Текст книги "Не развод, а война (СИ)"

Автор книги: Дана Вишневская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Глава 29: Я не умею прощать

За окном кухни уже глубокий вечер. Горят только фонари, отбрасывая тусклые блики на подоконник, а наши тени растягиваются по стенам – длинные, усталые, как и наши недоразборки и споры, эта чертовщина, которую мы называем войной друг с другом.

Мы сидим за этим проклятым кухонным столом уже который час подряд. Руслан напротив меня, его лицо осунувшееся, глаза красные – не спал, также как и я.

Его последнее предложение о втором шансе висит между нами, как граната с выдернутой чекой. Я боюсь до неё дотронуться, но и оставить так нельзя. Время тянется, как резиновое, а мир между нами настолько зыбок, что кажется – ещё слово, и он взорвётся. Но в его глазах – не уверенность, а мольба, и это пугает меня больше всего.

– Злата, – его голос хрипловатый от усталости. – Ты даже не отвечаешь. Хотя бы скажи "нет", если решила.

Я смотрю на свои руки, сжимающие чашку с остывшим кофе. Костяшки пальцев побелели от напряжения. Господи, как же я устала от этих мыслей в голове, которые крутятся, как белка в колесе.

– Я не умею прощать, – наконец произношу я, и голос мой звучит странно – ни сердито, ни грустно, просто констатирую факт. – Особенно такие вещи. Ты публично унизил меня, пытался отнять студию, довёл до истерики, заставил ненавидеть. Как это простить?

Руслан кивает, будто ожидал именно этого.

– Не знаю, – честно отвечает он. – Может быть, не нужно прощать. Может быть, нужно просто попробовать забыть и начать заново.

– Забыть нельзя. – Я качаю головой. – Это часть нашей истории. Самая болезненная, но часть.

– Тогда что ты предлагаешь?

Я резко встаю, стул скрипит по полу. Не могу больше сидеть, мне нужно двигаться, думать на ходу. Подхожу к окну, упираюсь ладонями в подоконник. На улице проезжает скорая помощь, сверкая мигалкой и завывая сиреной – жизнь идёт своим чередом, а у нас тут развалины семьи разобраны по косточкам.

– Я не знаю, что предлагаю, – говорю я в окно, не оборачиваясь. – Мой мозг уже перегорел.

Слышу, как Руслан встаёт, подходит ко мне. Останавливается рядом, но не касается. Мудрый – знает, что я взорвусь от любого прикосновения сейчас.

– А если я опять испугаюсь близости? – продолжаю я, не глядя на него. – Если опять решу, что лучше разойтись? Я не переживу второй раз такое предательство.

– Тогда виноват буду только я. И никаких претензий к тебе.

Я поворачиваюсь к нему лицом. Он стоит так близко, что видны маленькие морщинки у глаз, которые появились за эти месяцы нашей войны.

– Этого мало. – Мой голос становится жестче. – Мне нужны гарантии.

– Какие гарантии может дать человек, который уже один раз сломал все обещания?

И вот она – правда без прикрас. Никаких гарантий нет и быть не может. Есть только риск – огромный, болезненный, но дающий шанс на счастье. Или на новое разочарование, которое добьёт окончательно.

– Я боюсь, – произношу я тихо, почти шёпотом. – Боюсь поверить тебе и снова получить удар в спину.

– Злата, я понимаю...

– Ничего ты не понимаешь! – взрываюсь я, отступая от него. – Ты не понимаешь, каково это – жить двенадцать лет с человеком и вдруг узнать, что четыре года из них он тебя не любил! Притворялся каждый день, каждую ночь, каждое утро!

Руслан вздрагивает, будто я ударила его.

– Я не притворялся каждый день...

– Да заткнись ты уже со своими оправданиями! – кричу я. – Ты думаешь, от того, что это было не каждый день, мне легче? Ты думаешь, если ты меня любил через день, то я должна тебе благодарности петь?

Иду к плите, включаю чайник. Руки трясутся, чёрт побери. Надо что-то делать, иначе я начну крушить посуду. А у нас уже и так осколков хватит на всю оставшуюся жизнь.

– Злата, остановись.

