Текст книги "Не развод, а война (СИ)"

Автор книги: Дана Вишневская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Это объясняет многое. Его холодность, жестокость, неумение идти на компромиссы. Его потребность всё контролировать и подчинять себе.

Но понимание – это не прощение.

Я могу понять, почему он стал таким. Могу даже пожалеть несчастного мальчика, которого ломали годами. Но это не отменяет того, что он делает со мной сейчас. Взрослый мужчина несёт ответственность за свои поступки, независимо от детских травм.

Руслан мог обратиться за помощью. Мог работать над собой. Мог хотя бы попытаться стать лучше. Вместо этого он выбрал лёгкий путь – воспроизводить модель поведения отца.

И теперь пытается сломать меня так же, как сломали его.

Только у него ничего не выйдет.

Дождь усиливается, а я всё стою и думаю. Да, мне жалко того маленького мальчика, которого превратили в монстра. Но жалость к ребёнку из прошлого не означает, что я должна терпеть жестокость взрослого мужчины в настоящем.

Понимание мотивов не равняется оправданию поступков.

Руслан болен? Возможно. Но это его проблема, не моя. Я не врач, не психолог и не спасательный круг. Я просто женщина, которая имеет право на счастье.

И право защищать своего сына от того, чтобы его тоже сломали.

Война продолжается, Руслан. Теперь я знаю, с чем борюсь. И от этого мне не легче – мне страшнее. Потому что воевать с монстром – одно дело. А воевать с человеком, которого превратили в монстра, – совсем другое.

Но выбора у меня нет.

Добираюсь домой, сижу в мокрой куртке и пытаюсь привести мысли в порядок. Телефон разрывается от звонков – Руслан. Раз, другой, третий. Не беру трубку. Пусть побесится.

Наконец он присылает сообщение: "Мила сказала, что встречалась с тобой. Что за игры, Злата?"

Игры. Конечно, для него это игры. Человеческие эмоции, боль, страдания – всё это для него просто партия в шахматы.

Набираю ответ: "Никаких игр. Просто узнала кое-что интересное о твоём детстве".

Телефон молчит минуту, потом взрывается звонком. На этот раз беру.

– Что она тебе наговорила? – голос у него напряжённый.

– Правду, – отвечаю я спокойно. – О том, каким был твой отец. О том, как вас воспитывали.

– Это не твоё дело.

– Ещё как моё. Особенно когда дело касается Савелия.

Пауза. Слышу, как он дышит.

– Злата, не лезь в то, чего не понимаешь.

– Понимаю больше, чем хотелось бы, – говорю я. – Понимаю, откуда у тебя эта потребность всех контролировать и ломать. Понимаю, почему ты не умеешь показывать чувства. И понимаю, почему ты превращаешь нашего сына в такого же эмоционального калеку.

– Я воспитываю его быть сильным!

– Ты воспитываешь его быть таким же сломанным, как ты сам.

Он молчит. Потом говорит тихо:

– Мила не имела права.

– Имела. Потому что кто-то должен был мне объяснить, с каким человеком я живу уже двенадцать лет.

– И что теперь? – в его голосе появляется что-то новое. Не злость, не раздражение. Почти... страх? – Будешь меня жалеть?

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Мне жалко того мальчика, которого ломали. Но ты уже не мальчик, Руслан. Ты взрослый мужчина, который сделал выбор.

– Какой выбор?

– Стать таким же, как твой отец, вместо того чтобы стать лучше.

Снова пауза. Потом он говорит:

– Я не такой, как он.

– Ещё как такой. Ты используешь те же методы – контроль, давление, унижение. Ты так же не умеешь любить и так же калечишь близких людей.

– Заткнись, – шипит он.

– Не заткнусь. Пора кому-то сказать тебе правду в лицо. Ты больной человек, Руслан. И вместо того чтобы лечиться, ты заражаешь всех вокруг.

Он отключается. Я сижу с телефоном в руках и трясусь. Не от холода – от ярости и отчаяния одновременно.

Через полчаса открывается дверь. Руслан входит мокрый, взъерошенный, с диким взглядом. Я сижу в кресле, обхватив колени руками.

– Ты довольна? – бросает он, стряхивая капли дождя с куртки.

– Чем довольна?

– Тем, что Мила выставила меня полным уродом? Тем, что теперь ты знаешь все наши семейные тайны?

