Текст книги "КОШМАР : МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ"

Автор книги: Брэд Брекк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 44 страниц)

Мы построились у столовой перед завтраком, и я шепнул Джейсону ЛеКоку, сержанту нашего взвода, что Эванз отсутствует, что он подрался, получил по морде и лежит холодный, как скумбрия, у холма, через дорогу.

Мы боялись, что Эванз умрёт. Сержант ЛеКок, каджун*, который любил повторять 'я хочу, чтобы это было', отправил двух солдат перетащить тело Эванза к дороге, где его подберёт 'скорая' и отвезёт в госпиталь.

Больше мы Эванза не видели. О драке ничего не сказали. Кросби всё сошло с рук. Если бы даже раны Эванза были серьёзнее, армия всё равно скрыла бы это.

Среди своих Кросби стал чем-то вроде героя. Он проявил свою агрессивность, свой инстинкт убийцы и наверняка стал прекрасным солдатом.

*****

В следующие выходные мы с Бобби Паркером опять отправились в увольнение в Лисвилл. В городе проходила ярмарка, бары были закрыты, и нам оставалось только слоняться вокруг, засунув руки в брюки, и наблюдать, как дети уплетают сахарную вату и канючат у родителей ещё раз прокатиться на чёртовом колесе.

Мы осмотрели выставку невероятных экспонатов. Один из них проходил как засушенный сын Сатаны. Это был ребёнок, предположительно откуда-то из Южной Америки, чьи останки лежали в стеклянном ящике. У него были маленькие рожки на голове, а вместо ножек – раздвоенные дьявольские копытца.

За выставкой расположился стриптиз с девчонками-оторвами. Там-то мы и нашли сливки Форт-Полка.

Вход стоил доллар с четвертью, и за эти деньги можно было поглазеть на пару пухлых обнажающихся блондинок.

Одна из них стянула с какого-то солдата пилотку, ласково называемую 'мандушкина шляпка', прошлась ею по прелестям между ног и подбросила в воздух. Потом схватила очки с другого заморыша в первом ряду, который не горбатился бы в Тихуане тёмными ночами, имей он месячное жалованье на руках и полный карман торговых марок. Она откинулась назад и, вращая задом, прошлась по его подбородку кустиком тёмно-каштановых волос.

В завершение под мелодию из 'Стриптизёрки' она изящно вставила очки во влагалище и, плавно двигая мраморной задницей и молочно-белыми бёдрами, как стонущая от страсти сучка, ласкала свою розовую волосатую раковину – 'хлюп-хлюп'.

Солдаты обезумели.

Закончив, она водрузила мокрые очки на нос простофиле и чмокнула в щёку за то, что он такой славный малый.

Снова раздался одобрительный рёв.

Девчонка улыбнулась своим почитателям, ещё несколько раз подвигала органом и, объявив, что следующее представление состоится через час, скрылась за кулисами.

Вот так способ заработать на жизнь!

Вдоволь налюбовавшись на ярмарку, мы с Паркером взяли курс на Форт-Полк.

*****

На следующей неделе мы обстреливали старые танки из 106-мм безоткатных орудий и противотанковых ружей.

Стрелковая подготовка продолжалась; кроме того, с полной выкладкой мы отрабатывали десантирование с вертолётов.

На уик-энд Сейлор, Сиверс, Саттлер и я получили увольнение в Новый Орлеан, где намеревались напиться и свалиться – всё по порядку. Но так туда и не добрались. Мы сделали остановку в Лисвилле выпить пива 'Сазерн Камфорт' и смогли добраться только до городка Лейк-Чарльз в 75 милях к югу, ибо так налакались, что дальше ехать не смогли. Переночевали в гостинице 'Холидей Инн' и вернулись на следующий день.

Через неделю после этого началась боевая подготовка в полевых условиях. Нам предстояло пройти форсированным маршем 25 миль и провести остаток недели в лесу. И на практике применить усвоенные уроки по борьбе с повстанческими выступлениями.

Планировалось и дальше упражняться в стрельбе из 106-мм орудий. Отрабатывать ориентирование по карте и на местности, включая ночные занятия : нужно было разбиваться на группы по двое и пробираться, петляя, по чёрным шипящим болотам Луизианы.

