказ Гайарде. Секундантов назначают по жребию. Александру достаются Лонпре и Майан, «просто знакомые», а Гайарде – Сулье и Фонтан, «двое моих друзей», которых Александр ведет в тир, чтобы продемонстрировать свое мастерство. Вечером он составляет завещание, пишет своей матери, Мари-Луизе, разумеется, а вовсе не герцогине д’Абрантес. «Поскольку бедняжка знала, что я собираюсь отправиться в довольно длительное путешествие, я написал десятка два писем из разных городов Италии; если меня убьют, от нее скроют истину, время от времени передавая эти письма, как будто только что полученные, и она будет думать, что я по-прежнему жив».

17-го после завтрака Александр и его друзья отправляются в Сен-Манде, в самую чащу леса. Биксио уже там в своем обычном качестве доктора, но просвещенного, ибо он хотел проверить утверждение Мериме в «Этрусской вазе», вышедшей четырьмя годами раньше, будто бы «человек, сраженный пулей, прежде, чем упасть, странно поворачивается». Александр обещает ему сделать все возможное, чтобы Гайарде удовлетворил это законное научное любопытство. Подопытная свинка скоро появляется. «На нем был настоящий костюм для дуэли: сюртук, панталоны и жилет – все черное, без единого белого пятнышка на теле, включая и воротник рубашки». Добавим сумерки осеннего леса, тоже не способствующие вознаграждению любознательности Биксио. Александр снова предлагает шпаги, Гайарде настаивает на пистолетах. Александр в такой ярости, что предлагает условия, аналогичные швейцарской дуэли Алкида Жоливе с англичанином: «Идти навстречу друг другу и стрелять, когда вздумается». Четыре секунданта на такую бойню не соглашаются. Противников расставляют в пятидесяти шагах друг от друга, каждый имеет право сделать пятнадцать шагов, две трости на земле обозначают границы, которые нельзя преступить. Любознательность Биксио неутолима: он хочет знать не только, поворачивается или нет сраженный пулей человек, но также, насколько пульс Александра передает степень его волнения. Александр не без удовольствия протягивает ему руку, и Биксио не фиксирует ни малейшего ускорения пульса.

Сулье трижды хлопает в ладоши. Гайарде бегом преодолевает расстояние до своей границы – трости. Александр идет вперед не спеша. Гайарде стреляет, мимо. Александр имеет право пройти еще пять шагов, «но моя совесть пригвоздила меня к земле, подсказывая, что я должен выстрелить в том направлении, откуда стреляли в меня». Гайарде стоит в профиль, защищая лицо пистолетом, направленным в небо. Не желая, чтобы его обвиняли, что он целился слишком долго, «я выстрелил почти наугад». Промах, но Александр непременно желает убить того, кто даже в глубине души не испытывает угрызений совести, он требует перезарядить пистолеты. Гайарде согласен, но секунданты протестуют. Александр снова предлагает шпаги. Но и на этот раз Гайарде уклоняется. Они расстаются. Биксио страшно разочарован. Ему так и не удалось узнать, «поворачивается ли сраженный пулей или раненный человек, прежде чем упасть. Придется поставить опыт на самом себе». В июне 1848-го Биксио в рядах сил порядка, пытающихся отбить Пантеон у восставших рабочих. Он получает пулю прямо в грудь. «Биксио трижды повернулся вокруг собственной оси и упал.

– В самом деле поворачиваешься! – произнес он.

Проблема была разрешена», наполовину. Биксио был только ранен и умер лишь в 1865 году, в своей постели, побывав администратором в «Credit mobilier» и организатором «академических обедов», названных так по составу участников этой обжираловки. Бывал там и Александр, но пусть успокоятся дорогие читатели, он так никогда и не стал членом Французской академии. Дуэль с Гайарде, во время которой он, первоклассный стрелок, не смог попасть в противника с расстояния в двадцать пять шагов, то есть с основной тренировочной дистанции, вызвала к жизни девятью годами позже прелестный эпизод в «Жорже»[161]161
  Alexandre Dumas, Georges, Paris, Gallimard-Folio, 1974, pp. 113–119.