– Руслан, садись. Давай поговорим нормально.

– О чём говорить? – Он мечется по гостиной как зверь в клетке. – О том, что мой отец был сволочью? Так я и сам это знаю. О том, что у меня было тяжёлое детство? Мир полон людей с тяжёлым детством.

– Но не все из них превращаются в таких же сволочей, как их родители.

Он останавливается, поворачивается ко мне. На лице – смесь боли и ярости.

– А я, по-твоему, сволочь?

– По моему мнению – да, – отвечаю я, не отводя глаз. – По твоим поступкам за последние месяцы – да. Сволочь и садист.

Он делает шаг ко мне, и я невольно сжимаюсь. В его глазах что-то страшное.

– Ты не знаешь, о чём говоришь.

– Знаю. Знаю, что ты унизил меня перед гостями в день нашей годовщины. Знаю, что хотел выгнать из дома. Знаю, что отнял студию. Знаю, что пытаешься настроить сына против меня. И знаю, что делаешь всё это осознанно, получая от этого удовольствие.

– Я не получаю удовольствия!

– Получаешь. Мила сама слышала, как ты хвастался вчера по телефону.

Руслан замирает. На его лице – шок.

– Она... она тебе это сказала?

– Сказала. Дословно. Как ты гордился тем, что довёл меня до истерики в твоём офисе.

Он опускается в кресло напротив, закрывает лицо руками.

– Господи...

– Что "господи"? Правда режет глаза?

Он молчит. Я смотрю на него и вижу не грозного бизнесмена, а сломанного человека. Но такого сломанного, который ломает других.

– Руслан, – говорю я тихо, – теперь я понимаю, что с тобой происходит. Понимаю, откуда это всё берётся. И мне действительно жалко того мальчика, которому никто не показал, как можно любить по-другому.

Он поднимает голову, смотрит на меня.

– Но это не оправдывает того, что ты делаешь сейчас. Ты взрослый человек. У тебя есть выбор – лечиться или продолжать калечить всех вокруг.

– Я не умею по-другому, – шепчет он.

– Можно научиться. Есть психологи, есть терапия...

– Громовы не ходят к психологам, – автоматически говорит он, и я вижу, как глубоко в нём сидят отцовские установки.

– Громовы не плачут, Громовы берут и делают, Громовы не показывают слабость, – перечисляю я. – А что, если Громовы попробуют стать людьми?

Он вскакивает, снова начинает метаться.

– Не понимаешь ты ничего. В нашем мире слабость – это смерть. Покажешь слабину – растопчут.

– В каком мире, Руслан? Мы же не в джунглях живём.

– Ещё как в джунглях. Ты думаешь, бизнес – это что? Благотворительность? Там или уничтожают или съедают. И если ты не хищник – ты добыча.

– Но дом – это не бизнес. Семья – это не поле боя. Я не твой враг и не конкурент.

Он останавливается, смотрит на меня долго и тяжело.

– Не знаю, – говорит он, наконец. – Не знаю, как жить по-другому. Не знаю, как... как быть мягким, не став слабым.

– Можно научиться.

– А если не получится? Если я попробую, а потом всё равно сорвусь?

– Тогда хотя бы будешь знать, что пытался.

Мы молчим. Дождь барабанит в окна, а я смотрю на мужчину, с которым прожила двенадцать лет, и понимаю: я его почти не знала. Знала только маску, которую он носил. А под маской – искалеченный, напуганный человек, который не умеет любить, потому что его этому не научили.

Но понимание – это ещё не прощение. И жалость – это не любовь.

– Руслан, – говорю я, – даже если ты начнёшь работать над собой, это не вернёт нас к тому, что было.

– Я знаю.

– И это не отменяет того, что ты уже сделал.

– Знаю.

– Я не могу забыть, как ты унизил меня. Не могу простить, как ты пытался сломать меня. И не могу снова тебе доверять.

Он кивает, не поднимая головы.

– А Савелий? – спрашивает он тихо. – Что с сыном?

– Савелий будет со мной. И никогда – слышишь, никогда – ты не будешь воспитывать его так, как воспитывали тебя.

– А если я изменюсь?

Я долго смотрю на него. На этого сломанного, больного человека, который мог бы стать хорошим мужем и отцом, если бы захотел лечиться. Который мог бы...