В 04.30 утра мы двинулись в путь с полным боевым снаряжением, с винтовками в положении 'на ремень'.

Следуй за мной, я крысолов,

Следуй за мной, я крысолов…

Мы шли по дороге двумя колоннами.

В последний день мы атаковали 'вьетнамскую' деревню. Она была напичкана минами-сюрпризами, в колодце был спрятан настоящий взрывчатый арсенал, двери лачуг на растяжках – в общем, было всё, о чём мы только слышали.

После 'штурма', с винтовками наперевес мы помчались к грунтовке, чтобы вернуться форсированным маршем назад, в казарму.

Я бежал по лесу и перескакивал через павшие стволы. И нечаянно наскочил на большое осиное гнездо, спрятавшееся под листьями.

Серый шар полетел, кувыркаясь, как футбольный мяч. В воздух поднялся разгневанный рой!

Я попытался оторваться от ос, но не пробежал и десяти ярдов, как получил первый удар. Я крикнул парням держаться подальше и продолжал бежать. Потом Саттлер насчитал на моём теле 19 укусов.

*****

Гордо распевая песни, мы прибыли в расположение роты после полуночи. Пехотная школа была окончена.

На следующий день поступил приказ, и мы построились на последний смотр перед отправкой в 30-дневный отпуск.

И тогда командир, который нечасто показывался нам на глаза, произнёс прощальную речь.

До назначения в Форт-Полк капитан Грег Галитц служил командиром роты в 173-ей воздушно-десантной бригаде.

– Джентльмены, полагаю, вы прекрасно подготовились. Через несколько недель вы отправитесь во Вьетнам. Там вы вольётесь в пехотные роты. Вас направят туда, где вы будете нужнее всего.

Он помолчал.

– В вас будут стрелять…

Он снова помолчал.

– Многие погибнут или будут ранены.

И опять молчание. В рядах заволновались, стало как-то неловко.

– Оглянитесь вокруг себя, джентльмены, посмотрите на товарищей слева и справа.

Мы посмотрели друг на друга, принуждённо хмыкая и имея одно лишь желание – чтобы он поскорее закончил свою чёртову речь и мы, наконец, подбросили в воздух шляпы и отправились по домам.

Положив руки на пояс, капитан рассматривал нас и как будто выискивал в молодых лицах знаки слабости, как будто пытался определить тех, кто не смог справиться с нею.

Мы нервно посмеивались и улыбались друг другу, пытаясь снять напряжение, опускали глаза и ковыряли ботинками красную пыль.

– Один из вас погибнет. Другой будет серьёзно ранен. А третий вернётся домой с другими проблемами.

Таковы факты жизни в пехотной роте.

Две трети этой учебной роты вернутся домой мёртвыми или покалеченными. Там не игра, ребята. Надеюсь, вы запомнили всё, чему здесь учились.

Удачи вам всем…

ГЛАВА 9. 'ГОРОД ГРЕХА : ВОЙНА ВНУТРИ ВОЙНЫ'.

В стране смерти мы искали любви…

Сайгон был городом-наркоманом, а мы – его наркотиком : развращение детей, увечья юношей, проституция женщин, унижение стариков, разделение страны – всё это творилось от нашего имени. При французах этот город представлял собой опиумную стадию наркомании. С приходом американцев началась героиновая фаза.

– Джеймс Фентон, британский поэт, 'Падение Сайгона'.

Вокруг Сайгона нет джунглей. Плоская затапливаемая равнина, окружающая город со всех сторон, почти полностью занята полями различных оттенков бурого, коричневого и зелёного цвета. В сезон дождей с воздуха можно видеть сотни рисовых чеков и мутных прудов, напоминающих заплаты на килте сумасшедшего.

Рощи пальм-нипа разбросаны там и сям, и полосы тёмной растительности означают границы ферм и селений.

Здесь босоногие вьетнамские крестьяне живут в лачугах из травы на сваях, от восхода солнца до заката обрабатывают землю, распахивая её на буйволах, и собирают урожай. Дороги и каналы разбегаются во всех направлениях и пересекаются друг с другом подобно паутине.