[Закрыть]. Стрелок в тире одну за другой кладет пули в яблочко. Жорж высказывает мнение, что, если бы мишенью служил человек, подобного результата вряд ли можно было бы ожидать. За сим следует дуэль, и чемпион не попадает в Жоржа, который торжествует:

«Ну что я вам говорил, сударь, ведь я оказался прав, что, стреляя в человека, невозможно сохранять ту же точность попадания, как при стрельбе в тире».

И он отказывается использовать свой выстрел: он же спорил не о том, что попадет сам, а о том, что противник не попадет. В тот же самый день дуэли с Гайарде Александр уезжает в Руан вместе с Фонтаном и Дюпёти. Все трое избраны Обществом драматургов представлять указанное Общество на открытии памятника Корнелю. Александр произносит речь. Некий Пьер Лебрен вслед за ним выступает от имени Французской Академии. Стендаль читает речи обоих в «Le Journal des Debats», и его комментарий – образец лапидарности[162]162
  Stendhal, «Journal 1834» in Oeuvres intimes, Paris, Bibliotheque de la Pleiade, 1982, tome 2, p. 219.


[Закрыть]: «Пьер Лебрен глупее, чем Александр Дюма».

На грандиозную экспедицию вокруг Средиземного моря Гизо, вошедший в Историю своим категорическим императивом: «Обогащайтесь!», дал в результате лишь пять тысяч франков, да и то в три приема, то есть как раз, чтобы доехать до Марселя, да и то совсем небольшой компанией. Зато, благодаря Фердинанду, «глава научной экспедиции» обильно снабжен рекомендательными письмами от Жерара, председателя Совета министров, Жакоба, министра военно-морского флота, и Риньи, министра иностранных дел[163]163
  Другие источники, кроме le Midi de la France, Paris, Francois Bourin, 1991, p. 407, предисловие Клод Шопп, где содержатся сведения не только о самом путешествии, продолжавшемся сначала ноября 1834-го до середины января 1835-го, но и о любовном приключении в Лионе с Гиацинтой Мёнье, суть следующие: les Trois Dumas, opus cite, p. 137, Alexandre Dumas, opus cite, pp. 197–206, Alexandre Dumas le genie de la vie, opus cite, pp. 269–275, Quid de Dumas, opus cite, pp. 1206 et 1207.


[Закрыть]. Отъезд назначен на начало ноября, но отсутствие средств заставляет Александра отказаться от геолога, врача и пр. С ним едет только художник-пейзажист Годфруа Жаден и собачка Милорд, помесь терьера с бульдогом, страшный урод и истребитель кошек, что забавляет Александра, уже забывшего своего Мизуфа. Во Флоренции, если они туда доедут, к ним должен присоединиться художник Амори Дюваль, ученик Энгра. Забудут о существовании еще одного, подпольного пассажира, которого в своих рассказах о путешествии Александр не позволяет себе называть из вежливости. В Швейцарии в таком положении была Белль, теперь же – нет, не Ида, а шустрый маленький Жюль Леконт со своим фальшивым паспортом, так называемый республиканец, объявленный в розыск полицией разных стран и отправившийся раньше других, чтобы сбить с толку розыск. Александр и Жаден – об убийце Милорде мы больше не скажем ни слова – воссоединятся с ним в Фонтенбло. Там Леконт снова будет выдавать себя за Мюссе и даже читать его стихи во время роскошного банкета, который задаст местной молодежи с размахом крупного сеньора. Александру не останется ничего другого, кроме как отдать кабатчику четыреста франков, отругать, заставить поклясться, что больше никогда ничего подобного, простить, вздохнуть, ах, Жюль!

«Предпринятое нами путешествие не было ни прогулкой светских людей, ни экспедицией ученых, но паломничеством художников. Мы не собирались нестись во весь опор в почтовой карете, не собирались зарываться в библиотеках, мы хотели побывать всюду, куда увлекали нас красивые виды, исторические достопримечательности, или народные традиции. В результате мы отправились в путь, не имея разработанного маршрута». На протяжении двух с половиной месяцев трое мужчин, не считая, ладно, назовем ее, собаки, были пусть не в лодке, но там, что в общем соответствует нынешнему Южному шоссе с некоторыми от него отклонениями.