– Не говори мне, что делать! – поворачиваюсь я к нему. – Я месяцами останавливалась! Молчала, когда ты меня унижал! Терпела, когда ты пытался отнять у меня единственное, что у меня есть – мою студию! А теперь ты приходишь и говоришь "давай начнем заново", как будто можно взять и стереть всё к чертовой матери!

Чайник свистит, но я не обращаю внимания. Руслан подходит, выключает газ.

– Я не прошу стереть. Я прошу попробовать жить с этим, но по-другому.

– А если у тебя опять случится кризис среднего возраста? – сарказм режет мне горло изнутри. – Если опять захочется доказать себе, что ты ещё "тот самый", и начнёшь валить всё на обстоятельства? Или ты уже придумал новую отговорку – "я не такой, каким ты меня сделала"? Может, сразу напишешь инструкцию, как правильно любить Руслана Громова, чтобы не разочаровываться?

– Злата, я же объяснил тебе про Виолетту...

– Объяснил! – смеюсь я зло. – Ну да, ты просто консультировался с архитектором о доме! А то, что она молодая и красивая – чистое совпадение!

– Между нами ничего не было, что действительно имело бы значение!

– А если бы я тебе не устроила скандал? Если бы смолчала и сделала вид, что не знаю? Что тогда было бы?

Руслан молчит, и этого молчания достаточно. Я читаю ответ в его глазах.

– Вот именно, – киваю я. – Ты бы позволил себе пойти дальше. Потому что у тебя никогда не было границ, когда дело касается других людей.

– Это не так...

– Это именно так! – перебиваю его я. – Ты привык брать, что хочешь, и не думать о последствиях. Захотел развестись – заявил об этом перед гостями. Захотел отнять студию – купил её. Захотел вернуться – пришёл с красивыми словами о втором шансе.

Я отхожу от него к столу, опираюсь руками о столешницу. Голова кружится от этих споров, эмоций, от того, что уже долго не спала.

– А я что во всей этой истории? – продолжаю я тише, но не менее жёстко. – Я просто декорация в твоей жизни? То, что можно отодвинуть, когда мешает, и придвинуть обратно, когда понадобится?

– Ты не декорация. Ты моя жена.

– Была женой. – Поправляю я. – Теперь я уже и не знаю, кто я тебе.

Руслан обходит стол, встает напротив. Его лицо измученное, но в глазах что-то новое – не отчаяние, не злость. Решимость, что ли.

– Ты женщина, которую я люблю. Несмотря на всю ту дичь, которую я натворил.

– Любишь? – усмехаюсь я горько. – А четыре года назад тоже любил?

– Я боялся...

– Всё ты боялся! – взрываюсь я снова. – Боялся близости, боялся ответственности, боялся показаться слабым! А я что, по-твоему, не боялась? Я не боялась рожать? Не боялась менять всю свою жизнь ради семьи?

Руслан пытается что-то сказать, но я не даю ему.

– Я боялась каждый день! Боялась быть плохой матерью, боялась располнеть и стать тебе неинтересной, боялась потерять себя в материнстве! Но я не убегала от тебя! Я не искала утешения на стороне!

– Злата, пожалуйста...

– Не "пожалуйстай" мне! – Голос дрожит от ярости и боли. – Ты хочешь второй шанс? А где был мой второй шанс, когда я пыталась до тебя достучаться? Когда просила больше внимания, больше близости?

Вспоминаю те разговоры, когда я пыталась объяснить ему, что чувствую себя одинокой в нашем браке. Как он отмахивался, говорил, что у него много работы, что не до сантиментов.

– Я тогда не понимал...

– Не понимал или не хотел понимать? – перебиваю я. – Потому что понимать было неудобно, да? Проще закрыть глаза, засунуть голову в песок и притворяться, что ты не виноват. А ещё проще – свалить всё на меня, как обычно. Ты же мастер находить оправдания, когда речь идёт о твоей ответственности.

Руслан опускает голову, и я вижу, что попала в цель. Да, ему было проще игнорировать проблемы, чем решать их.

– Мне нужно время подумать, – говорю я, в конце концов, когда злость немного отпускает и накатывает усталость.

– Сколько угодно. Я никуда не денусь.