Сайгон когда-то был великим французским колониальным городом и ещё не растерял блеска и привлекательности, но в 1966 году его больше знали как выгребную яму, полную дерьма, нечистот и извращений. Просто так 'Городом Греха' не назовут.

Как можно забыть Сайгон?

Сайгон, которому меньше 200 лет и который пережил сам себя?

Сайгон, чьи женщины так ориентированы на секс, как нигде в мире?

Сайгон, чьё правительство и военные, сверху донизу, истекают коррупцией словно гноем из незаживающей раны?

Сайгон, город непередаваемой бедности, голода, грязи, насилия, страданий и смерти?

Сайгон, в котором малярия, туберкулёз, бубонная чума, брюшной тиф и холера обычны, как мороз зимой?

Сайгон, который за годы войны из восточной жемчужины превратился в огромную свалку порока?

И всё же в этом восточном Париже есть сотни красивых обширных парков с зелёной травой, на его улицах растут пальмы-аррака и субтропические деревья с мелкими листьями и экзотическими именами.

А самое красивое место – сайгонский зоопарк, тихий сад и заповедник живой природы, в котором слоны и обезьяны живут лучше, чем многие горожане.

Сюда я убегал, когда хотел спрятаться от всего : от войны, от армии и ядовитых объятий городских баров и борделей.

Здесь я вслушивался в себя, разбирался в своих чувствах, продирался через заросли цветов, бродил босиком по траве, опускал ноги в пруд с золотыми рыбками – словом, путешествовал по музею природы; здесь я наблюдал за буддистскими монахами в оранжевых одеяниях, молящими о мире и ожидающими просветления…

Здесь я выпивал стакан кока-колы на террасе чайной или сидел в тихой пагоде, расслабляясь и наблюдая, как мир несётся мимо.

Зоопарк не был Сайгоном. Он был так далёк от войны, как только возможно, и всё же оставался Вьетнамом. По этой причине он был окутан аурой нереальности. Лужайки всегда были аккуратно подстрижены, и посетителей, даже по воскресеньям, бывало немного.

Вдоль длинных открытых проспектов и широких бульваров Сайгона растут величественные тамаринды, чьи ветви тянутся к новой жизни вопреки тропическому солнцу и предлагают пешеходам неплотную тень.

На рассвете, в утренней прохладе, видно, как тающий речным туманом камфарный дым поднимается от миллионов готовящих завтрак очагов; этот дым грязным одеялом застилает Сайгон от Тан Сон Нхута до доков, режет глаза, щиплет в носу и – превращает лёгкие в шлак, если жить здесь долго.

Если ты, браток, считаешь, что в Нью-Йорке, Чикаго или Сан-Франциско случаются дорожные пробки в часы пик, то посмотри, что творится здесь! Уличное движение в Сайгоне не сравнимо ни с чем на свете…

К 8 часам утра оно достигает пика истерии : голубые и бежевые такси, автобусы, велорикши, велосипеды, мотороллеры 'Ламбретта', мотоциклы, автомобили 'Рено', 'Кадиллаки' и 'Ситроены', джипы, военные грузовики, телеги с запряжёнными пони, и всевозможные автомобили американского и европейского происхождения. Воздух так насыщен выхлопными газами, что по сравнению с ним Лос-Анджелес кажется Аспеном в октябре.

Разъезжая по Сайгону, по бытующей среди тысяч городских таксистов традиции я научился не смотреть в зеркало заднего вида. Самая страшная опасность на улицах – это армия велосипедистов, шныряющих под колёсами и плюющих на правила дорожного движения.

Велосипедисты очень скоро выводили меня из себя, и, чтобы справиться с этой бедой, я водил фургон нашего отдела, как танк 'Шерман', и вовсю сигналил; крутящие педали ездоки отскакивали от крыльев и дверей машины, а я ругался, тряс кулаками и прокладывал себе путь в этом безнадёжном дорожном потоке к центру города – к МАКВ или ЮСПАО. Я научился сталкивать людей с дороги автомобилем, и если кто-нибудь смел смотреть на меня осуждающе, я орал : 'Прочь с дороги, ё-кэ-лэ-мэ-нэ! Ты что-то сказал?! В следующий раз проедусь колёсами по твоей морде!'