Обязательная остановка в Лионе. Александр не любит этот город, еще сохранивший следы апрельского восстания: «улицы покорежены, дома порушены, мостовые в крови; и уже второй раз за три года возобновлялась эта ужасная борьба, набат которой еще и в будущем разбудит нас. К несчастью, не существует экономической борьбы, подобной мятежам политическим: в политике люди стареют, сознание успокаивается, притязания заживают; в экономике потребности всегда те же и обновляются всякий день, ибо речь идет не о торжестве социальных утопий, но об удовлетворении насущных физических потребностей. Закон не мешает ждать, а из-за отсутствия куска хлеба можно умереть».

Голодный рабочий класс, наглая и непросвещенная буржуазия, «настолько, что двух книжных лавок вполне довольно для удовлетворения нужд второй столицы королевства, а одного большого театра более чем достаточно для удовлетворения ее любопытства». И среди этой пустыни подруга и «собрат» Марселина Деборд-Вальмор, тайно сочиняющая стихи, в особенности те, что славят мучеников-повстанцев; намерение похвально. Александр умоляет Марселину показать ему стихи, она в конце концов соглашается. Он в полном восторге, без малейшей ревности, в поэзии присущие каждому таланты не засчитываются. Случайно оказывается, что в единственном большом театре играют «Антони». Александр никогда не устает смотреть любимую свою пьесу, тем более что здесь Адель играет необычайно хорошенькая Гиацинта Менье. Он возгорается, начинает за ней ухаживать, но тщетно. Последнее обстоятельство приводит его в недоумение. Он возобновляет попытки, забрасывает ее письмами. Он испытывает чувство, доселе ему не знакомое: «Гиацинта, голубушка, никогда бы не подумал, что можно так осчастливить человека, отказав ему во всем <…>. Знайте, что вы осуществили мою давнишнюю мечту об особенной любви среди всех других, любви уединенной, при отсутствующем сердце, но не разуме – одной из тех привязанностей, к которым спешат издалека в момент великого горя или большого счастья».

Он рассказывает о своем разочаровании в Иде: «Вскоре я заметил, что ее любовь, столь же громоздкая, как и вмещающая ее фигура, была все же далека от того, чтобы соответствовать силе моих чувств. Гордость не позволяла мне отдавать более, чем мне возвращали, и я затаил избыток страсти в моей душе, я мечтал о путешествии, я вовлек правительство и не менее двух десятков государственных людей в предприятие, которое они полагали результатом глубокой художественной и национальной мысли, но которое на самом деле было ни чем иным, как разливом переполненного сердца. Будь я королем, я бы начал войну или завоевал какой-нибудь народ. И все лишь оттого, что грудь моей любовницы оказалась слишком мала, чтобы содержать в себе сердце».

Зная размеры Иды Ферье, можно только восхищаться необъятностью любви, на которую способен Александр. Но мы бы ошиблись, увидя в его письмах лишь классические уловки дамского угодника. На самом деле он не столько коллекционирует, сколько стремится к абсолюту. Мечтой его было соединить экстаз плоти с интеллектуальной страстью и каждодневно пребывать на этой вершине. Гиацинта – замужняя женщина, мать двоих детей, но типичная актерская амбициозность заставляет ее использовать Александра в карьерных целях. В следующем году он устраивает ей ангажемент в Руане, потом в 1836 году в Париже в театре Гэте, чем и объясняются ее письма к нему, все более жалобные по мере того, как он от нее отдаляется.

