Текст книги "КОШМАР : МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ"

Автор книги: Брэд Брекк

Таков местный обычай.

Здесь люди сходятся легко, но это фронтир, а это значит, что как только вы уедете, о вас забудут.

Здесь очень красиво. На земле мало таких умиротворённых мест, где жизнь так благотворна. События здесь вращаются вокруг цепных пил, рыболовных баркасов и семьи. Люди, превратившие этот уголок в свой дом, приехали не на вечеринку. Они приехали, потому что досыта нахлебались урбанизированной жизни, потому что им опротивели претензии и помешательство дорогих перенаселённых южных городов.

Для меня здесь любимое время года – весна. В марте начинает теплеть, солнце проглядывает с серо-стальных небес, тает снег, и ты понимаешь, что идёт весна.

Весна.

К середине апреля появляется листва, распускаются тюльпаны, возвращаются птицы, в поисках пищи начинают бродить медведи, и долина наполняется звуками полнокровной жизни, покрывается изумрудной зеленью – и нет тогда на свете прекраснее земли.

Здесь довольно многочисленная американская колония. Её составляют подобные мне эмигранты, покинувшие родину в конце 60-ых – начале 70-ых в поисках лучшей доли. Это крутые черти в отставке, которые сегодня больше интересуются лошадьми, чем "харлеями". Это седеющие дети-цветы из Хайт-Эшбери (р-н в Сан-Франциско), не глядя махнувшие на север, в Альберту и Британскую Колумбию, когда в Сан-Франциско скисли все мечты : они по-прежнему остаются хиппи и живут в согласии с Матерью-Землёй, выращивая экологически чистые овощи и обалденную коноплю. Это университетские радикалы и участники маршей протеста из Беркли (р-н в Сан-Франциско), удравшие в Канаду, когда в затылок задышала армия со своим призывом, и здесь они поднимают детей на ноги вместо пыли до потолка и маршируют ради здоровья, а не ради мира во всём мире. И, наконец, это гонимые ветераны Вьетнама, такие как я, которым не досталось ни кусочка Американской Мечты : чтобы зализывать раны в изгнании, они повернулись спиной к Милой Земле Свободы, с презрением оттолкнувшей их, вернувшихся с войны и жестоко страдающих от посттравматического синдрома.

Лесорубы никогда не питали большой любви к хиппующим элементам, некоторых даже преследовали. Те из хиппи, что остались здесь, предпочли адаптироваться к жизни в долине. Не то чтоб здешние жители были против чужаков, просто они не желают менять своего отношения к ним.

Если вы любите риск, ничего нет захватывающее спуска в жаркий день по реке Атнарко на автомобильной камере. Но следите за гризли, которые на речных берегах лакомятся лососем. Один резкий взмах лапы может стоить вам головы.

Или встаньте на рассвете и побродите в тишине по северному, окутанному задумчивым туманом доджевому лесу : двигаясь меж гигантских елей и кедров, вы ощутите сочащуюся сырость и насладитесь непрекращающейся борьбой между рождением и увяданием, жизнью новой и отжившим своё.

Задолго до того как белые прослышали о Белла-Куле, в этой долине жили береговые индейцы. Сегодня Белла-Кула разделена на белую и индейскую половины, потому что западная граница резервации проходит как раз по середине городка.

Примерно треть населения долины – индейцы-нуксалк, чьи прародители встречали ещё исследователя Александра Маккензи в 1793-ем году и водили за нос Скотта, открывшего этот путь посуху к Тихому океану, западная оконечность которого является древней "Жирной тропой", связывавшей береговые племена с континентальными.

Другая треть – это потомки норвежских переселенцев, в 1894-ом они прибыли пароходом со Среднего Запада, в основном из Миннесоты и Дакоты, и разбросали свои почтенные, вырубленные из кедра усадьбы по всей густо заросшей лесом долине.

А за ними, в свою очередь, последовали из Штатов мормоны, адвентисты седьмого дня и прочие искатели девственного рая на земле.

Отправляясь сюда, я надеялся, что первобытная жизнь залечит мои вьетнамские раны. Что здесь мне будет легче справиться с горечью утраты Джойс.