На шоссе и в переулках я был агрессивен и безжалостен. Меня не интересовало, кого я сбил и серьёзны ли последствия.

Это была война внутри войны. Предупредительное, вежливое вождение, которое я практиковал в Америке, в Сайгоне ни к чему бы не привело. Нужно было ездить как все, иначе мог приключиться нервный срыв.

Дорожное движение не обходилось без потерь. Большие военные грузовики, перевозившие солдат и припасы из Сайгона в Лонг Бинь, собирали свою дань с гражданского населения, сбивая пешеходов, мальчишек-велосипедистов и вьетнамских ковбоев на мотороллерах, которые ездили так, словно имели больше жизней, чем у кота Гарфилда.

Не думаю, что ситуацию можно было изменить. Любой, кто выезжал на улицы на средствах передвижения с размерами меньше автомобиля, рисковал своей жизнью.

Сайгон был грязен до омерзения. На самых оживлённых улицах можно было видеть, как женщины снимали мешковатые чёрные штаны, похожие на пижаму, и пuсали прямо у обочины. Дети спускали штанишки и садились на корточки опорожнить кишки, где только приспичит.

У Сида Абрамса была фотография, которую он сделал на улице Конг Ли. На ней был запечатлён 'ответственный момент' в стиле француза-фотографа Анри Картье-Брессона, и для меня эта фотография олицетворяла все виды и запахи Сайгона.

На фото был изображён спустивший шорты и присевший на корточки маленький мальчик. И его экскремент – приплюснутая с одного конца сигарообразная какашка – летит вниз и уже вся в мухах.

Вот таким я запомнил Сайгон.

Архитектура города представляла собой дикую смесь Востока и Запада с налётом плесени и с красками, поблёкшими от жары, влажности и универсальной пористой структуры кирпича и цемента.

Ведущие во внутренние дворики окна, двери и ворота украшались орнаментом, исполненным в изысканных французских традициях. Стены вилл делались из бетона со ржавыми шипами и битым стеклом поверху, чтобы резать руки тем, кто рискнул бы на них взобраться. Иногда возводились чугунные ограды со штырями в качестве дополнительной защиты от воров, грабителей, обкуренных наркоманов и городских убийц, способных пришить за пару башмаков. Каждый день находили людей, плывущих по реке Сайгон с перерезанным горлом или ножом в спине.

В сезон дождей появлялись лужи, по которым шлёпали и прыгали пешеходы и месили их в жидкую грязь, но ближе к центру города таких водоёмов становилось меньше.

Везде были навалены кучи мусора : между зданиями, на перекрёстках, в подворотнях, вдоль стен вилл, по берегам реки во время отлива.

Эти кучи всё время ворошили. Бродячие собаки, дети и побирушки рылись в мусоре в поисках съедобных отбросов или сладостей.

Городская система сбора мусора пока ещё работала, хотя давным-давно хромала из-за недостатка рабочих рук и оборудования.

Иногда я видел, как мусорщики вилами загружали хлам в грузовики, но как только они уезжали, кучи вырастали снова.

Население Сайгона складывалось из различных этнических групп, объединённых религией, политикой, конфликтом или алчностью.

В Сайгоне проживало три четверти миллиона китайцев. В основном в старом районе Шолон. И пока китайцы контролировали бoльшую часть промышленности и торговли, они старались держаться в стороне от политики.

Сайгон населяли португальцы, англичане, испанцы, французы и немцы. Многими мастерскими-ателье и магазинами по продаже готового платья владели индийцы. И, конечно же, здесь можно было найти представителей всех возможных восточных народов, включая значительное количество японцев.

В конце 1966 года около 100 тысяч американских солдат и офицеров были расквартированы в пределах городских границ Сайгона. Это были не боевые части, а личный состав второго эшелона, занятый выполнением задач управления и снабжения, транспорта и связи.