В Марселе Александра принимает один из больших его друзей Жозеф Мери, с которым он познакомился, когда работал над «Христиной». Весьма привлекательный персонаж, «такой же ученый, как Нодье; он поэт, как все мы вместе взятые, ленив, как Фигаро, остроумен, как… как Мери». Во времена Реставрации он в соавторстве со своим земляком Огюстом Марселем Бартелеми сочинял блестящие сатирические стихи против Бурбонов и их министров. Оба стали певцами Июльской революции, прежде чем оказаться в оппозиции. В 1831 и 1832 годах они издают «Nemesis», еженедельник, в котором воплотилась их полемическая ярость. Они ополчились в нем на всех сильных мира сего и, в частности, на Ламартина, который попытался отвечать им также в стихах, но не сумел соответствовать их остроумию. Пока что Мери пишет в одиночку, его должность библиотекаря оставляет ему достаточно времени для досуга, и Александр и мечтать не может о лучшем чичероне. Прекрасно принятый, обласканный, при двух идущих из самых плохих его пьес – «Екатерина Говард» и «Карл VII», он чувствовал бы себя как нельзя лучше, если бы малыш Жюль Леконт не продолжал своих шалостей. Александр снова, в последний раз, оплачивает проказы, он вне себя, мошенник-жиголо холодно отвергнут.

Гизо не предоставил второй трети дотации, и Александр возвращается в Париж в середине января 1835 года за неимением денег. Ему надо пересмотреть финансовое оснащение экспедиции. Но есть и другая причина этого скорого возвращения: Фердинанд уезжает служить в Алжир, и кто знает, вернется ли он оттуда. Он будет легко контужен отскочившей пулей, затем в конце года возвращен на родину по болезни, точно неизвестно, какой именно, скорее всего, подобно большинству усмирителей Алжира, он подхватил амебную лихорадку.

Впечатления об этом первом путешествии на «Юг Франции» будут постепенно появляться в различных газетах между 1837 и 1840 годами, а отдельной книжкой выйдут только в 1841 году. Временной сдвиг между дневниковой записью и ее литературной отделкой объясняет отсутствие гармонического единства, присутствовавшего во «Впечатлениях о путешествии в Швейцарию» вместе с постоянной легкостью пера даже в трагических эпизодах. Здесь исторические эпизоды дидактичны и не так похожи на новеллы, они могут оборачиваться эрудированной болтовней по пустяковому поводу, как, например, в дискуссии с археологом вокруг триумфальной арки в Оранже. Но все же подлинный Александр Великий проявляется порой то в описании моста дю Гар, то в открытии Средиземного моря или первом знакомстве с рыбной похлебкой-буйабес в совершенно «гомеровском» изложении. Такого же свойства – не менее эпическая охота на синьгу в Беррском пруду или пастушеский праздник в Ниме в день клеймления быков, во время которого, мы вынуждены это констатировать, хотя все в нас этому противится, отвратительный Милорд оказался способным на героическое поведение и спас от бычьих рогов выбитого из седла всадника, что, однако, не помешает ему в будущем продолжить свое методичное истребление всех встречающихся на его пути кошек. Или же посещение Бука, городка между Кро и Камаргом, так и оставшегося преддверием рая. Три дома, два заколоченных, в третьем – постоялый двор. В этом месте Наполеон приказал построить город и порт. Инженеры, архитекторы создали проект, но им все и ограничилось. Тем не менее на указателях можно было прочесть: «Большая, или Портовая улица», «Театр Ея Королевского Величества Марии-Луизы». Хозяин постоялого двора служит гидом. «В течение двух часов прогуливал он нас по четырем углам города и заставил посмотреть все – от боен до ботанического сада, рассказывая о каждом здании самым подробным образом и не пропустив даже фонтана».

