Текст книги "Не развод, а война (СИ)"
Автор книги: Дана Вишневская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Вижу, как он морщится. Попала в болевую точку.
– Кто отменял наши романтические ужины из-за "срочных встреч"? Кто забывал про мои дни рождения и годовщины? – голос мой становится всё тише, но каждое слово весит тонну.
– Я работал для семьи...
– Ты работал для себя! – взрываюсь я. – Для своего эго, для своих амбиций! А семья была удобным прикрытием. "Я так много работаю ради жены и сына". Хрень полная!
Руслан отступает на шаг, словно я его ударила. И знаете что? Я бы ударила. С удовольствием.
– Ты хочешь яркую, живую женщину? – продолжаю я. – Так я же предлагала! Помнишь, два года назад я хотела съездить в Италию? Только мы с тобой, на неделю? А ты сказал: "Не время, слишком много работы".
– Тогда действительно было много...
– А помнишь, год назад я хотела пойти на курсы актерского мастерства? Сказала, что давно мечтаю попробовать? А ты: "Зачем тебе это? У тебя и так дел хватает".
С каждым примером я вижу, как он всё больше сжимается. Наконец-то до него доходит, что в нашем разладе виновата не только я.
– Ты убил во мне ту девушку, по которой теперь скучаешь, – говорю я тихо. – Своим равнодушием, своим нежеланием видеть во мне что-то кроме домохозяйки. И теперь обвиняешь меня в том, что она исчезла.
Тишина. Руслан стоит, опустив голову. А я вдруг чувствую странное облегчение. Наконец-то сказала всё, что кипело внутри.
– Хорошо, – говорю я, наконец. – Допустим, я приняла твоё объяснение. Допустим, я понимаю, почему ты разлюбил меня. Но почему именно так? Почему в день нашей годовщины, перед гостями? Почему не мог сказать честно, с глазу на глаз?
Он поднимает голову, смотрит на меня.
– Я... не знал, как сказать.
– Не знал?! – хохочу я. – Руслан, ты ведёшь переговоры на миллионы долларов! Ты умеешь убеждать людей, находить подходы к самым сложным клиентам! И ты не знал, как сказать жене, что хочешь развода?!
– С тобой всё сложнее.
– Почему?
Он молчит, и я понимаю: потому что с чужими людьми ему всё равно, что они почувствуют. А со мной было бы больно и неловко.
– Ты просто хотел поскорее покончить с этим, – констатирую я. – Как с бизнес-сделкой. Быстро, чётко, без лишних эмоций. Объявил, ушёл, дело сделано.
– Может быть.
– Знаешь, Руслан, я могла бы тебя простить за то, что разлюбил. За Виолетту. Даже за то, что ты четыре года притворялся. Но я никогда не прощу тебе того унижения в день годовщины.
Он смотрит на меня внимательно, словно пытается понять, шучу я или нет.
– Ты превратил меня в посмешище перед друзьями, – продолжаю я. – Заставил почувствовать себя последней дурой. Лишил даже возможности сохранить достоинство.
– Я извинился...
– За методы! – вспыхиваю я снова. – Ты сожалеешь не о том, что разрушил нашу семью, а только о том, что сделал это некрасиво?!
И тут до меня доходит вся глубина пропасти между нами. Он действительно не понимает. Не понимает, что убил любовь, растоптал двенадцать лет общей жизни в браке, лишил сына полноценной семьи. Для него развод – это деловое решение, которое можно было озвучить более тактично.
Я стою и смотрю на этого чужого человека, который когда-то был моим мужем. И понимаю: нам больше не о чем говорить. Но я ещё не закончила.
Глава 23: Потому что я тебя ненавижу
За окном всё больше светлеет. Серое предрассветное небо медленно окрашивается в бледно-розовые тона, а я сижу на кухне напротив Руслана и чувствую, как меня разрывает на части. Кофе в чашках давно остыл, но никто из нас не притрагивается к нему. Мы просто смотрим друг на друга, и в этой тишине клокочет такая ненависть, что воздух вокруг кажется раскаленным.
– Значит, четыре года, – повторяю я, и мой голос звучит странно спокойно. – Четыре чертовых года ты притворялся.