Но слишком поздно. Слишком много боли, слишком много унижений. Понимание мотивов не стирает последствий поступков.

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Возможно, мы смогли бы стать... друзьями. Ради сына. Но не более того.

Руслан встаёт, идёт к двери.

– Понял, – говорит он, не оборачиваясь. – Война продолжается?

– Война продолжается, – подтверждаю я. – Но теперь я знаю, против чего воюю.

Он уходит, а я остаюсь одна со своими мыслями.

Эта информация меняет моё восприятие происходящего. Теперь я понимаю, что жестокость Руслана – не злонамеренность, а результат глубоких психологических травм. Его не научили любить, зато научили крушить всё, что угрожает его контролю.

Но понимание не означает прощения.

Я могу жалеть того мальчика из прошлого. Но я не обязана терпеть монстра в настоящем. Даже если этот монстр когда-то был напуганным ребёнком.

После ухода Руслана я остаюсь с тревожным комком в груди. Почему мне так больно? Ведь я ненавидела его. Но сейчас, когда он ушёл сломленный, мне хочется бежать за ним, обнять, утешить. Почему? Ведь он разрушил мою жизнь. Или... я всё ещё люблю этого сломанного человека?

Глава 15: Это ложь и ты это знаешь

Я сижу в кресле с чашкой остывшего кофе в гостях у Милославы и пытаюсь сосредоточиться на документах адвоката. Цифры расплываются перед глазами – проценты, доли, суммы компенсаций. Господи, как же я устала от всего этого. Мозг просто отказывается переваривать юридические тонкости, когда душа разрывается на части.

За стеной слышу знакомые шаги Милославы – размеренные, уверенные. Она готовит ужин, и запах жареного лука напоминает о нормальной жизни, которая когда-то была. До войны.

– Злата, может, поешь что-нибудь? – доносится из кухни голос сестры Руслана.

– Потом, – отзываюсь я, даже не поднимая головы.

Не могу сейчас думать о еде. В голове крутятся слова Милославы о детстве Руслана, об их отце-тиране. Неужели все его жестокости – это просто копирование отцовской модели? Неужели он не монстр, а просто сломанный человек?

Стоп. Я что, начинаю его оправдывать? После всего, что он со мной сделал?

Телефон вибрирует на столе. Савелий.

– Мам, а когда папа приедет за мной?

Сердце сжимается. Мой мальчик между двух огней. Опять.

– Завтра вечером, солнышко. А что случилось?

– Да так... Хотел с ним в новую игру поиграть. Он обещал.

Руслан и его обещания. Сколько раз он подводил сына ради своих дел, своих амбиций, своих женщин?

– Обязательно поиграете, – говорю я, хотя сама в этом не уверена.

После разговора с сыном возвращаюсь к документам, но сосредоточиться не получается. В памяти всплывают слова Милославы: "Он два месяца не мог спать после того, как папа запер его в подвале за разбитое окно? Ему было всего семь лет".

Семь лет... Господи, Савелию сейчас одиннадцать. Представляю своего сына, запертого в темном, сыром подвале, и меня начинает трясти. Как можно так поступить с ребенком? Какой изверг запрёт семилетнего мальчика в подвале?

И в то же время... Руслан никогда не поднимал руку на Савелия. Наоборот, был с ним терпеливым, заботливым отцом. Может, он действительно боролся со своими демонами? Пытался быть лучше своего отца?

Но тогда почему со мной он...

Звук открывающейся входной двери прерывает мои размышления. Милослава что-то роняет на кухне, слышится звон разбившейся посуды.

– Твою мать! – несется оттуда её возглас.

А потом – тяжелые, злые шаги. Шаги, которые я узнаю из тысячи. Руслан.

Он врывается в гостиную как разъяренный зверь. Лицо красное от ярости, руки сжаты в кулаки, глаза горят каким-то безумием. Я невольно откидываюсь назад в кресле.

– Как ты могла рассказать ей про отца?! – рявкает он, даже не поздоровавшись.

Я смотрю на него и понимаю – Милослава была права. Вот он, отцовский метод решения конфликтов. Ворваться, накричать, подавить.

– Привет, Руслан, – говорю я максимально спокойно. – Может, сначала разуемся?

– Не умничай! – Он делает шаг ко мне, и я инстинктивно напрягаюсь. – Это наше семейное дело!