Я помню, как мысль об отправке на войну когда-то казалась мне славным приключением, пока я не попал в Индокитай и не столкнулся с ужасной правдой : о том, что страх причиняет боль, что друзья гибнут, что трудно быть храбрым, что тела разлетаются на мелкие кусочки и что мёртвые тяжелы. И что помимо смерти с человеком может случиться масса других неприятностей. Что он может, например, остаться в живых. И вернуться домой измочаленным стариком, и поблизости не окажется никого, с кем бы человек мог поговорить о войне, и в груди его, как прилипчивая зараза, будет клокотать от ярости весь его боевой опыт.

Для меня война официально кончилась в 1967-ом году, но внутри меня она продолжается. Она всегда со мной : армия, мины-ловушки и мешки для трупов; она звучит у меня в ушах, застыла в моих глазах – пленительная, как вертушка "Хьюи", романтичная, как блядь, громкая, как пулемёт, далёкая, как родина, – одна и та же кинолента, виденная-перевиденная тысячи раз.

Другим ещё горше, они понимают, что в 60-ых правительство США имело их, как хотело, посему, променяв звёзды и полосы на кленовый лист, они забрались поглубже в лес, подальше от всего света, и сказали "насрать" этой системе, чтобы жить по своим собственным правилам.

Одно из этих правил заключается в бартерной торговле. Корзинку свежих домашних яиц – на пакет молока. Дрова – на услугу. Пара лососей идёт за грузовик прессованного сена. Ремонт автомобиля в обмен на старую цепь для пилы. Срабатывает замечательно, и деньги остаются в долине, где им и место, а не в Виктории или Оттаве. К чертям фининспектора! Пусть толчёт песок…

Иногда на какой-нибудь стройке в обеденный перерыв мы садимся пожевать бутерброд с ореховым маслом, сдабриваем его чашечкой кофе и пробуем постичь мир, как это делали студентами в 60-ые годы, только теперь, вместо призыва в армию, вместо Вьетнамской войны и тягот укрытия от неё в небоскрёбах Торонто, мы говорим о воспитании детей и о надвигающейся старости.

Люди озабочены вопросами окружающей среды и будущего долины Белла-Кула. Это дикое побережье – один из последних нетронутых районов планеты – последние сто лет постепенно разрушается. Наши великие реки загрязняются. Будущее наших зверей и нашей рыбы туманно. Земля ещё прекрасна, но нас беспокоят последствия безудержной рубки лесов для любимого края.

Мне нравится здесь жить. Здесь я что-то значу. Здесь я пригодился. У меня немного денег и ещё меньше имущества, но это не имеет значения. Здесь все чего-нибудь да стоят. Все подходят. И какой бы ты ни был индивидуал, здесь найдётся местечко и для тебя. Жизнь в долине уже залечивает старые раны. Отсюда очень близко к Богу, и Он – во всём, что меня окружает. Стоит только выглянуть в окно или чуть-чуть отойти от дома. Я вижу Бога в небе и в горах, в реках и в море, в волках, медведях и оленях, с которыми мы живём в гармонии.

Много лет меня гнало вперёд, на запад, много лет я как заведённый искал оставшуюся на войне часть своего "я". И, видимо, уже не найду…

Но, признаюсь тебе, в конце пути я нашёл нечто большее.

Я обрёл себя.

И понял, что нет дороги назад, туда, где я уже был. "Вчера" прошло, а "завтра" едва маячит. "Сегодня" – вот всё, что есть, всё, что я имею, всё, что будет…

Этого мне хватает.

Я по-прежнему раздражаюсь и жалуюсь, скулю и ною. Иногда трясу кулаком и грожу убраться подальше отсюда и заняться настоящим делом, но соседи говорят, что скулёж помогает мне жить и что, даже став старым-престарым, коля дрова во дворе, я так же буду жаловаться и грозить неведомо кому.

Ночами мне ещё случается просыпаться от резкого внутреннего толчка и долго лежать в раздумьях, что же делать со своею жизнью дальше. Я встаю с постели, подбрасываю поленьев в печку, ласкаю собак, завариваю чёрный, как сердце ведьмы, чай, беру керосиновую лампу, иду в большую комнату и приникаю носом к широкому окну…

На востоке поднимается полная луна, распухшим перезрелым апельсином вплывает в горное ущелье и пропадает из виду.