Я смотрю на него внимательно. В его словах нет прежней самоуверенности. Есть что-то... смиренное, что ли. Как будто он действительно готов ждать, сколько потребуется.

Но время – не решение. Сколько бы я ни думала, ситуация не изменится. Нужно либо рискнуть, либо поставить окончательную точку в наших отношениях. И я знаю это, как знаю, что завтра снова взойдет солнце.

Выхожу из кухни. Останавливаюсь, прислоняюсь спиной к стене, чтобы подумать.

Господи, сколько можно метаться между "да" и "нет"? Сколько можно бояться сделать неправильный выбор? Я уже наделала столько ошибок в этой войне между нами. Может, пора сделать ошибку в другую сторону?

– Боюсь, – шепчу я в пустоту коридора, зная, что он услышит.

– И я боюсь, – отвечает Руслан из кухни, его голос доносится тихо, но отчетливо. – Но ещё больше боюсь потерять тебя навсегда.

Его слова повисают в воздухе.

Возвращаюсь в кухню. Руслан стоит у стола и смотрит в окно. Профиль напряженный, челюсть сжата. Вот так он выглядел, когда я впервые увидела его на той выставке тринадцать лет назад. Только тогда в его глазах была уверенность, а сейчас – одна сплошная растерянность.

– Ты действительно готов ждать? – спрашиваю я, садясь обратно за стол.

– Да. – Поворачивается он ко мне. – Хоть год, хоть два.

– А если я так и не смогу тебе поверить?

– Тогда я это приму.

Я смотрю на него внимательно, ищу подвох. Всю нашу семейную жизнь он был нетерпеливым, требовательным. Хотел всё и сразу. А сейчас готов ждать?

– Ты изменился, – констатирую я.

– Война меняет людей. – Садится он напротив. – Наша война изменила меня.

– В лучшую или худшую сторону?

Руслан задумывается, потирает лоб.

– Не знаю. Я стал честнее, это точно. Раньше мог себе врать, что всё хорошо, когда всё летело к чёрту. Теперь не могу.

– А ещё?

– Ещё я понял, что быть сильным – не значит быть равнодушным. – Смотрит он мне в глаза. – Всю жизнь думал, что если я покажу слабость, то стану уязвимым. А оказалось, что уязвимым я стал именно тогда, когда закрылся от тебя.

Его слова звучат правильно, но я всё ещё не готова им верить. Слишком много боли накопилось, чтобы просто взять и поверить.

– А что с твоими страхами? – продолжаю я допрос. – Ты же сказал, что боялся близости. Куда они делись?

– Никуда. Они всё ещё здесь. – Он стучит себя по груди. – Но теперь я знаю, что страх потерять тебя сильнее страха быть отвергнутым.

– Откуда такая уверенность?

– Злата, я четыре месяца жил без тебя. В чужой квартире, как последний придурок. Просыпался и думал: "Надо позвонить Злате и узнать про вчерашний день". А потом вспоминал, что мы в разводе. – Голос становится тише. – Я не умею жить без тебя. Даже если мы ругались, даже если я злился – ты была частью моей жизни. А без тебя я как... как половина человека.

Чёрт. Именно это я и боялась услышать. Потому что то же самое чувствую и я сама. Все эти месяцы войны я была яростной, злой, готовой разнести всё к чёртовой матери. Но по вечерам, когда Савелий ложился спать, я садилась на кухне и думала о том, как скучаю по нашему утреннему кофе, по его привычке читать новости вслух, по тому, как он ворчал на плохую погоду.

– И что ты предлагаешь сейчас? – спрашиваю я, стараясь не показать, что его слова попали в цель.

– Начать с малого. – Руслан подаётся вперёд. – Не пытаться сразу стать прежними. Просто... попробовать быть рядом.

– Как именно?

– Я могу вернуться домой. Спать в гостевой комнате, если ты не готова... Просто быть здесь. Завтракать вместе, помогать с Савелием.

Идея звучит разумно, но меня терзают сомнения. А вдруг мы опять начнём ругаться? Вдруг у него снова случится кризис, и он решит, что ошибся?

– А если не получится? – озвучиваю я опять свои страхи. – Если мы поймём, что зашли в тупик?