Научная экспедиция, разумеется, предусмотрела остановку в Авиньоне. Ночь была темная, и кучер проехал город, не заметив его. Жандармы останавливают экипаж для проверки паспортов. Руководитель экспедиции отказывается их показать. Раз так, их заворачивают в Авиньон, и тут уж нет никаких проблем с жандармами, чтобы открыть им городские ворота. Их бумаги оказываются в полном порядке, и они могут остановиться в гостинице «Пале-Рояль». Александр просит номер третий, тот, где был убит маршал Брюн. Сразу же находит след от пули в стене напротив двери: значит, в самом деле здесь убит был его «крестный». Он ложится, но «как только погасили свет, я подумал, что, возможно, лежу как раз на той из двух кроватей, где лежал труп. От этой мысли волосы на моей голове зашевелились и на лбу проступил холодный пот: сердце мое забилось так сильно, что я слышал его удары. Я закрыл глаза, но заснуть не смог: все подробности кровавой этой сцены вставали предо мной. И комната, казалось, полна была призраками и отзвуками прошлого». Дабы отделаться от них, ему не оставалось ничего другого, кроме как расследовать подробные обстоятельства этого эпизода времен Белого террора и изложить их скупо и энергично.

Еще более удивительна история о святотатстве, совершенном им в Бо. От «старинного двора любви Прованса» остались лишь пустынные развалины. И вдруг звон колокола заставил Александра направиться к открытой церкви. Внутри лишь дюжина нищих вокруг тела девочки. Странная погребальная церемония без участия священника. Нищие несут гроб на кладбище. Александр их сопровождает. Женщины бросают в могилу полевые цветы. Александр отдает свой кошелек. «Один из нищих его взял и отдал матери, которая не стала меня благодарить, но лишь заплакала пуще». Александр возвращается в церковь, чтобы поразмыслить об увиденном. Наступает ночь, гид торопит его вернуться. «В момент, когда должен был я покинуть церковь, мной овладело желание унести что-нибудь отсюда. Так бывает всегда в минуты сильного волнения; как только мы оказываемся в его власти, нам хочется продлить мгновение и мы понимаем, что достичь этой цели можно лишь с помощью предмета, который напомнил бы о нем и тем оживил в памяти». Он замечает на алтаре фигурку святого, берет ее, снова ставит на место, раздумывая о том, как примирить «желание с угрызениями совести». Денег у него больше нет, он занимает у гида десять франков и оставляет их в обмен на фигурку. Но «в душе [испытывает] ужас». Садится в экипаж, видит там свое ружье и опасается, как бы «тряска в кабриолете не вызвала самопроизвольного выстрела». Решает разрядить ружье в воздух – а вдруг ствол разнесет и ему оторвет руку? Он вынимает патроны. Решает идти пешком: дорога крутая, и экипаж может перевернуться в кювет. Ярко светит луна, они минуют заброшенное аббатство Монмажур, гид предлагает ему зайти во двор. Александр отступает: «Камень мог сорваться с высоты этих сводов и разбить мне голову». В Арле он запирается в своей комнате, достает фигурку из своей охотничьей сумки, ставит ее на комод, «и я прочел молитву, чего, надо признаться, давно уже со мной не случалось». На следующий день он переправляет святого в Париж. «Если бы пришлось мне сохранить его в багаже, я бы, скорее всего, не осмелился продолжить мой путь». Менее чем десятью годами раньше Карл X издал закон, по которому пожизненными каторжными работами каралось похищение предметов поклонения из церкви.

Смена интонации, и «Юг Франции» заканчивается «Охотой на шастра», мифическую птицу, история которой рассказана была Мери, а Александр преобразовал ее в потрясающую онирическую вариацию. Совершенно невозможно читать ее спокойно – смеешься до колик. Чтение, в которое надо погрузиться полностью, ни на что не отвлекаясь[164]164
  «Охота на невинность», in Midi de la France, opus cite, pp. 337–407.


[Закрыть].