Господи, как же он похож сейчас на разъяренного медведя. Весь его лоск, вся его деловая выдержка слетели. Остался только первобытный гнев.

– А твои финансовые махинации тоже семейное дело? – парирую я, медленно поднимаясь с кресла. – Или это можно выносить на обсуждение?

Его лицо становится ещё более красным.

– Речь не об этом! Милослава не имела права...

– Милослава имеет право говорить что хочет, – перебиваю я. – Особенно если это объясняет, почему ты превратился в такого... такого...

– Говори! – глаза его сверкают. – Говори, что ты думаешь!

– В такого бесчувственного ублюдка! – выпаливаю я.

Он отшатывается, словно я ударила его по лицу. А я продолжаю, всё накопившееся выплескивается наружу:

– Ты думаешь, твоё несчастное детство оправдывает то, как ты со мной обращался? Двенадцать лет, Руслан! Двенадцать лет я терпела твою холодность, твоё равнодушие, твои приоритеты, где я была на последнем месте после работы, после твоих амбиций, после всего!

– Ты не понимаешь! – орёт он. – Я пытался обеспечить нас, создать...

– Создать что? – смеюсь я истерично. – Империю? За счет собственной семьи?

Из кухни доносятся осторожные шаги. Милослава стоит в дверном проеме, но не вмешивается. Умная женщина понимает – это нужно выяснить.

– Я создавал будущее! – продолжает Руслан. – Для тебя! Для Савелия!

– Врёшь! – кричу я. – Ты создавал будущее для себя! Чтобы доказать своему умершему папаше, что ты чего-то стоишь!

Это попадает в цель. Руслан бледнеет, челюсть его ходит ходуном.

– Заткнись, – шепчет он.

– Не заткнусь! – Я делаю шаг к нему, и теперь мы стоим лицом к лицу. – Ты знаешь, что самое смешное? Ты всю жизнь боролся с отцовскими методами, а сам стал точно таким же!

– Я не такой как он! – рявкает Руслан.

– Да ты его копия! – выкрикиваю я. – Та же жестокость, то же равнодушие к чувствам близких, та же убежденность, что твои цели оправдывают любые средства!

– Ты не знаешь, о чём говоришь! – Он сжимает кулаки, и на мгновение мне становится страшно. – Я никогда не был жестоким!

– Нет? – смеюсь я горько. – А как ты объявил о разводе? Перед всеми гостями, в день нашей годовщины? Это что блин не жестокость?

Руслан молчит, но его дыхание становится тяжелым.

– А как ты купил мою студию? – продолжаю я. – Выгнал меня из места, которое было для меня святым? Это не жестокость?

– Это бизнес... – начинает он слабо.

– А как ты угрожал лишить меня родительских прав? – Голос мой становится тише, но злее. – Использовать моего собственного сына как оружие против меня? Это тоже бизнес?

Он отворачивается, но я обхожу его, заставляю смотреть мне в глаза.

– Знаешь, что самое страшное? – шепчу я. – Ты даже не понимаешь, что делаешь. Точно как твой отец. Он тоже, наверное, думал, что воспитывает тебя для твоего же блага.

– Хватит! – взрывается Руслан. – Хватит нести эту чушь!

– Это не чушь! – кричу я в ответ. – Это правда! И ты это знаешь!

Он хватает меня за плечи, его пальцы впиваются в мою кожу. На мгновение в его глазах мелькает что-то страшное, и я понимаю – вот он, истинный Руслан. Тот, который может причинить боль.

– Отпусти, – говорю я тихо, но твердо.

Он смотрит на меня несколько секунд, потом резко отпускает и отступает. Смотрит на свои руки так, словно видит их впервые.

– Я... я не хотел...

– Нет хотел, – говорю я, растирая плечи. – В глубине души хотел. Хотел показать мне моё место. Хотел, чтобы я боялась.

Милослава делает шаг к нам.

– Руслан, – говорит она спокойно, – может, хватит?

Он оборачивается к сестре, и в его взгляде столько ненависти, что мне становится не по себе.

– А ты! – указывает он на неё пальцем. – Ты вообще заткнись! Что за дрянь ты ей рассказывала?

– Правду, – отвечает Милослава невозмутимо. – То, что ты предпочитаешь забыть.

– Какую правду? – орёт он. – Эти сказки про подвал?