– Тогда разведёмся цивилизованно. Без войны, без попыток уничтожить друг друга. Просто разойдёмся, как взрослые люди.

Я смотрю на него долго, изучаю лицо. Он серьёзен. Никакого лукавства в глазах, никаких попыток меня обмануть. И вот тут-то меня и накрывает осознание – никаких гарантий действительно нет и быть не может. Есть только риск – огромный, болезненный, но дающий шанс на счастье.

Или на новое разочарование, которое добьёт меня окончательно.

– Мне нужно время подумать, – говорю я, наконец.

– Сколько угодно. Я никуда не денусь.

Встаю из-за стола резко и подхожу к окну, смотрю на двор, освещённый фонарём. Качели, которые Руслан поставил для Савелия, песочница, которую мы вместе делали. Столько всего общего, а мы умудрились стать чужими.

Но время – не решение. Сколько бы я ни думала, ситуация не изменится. Мой мозг может крутить эти мысли хоть месяц, хоть год – а в итоге нужно либо рискнуть, либо поставить окончательную точку в наших отношениях. Третьего не дано.

Слышу, как Руслан встаёт, подходит ко мне.

– Боюсь, – шепчу я, не оборачиваясь к нему.

– И я боюсь, – отвечает Руслан, сжимая кулаки. – Но ещё больше боюсь остаться с этим страхом наедине – без тебя.

Глава 30: Тогда научимся вместе

Свет от уличных фонарей пробивается сквозь кухонные занавески причудливыми золотистыми узорами, которые ложатся на наши измученные лица. Я смотрю на Руслана, который сидит напротив меня за этим грёбаным столом, где мы столько раз ругались, мирились, строили планы... и разрушали их.

Господи, как же мы оба выглядим. Он – помятый, с растрепанными волосами и красными от бессонницы глазами. Я, наверное, не лучше – чувствую, как тушь размазалась под глазами, а волосы торчат во все стороны.

– Тогда научимся вместе, – говорит он, и в его голосе звучит что-то такое... отчаянное? – Ты – прощать, я – любить открыто. Вместе научимся строить отношения заново.

Я издаю звук между смешком и всхлипом. Научимся. Как будто это какой-то курс повышения квалификации.

– Руслан, тебе уже почти под сорок лет, мне не сильно меньше. Мы не подростки, которые играют в любовь.

– И что? – он наклоняется вперёд, его глаза горят каким-то лихорадочным блеском. – Значит, мы обречены оставаться такими же сломанными?

Сломанными. Точное слово. Мы оба сломанные. Только по-разному.

– А если я не смогу тебя простить? – вопрос вырывается сам собой, и я пугаюсь собственной честности. – Если буду постоянно вспоминать, упрекать, мстить?

Он долго молчит. Очень долго. Я слышу, как тикают часы на стене, как где-то на улице опять лает собака, как шумит за окном ветер.

– Будем с этим работать, – наконец говорит он. – С психологом, вместе, честно.

– С психологом? – я не могу скрыть удивления. – Ты? Руслан Громов собираешься идти к психологу?

– А что тут такого? – он пожимает плечами, но я вижу, как напрягаются мышцы на его шее. – Если это поможет нам...

– Да ничего особенного, – качаю я головой. – Просто ты всегда говорил, что психологи – это для слабаков и неудачников.

– Говорил, – кивает он. – Дурак был. Много чего дурацкого говорил.

Мне хочется спросить: "А теперь не дурак?", но я прикусываю язык. Не время для сарказма. Хотя кого я обманываю – для сарказма у меня всегда есть время.

– А если ты не сможешь измениться? – продолжаю я допрос. – Если опять станешь холодным и отстраненным?

– Тогда я буду работать над собой. Каждый день, до тех пор, пока не научусь.

Вот так просто. Работать над собой. Каждый день. А я-то думала, что характер – это навсегда.

Я встаю из-за стола, подхожу к окну. Вечерний двор наполнен тёмной тишиной. Соседи уже погасили свет в окнах. Жизнь засыпает. А мы здесь решаем судьбу нашего брака.

– Злата?

Я не оборачиваюсь. Не могу. Если посмотрю на него сейчас, расплачусь окончательно.