Я прихлёбываю чай и вглядываюсь в черноту. Чуть погодя луна вновь появляется в вышине, яркая и зловещая, и безмолвно парит над горой Дефайанс и над сверкающими ледниками священной горы Нусацум, обиталища Гром-птицы.

И в голову приходит один ответ : сдаваться нельзя, – и я надеваю шкуру, рывком открываю дверь и выхожу в ночь, чтобы скитаться с волчьей стаей.

И вот ещё что хочу сказать…

С самого первого дня, с самого приезда в долину меня не покидает смутное, неотвязное ощущение, что я уже был здесь раньше. Deja vu.

Мне снились об этом сны. Было это давно, в другом времени. Я тогда был индейцем. Помню, старики били в обтянутые оленьей кожей барабаны, а я, десятилетний мальчик, распевая песни, прыгал в мокасинах вокруг священного костра и кричал на разные лады то голосом брата-совы, то голосом брата-орла, то голосом брата-ворона.

Один из снов перенёс меня в Белла-Кулу, в 18-ый век. Меня звали Красный Орёл; так назвала меня мать, потому что я появился на свет на закате, когда заходящее солнце окрасило в багровый цвет небо над фьордом, и первым она увидела орла, парящего в восходящих потоках воздуха. Когда я возмужал, матерью моих детей была Пляшущая Луна, но она умерла в 1756-ом, рожая нашего четвёртого сына. А я умер от голода зимой 1757-го. Вот и всё, что мне приснилось.

Я спросил пояснений у своего духовного пастыря. Его зовут Одинокий Волк, и когда-то он был храбрым воином-кри. Он достиг таких высот духа, что после смерти ему уже не нужно было возвращаться к новому физическому существованию. Таких, как Одинокий Волк, называют ангелами-хранителями; он – хранитель моего духа и защитник моей жизни. Он предоставляет право выбора мне, если есть вероятность познать новое, и разговаривает со мной через сны и мысли.

Одинокий Волк рассказал, что в год моей смерти была особенно холодная зима и пищи в Белла-Куле стало в обрез. Я ушёл с охотниками на поиски оленей, и в одном из далёких отрогов Береговых гор нас занесло снегом, еды мы не нашли и все умерли от голода и холода.

Такое чувство приходит ко мне вдруг, внезапно, когда я слежу, как лениво плывут облака по своду Отца-Неба. И когда вижу, как во время осенних дождей плачут осины чистыми слезами на моём дворе. И когда в зимних бурях слышу голоса предков. И когда замечаю, как клубятся речными туманами духи мёртвых над Матерью-Землёй.

Потому что жизнь – это круг, она начинается и кончается, и начинается вновь, и мне ещё топать и топать по Дороге Приключений…

ГЛАВА 56. «ДНИ ОРУЖИЯ И РОЗ».

«До свидания, старина. Мне будет тебя не хватать, я тебя не забуду. Да, Билли, хорошенько отдохни перед тем, как вернуться. Увидимся в „Сумасшедшем клубе“ на улице Тю До. Оттянемся, сгоняем на аллею „100 пиастров“ и проделаем Сайгону новую дырку в жопе. Вот увидишь!»

О Билли, видимо, уже всё сказано, но есть одно интересное примечание. Несколько месяцев спустя после его смерти я получил письмо от Кейти.

*****

23 августа 1986 г.

Дорогой Брэд,

Спасибо за письмо. Полагаю, вы поняли из телефонного разговора, как далёк был Билли от реальности последние два года. Всё это пошло от неумеренного потребления алкоголя. Физически он стал полной развалиной. Я пыталась не замечать этого, но два друга потом говорили об этом прямо. Он часто выходил из себя. Иногда, вставая с кушетки, падал. Его руки и ноги сильно исхудали, и ел он очень мало. Если любишь человека, то стараешься не видеть в нём подобные перемены. Сам он отказывался обсуждать это, поэтому я тоже не касалась этой темы.