Прекрасный год 1835-й, мир в литературе, апогей романтизма. Бальзак публикует «Лилию в долине», Гюго – «Песни сумерек» и «Анжело», Мюссе – «Майскую ночь» и «Декабрьскую ночь», Виньи – «Неволю и величие солдата» и «Чаттертон». Кроме того, композитор Беллини, автор «Нормы», создает «Пуритан». В политике же, напротив, катастрофа. 28 июля шпик и провокатор Фьеши взрывает свою адскую машину, официально – по наущению Общества Прав человека, а на деле, осуществляя полицейскую провокацию. Восемнадцать человек убито, среди них – бывший президент Совета Мортье. Само собой разумеется, королевская семья чудом осталась в стороне. Де Брогли, новый глава правительства, четвертый за девять месяцев, и бессменный карлик пользуются этим для издания в сентябре законов против прессы, столь же репрессивных, как при Бурбонах. Отныне даже называть себя республиканцем считается преступлением, равно как и обсуждать права собственности. Всякое возбуждение «ненависти» против короля наказывается тюрьмой и непомерно высокими штрафами. Даже карикатуры подвергаются цензуре и предварительному разрешению. Республиканские газеты «Tribune» и «Le Reformateur» так никогда от этого и не оправятся, и, по свидетельству Карреля, оппозиционная пресса будет вынуждена «подвергать себя самоцензуре»[165]165
  Nouvelle Histoire de France, opus cite, volume 27, pp. 3360–3362.


[Закрыть].

В марте открылся в Палате пэров нескончаемый (он продлится до января 1836) процесс ста шестидесяти республиканцев. Главным обвиняемым – братьям Кавеньяк – удастся с двадцатью четырьмя товарищами бежать из Сент-Пелажи через вырытый подкоп. Среди свидетелей защиты – Ламенне, Этьен Жозеф Гарнье-Пажес, Ледрю-Роллен, Огюст Конт, Каррель, Буонаротти, Распай, Барбес, Пьер Леру, Лазарь Карно-сын, Этьен Араго, Бланки, Жюль Фавр. Поскольку женщинам на слушание дела вход воспрещен, Жорж Санд присутствует в зале в мужском костюме, она в восторге от замечательного таланта адвоката Мишеля де Бурж. Академик и недавно избранный депутат от Севера Ламартин возмущен подобным процессом, он больше уже не легитимист, но еще и не республиканец, однако явно переходит в оппозицию. Виконт Виктор Гюго хранит спокойствие, он добивается звания Академика и уже подумывает о том, чтобы стать и пэром Франции. Александр также не протестует. Надо сказать, что он завален работой.

С момента возвращения в Париж он работает безостановочно. Возобновляется совместная жизнь с Идой, дает свои результаты связь с Гиацинтой Менье, заканчивается работа над «Изабеллой Баварской» на основе исторических сцен, опубликованных в «Revue des Deux Mondes», собирается сборник новелл «Воспоминания Антони», продолжается сотрудничество с Корделье-Делану в создании драмы «Кромвель и Карл I» для театра «Порт Сен-Мартен», и, как обычно, имя его в принципе упоминаться не должно. Кроме того, он пообещал Гарелю новую пьесу, под своим именем и, следовательно, совершенно новаторскую. Недавно он прочитал присланную Мериме его новеллу «Души чистилища, или два Дон Жуана», совсем иную, нежели у Тирсо де Молина, Мольера и Моцарта, версию. Этот Дон Жуан де Манара, в отличие от неисправимого Тенорио де Молины, доступен жалости, раскаянию, в сущности, добрый малый, вознагражденный финальным искуплением; спрашивается, с чего бы это Александр так заинтересовался подобным персонажем?

Оригинальность строится порою на возвращении к первоосновам. В процессе своих исторических изысканий Александр имел возможность изучить истоки французского театра, то есть религиозные мистерии, исполнители которых быстро становились профессиональными актерами. Идея состоит в создании современной мистерии. И он вспоминает о «Вампире», пьесе, на которой он оказался соседом Нодье, только появившись в Париже, одиннадцать лет тому назад, и которая произвела на него тогда столь сильное впечатление «вмешательством высших и нематериальных существ в человеческую судьбу». Новелла Мериме могла бы дать интересную основу при условии перевода ее в область чудесного, да, но каким образом? «Я был поглощен мыслью, что смогу обрести мою фантастическую драму лишь с помощью звуков какой-нибудь музыки. Я попросил у друга моего Циммермана билеты в Консерваторию и там, в уголке ложи, рядом с тремя незнакомыми людьми, с закрытыми, как у спящего, глазами, убаюканный до полузабытья Бетховеном и Вебером, я за два часа нашел основные сцены моей драмы». Осталось их только написать. В июне это будет сделано, он будет собой недоволен и снова окажется неправ. «Дон Жуан де Манара, или Падение ангела», написанный почти целиком в прозе, только ангелы говорят стихами, хорошими или дурными, не столь важно, представляет собой мощное произведение, столь же не признанное, как «Сын эмигранта».