– Я хочу полную прозрачность, – говорю я в окно. – Финансы, планы, контакты. Никаких секретов.

– Согласен.

– Я хочу равноправие в принятии решений. Не хочу быть приложением к твоей жизни.

– Согласен.

– И я хочу, чтобы ты регулярно работал с психологом. Индивидуально, не только семейные сессии.

– Я согласен на всё.

Чёртов упорный мужик. Я поворачиваюсь к нему, и моё сердце сжимается от боли. Он смотрит на меня так... как не смотрел уже несколько лет. Как смотрел в самом начале, когда мы только познакомились.

– Ты понимаешь, что говоришь? – спрашиваю я. – Психолог будет копаться в твоих мозгах, вытаскивать наружу все твои страхи и комплексы. Ты к этому готов?

– Нет, – честно отвечает он. – Не готов. Меня от одной мысли об этом трясет. Но без тебя меня трясёт ещё больше.

Господи. Вот же мерзавец. Знает, как меня пробить.

– А что с Виолеттой? – я не могу удержаться от этого вопроса, хотя понимаю, что сама себя мучаю.

Он вздрагивает, как от удара.

– Всё кончено.

– Почему?

– Потому что я понял: я не могу заменить тебя никем. Даже если очень захочу.

Слезы наворачиваются на глаза, и я зло их вытираю. Не буду плакать. Не сейчас.

– Красиво говоришь, – бормочу я. – Жаль, что поздно.

– Ничего не поздно, – он встаёт, делает шаг ко мне. – Пока мы оба здесь, пока мы разговариваем – не поздно.

– А Савелий? – задаю я самый важный вопрос. – Что мы скажем Савелию? Как объясним ему всё это?

Руслан замирает. Вижу, как его лицо меняется, становится мягче.

– Скажем правду, – говорит он тихо. – Что папа и мама наделали ошибок, но хотят всё исправить. Что мы учимся быть лучше. Ради него и ради нас.

– А если не получится?

– А если получится?

Мы смотрим друг на друга через всю кухню. Между нами – пропасть из обид, недоверия, боли. Но что-то внутри меня говорит: может быть, эту пропасть можно засыпать. По камешку, по песчинке.

– Я не верю в сказки про счастливые концы, – вдруг говорю я.

– И я не верю, – кивает он. – Но верю в работу. В упорство. В то, что если очень захотеть, можно изменить даже самого себя.

– Даже тебя?

– Даже меня.

Я опять выхожу из кухни. Останавливаюсь в дверном проеме, оборачиваюсь. Руслан сидит за столом, сгорбившись, и смотрит на свои руки.

– Ты действительно этого хочешь? – спрашиваю я. – Не потому, что боишься остаться один, не потому, что жалко денег на развод. А именно этого – нас?

Он поднимает голову, смотрит прямо в глаза.

– Да. Хочу именно этого. Хочу проснуться утром и не бояться, что ты меня разлюбила. Хочу приходить домой и знать, что ты рада меня видеть. Хочу, чтобы наш сын гордился нами, а не стыдился.

Чёрт. Опять попал в цель.

– А если я буду сукой? – спрашиваю я. – Буду припоминать тебе каждую твою ошибку, каждое резкое слово?

– Будешь, – соглашается он без колебаний. – И я буду тем уродом, который время от времени скатывается к старым привычкам. Но мы будем работать над этим.

– Работать, – повторяю я. – Как на заводе.

– Как на самом важном проекте в жизни.

Мне хочется рассмеяться или заплакать. А может, и то, и другое одновременно.

– Ты же понимаешь, что это не будет похоже на кино? – говорю я. – Не будет красивых примирений под дождём и страстных поцелуев на фоне заката.

– Понимаю.

– Будут ссоры. Много ссор.

– Будут.

– И слёзы.

– И слёзы.

– И дни, когда мы будем ненавидеть друг друга.

– И такие дни тоже будут.

– Тогда зачем? – кричу я, и голос срывается. – Зачем всё это, если мы знаем, что будет больно?

Он встает, подходит ко мне. Останавливается в шаге, не касается, но я чувствую тепло его тела.