Он понимал, что делает с собой. Он мне всегда говорил, что умрёт в море, что 40 лет ему не разменять. Что ж, он справился с этим за один день. День рождения у него был 21-го мая.

Он никогда не возил автоматы в Арубу и не ездил в Пакистан. Как не оставил для вас и ружья 10-го калибра для охоты на акул. Он просто всё сочинил. Это был его миф, его мечты о днях оружия и роз. Он очень долго жил только воспоминаниями и своими наградами, былыми интрижками и приключениями. Но с самого момента возвращения с войны он только и делал, что занимался саморазрушением.

Я видела, как Билли постепенно опускается. В последний год он вообще не хотел работать. Только пил. Не мог ни подровнять траву на лужайке, ни заниматься садом. Я всё тащила одна, как всегда.

Но больше я так поступать не буду.

Лучшее, чему меня научил Билли, это поступать не так, как он. Наша совместная жизнь потихоньку сводила меня с ума. Не знаю, насколько бы меня хватило. Хотя он всегда называл меня своей «скалой».

Так вот, теперь я одна. Сердце моё окаменело.

Это он меня сделал такой…

Кейти

*****

 
Над могилой сырою не плачь и не стой –
Я ещё не уснул, не лежу под плитой.
 
 
Я в ветра потоках, которые веют,
Я в злаках зелёных, которые спеют,
Я в белом снегу, что алмазом сверкает,
И в шуме дождя, что по крыше стекает.
 
 
Я здесь, я везде : я – предутренний сон;
Ты знаешь меня – я любви страстный стон.
Я в небе причудливой птицей летаю,
А ночью неяркой звездою мерцаю.
 
 
Над могилой сырою не плачь и не стой –
Я как прежде живой, нет меня под плитой.
 

ГЛАВА 57. «СОБЛАЗНЫ ЧИСТОГО ЛИСТА».

"Мимолётные и сладкие, клятвы вечной любви и преданности – в горе и в радости, в болезни и во здравии – не рассчитаны на долгий срок . Эти сиюминутные обещания написаны на зыбучих песках сердца двумя любовниками, стремящимися в страну по имени «Навсегда»…

Это новый Эдем, его имя – Надежда. И, как Любовь, надежда рождается и умирает и снова рождается в сердце человеческом".

Весной 88-го мне стало лучше. В целом я превозмог своё уныние, и душевная боль уже не была такой острой, как за год до этого. К августу она почти совсем пропала. Немногим меньше двух лет прошло со дня смерти Джойс, но за одну ночь, словно сработала кнопка замедленного разъединения, с глаз моих спала чёрная пелена, и я снова обрёл способность думать о будущем, строить планы и загадывать наперёд.

До того момента я был во власти жестокой депрессии и не имел сил и думать о дне грядущем : мне было наплевать, наступит ли "завтра" вообще, жив ли я или уже окочурился. Опять меня мучило чувство вины как оставшегося в живых – то самое чувство, что вцепилось в меня по возвращении из Вьетнама : я-то вернулся, а Дэнни, Крис и столь многие товарищи – нет. За много лет до знакомства с Джойс у меня обнаружился рак, но я всё ещё был жив. А она умерла. Тоска – логичное страдание, и мне пришлось его перебороть, прежде чем стать готовым к новой жизни.

В долине у меня были и друзья, и добрые соседи. Джим и Патрисия Флетчер : они позвали меня на рождественский ужин в первый же год моего пребывания здесь и приглашали все последовавшие годы. И Нил Эрлих, живший через дорогу, с которым мы подолгу прогуливались и говорили обо всём – от Бога и Дьявола до философии и искусства. Вокруг меня были люди, и мне было с кем поговорить, но в то же время, оставаясь на ночь один на один с двумя псами в щелястой избушке, я чувствовал себя страшно одиноким.

Здесь всё крутилось вокруг семейных интересов, а я был старым бородатым отшельником и жил сам по себе в заваливающемся на бок бревенчатом срубе, поставленном у горы.