– Это не сказки, – говорит сестра тихо. – И ты прекрасно это помнишь.

Руслан замирает. Что-то меняется в его лице – гнев сменяется растерянностью, потом страхом.

– Нет, – шепчет он. – Этого не было.

– Было, – настаивает Милослава. – Тебе было семь лет. Ты разбил окно мячом, играя во дворе. Помнишь?

– Заткнись, – снова шепчет Руслан, но теперь в его голосе нет ярости. Только отчаяние.

Я смотрю на этого мужчину – моего мужа, отца моего ребенка – и вижу не грозного бизнесмена, а перепуганного семилетнего мальчика. Сердце щемит от жалости, но я заставляю себя помнить – это не оправдывает того, что он делал со мной.

– Папа сказал, что мужчина должен отвечать за свои поступки, – продолжает Милослава безжалостно. – И заставил тебя провести ночь в холодном подвале. В темноте. С крысами.

– Прекрати! – Руслан зажимает уши руками.

Но Милослава не останавливается:

– А утром, когда ты вышел весь в слезах и умолял простить, он сказал: "В следующий раз будешь думать головой, а не жалеть себя".

Руслан опускается на диван, лицо его становится серым.

– Этого... не было, – бормочет он.

– Было, – повторяю я тихо. – И это объясняет многое. Но не оправдывает, Руслан. Ничего не оправдывает.

Он поднимает на меня глаза – потерянные, полные боли.

– Я не хотел причинять тебе зло, – шепчет он.

– Но причинял, – отвечаю я. – Каждый день. Каждый твой холодный взгляд, каждое равнодушие, каждое решение без учета моего мнения.

– Я пытался быть хорошим мужем...

– Ты пытался быть правильным, – перебиваю я. – Но не хорошим. Ты делал то, что считал нужным, не спрашивая, чего хочу я.

Руслан молчит. Милослава подходит к нему, кладет руку на плечо.

– Руся, – говорит она мягко, используя детское прозвище, – папа был болен. Он не умел любить. Но ты можешь научиться.

– Слишком поздно, – бормочет он, не поднимая головы.

– Не поздно, – возражаю я, и сама удивляюсь этим словам. – Но только если ты действительно захочешь измениться. А не просто будешь оправдывать своё поведение детскими травмами.

Он смотрит на меня долгим взглядом.

– А ты... ты могла бы простить?

Вопрос повисает в воздухе. Я чувствую, как что-то сжимается в груди. Прощение... Легко ли простить эти унижения? Легко ли забыть боль, которую он причинил?

– Я не знаю, – отвечаю я честно. – Прощение – это не выключатель, который можно щелкнуть. Это процесс. И он требует времени. И желания с обеих сторон.

Руслан кивает медленно.

– Понимаю.

– Понимаешь? – не верю я. – Тогда почему ты развязал эту войну? Почему решил уничтожить меня, а не поговорить как взрослые люди?

Он снова опускает голову.

– Потому что... потому что не умею по-другому. Когда мне больно, я причиняю боль. Когда я боюсь, я нападаю первым.

– Как твой отец, – добавляю я.

– Как мой отец, – соглашается он тихо.

Повисает тяжелая тишина. Я смотрю на Руслана и не знаю, что чувствовать. Жалость? Злость? Разочарование? Всё сразу.

– Но понимание причин не отменяет последствий, – говорю я, наконец. – Ты причинил мне слишком много боли. Слишком много унижений. И пока что я не вижу, что ты готов работать над собой. Я вижу только попытки найти оправдания.

Руслан вскакивает с дивана так резко, что я отшатываюсь.

– Оправдания? – голос его снова становится жестким. – Я пытаюсь объяснить...

– Ты пытаешься переложить вину! – перебиваю я. – На отца, на обстоятельства, на кого угодно, только не на себя!

– Это неправда!

– Правда! – кричу я. – Ты так и не сказал простых слов: "Прости меня, я был не прав". Ты всё время ищешь оправдания своему поведению! Наверное, это слишком сложно – признать, что ты ведёшь себя как последняя сволочь, а не как взрослый человек. Или ты просто боишься, что, сказав это, тебе придётся взять на себя ответственность? Нет, лучше продолжать крутить словоблудие и искать оправдания – это ж так по-геройски!

Милослава молча наблюдает за нашей ссорой. Умная женщина понимает – иногда люди должны выкричаться, чтобы услышать друг друга.