– Потому что без тебя ещё больнее, – говорит он просто. – Потому что четыре месяца без тебя стали для меня адом. Потому что я хочу состариться рядом с тобой, а не в одиночестве.

Я закрываю глаза, пытаюсь привести мысли в порядок. Мозг кричит: "Не верь ему! Он уже обманывал!" А сердце шепчет: "А вдруг на этот раз правда?"

– Злата, – зовет он тихо. – Посмотри на меня.

Я открываю глаза. Он стоит так близко, что я вижу каждую морщинку возле его глаз, каждую седую волосинку в волосах.

– Я не обещаю, что будет легко, – говорит он. – Обещаю только одно: я буду стараться каждый день. И если у нас не получится, мы хотя бы будем знать, что перепробовали всё.

Вот же сволочь. Как всегда, находит правильные слова именно тогда, когда я готова сдаться.

– А что, если мы просто не созданы друг для друга? – спрашиваю я. – Что, если мы слишком разные?

– Тогда мы научимся быть разными вместе, – отвечает он. – Или поймем, что не можем, и разойдемся по-человечески. Но сначала попробуем.

Я чувствую, как что-то внутри меня сдвигается. Не ломается – именно сдвигается, как тектонические плиты. Болезненно, медленно, но неотвратимо.

– Ты действительно готов на всё это? – спрашиваю я ещё раз. – На терапию, на откровенные разговоры, на то, чтобы я контролировала твои финансы?

– Готов.

– А если я захочу проверять твой телефон?

Он кривится, но кивает:

– И на это готов.

– А если потребую отчёт о каждом твоём шаге?

– Злата, – говорит он устало, – ты можешь повесить на меня GPS-трекер, если это поможет тебе мне поверить.

Я не могу сдержать смешок. GPS-трекер. Вот до чего мы докатились.

– Не GPS-трекер, – говорю я. – Но доверие придётся зарабатывать заново. С нуля.

– Понимаю.

– И это может занять годы.

– Я готов ждать.

Господи, что же мне делать? Разум кричит, что это безумие. Что люди не меняются. Что если он предал раз, предаст и снова. Но что-то другое, глубоко внутри, говорит совсем иное.

Может быть, люди и правда могут измениться. Если захотят достаточно сильно.

Я чувствую, как муж действительно готов измениться. Вижу это в его глазах, слышу в голосе. Но готовность и способность – разные вещи. Сможет ли человек, всю жизнь живший по одним правилам, кардинально перестроиться?

– А что с твоей гордостью? – спрашиваю я внезапно. – Ты же всегда говорил, что мужчина должен быть главным в семье.

Он морщится, как от зубной боли.

– Моя гордость чуть не убила нашу семью, – говорит он медленно. – К чёрту гордость.

– Легко сказать.

– Ты права, – кивает он. – Легко сказать, трудно сделать. Но я попробую.

Я отворачиваюсь, иду к холодильнику, открываю его и тупо смотрю на полки. Молоко, яйца, остатки вчерашнего ужина. Обычная жизнь в обычном холодильнике. А мы здесь решаем, будет ли у нас будущее.

– Знаешь, что меня больше всего бесит? – говорю я, не оборачиваясь. – То, что я всё ещё тебя люблю. После всего, что ты мне сделал.

– А меня больше всего бесит то, – отвечает он, – что я чуть не потерял единственного человека, который меня действительно знает.

Я закрываю холодильник, поворачиваюсь к нему.

– Знаю? Да я тебя вообще не знаю, оказывается. Думала, знаю, а ты раз – и с любовницей.

– Злата...

– Нет, – перебиваю я. – Давай сразу расставим точки над "и". Я не святая. Я злопамятная, мстительная сука, которая может припомнить тебе каждую мелочь через десять лет. Я буду проверять твои карманы, читать сообщения, сомневаться в каждом твоём слове. Ты к этому готов?

Он молчит долго, и я вижу, как напрягаются мышцы на его лице.

– Готов, – говорит он, наконец. – А ты готова к тому, что я буду периодически закрываться от тебя? Что буду говорить резкие слова, когда злюсь? Что не сразу научусь быть... таким, каким ты меня хочешь видеть?

– А какой я тебя хочу видеть?