Сайгон насчитывал приблизительно 25 тысяч профессиональных проституток, 50 тысяч шлюх занимались этим время от времени, и ещё 25 тысяч молодых женщин, которых называли 'дан ба', подыскивали себе солдат, желающих платить за ночлег и стол в обмен на сексуальные услуги. Многие проститутки были сиротами войны и бежали из сельских районов. Их число росло по мере увеличения количества войск и роста ожесточённости боевых действий за пределами Сайгона.

Вьетнамские лавчонки открытого типа – их было много и на территории американских баз, и вокруг них – обычно принадлежали морщинистым 'папасанам' с глазками-бусинками или их жёнам. Они принимали вещи в стирку, пришивали лычки на форму и продавали никчемные безделушки : кошельки из слоновой кожи, пепельницы-сувениры и жестяные сундучки, которые солдаты покупали, чтобы складывать ценности, одежду и выпивку.

Ещё они продавали австралийские шляпы – двусторонние, закамуфлированные серыми, зелёными и бурыми пятнами, которые мы называли шляпами 'поймай меня и трахни'. Я купил себе такую шляпу, когда ездил на 'почтовой карете' в город, и носил на манер Габби Хейза, загнув поля вверх.

В центре Сайгона то и дело попадались запряжённые буйволами повозки и овощные тележки, которые тащили пони.

Женщины в обтягивающих блузках и конических шляпах сидели на корточках и пронзительными атональными голосами предлагали свой товар текущей мимо толпе.

Толпа в Сайгоне могла свести с ума любого. Возникало ощущение, что ты только что подхватил паранойю и никак не можешь от неё избавиться. Всегда нужно было опасаться вьетнамских щенков, способных незаметно сунуть тебе гранату в задний карман брюк.

Вокруг Сайгона рыскало несколько минёрных батальонов, которые всех держали в страхе. В качестве мер предосторожности военная полиция с помощью зеркал осматривала днища машин, въезжающих на американские объекты, квартиры для несемейных офицеров обкладывались мешками с песком, перед ними устанавливались КП и натягивалась проволока, а окна закрывались мелкими стальными решётками.

Но раз за разом вьетконговцам удавалось преодолеть эти преграды, и это укрепляло в нас чувство беспомощности и ужаса, которое и так захлёстывало всякий раз, когда мы ходили по городу в одиночку или группами.

Если вонь Сайгона не вызывала у тебя головной боли, то головная боль обязательно появлялась на большом центральном рынке. Сайгонцы покупали продукты каждый день, потому что для большинства семей не существовало понятия 'холодильник'. В результате овощи, фрукты и мясо были перезрелыми и для европейского носа отвратительно воняли.

Вот вам образчик пищи, которую продавали на рынке : куры с чёрными костями, сушёная рыба, облепленная мухами, утки, апельсины, дыни, различные зелёные овощи, жареные поросята, дары моря, змеиное и крысиное мясо, собачатина и рис, крабы и обезьяньи стейки прямо со шкурой.

И некоторые куски мяса были такие свежие, что, клянусь, ещё трепетали…

До 25-30-ти лет вьетнамцы кажутся моложе своего возраста, но потом они выглядят старше своих лет, особенно женщины. Трудно найти хорошо сохранившегося вьетнамца среднего возраста. Подозреваю, что обусловленные войной питание, состояние здоровья и образ жизни сильно повлияли на этот феномен.

Самым главным товаром в Сайгоне был секс. На всех уличных перекрёстках стояли маленькие дети, некоторым едва исполнилось три-четыре года, и зазывали клиентов для своих сестёр, а иногда и матерей.

– Эй, ты, ты, ты…девчонка-целка…трахнуться что надо, джи-ай! Нет болезни! Нет Вьет Конг! Ты приходить?

Потом они делали неприличный жест : вставляли указательный палец левой руки в кольцо из указательного и большого пальцев правой – и ослепительно улыбались.

– Окей? Ты покупать?

Многим девушкам было не больше 15-ти лет. А 15 лет в Сайгоне – уже не молодость. Для здешних проституток это середина жизни. Потому что вьетнамские девушки гораздо раньше познают многообразные нюансы секса, чем их сверстницы в западном мире.

Во вьетнамской культуре инцест является скорее правилом. Любовные отношения между отцом и дочерью, братом и сестрой повсеместно становятся частью жизни. Отцам и братьям не возбраняется дефлорировать десятилетних девочек или даже девочек более юного возраста.