Александр не отказался от идеи путешествия вокруг Средиземного моря. Гизо отказал ему во второй и третьей части дотации по мелочной причине, что якобы он «не осуществил путешествия, на которое эти деньги были ему предоставлены[166]166
  Относительно подготовки к этому новому путешествию см.: Alexandre Dumas le genie de la vie, opus cite, pp. 275–277.


[Закрыть]. Он пожимает плечами: была бы идея, а деньги всегда можно раздобыть. Ему и надо-то всего сто тысяч франков. Стало быть, достаточно создать акционерное общество из ста человек по тысяче франков с каждого и вернуть им затем эти деньги с процентами после будущей продажи его впечатлений о путешествии, выпустив их огромным тиражом, но по умеренной цене, дабы «они оказались доступны каждому». Издатель Друо де Шарльё как будто заинтересовался, но до того, как речь зашла об акционерах: конечно же их нелегко было найти. Тогда Александр договаривается с Пишо, директором «La Revue britannique». Сколько он собрал, в точности неизвестно. По свидетельству Иды Ферье, «сумму, достаточно значительную», которая и пять лет спустя окажется невыплаченной до конца. Совершенно очевидно, что он занял деньги у друзей и собратьев по перу. Жерар де Нерваль, который как раз проматывал доставшееся ему от деда по материнской линии наследство в эфемерном «Monde dramatique», кажется, совершенно спятил: он подписывается на акцию в тысячу франков под залог написанных на эту сумму статей, которые «будут посвящены специально театру». Гюго даст лишь двести пятьдесят франков, он то ли больше ограничен в средствах, то ли труднее с ними расстается.

Настоящий охотник всегда тщательно готовится к открытию сезона. Так же обстоит дело и с профессиональным путешественником. Александр запасается путеводителями, описаниями, маршрутами, рекомендательными письмами. Он встречается с Беллини, уроженцем Сицилии и почти ровесником Александра, который хочет ему рассказать историю Паскаля Бруно, знаменитого в тех местах разбойника, но с условием, что после возвращения Александр напишет либретто для его новой оперы. Сделка заключена. Отъезд из Парижа 12 мая[167]167
  Об этом новом путешествии, которое продлится до конца декабря 1835 года, свидетельствуют следующие источники: пять книг Александра: «Один год во Флоренции», Paris, Francois Bourin, 1091, 271 р., предисловие Клод Шопп; «Сперонар», Paris, Desjonqueres, 1988, 429 р.; «Капитан Арена», edition Le Vasseur citee, volume 22, pp. 3–69; «Корриколо», Paris, Desjonqueres, 1984, 517 p., предисловие Жан-Ноэль Шифано; «Любовное приключение», Paris, Plon, 1985, 300 р., предисловие Доминик Фернандес, подготовка, публикация текстов и примечания Клод Шопп; предисловие Александра к «Капитану Полу», edition Le Vasseur citee, volume 14, pp. 5–11; преамбула Александра к «Паскалю Бруно», edition Le Vasseur citee, volume 20, pp. 3–5; Alexandre Dumas le genie de la vie, opus cite, pp. 277–289; Quid de Dumas, opus cite, pp. 1207–1209.


[Закрыть]. Официальный состав «научной экспедиции» не изменился: Александр, ужасный Милорд и Жаден, который должен сделать зарисовки на сумму в две тысячи пятьсот франков. Но на этот раз подпольная пассажирка – Ида. Она либо сама почуяла, либо была предупреждена, возможно, Леконтом, что во время последнего путешествия Александр влюбился в Гиацинту Менье. И теперь она намерена не отпускать его ни на шаг. Опережая события, мы можем себе позволить улыбнуться ее наивности.