– Живым, – отвечает он без колебаний. – Не каменным истуканом, который боится показать чувства.

Точно. Именно этого я и хочу.

– Руслан, – говорю я тихо, – я устала воевать. Так устала, что уже не помню, зачем мы начали эту войну.

– Я тоже устал, – кивает он. – Устал притворяться, что мне всё равно. Что я могу жить без тебя.

Мы смотрим друг на друга через кухню, и в этой тишине слышно всё: тиканье часов, шум ветра, биение наших сердец.

– Если мы попробуем, – говорю я медленно, – то сделаем это по-честному. Без игр, без манипуляций, без попыток переделать друг друга.

– Согласен.

– И если не получится – расстаёмся цивилизованно. Без войны, без попыток уничтожить друг друга.

– Согласен и на это.

– И Савелий превыше всего. Что бы между нами ни происходило, мы не втягиваем в это ребенка.

– Само собой.

Я делаю глубокий вдох. Кислород обжигает легкие, как будто я долго задерживала дыхание.

– А с чего мы начнём? – спрашиваю я. – С семейной терапии?

– Можем и с неё, – кивает он. – А можем просто попробовать разговаривать друг с другом. Честно разговаривать.

– О чем?

– О том, что нас бесит друг в друге. О том, чего мы боимся. О том, чего хотим.

Разговаривать. Честно разговаривать. Звучит просто, но я знаю, что это самое сложное.

– А если я скажу, что меня бесит твоя привычка решать за меня? – спрашиваю я.

– А я скажу, что меня бесит твоя привычка делать из мухи слона, – отвечает он спокойно.

– Видишь? Уже начинается, – смеюсь я, и смех выходит истерическим. – Мы не можем даже минуты поговорить без взаимных претензий.

– Ну, так давай учиться, – пожимает он плечами. – У нас есть время.

– А есть ли? – спрашиваю я. – Может, мы уже слишком много всего друг другу наговорили, чтобы это забыть?

– Забыть не получится, – соглашается он. – Но можно простить.

Простить. Вот оно, ключевое слово. Смогу ли я простить? И смогу ли простить себя за то, что снова верю ему?

– Руслан, – говорю я, и голос дрожит, – а что, если через полгода ты поймешь, что это было ошибкой? Что тебе снова хочется свободы?

– А что, если через полгода ты поймешь, что не можешь меня простить? – отвечает он вопросом на вопрос.

– Тогда мы честно друг другу об этом скажем.

– Вот видишь. Значит, есть смысл попробовать.

Я обхватываю себя руками, мне холодно, хотя в кухне тепло.

– А знаешь, чего я сейчас больше всего боюсь? – говорю я.

– Чего?

– Что поверю тебе снова. Открою сердце, стану уязвимой. А ты снова меня предашь.

Он делает шаг ко мне, ещё один. Останавливается в двух шагах.

– А я боюсь, что не смогу стать таким, каким ты меня хочешь видеть, – говорит он тихо. – Что разочарую тебя снова.

– Значит, мы оба боимся, – констатирую я.

– Значит, мы оба живые.

Мы молчим. Долго молчим. За окном уже почти ночь, скоро наступит новый день, приедет Савелий от бабушки с дедушкой и нужно будет делать вид, что у нас всё нормально. Хотя, что такое нормально в нашей ситуации?

– Это будет трудно, – говорю я, наконец, и это не вопрос, а утверждение.

– Знаю, – кивает он. – Но без тебя будет ещё труднее.

Мы так и просидели до ночи. За окном уже давно стемнело, где-то загорались и гасли огни в домах наших соседей, а мы всё говорили и говорили. О том, что было. О том, что могло бы быть. О том, что будет.

Кофе давно остыл в чашках, я даже забыла, когда в последний раз пила или ела что-то. Голова гудит от усталости и эмоций, но останавливаться нельзя. Слишком важен этот разговор.

– Злата, – говорит Руслан, потирая покрасневшие глаза, – нам нужно поговорить с Савелием.

Я киваю. Конечно, нужно. Мальчик за эти месяцы нашей войны пострадал больше всех. Видел, как мы ругаемся, как ненавидим друг друга, как пытаемся перетянуть его на свою сторону.