В Сайгоне к 15-ти годам девушка уже могла проработать на улице – предоставляя оральные услуги – половину своей жизни, потому что проституция – это большой бизнес. Поколения солдат – сначала французы, а потом янки – подняли секс-индустрию на новую высоту.

Видишь ли, секс привлекает солдат. Солдаты платят деньги. А деньги приносят процветание счастливой семье, имеющей дочь-подростка, которую можно эксплуатировать и выезжать на её горбу, как на гребне волны, торгуя её плотью в частных домах и номерах.

А продажа тела хороша не только для морального духа солдата, но и для поддержания экономики на плаву.

Конечно, всегда есть шанс пойти на корм крабам или подцепить триппер, но на такой случай у врачей всегда наготове 'голубая мазь' и пенициллин.

Маршруты вечно набитых битком автобусов из Сайгон в Бьен Хоа проходили через центр города. На крышах автобусов громоздились клетки с курами и пожитки в мешках, корзинах и рогожах.

Сайгон был полон убогих, крытых жестью домишек, и улицы кишели играющими в грязи детьми, вся одежда которых состояла из рубашонок, едва прикрывавших вспученные от голода животы. Малыши в несколько лет от роду таскали на закорках ещё меньших братьев и сестёр. Старухи тащили связки хвороста для очага, мужчины сидели вдоль обочин и болтали друг с другом, а маленькие девушки в мешковатых штанах продавали поп-корн и

пиво, выкрикивая : 'Ты покупай, ты покупай?'

Крестьянки носили широкие чёрные штаны-пижамы, сшитые из материи, похожей на шёлк, и скроенные квадратом рубахи навыпуск в блеклых пастельных тонах. Все они казались плоскими как доска : ни лифчиков, ни грудей. Женщины носили шляпы-'кyли' с лентой, завязанной под подбородком, чтобы не сдуло ветром. На коромыслах они таскали огромные тяжести, передвигаясь ритмичной, слегка шаркающей походкой. Для равновесия плечо располагали точно посередине коромысла, а на концах коромысла проволокой или ремнями крепились корзины с товарами на продажу.

До приезда во Вьетнам я слышал о 'чёрном рынке' и всегда считал, что он означал какое-то зло, какую-то грязную сделку, совершаемую в тёмной подворотне.

Всё оказалось не совсем так…

В Сайгоне чёрный рынок располагался на открытых, самых оживлённых улицах. Здесь можно было найти целые ряды виски 'Джонни Уокер' по цене 16 долларов за бутылку, хотя то же самое ты мог купить в военном магазине 'Бринкс' всего за 2 доллара.

Там ещё выстраивались настоящие баррикады из тёмно-зелёных металлических канистр с оливковым маслом и больших мешков с длинным рисом, на которых красовалась маркировка 'Сделано в США для раздачи населению Вьетнама (не для продажи)'.

Во Вьетнаме, особенно в Сайгоне, вокруг каждой американской базы вырастали временные городки из упаковочных ящиков, мусора и материалов, украденных с американских складов. Всё, что мы не могли купить в военном магазине, продавалось на улицах Сайгона по сумасшедшей цене воткрытую : часы 'Сейко', фотоаппараты 'Никон', резные деревянные фигурки, одежда, радиоприёмники, сигареты, картины на чёрном бархате, ожерелья, шкатулки для драгоценностей, порнографические журналы и косячки с марихуаной.

Вот один случай, сохранившийся в памяти.

Я замечал несколько раз у магазина 'Бринкс' босую женщину-попрошайку в рубище, которая хватала за руки мягкосердечных солдат, моля о паре долларов.

Но, как оказалось, она вела двойную жизнь. Или имела преуспевающую сестру-близнеца…

Потому что однажды вечером я увидел эту женщину, когда шёл в бар на улице Тю До: она была одета в безупречное чёрное вечернее платье и сидела на заднем сиденье лимузина с шофёром, вероятно, направляясь на какую-нибудь закрытую вьетнамскую вечеринку.

Представь себе : прикидываться беднее церковной мыши, имея такие деньжищи!