Руслан молчит, глядя в свою чашку. Его челюсти напряжены, а пальцы сжимают керамику так, что я удивляюсь, почему она до сих пор не треснула.
– Отвечай мне! – взрываюсь я, и моя ладонь с размаху хлопает по столу. – Четыре года я жила с призраком! С актером, который каждый день разыгрывал передо мной спектакль!
– Злата, мы уже это выяснили...
– Не смей! – перебиваю его я, вскакивая с места. – Не смей произносить мое имя таким тоном! Тоном, будто я истеричка, которая не понимает очевидных вещей!
Он поднимает на меня глаза, и в них я вижу что-то похожее на усталость. Но не раскаяние. Господи, только не усталость! Как будто я достала его своими эмоциями, своей болью, своим правом знать правду.
– Ты хочешь услышать правду? – говорит он, и в его голосе появляется та самая стальная нотка, которую я так ненавижу. – Получай.
Я замираю. В животе всё сжимается в тугой узел, потому что по его тону я понимаю – сейчас он скажет что-то такое, что окончательно добьёт меня.
– Я перестал тебя хотеть после родов, – произносит он медленно, словно смакуя каждое слово. – Когда ты располнела, когда перестала следить за собой, когда все твои разговоры стали только о подгузниках и детском питании.
Меня начинает трясти. Руки дрожат так сильно, что я вынуждена вцепиться в спинку стула.
– Продолжай, – шепчу я. – Давай, выкладывай всё до конца.
– Ты стала... удобной, – он пожимает плечами, будто говорит о погоде. – Удобной женой, удобной матерью. Но не женщиной, которую хочется.
– А Виолетта – её хочется? – вырывается у меня, и голос срывается на визг.
– Виолетта... – он задумывается, и я вижу, как в его глазах появляется что-то тёплое. – Виолетта не пилит меня каждый день. Не устраивает сцен из-за того, что я задержался на работе. Не требует постоянного внимания, как избалованный ребенок.
Кажется, пол уходит из-под ног. Я хватаюсь за столешницу, чтобы не упасть. Мне кажется, что сейчас меня вырвет прямо здесь, на кухне, где мы завтракали двенадцать лет, где я готовила ему борщ, который он так любил, где мы планировали будущее нашего сына.
– У тебя опять получается, что я во всем виновата? – спрашиваю я, и слова даются с трудом, будто я говорю через слой ваты. – Я виновата в том, что родила твоего ребенка? В том, что заботилась о семье? В том, что верила тебе?
– Ты виновата в том, – он встаёт и начинает ходить по кухне, – что превратилась в домохозяйку. В серую мышь, которая думает только о быте.
– Серую мышь? – я хохочу, но смех получается истерическим. – Серую мышь, которая содержала дом, пока ты строил свою империю? Которая вставала ночами к ребенку, чтобы ты мог выспаться перед важными встречами?
– Я не просил тебя жертвовать собой! – взрывается он, и его голос гремит по кухне. – Я не просил тебя становиться мученицей!
– Нет, ты просил меня стать удобной! – кричу я в ответ. – А когда я стала такой, какой ты хотел, оказалось, что я тебе не нужна!
Он останавливается у окна, поворачивается ко мне спиной. Его плечи напряжены, руки сжаты в кулаки.
– Может, нам стоит остановиться? – говорит он устало. – Мы только раним друг друга.
– Раним? – я смеюсь, и это смех сумасшедшей. – Руслан, ты уже убил меня! Убил окончательно и бесповоротно! Так что продолжай, добивай!
Он оборачивается, и я вижу в его глазах что-то похожее на жалость. И это ещё больнее всех его слов.
– Злата, я не хотел...
– Что ты не хотел? – перебиваю я. – Ты не хотел причинить мне боль? Тогда почему молчал четыре года? Почему не сказал сразу, что я тебе противна?
– Ты мне не противна, – он качает головой. – Ты просто... другая. Не та, в которую я влюбился.
– А какой я была? – спрашиваю я, и слезы, наконец, прорываются наружу. – Напомни мне, какой я была, когда ты в меня влюблялся?
Он молчит, глядя на меня с какой-то растерянностью. И в этом молчании я понимаю самое страшное – он не помнит. Он не помнит, какой я была. Для него я всегда была удобным приложением к его жизни.