Мне нравилась моя новая жизнь почти во всём. В самом деле нравилась. За исключением одного…

Я был Адамом без Евы, и мой райский сад был пуст. Тогда я решил, что без женщины моё приключение на лоне первозданной природы будет неполным. Но какая женщина согласится жить так, как живу я? Индейская скво? Может быть, её так воспитывали. Но уж конечно не городская женщина из Ванкувера или Калгари, которая носит шёлковые чулки и обута в изящные туфли-лодочки, а не грубые походные башмаки.

Ни одна женщина в долине меня не заинтересовала, и вот однажды в универмаге я достал из кармана два доллара и купил "Ванкувер Бай энд Селл", полную всяческих объявлений газету, которую продают по всей Британской Колумбии.

Я заглянул в раздел международной переписки, про себя размышляя, что если никого не найду в этом номере, то уж в следующем обязательно найдётся такая, которая соберёт рубашки и джинсы и примчится ко мне.

Как трудно умирают старые привычки, парень.

По мне, переписка всегда была развлечением. Мне нравится открывать для себя жизнь людей из самых разных стран света. Я человек, который любит соблазн, хоть реальный, хоть на бумаге; соблазн долгий, неторопливый и всеобъемлющий, захватывающий ум, душу, эмоции и – как coup de grace* – секс.

Поэтому я выбрал адрес и вступил в переписку с девушкой из Германии. Потом – с девушкой Ингой из Дании. И с Соней из Австрии. Скоро у меня набралось 10 девушек. Потом 20. А потом целый гарем из 30 человек.

– Боже правый, – как-то хлопнул я себя по лбу, – одна девушка – уже много, а тут бульон из 33-х. Я совсем спятил. Я просто слетаю с катушек…

Не успел я оглянуться, как эта "погоня за талантами" вышла из-под контроля и заполонила мою жизнь. Времени на работу не осталось. Я с головой ушёл в отстукивание ответов на письма на своей пишущей машинке "Ай-Би-Эм" 63-го года выпуска. Каждое послание отличалось от предыдущего, я строчил страницу за страницей, писал всё, что приходило в голову, описывал владевшие мной мысли и чувства и, если быть честным, когда иссякали случаи из жизни, я сочинял небылицы, шлифовал их, и с каждым адресатом эти россказни становились краше и краше : я что-то добавлял, что-то убирал, привирал, и мне это нравилось. Ведь правдивость истории не имела значения. Это была игра – и для меня, и для них.

Сейчас я жалею, что не хранил эти рассказы. Они все разлетелись по почте, а я остался ни с чем.

Я только и делал, что писал. Писал, писал и писал! Каждый день, целый день. До позднего вечера. Потом падал одетым на кровать и засыпал глубоким детским сном.

Был один неприятный нюанс : международные отправки влетали мне в копеечку. Не хватало денег на заправку грузовика. Не хватало денег на еду. И тогда я покупал только корм собакам, а сам сидел голодный. В конце концов, это моё хобби. Псы не должны страдать от моей мании.

Бетти, почтальонша из Хагенсборга, думала, наверное, что у меня не все дома, что я не вписался в поворот или что у меня разбушевалась "избяная лихорадка". В долине всех косит такая шиза в зимние месяцы, когда нечем заняться и остаётся только топить печь, хранить тепло да смотреть, как падает снег.

Девушки были хороши и отовсюду : из Аргентины, Австрии, Бразилии, Чили, Эквадора, Колумбии, Дании, Великобритании, Финляндии, Германии, Греции, Исландии, Италии, Голландии, Бельгии, Франции, Новой Зеландии, Норвегии, Швеции, Испании, Южной Африки, Марокко, Алжира, Уганды, Мексики, Вьетнама, Таиланда, Малайзии, Гонконга, Филиппин, Китая, Японии, Болгарии, Румынии, России, Штатов и других уголков планеты.

Я не только отвечал на объявления. Я писал свои собственные и рассылал их по свету. Это было похоже на игру, она меня забавляла, и я не мог ею насытиться. Такой простой способ знакомства.

А как он помогал от избяной лихоманки!

Последние мои деньги закончились на Скандинавии. Из европейских стран лучшей оказалась Англия. Там все женщины были голодны по-настоящему. А ещё я понял, что если не хочешь терять деньги впустую, размещай объявления в бразильских изданиях – в Сан-Пауло, Рио или Белу-Оризонти – и почтовый ящик будет ломиться от ответных писем.