– Он стал таким... замкнутым, – говорю я тихо. – Раньше всё время что-то рассказывал, делился новостями из школы. А теперь приходит, здоровается и сразу к себе в комнату.

– Я знаю, – кивает Руслан.

Моё сердце сжимается от боли. Мой мальчик, мой умный, чуткий мальчик. Что мы с ним сделали?

– А что мы ему скажем? – спрашиваю я. – Что папа и мама помирились? Что теперь всё будет хорошо?

– Нет, – мотает головой Руслан. – Скажем правду. Что мы наделали ошибок. Что причинили друг другу и ему боль. Что хотим всё исправить, но не знаем, получится ли.

– Он же ребенок ещё.

– Ему одиннадцать, Злата. Он всё понимает. Может быть, даже лучше нас понимает, что происходит.

Я встаю, подхожу к окну. Во дворе горят фонари, и в их свете я вижу качели, на которых Савелий качался совсем недавно. Теперь они пустые, покачиваются от ветра.

– Помнишь, как он спрашивал, почему мы не разговариваем друг с другом? – говорю я. – А я ему соврала, сказала, что у взрослых бывают сложные периоды.

– Сложные периоды, – повторяет Руслан с горечью. – Четыре месяца ада – это сложный период.

– А что, если он нам не поверит? – поворачиваюсь я к мужу. – Что, если скажет: "Я уже не верю, что вы можете не ругаться"?

Руслан молчит долго, потирает лоб рукой.

– Тогда докажем ему делом, – говорит он наконец. – Не словами – делом.

Я возвращаюсь к столу, сажусь напротив него. Мы оба выглядим ужасно – измученные, с красными глазами, помятой одеждой. Но впервые за месяцы смотрим друг на друга без злости.

– Руслан, я очень устала, – признаюсь я. – Так устала, что уже не могу думать. Давай завтра поговорим с Савелием, когда он приедет. А продолжим утром, когда мозги проснутся.

Он кивает.

– Конечно. Ты права, нам нужно выспаться перед таким разговором.

Я встаю, но тут же понимаю проблему. Руслан живёт отдельно уже четыре месяца. А сейчас... что сейчас? Он остаётся? Уезжает?

– Ты... – начинаю я и замолкаю.

– Что?

– Ты можешь переночевать в гостевой, – выпаливаю я быстро. – Если хочешь. То есть не обязательно, если тебе неудобно, то...

– Злата, – перебивает он мягко. – Спасибо. Я бы хотел остаться.

Мы поднимаемся по лестнице молча. На втором этаже я останавливаюсь возле двери в гостевую комнату.

– Белье в шкафу, полотенца в ванной, – говорю я, как администратор в отеле. – Если что-то нужно...

– Злата.

– Что?

Он стоит совсем близко, и я чувствую знакомый запах его тела, смешанный с запахом усталости и сигаретного дыма.

– Спасибо, – говорит он просто. – За то, что даёшь нам шанс.

– Не благодари пока, – отвечаю я. – Может, завтра проснёшься и поймёшь, что это была ошибка.

– Не пойму, – качает он головой. – Ошибкой было потерять тебя. А не пытаться вернуть.

Я отворачиваюсь, чтобы он не видел слёз, которые снова наворачиваются на глаза.

– Спокойной ночи, Руслан.

– Спокойной ночи, Злата.

Я иду в свою спальню, в нашу бывшую спальню, где четыре месяца спала одна. Ложусь на свою половину кровати и смотрю в потолок.

Господи, что я наделала? Что мы наделали? И что будем делать завтра, когда проснёмся и поймём, что всё это не сон?

Завтра нам предстоит самый трудный разговор в жизни. Объяснить сыну, что мы хотим попробовать сохранить семью, но не обещать ему, что всё будет хорошо. Потому что мы сами не знаем, что будет.

За стеной слышу, как Руслан ворочается в гостевой постели. Наверное, ему тоже не спится. Наверное, он тоже думает о завтрашнем дне, о Савелии, о нас.

Я закрываю глаза и пытаюсь заснуть. Завтра будет новый день. Возможно, первый день нашей новой жизни. Или последний день наших попыток её спасти.

Время покажет.