– Ты не помнишь, – шепчу я. – Ты не помнишь, что я была художницей. Что у меня были мечты, планы, амбиции. Что я жила своей жизнью, а не была просто твоей тенью.
– Помню, – говорит он, но неуверенно.
– Врёшь! – взрываюсь я. – Ты помнишь только то, что я была молодая и красивая! И готова была подчиняться твоим желаниям!
Я хожу по кухне, как зверь в клетке, и мне хочется что-нибудь разбить. Хочется схватить эти чашки и швырнуть их в стену, чтобы они разлетелись на мелкие осколки – как моя жизнь, как мои мечты, как моя любовь.
– Знаешь, что самое гнусное? – говорю я, останавливаясь напротив него. – Самое гнусное, что ты заставил меня поверить в то, что я плохая жена. Что я не умею делать тебя счастливым. Что это моя вина, что между нами всё рухнуло.
– Я никогда этого не говорил...
– Не говорил? – я смеюсь горько. – А твои взгляды? Твоё раздражение, когда я пыталась рассказать о своих работах? Твоё равнодушие ко всему, что касалось меня?
Он отводит глаза, и я понимаю, что попала в точку.
– Ты убил во мне творчество, Руслан, – продолжаю я, и голос становится тише, но от этого не менее злым. – Ты убил во мне женщину. Оставил только домохозяйку, которая должна была тебе служить.
– Это неправда...
– Правда! – кричу я. – Когда ты в последний раз спрашивал о моих картинах? О том, что я чувствую, о чём думаю? Когда в последний раз посмотрел на меня не как на мебель?
Он молчит, и это молчание говорит больше любых слов.
– Отвечай! – требую я. – Когда?
– Я... я не помню, – признаётся он, наконец.
– Не помнишь, – повторяю я. – Конечно, не помнишь. Потому что для тебя я давно перестала существовать как личность. Я стала функцией. Женой-функцией, матерью-функцией, домохозяйкой-функцией.
Я сажусь на стул, потому что ноги больше не держат. Руки дрожат, сердце бьётся так часто, что кажется, вот-вот выпрыгнет из груди.
– А теперь ты нашёл себе новую игрушку, – говорю я тихо. – Молодую, красивую, которая восхищается тобой. Которая не требует внимания, потому что ещё не успела в тебе разочароваться.
– Виолетта не игрушка, – возражает он.
– А что тогда? Любовь всей твоей жизни? – я смотрю на него с ненавистью. – Скажи мне, Руслан, а когда она забеременеет, когда станет усталой и требовательной, ты и её бросишь? Найдёшь себе следующую?
Он не отвечает, но по его лицу я вижу, что вопрос попал в цель.
– Я права, да? – продолжаю я. – Ты просто не умеешь любить взрослых отношений. Тебе нужен легкий флирт, безответственность, игра. А когда начинаются настоящие чувства, настоящая близость – ты сбегаешь.
– Хватит, – говорит он сквозь зубы.
– Не хватит! – я встаю, и меня снова начинает трясти. – Я молчала двенадцать лет! Двенадцать лет глотала обиды, оправдывала твоё поведение, пыталась быть удобной! Но сейчас я скажу всё!
Он смотрит на меня с каким-то удивлением, будто видит впервые. И это ещё больше меня бесит.
– Ты эгоистичная, бесчувственная скотина! – кричу я, и голос срывается. – Ты думаешь только о себе! О своих потребностях, своём комфорте, своих желаниях! А на то, что чувствую я, тебе наплевать!
– Это не так...
– Это так! – перебиваю я его. – Ты никогда не интересовался моими чувствами! Никогда не спрашивал, счастлива ли я, что мне нужно, чего я хочу!
Я хожу по кухне, размахивая руками, и слова льются потоком, как будто прорвало плотину.
– Ты решил, что я должна сидеть дома с ребенком – и я сидела! Ты решил, что твоя работа главнее – и я смирилась! А когда решил, что я тебе больше не нужна, даже не подумал со мной посоветоваться!
– Злата...
– Молчи! – ору я. – Ты лишил меня права голоса в собственной жизни! Превратил меня в бессловесную куклу, которая должна исполнять твои желания!
Слезы льются по щекам, но я их не вытираю. Пусть он видит, до чего довел. Пусть видит, что осталось от его жены.