Мне очень нравились бразилианки. Яркие, жаркие, искренние, с пылкой кровью, все они с ума сходили от страстных латинских танцев – самбы и ламбады.

Вскоре я стал не просто стариком, обитающим в хижине с двумя барбосами.

Я стал Доном Жуаном из конверта, любовником по почте с маркой в 78 центов, и я с наслаждением писал этим женщинам и желал каждую из них. Огорчало лишь то, что были они из бумаги, не из плоти, и изучать их можно было только по фотографиям, хоть некоторые и присылали свои образы в обнажённом виде, что было особенно приятно. Можно было всё рассмотреть. И колотиться от страсти и вожделения…

Поначалу большие расстояния кажутся друзьями. Но проходит немного времени, и они перевоплощаются во врагов. Я хотел встречаться с этими женщинами, ходить к ним на свидания, разговаривать с ними, чувствовать их, обонять запах их духов и часами заниматься с ними любовью…

Часами…

Ещё и ещё. Давно со мной такого не бывало. Слишком давно!

Но добраться до них стоило бы бешеных денег.

После многих колебаний я решился сократить свою коллекцию до одной девушки и соблазнить по почте её одну, одну-единственную.

Так иногда поступают рок-певцы : выбирают девчонку из толпы и поют ей весь вечер. Было очень, очень непросто, но я выбрал одну из тридцати трёх – Майю Лунд, блондинку, красивую и яркую королеву викингов из Стокгольма, Швеция. Майя поместила своё объявление в "Ванкувер Бай энд Селл" в начале октября, заявив, что ищет партнёра по подводному плаванию, который сопровождал бы её повсюду. Но на этом она не остановилась. Перечислила добродетели, которыми должен обладать её избранник, и добавила : "Если вы ищете денег или секса, не беспокойте меня".

Такие глупые объявления мне ещё не попадались. Оно меня чрезвычайно развеселило; я написал ей, что её мозги ушли в вагину. Что тупой сасквач написал бы умнее! Как могла она вбить себе в голову, что канадец способен состричь её деньги и залезть ей в розовые трусы, находясь при этом за тридевять земель?

"Средний пенис в длину шесть дюймов, – писал я. – Ему надо вырасти в миллион раз длиннее носа Пиноккио, чтобы достать до Швеции, но тогда ты наверняка рубанёшь по нему 40 раз боевой секирой!"

Она ответила, что описалась от смеха, читая моё страстное письмо; согласилась, что её объявление глупее устрицы и что она делает глупости постоянно.

Так завязались наши отношения.

В то первое письмо она вложила свою фотографию. На дне рождения подруги она в чёрном вечернем платье сидит в роскошном кресле и держит в руках бокал вина.

Она выглядела очень по-шведски. Светлые волосы, синие глаза, длинные ноги и полная грудь. Классическое европейское лицо, – элегантная женщина, отдать ей должное. И странное дело, когда я взглянул на фотографию, у меня появилось чувство, что я её знаю. В каком-то отношении она казалась знакомой. Было ощущение, что я узнал её, хоть раньше никогда не видел, и тогда я понял, что она станет моей новой женой.

Когда-то она ходила на курсы по напрапатии – науке, соединяющей в себе знания мануальной терапии и физиотерапии. Но по окончании курсов она решила поменять профессию. И пошла работать свободной официанткой, по своему усмотрению выбирая рабочие дни и часы.

Ко времени нашего знакомства она оставила работу в ресторане, располагавшемся на центральном железнодорожном вокзале, и обслуживала столики в "Шталльмастергарден", одной из старинных шведских гостиниц, которая находится в центре Стокгольма; гостиница первоклассная и очень дорогая, и чаевые в ней дай бог каждому.

Майя была бойка и свежа, и раньше я не встречал женщин, способных так хорошо изъясняться, да ещё на иностранном языке. Она вела себя естественно, и её письма ко мне были объёмны и полны мысли, композиционно выдержаны, и читать их было одно удовольствие.

На новый, 1989-ый, год она позвонила в мою избушку. Я только что вернулся с прогулки с соседом Нилом.