Когда 30-го апреля 1975 года Сайгон сдался северным вьетнамцам, наверное, все её деньги и имущество отобрали, а её саму посадили в тюрьму. А если у неё были дети, то, скорее всего, они закончили свои дни в коммунистическом лагере перевоспитания. Определённо безрадостном месте…

В центре города женщины одевались лучше продавщиц поп-корна и содовой. Они казались немногим более респектабельными и являлись другим классом в социальной иерархии Сайгона. Они гуляли, ездили на велосипедах и мотоциклах 'Хонда', некоторые даже на 'Ламбреттах', 'Рено', 'Ситроенах' и джипах.

Сегодня таких женщин мы бы назвали 'вьетнамскими яппи'.

Их особенно отличал тот факт, что они носили бюстгальтеры, такие же, как у девушек, работавших в наших военных магазинах, но бюстгальтеры больше поддерживали их имидж, нежели груди. Это были фальшивые лифчики из Гонконга, они торчали прямо, как рожки с мороженным. И каждый раз, когда я видел такие лифчики, у меня появлялось сильное желание ущипнуть их.

– Ах, – скажешь ты, – половина женской красоты – иллюзия.

Может быть, так и есть, но то была жалкая иллюзия. Их груди не тряслись, не колыхались, не подпрыгивали и не дрожали при ходьбе, и в их размерах и формах не было разнообразия.

Как, должно быть, они восхищались американскими женщинами, особенно из журналов, подобных 'Плейбою', у которых фигуры напоминали песочные часы, бюст покачивался в такт шагам, а розовые, эрегированные соски торчали прямо со страниц.

Грудь и тело, за которые можно умереть!

Национальное платье называется 'ао-дай'. Это одежда из тонкой ткани и состоит из одного предмета с длинными рукавами, с плотно облегающим лифом и талией. Нижняя часть разделена с обеих сторон до талии, и две половинки висят юбкой. Под ао-дай носят чёрные или белые штаны, очень свободные по американским меркам. Ао-дай раскрашивали в самые разные цвета, но оранжевый, пурпурный и белый были наиболее популярны.

Сплошной белый ао-дай обычно носили школьницы из преуспевающих вьетнамских семей, умеющие говорить по-французски.

Женщины Вьетнама малы и миниатюрны, с янтарной кожей, чувственными миндалевидными глазами, гладкими фарфоровыми лицами и длинными чёрными косами до пояса. Женщины постарше, если не стригли волосы, чтобы избавиться от вшей, и не покрывали голову дерюгой, то скручивали их в шишку на затылке. И молодые, и старухи на ногах носили сланцы, хотя крестьянки обычно ходили босиком.

Ближе к окраинам города, в таких районах как Гиа Динь, вотчине Вьет Конга, дома больше походили на лачуги. Здесь их складывали из старых досок, выломанных из ящиков из-под боеприпасов, покрывали ржавым железом и придавливали мешками с песком, или, в редких случаях, крыли соломой.

Некоторые 'дома' представляли собой куски гнилого брезента с резиновыми шторами вместо дверей, косо свисающими со стен на землю.

Картонные коробки из-под печей и холодильников населяли стайки детей. Сироты войны жили в переулках и спали под припаркованными автомобилями, в штабелях старых автопокрышек, кидая сверху куски картона, чтобы укрыться от дождя. Хибары городских улиц, так вот.

Повсюду, где я ходил, дети махали мне рукой или показывали большой палец. Или отдавали честь. А некоторые – их мы называли 'медвежатами' – протягивали руки универсальным жестом попрошаек.

Знаешь, чуть-чуть пробыв во Вьетнаме, солдат вместо того, чтобы БРОСАТЬ шоколадку в толпу оборванцев, начинал ЦЕЛИТЬСЯ в неё.

Безусловно, джи-ай был другом сайгонского рабочего класса : девочек, работающих в барах, воров, контрабандистов, скупщиков краденого, фальшивомонетчиков и вымогателей. И хотя эта деятельность веками существовала в любом городе Востока, в Сайгоне с прибытием огромного количества американцев она стала основной.

Рабочее время начиналось после заката, и сделки совершались на проспектах и улицах. Вьетнамские бандиты считали американских дураков восхитительно богатыми.