– И знаешь, что самое страшное? – продолжаю я сквозь слезы. – Самое страшное не то, что ты разлюбил. Самое страшное, что я позволила тебе это сделать. Я позволила тебе превратить меня в домашнее животное. Покорное, благодарное за кормежку, не требующее ничего, кроме крыши над головой.
Руслан бледнеет. Эти слова попадают в цель, и я вижу, как он сжимается, будто получил физический удар.
Он стоит, опустив голову, и молчит. Долго молчит. А я смотрю на него и чувствую, как ненависть медленно перетекает в пустоту. Такую страшную, выжигающую все изнутри пустоту.
– Ты права, – говорит он, наконец, и голос звучит хрипло. – Я действительно воспринимал тебя как... как данность.
– Как служанку, – поправляю я. – Как бесплатную прислугу, которая должна была обеспечивать твой комфорт.
Он поднимает на меня глаза, и я вижу в них что-то похожее на осознание. Но уже поздно. Слишком поздно для прозрений.
– Я не хотел...
– Не хотел? – я вытираю слезы тыльной стороной ладони. – Ты не хотел или не думал? А в чём разница, Руслан? В чём, чёрт возьми, разница?
Он делает шаг ко мне, протягивает руку, но я отступаю.
– Не смей, – шиплю я. – Не смей меня трогать. У тебя больше нет на это права.
– Злата, может быть, мы можем...
– Что можем? – перебиваю я его. – Начать сначала? Притвориться, что ничего не было? Что ты не потратил четыре года моей жизни на ложь?
Я сажусь обратно на стул, потому что ноги подкашиваются. Голова кружится от всех этих эмоций, от всех слов, которые, наконец, вырвались наружу.
– Знаешь, что больше всего убивает? – говорю я тише, но голос всё равно дрожит от злости. – То, что я сама во всём виновата. Я позволила тебе обращаться со мной как с вещью. Я согласилась быть удобной.
– Это не твоя вина...
– Моя! – кричу я снова. – Моя, потому что я была дурой! Потому что верила в твою любовь, когда её уже не было! Потому что продолжала жить иллюзиями!
Руслан садится напротив меня, кладёт руки на стол. Его пальцы дрожат, и это меня удивляет. Неужели у него тоже есть чувства?
– Я не знал, как тебе сказать, – говорит он. – Как объяснить, что...
– Что я тебе противна? – заканчиваю я за него. – Что ты меня больше не любишь? Что предпочитаешь более молодую?
– Ты мне не противна, – он качает головой. – Никогда не была.
– Тогда что? – я наклоняюсь к нему. – Объясни мне, что со мной не так? Почему жена, которая родила тебе сына, которая двенадцать лет была рядом, вдруг стала тебе не нужна?
Он молчит, уставившись в столешницу. И в этом молчании весь ответ.
– Понятно, – говорю я. – Ты просто устал. Устал от ответственности, от семьи, от меня. Захотелось свободы, новизны, острых ощущений.
– Может быть, – соглашается он, и эта честность бьёт больнее любой лжи.
– Значит, я была права, – я встаю и подхожу к окну. – Ты просто не умеешь любить по-взрослому. Тебе нужны только конфетно-букетные периоды.
За окном уже совсем светло. Где-то там, в этом мире, люди просыпаются рядом с теми, кого любят. Готовят завтрак, планируют день, строят планы на будущее. А я стою на обломках своего брака и пытаюсь понять, как дальше жить.
Господи, как хорошо, что я вчера отправила Савелия к родителям, зная, что предстоит не лёгкий разговор с Русланом.
– А что теперь? – спрашиваю я, не оборачиваясь. – Ты уйдешь к своей Виолетте и будешь счастлив? До тех пор, пока и она тебе не наскучит?
– Я не знаю, – отвечает он честно.
– Не знаешь, – повторяю я. – Конечно, не знаешь. Ты никогда ничего не знаешь, когда дело касается чувств других людей.
Я поворачиваюсь к нему, и он выглядит... сломленным. Постаревшим. Но мне всё равно. Пусть страдает. Пусть хоть немного почувствует то, что чувствую я.