– Я не могу просить прощения за то, кем меня сделали! – орёт Руслан.

– Но можешь просить прощения за то, что сделал сам! – отвечаю я с той же силой. – За свой выбор! За свои поступки! За свою жестокость!

– Я не жестокий! – снова повторяет он, но голос его срывается.

– Нет? – смеюсь я истерично. – Тогда почему я боюсь тебя? Почему вздрагиваю, когда ты поднимаешь голос? Почему наш сын спрашивает, не из-за него ли мы ругаемся? Наверное, это только у меня такая редкая форма паранойи – реагировать на твои крики, как на сигнал тревоги. Или, может, это просто магия твоего обаяния так действует – заставляет людей чувствовать себя виноватыми за твою неадекватность. Да, конечно, это всё мои галлюцинации, а ты – просто солнышко, которое случайно иногда слепит до ожогов.

Последние слова попадают в цель. Руслан бледнеет ещё больше.

– Савелий... что он говорил?

– Он до сих пор спрашивает, почему папа больше не живет с нами, – отвечаю я тише. – Думает, что это из-за него. Что если бы он был лучшим сыном, ты бы не ушёл.

Руслан закрывает лицо руками.

– Боже... я не хотел...

– Но так случилось! – не даю я ему закончить. – И это тоже твоя ответственность. Ты разрушил не только нас с тобой. Ты травмируешь ребенка. Ну да ладно, что там какие-то детские психологические шрамы? Главное – ты же всегда прав, да? Тебе же так удобно жить в своём мире, где все проблемы – это просто "неудачное стечение обстоятельств", а не последствия твоих действий. Молодец, продолжай в том же духе – скоро сын сам начнёт тебе аплодировать за каждый новый скандал. Или ты и это спишешь на "мои истерики"?

– Хватит! – взрывается он снова. – Хватит мне это говорить! Я и так знаю, что я плохой отец!

– Ты не плохой отец! – неожиданно для себя кричу я. – Ты любишь Савелия! Но ты плохой муж! И плохой человек! Потому что не умеешь нести ответственность за свои поступки!

Тишина после моих слов звенит в ушах. Руслан смотрит на меня так, словно я ударила его ножом в сердце.

– Значит, я плохой человек, – повторяет он тихо.

– Пока да, – отвечаю я безжалостно. – Но можешь стать лучше. Если захочешь. Если перестанешь винить во всем отца и возьмешь ответственность на себя.

Милослава подходит к брату, кладёт руку ему на плечо.

– Руся, – говорит она мягко, – помнишь, как ты защищал меня от папы? Когда мне было пятнадцать, и он узнал про Димку Соколова?

Руслан поднимает на сестру затуманенные глаза.

– Помню...

– Ты встал между нами, – продолжает Милослава. – Сказал папе, что если он тронет меня, то получит по морде. Тебе было всего двенадцать, а ты не побоялся.

– И что с того? – хрипло спрашивает Руслан.

– То, что ты умеешь быть другим, – отвечает сестра. – Ты умеешь защищать тех, кого любишь. Вопрос лишь в том, готов ли ты защищать их от самого себя.

Руслан молчит долго. Потом медленно поднимается с дивана и идёт к окну. Стоит, глядя на улицу, спиной к нам.

– Когда он запер меня в подвале, – говорит он тихо, не оборачиваясь, – я дал себе слово никогда не быть таким как он. Никогда не причинять боль тем, кто меня любит.

Я чувствую, как что-то сжимается в горле. Впервые за всё время наших ссор Руслан говорит от сердца.

– И что случилось с этим обещанием? – спрашиваю я так же тихо.

Он оборачивается, и я вижу слезы в его глазах.

– Не знаю, – шепчет он. – Где-то по дороге я его потерял. Может, когда понял, что любовь не защищает от предательства. Может, когда решил, что лучше быть сильным, чем уязвимым.

– Любовь не защищает от предательства, – соглашаюсь я. – Но и жестокость не защищает от боли. Она только причиняет ещё больше боли.

Руслан кивает, вытирает глаза тыльной стороной ладони.

– Я знаю. Теперь знаю.

– Но что ты собираешься с этим делать? – спрашиваю я.

Он смотрит на меня долго, изучающе.

– Не знаю, – признаётся он, наконец. – Я не знаю, как быть другим. Как не причинять боль. Как... как любить без страха потерять.