Американцы, конечно, не были дураками, но в этой измученной войной стране, где правили бунт, грабёж и рэкет, правда ничего не значила.

Вьетнамцы неправильно понимали американцев и принимали их добрые намерения и щедрость за слабость и тупость, поэтому солдат, дающий чаевые мальчишке-чистильщику обуви, не восхвалялся, а осмеивался.

Каждый день на долю девушек из баров приходился здоровенный кус от долларов янки. Девушки были крошечными, очень красивыми и чрезвычайно развратными. Некоторые из них были агентами Вьет Конга. А бoльшая часть – агентами ВБ (венерических болезней).

Эти мошенницы работали так.

Солдат приходит в бар. Девушка усаживается возле него и заводит разговор. Если он не хочет разговаривать, она предлагает поиграть в крестики-нолики, в очко или орлянку.

Ему одиноко, поэтому обычно он соглашается. У него появляется возможность забыть о войне, хотя бы на несколько часов.

При проигрыше от него ожидают выпивки – в данном случае 'сайгонского чая'. Сайгонский чай – подкрашенная вода, всего лишь напёрсток, на один глоток, а стоит 160 пиастров. При выигрыше – он 'хороший игрок' и всё равно должен купить ей чай. В любом случае он проигрывает, она – выигрывает.

Хозяин заведения платит ей определённый процент от каждой порции чая, которую она выжала. Дураков нет, все прекрасно понимают этот трюк, но солдаты в увольнении жаждут тёлок, и если при этом надо платить, да будет так…

– Ты красивый, Джо…может, ты купить мне Сай-гон чай, да, Джо? – просит она.

А что ещё может делать вояка со своими деньгами в трёхдневном увольнении?

Сайгон – это Город Любви, где можно затеряться, забыться, притвориться.

Если солдат больше не покупает сайгонский чай, она обзывает его 'дешёвым Чарли' и льнёт к другому посетителю, который БУДЕТ покупать ей выпивку. Но, как правило, джи-ай уступает. Он знает, что его используют, но ему всё равно. Это всего лишь деньги. Так какого хрена…

Что значат деньги в такое время?

– О, ты мне нравиться, Джо, – она мурлычет, целует его в щёку, гладит по спине и щекочет в паху. – Ты очень красивый, очень умный. Как долго ты в Ви-нам? Ты иметь подружка? Я нравиться тебе? Ты купить мне ещё Сай-гон чай, пожалуйста, мы остаться вместе на вся ночь. Я сделать тебя счастливый, Джо. Ты парень что надо. Я так тебя любить…

Потому что малышки с выпивкой опытны, а парень с пригоршней зелёных и пивом в животе – никуда не годен.

На открытых улицах жульничество было ещё искусней.

Таксисты заявляют, что счётчики сломаны, и требуют с солдата 100 пиастров за поездку, красная цена которой всего 10. Лавочники заламывают цены вдвое, и американцы, которые привыкли платить столько, сколько просят, опять в дураках.

Если ты покупаешь ожерелье из тигриных клыков на счастье, продавец может смухлевать и завернуть воздух. Дети хватают за штаны и стягивают твой кошелёк. Лихачи на мотоциклах несутся по улице Нгуен-Хюэ, сдёргивают с твоей шеи только что купленный фотоаппарат 'Пентакс' с выдвигающимся объективом и смываются прежде, чем ты успеваешь крикнуть 'Держи вора!'.

А в это время сайгонская полиция, которую называют 'белыми мышами', стоит рядом, посмеивается и поигрывает дубинками. Когда военный зовёт на помощь и никто не приходит, он так свирипеет, что ему хочется вернуть свои 16 лет и перебить половину грёбаного города.

Прямо сейчас.

'Белые мыши' – это мафия, купленная и трусливая. У солдата нет ни малейшего шанса. Он не может отличить вьетконговца от простого вьетнамца.

И не знает, что со всем этим делать.

Жулики обирают его, девки обдирают, торговцы обманывают и бандиты грабят его. И если всего этого ещё недостаточно, то партизаны-коммунисты подкарауливают его днём и ночью на бульварах и в бистро.