– Ты спрашиваешь, почему я тебя ненавижу? – говорю я, и голос становится совсем тихим. – Потому что ты украл у меня тринадцать лет жизни. Потому что заставил меня поверить в то, что любовь – это когда женщина должна растворяться в мужчине.
Он пытается что-то сказать, но я продолжаю.
– Потому что ты лишил меня себя самой. Превратил в тень, в приложение к твоей успешной жизни. И самое страшное – я позволила тебе это сделать.
Слезы снова наворачиваются на глаза, но я их сдерживаю. Хватит. Хватит слез. Они ему не нужны, а мне уже не помогают.
– Знаешь, Руслан, – говорю я, подходя к двери. – Может, ты и прав. Может, я действительно стала не той, в которую ты влюблялся. Но знаешь, кто меня такой сделал?
Он молчит, глядя на меня.
– Ты, – отвечаю я за него. – Ты сделал меня такой. Своим равнодушием, своими требованиями, своими ожиданиями. Ты убил во мне ту женщину, которую любил, а потом обвинил меня в том, что она умерла.
Я останавливаюсь в дверях и оборачиваюсь к нему в последний раз.
– И это я тебе никогда не прощу. Никогда.
Выхожу из кухни и останавливаюсь, слышу, как он зовёт меня. Но я не оборачиваюсь. Все уже сказано. Но почему тогда я не ухожу?
Глава 24: А я тебя до сих пор люблю
Слова о ненависти висят в воздухе между нами, как ядовитый дым после пожара. Я вижу, как они поражают Руслана – будто я дала ему пощечину прямо по лицу. Он моргает, словно пытается прийти в себя, а потом что-то ломается в его глазах. Та броня, которую он носил все эти месяцы, внезапно трещит по швам.
– А я тебя до сих пор люблю, – тихо говорит он.
Эти слова обрушиваются на меня как выстрел в тишине. Я замираю, не веря услышанному. За все месяцы этой войны я привыкла к его холодности, к жестокости, к тому равнодушию, которое резало больнее любого ножа. И вдруг – это признание, которое переворачивает весь мой мир с ног на голову.
– Что? – шепчу я, и голос дрожит так, что я едва узнаю его.
– Люблю, – повторяет Руслан, и впервые за долгое время я вижу слезы в его глазах. – Всегда любил. Даже когда требовал развода, даже когда вёл себя как последняя сволочь. Я просто не знал, как жить с этой любовью.
Господи, боже мой. Я чувствую, как рушится вся система координат, по которой я жила последние месяцы. Все эти дни и ночи я сражалась с человеком, который, как оказывается, любит меня. Но тогда зачем? Зачем весь этот ад – развод, унижения, попытки отнять студию, угрозы лишить родительских прав?
– Если любишь, то почему? – спрашиваю я, и мой голос звучит как стон. – Почему ты делал всё это со мной?
Руслан закрывает лицо руками, и я вижу, как дрожат его плечи. Впервые в жизни он выглядит не как успешный бизнесмен, не как жестокий противник в нашей войне, а как сломленный человек, который больше не может нести тяжесть своих масок.
– Потому что боюсь, – говорит он сквозь пальцы. – Боюсь близости. Боюсь того, что ты увидишь меня настоящего – слабого, неуверенного, травмированного. Мне проще быть плохим, чем уязвимым.
И тут я понимаю. Понимаю, что все эти месяцы я сражалась не с врагом, а с испуганным до смерти мужчиной, который не разлюбил меня – он просто испугался глубины собственных чувств. Развод для него был способом сбежать от той близости, которая пугает его больше любой опасности.
Мои руки трясутся, когда я наливаю себе воды из бутылки на столе. Вода расплескивается, капли падают на скатерть. Я даже этого не замечаю – весь мой мир сейчас состоит из этих слов: "Я тебя люблю".
– Но я же знала тебя, – говорю я, и голос даёт сбой. – Знала твои слабости, твои страхи. И все равно любила.
– Не всё знала, – качает головой Руслан, и в его голосе звучит такая боль, что у меня щемит сердце. – Не знаешь, каким монстром я могу быть, когда меня загоняют в угол. Не знаешь, на что я готов ради денег и успеха.
Он поднимает голову, и я вижу его глаза – красные, влажные, полные отчаяния.