– Можно научиться, – говорю я. – Но для этого нужно признать, что проблема есть. И захотеть её решить.

– А ты... ты поможешь? – спрашивает он неуверенно.

Вопрос повисает в воздухе. Милослава смотрит на меня выжидающе. А я стою и думаю – что я чувствую к этому мужчине? Любовь? Жалость? Ненависть? Все вперемешку?

– Я не знаю, – отвечаю я честно. – Мне нужно время. Мне нужно увидеть, что ты действительно готов меняться. А не просто говорить об этом.

Руслан кивает.

– Понимаю. Я... я заслужил недоверие.

– Заслужил, – соглашаюсь я. – И теперь придётся его отрабатывать.

– Как?

– Начни с Савелия, – предлагаю я. – Объясни ему спокойно по-отцовски, что развод не его вина. Что ты любишь его, что он лучший сын на свете. И что происходящее между нами – это проблемы взрослых, которые дети не должны решать.

– Хорошо, – соглашается он сразу. – Что ещё?

– Перестань воевать со мной через юристов, – продолжаю я. – Если хочешь что-то обсудить, приходи и говори сам. Как взрослый человек.

– Хорошо.

– И верни мне студию, – добавляю я тверже. – Не как часть соглашения о разводе, а просто потому что это правильно.

Руслан колеблется.

– Злата, там уже другие арендаторы...

– Тогда компенсируй расходы, – не отступаю я. – Честно и справедливо.

Он молчит, размышляя. Потом кивает.

– Хорошо. Сделаю.

Милослава смотрит на нас с чем-то вроде надежды.

– Может, вы действительно сможете...

– Нет, – перебиваю я резко. – Мы не сможем. Слишком много воды утекло. Слишком много боли. Но, возможно, мы сможем стать нормальными людьми друг для друга. Ради Савелия.

Руслан морщится, словно я ударила его.

– Значит, всё кончено?

– Всё кончено, – подтверждаю я. – Но не обязательно плохо. Мы можем развестись цивилизованно. Можем остаться друзьями. Можем вместе воспитывать сына.

– Как друзья, – повторяет он с горечью.

– Как люди, которые когда-то любили друг друга, – поправляю я. – И которые научились друг друга уважать.

Руслан долго смотрит мне в глаза. Потом вдруг резко поворачивается к Милославе.

– А ты что молчишь? – спрашивает он сестру с неожиданной злостью. – Довольна результатом своих откровений?

Милослава поднимает бровь.

– А что я должна сказать?

– Что ты настроила её против меня! – взрывается он. – Наговорила всякой ерунды про отца!

– Это правда, и ты это знаешь, – отвечает сестра спокойно.

– Да, я помню, как два месяца не мог спать после того, как отец запер меня в том чёртовом подвале за разбитое окно.

Воздух в комнате вдруг становится тяжелым. Руслан застывает, осознав, что подтвердил слова сестры. Что признал правдивость того, что секунду назад называл ложью.

– Руся... – начинает Милослава мягко.

Но он уже отступает к двери, его лицо снова становится каменным.

– Заткнись, – шепчет он. – Просто заткнись.

И я понимаю – он снова убегает. Снова не может вынести правды. Снова выбирает привычную схему: отрицание, гнев, бегство.

– Руслан, – зову я. – Не уходи. Давай поговорим.

Но он уже рванул к выходу. Дверь хлопает так, что дрожат стекла в окнах.

Милослава и я стоим в тишине, глядя на закрытую дверь.

– Думаешь, он поймет? – спрашивает она, наконец.

– Не знаю, – отвечаю я устало. – Но семена сомнения уже посеяны. Рано или поздно они прорастут.

А за окном уже садится солнце, окрашивая небо в кроваво-красный цвет. Завтра будет новый день. И новая битва. Потому что война между нами ещё не закончена. Но, может быть, впервые за всё это время, я вижу слабую надежду на перемирие.

Если, конечно, Руслан найдёт в себе силы посмотреть правде в глаза. И принять ответственность за то, кем он стал.

И мне так хочется его догнать, но почему? Ведь он причинил мне столько боли. Сейчас, когда он ушёл сломленный, я чувствую пустоту. Почему мне больно? Ведь я должна ненавидеть его. Или... я всё ещё люблю этого человека?