– И лучше бы тебе этого не знать, – добавляет он тихо.
За окном уже светло. Но лучи солнца не могут пробиться через тучи и наши занавески, чтобы осветить нашу кухню, где мы сидим как два раненых зверя после смертельной схватки. Звуки утра проникают в дом – где-то щебечут птицы, едёт машина, хлопает соседская дверь. Мир продолжает жить, а мы застыли в этом моменте, когда все карты, наконец выложены на стол.
– Знаешь что, Руслан, – говорю я, и удивляюсь тому, насколько спокойно звучит мой голос. – Я уже не первый раз слышу от тебя о том, какой ты плохой. Какой ты монстр. Как мне лучше этого не знать.
Я встаю из-за стола. Ноги подкашиваются, но я заставляю себя идти. В дверях оборачиваюсь.
– Но никогда, слышишь, никогда я не слышала от тебя о том, что ты способен на что-то хорошее. Что ты можешь быть другим. Можешь стать лучше.
Он смотрит на меня, и в его глазах что-то меняется. Словно я сказала что-то, чего он не ожидал услышать.
– Злата...
– Нет, – перебиваю я его. – Не надо. Я устала слушать о том, какое ты чудовище. Мне больше интересно узнать – а есть ли в тебе что-то ещё?
Я выхожу из кухни, но не ухожу. Останавливаюсь в коридоре, прислоняюсь спиной к стене. Дышу тяжело, как после долгого бега. Сердце колотится так громко, что я боюсь – он услышит.
"Я тебя до сих пор люблю".
Эти слова крутятся в голове, как заевшая пластинка. Как же так получилось? Как можно любить человека и при этом причинять ему столько боли? Как можно говорить "люблю" и одновременно разрушать всё, что между вами есть?
Слышу, как он встает из-за стола. Его шаги по кухне – медленные, неуверенные. Он ходит там, наверное, собирается с мыслями. Или пытается понять, что делать дальше.
А я стою в коридоре и понимаю – я тоже не знаю, что делать дальше. Месяцы войны научили меня сражаться, защищаться, нападать. Но никто не учил меня, как реагировать на внезапную капитуляцию противника. Особенно когда эта капитуляция – признание в любви.
Мысли мечутся в голове, как птицы в клетке. А что если он говорит правду? А что если он действительно любил меня всё это время, просто не умел с этим справиться? Но тогда получается, что все эти месяцы мы уничтожали друг друга из-за его страхов?
"Господи, какие же мы идиоты", – думаю я, и вдруг мне хочется смеяться и плакать одновременно.
Звук шагов приближается. Руслан идёт ко мне. Я слышу его дыхание ещё до того, как он появляется в дверном проеме. Мы смотрим друг на друга – он в кухне, я в коридоре. Между нами какие-то жалкие три метра, но они кажутся пропастью.
– Злата, – говорит он, и его голос дрожит. – Я не знаю, как это исправить. Не знаю, можно ли вообще исправить то, что я натворил.
– Ты даже не пытался, – отвечаю я. – Вместо того чтобы работать над собой, ты решил просто сбежать. Развестись и начать новую жизнь с чистого листа.
– Я думал, так будет лучше для всех.
– Лучше для кого? – взрываюсь я. – Для меня? Для Савелия? Или только для тебя?
Он молчит, и это молчание говорит обо всём.
– Для меня, – наконец признаётся он. – Я думал только о себе. Как всегда.
Эта честность обезоруживает меня. В его голосе нет оправданий, нет попыток свалить вину на меня, на обстоятельства. Есть только голая правда, которая режет как стекло.
– Ты знаешь, что самое ужасное? – говорю я, и слезы снова подступают к глазам. – Не то, что ты хотел уйти. Не то, что у тебя была любовница. А то, что ты заставил меня поверить, будто я недостойна любви.
– Злата, нет...
– Заставил думать, что я какая-то неправильная. Что я не умею быть женой. Что во мне что-то не так.
– Это неправда!
– Правда! – кричу я. – Месяцы я мучилась вопросом – что я сделала не так? Где ошиблась? Почему мой муж разлюбил меня?
Руслан делает шаг ко мне, но я отстраняюсь.
– А оказывается, дело было не во мне. Дело было в твоих тараканах в голове, с которыми ты не захотел разбираться!
– Злата, пожалуйста...
– Знаешь, что я сейчас чувствую? – перебиваю его я. – Облегчение. Потому что я, наконец, понимаю – дело было не во мне. Я была нормальной женой. Любящей матерью. Просто мой муж оказался трусом.
Последнее слово я произношу с такой злостью, что он вздрагивает.
– Да, – говорит он тихо. – Трусом. Ты права.
И снова эта обезоруживающая честность. Он не спорит, не оправдывается. Просто соглашается.
– И что теперь? – спрашиваю я. – Что мне делать с этим знанием? Как жить дальше, зная, что двенадцать лет моей жизни были потрачены на человека, который слишком труслив для настоящих отношений?
– Не знаю, – отвечает он. – Понятия не имею.
– Прекрасно, – смеюсь я, и смех этот звучит истерично. – Просто прекрасно. Сначала ты разрушаешь нашу семью, потом признаёшься в любви, а теперь говоришь, что не знаешь, что делать дальше.
– Злата...
– Что, Злата? – взвиваюсь я. – Что ты хочешь сказать? Что теперь, когда ты, наконец, признался себе в своих проблемах, всё должно волшебным образом наладиться?
Он стоит передо мной, и я вижу, как он борется с собой. В его глазах мечется что-то отчаянное, словно он пытается найти правильные слова, но не может.
– Я хочу попробовать, – наконец говорит он. – Попробовать стать лучше. Попробовать исправить то, что натворил.
– Попробовать? – повторяю я. – Ты хочешь попробовать?
– Да.
– А если не получится? Снова будешь винить меня в том, что я тебя не понимаю? Снова будешь искать себе новую любовницу?
– Нет, – качает он головой. – Не буду.
– Откуда мне это знать? – спрашиваю я. – Откуда мне знать, что на этот раз всё будет по-другому?
– Не знаю, – признается он. – Но я готов доказать.
Я смотрю на него – на этого мужчину, с которым прожила двенадцать лет, родила ребенка, строила дом, мечтала о будущем. И понимаю – я его не узнаю. Этот сломленный, честный, отчаявшийся человек передо мной – кто он? Где был все эти годы?
– Знаешь, что самое страшное? – говорю я тихо. – Что часть меня всё ещё хочет тебе поверить. После всего, что ты мне сделал, часть меня всё ещё надеется.
– Злата...
– И я ненавижу себя за это. Ненавижу за то, что не могу просто развернуться и уйти. За то, что не могу сказать: иди к чёрту со своей любовью и своими попытками исправиться.
Слезы текут по щекам, но я их не вытираю. Пусть он видит, что со мной сделали все эти месяцы войны. Пусть видит цену своего страха.
– Но я же знаю тебя, – говорю я, наконец. – Знаю и слабости, и страхи. И всё равно люблю.
– Знаешь не всё, – качает головой Руслан. – Не знаешь, каким монстром может быть твой муж, когда загнан в угол. Не знаешь, на что я готов ради денег и успеха. И лучше тебе этого не знать.
И тут я задаю ему вопрос, который может изменить все:
– А может, ты способен на что-то хорошее? Может, ты можешь стать другим? Можешь стать лучше?
Он замирает. Я вижу, как этот вопрос проходит через него, словно электрический разряд. Он моргает, открывает рот, закрывает, снова открывает. И я понимаю – никто и никогда не задавал ему этот вопрос. Даже он сам.
– Я... – начинает он, и голос даёт сбой. – Я не знаю.
– Не знаешь? – переспрашиваю я. – Или не хочешь знать?
– Боюсь знать, – честно признаётся он. – А что если окажется, что не способен? Что если я действительно монстр, каким меня воспитал отец?
Вот она – правда. Наконец-то он сказал то, что было в основе всех наших проблем. Страх оказаться таким же, как его отец. Страх причинить боль тем, кого любишь. И в итоге – причинение ещё большей боли из-за этого страха.
– Знаешь что, Руслан, – говорю я, и неожиданно для себя делаю шаг к нему. – Твой отец действительно был монстром. Но ты – это не он.
– Откуда ты знаешь? – спрашивает он, и в голосе звучит такая боль, что сердце сжимается. – Откуда знаешь, что я не стану таким же?
– Потому что монстры не плачут, – отвечаю я тихо. – Монстры не мучаются совестью. Монстры не признаются в любви после того, как услышали "я тебя ненавижу".
Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами, словно я сказала что-то невероятное.
– Но я причинил тебе столько боли...
– Да, – соглашаюсь я. – Причинил. И знаешь почему? Не потому что ты монстр. А потому что ты человек. Сломанный, напуганный, травмированный человек, который не умеет любить правильно.
– А ты умеешь? – спрашивает он.
– Нет, – честно отвечаю я. – Не умею. Если бы умела, не позволила бы нам дойти до этой войны.
Мы стоим друг напротив друга в утреннем свете, который льётся из окон. Два израненных человека, которые двенадцать лет пытались построить семью, не понимая, что каждый из нас борется со своими демонами.
– Злата, – говорит он, и я слышу в его голосе что-то новое. Не отчаяние, не страх. Что-то похожее на... надежду? – А что если мы попробуем научиться?
– Научиться чему?
– Любить правильно. Быть семьёй правильно. Не повторять ошибки наших родителей.
Я смотрю на него и думаю – а что если? Что если действительно возможно начать сначала? Не стереть прошлое – это невозможно. Но построить что-то новое на обломках старого?
– А как ты представляешь это? – спрашиваю я. – Мы просто обнимемся, скажем "давай забудем всё плохое", и всё наладится?
– Нет, – качает он головой. – Всё намного сложнее. Мне нужна помощь. Психолог, может быть. Или психиатр. Не знаю. Но я больше не хочу быть таким, как сейчас.
Эти слова поражают меня больше любого признания в любви. Потому что это не просто слова – это готовность изменить себя. Готовность работать над собой.
– И ты готов на это? – спрашиваю я. – Готов копаться в своих травмах, признавать ошибки, учиться заново?
– Если это означает, что я могу вернуть тебя... то да.
– Не ради меня, – перебиваю я его. – Ради себя. Если ты будешь меняться ради меня, то при первой ссоре свалишь всё на то, что я тебя заставила.
Он задумывается над моими словами.
– Ты права, – говорит он, наконец. – Ради себя. И ради Савелия. Он заслуживает нормального отца, а не того невроза, которым я стал.
Упоминание сына заставляет моё сердце сжаться. Да, Савелий. Наш мальчик, который стал заложником нашей войны. Который плачет по ночам, думая, что родители разлюбили его. Который винит себя в нашем разводе.
– Савелий должен видеть, что взрослые умеют решать проблемы, – говорю я. – А не только создавать их.
– Да, – кивает Руслан. – И если мы не сможем наладить отношения между собой, то хотя бы должны показать ему, что можем расстаться по-человечески.
В этих словах звучит что-то окончательное, и я понимаю – мы стоим на развилке. Либо попытаемся восстановить то, что разрушили, либо научимся быть цивилизованными разведенными родителями.
– А ты готова дать мне шанс? – спрашивает он тихо. – Последний шанс?
Я закрываю глаза и пытаюсь понять, что чувствую. Боль – да, она никуда не делась. Обиду – конечно, куда же без неё. Недоверие – ещё бы, после всего пережитого. Но есть ещё что-то. Что-то упрямое и живучее, что не умерло даже после всех наших войн.
Любовь. Проклятая, неубиваемая любовь, которая пережила измену, унижения, угрозы и ненависть.
– Не знаю, – честно отвечаю я. – Честно – не знаю. Часть меня хочет сказать "да", а часть – "иди к чёрту".
– А какая часть сильнее?
– Пока не знаю, – усмехаюсь я. – Спроси через месяц.
– Спасибо. За то, что не сказала сразу "нет". За то, что готова дать мне шанс подумать о том, смогу ли я стать лучше.
Я не отвечаю. Просто стою и чувствую, как накатывают слёзы – не слёзы боли, не слёзы ненависти. Слёзы надежды, которая пугает меня больше любой войны.
Потому что надежда – это риск. Риск снова поверить, снова довериться, снова разочароваться. И я не знаю, готова ли я на это.
Но вопрос, который я задала ему, теперь звучит и для меня: а может, я способна на что-то хорошее? Может, я могу стать другой? Могу стать лучше?