– Прости, Нил, это межгород, – сказал я, ещё не зная, кто звонит.

Нил пошёл домой.

Майя говорила на замечательно правильном английском языке, и связь была такая чёткая, словно она звонила из автомата через дорогу, а не с другой стороны земного шара.

Она шутила и прикидывалась скромняшкой и недотрогой. Затеяла игру, предлагая мне догадаться, кто звонит.

Мне было не до игры, потому что я переписывался с 33 дамами, и если б пошёл по всему списку, то она бы первая запарилась и, скорей всего, от ревности бросила бы трубку.

Когда она назвала своё имя, я не поверил. Сам бы я ни за что не догадался.

Разговор прыгал с пятого на десятое, и вот, вместо того чтобы стать её товарищем по подводному плаванию – а это не враки, потому как я дипломированный ныряльщик – я вдруг оказался фантазёром и любовником, соскочившим с её пишущей машинки.

Через неделю после звонка она уехала с подругой в отпуск в Таиланд на полтора месяца. Писала мне каждую неделю, а я посылал ей письма в Бангкок до востребования. Потянулись месяцы длинных писем и долгих телефонных переговоров с разных концов света. Так что к моменту её возвращения в Швецию по бесконечным проводам вовсю шло заочное знакомство и проклёвывалась любовь.

Мои счета за телефон росли как на дрожжах, подчас достигая 600 долларов в месяц.

За короткий срок я накропал ей 3 тысячи страниц – на шесть больших тетрадей. И она мне прислала почти тысячу. В то же время в своей избушке я собрал воедино последний вариант "КОШМАРА".

События понеслись чередой.

В мае в письме я сделал предложение. Она дала согласие, позвонив по телефону. В июне купила билет в Канаду. А 18-го июля я уже встречал её в международном аэропорту Ванкувера. Майя уволилась с работы и собиралась пробыть со мной в Фирвэйле три месяца. Если за этот промежуток я не найду стабильной работы, тогда мы на год улетим в Стокгольм.

Какой всё-таки странный был день : встречать девушку, с которой почти год переписывался и на которой в конце месяца хочешь жениться …

В первый раз.

Мы крутили головой и таращились друг на друга, когда она, пройдя таможню, появилась наконец-то в зале, где я ожидал её.

– Это ты?

– Ага, а ты…

– Да, это, думаю, я. Дай-ка проверю. Блин, а что если я не я, а ты не ты?

Мы покружили вокруг друг друга, приглядываясь под разными углами. Сблизились. Обнялись и расцеловались, отпрянули назад, чтобы ещё раз рассмотреть друг друга получше, и стали мямлить глупости, как то…

– Ты? На самом деле? Та, что писала письма? Голос из телефонной трубки? Ты не похожа на себя. У тебя нет макияжа. Нет, это правда ты?

– А тебе надо постричься и, судя по глазам, хорошенько выспаться.

– Да, знаю. Ещё и запор у меня, и переживал я сильно по поводу твоего приезда. Скажите пожалуйста, ведь это действительно ты!

В голове у нас вертелась только одна мысль. Догадайся с трёх раз, какая.

Верно. Верно. Верно.

За час мы отыскали мотель в Ричмонде, скинули одежды, сорвали с постели покрывала и…

Сыграли в шашки. Она выиграла.

А потом занялись сексом. И снова сексом. И опять сексом. Потом подошло время обеда, чему я был несказанно рад. Я был измочален. Ноги дрожали. Кажется, я был не в лучшей форме. А лучший способ войти в форму – это…

Мы отправились в ближайший ресторан и вздохнули свободнее. Мы оба уже немного оттаяли и чувствовали себя свободнее. Пообедав, вернулись в мотель и снова предались любви. По всему видать, оголодали.

Наверняка так и было.

На другой день мы отправились в шведское консульство заполнять бумаги, чтобы получить официальное разрешение на моё годовое проживание в Стокгольме, а затем в моём грузовичке поехали на остров Ванкувер, в Лонг-Бич, и пробыли там неделю : жили в автофургоне, загорали, плавали и привыкали друг к другу телами.

После этого уехали в Белла-Кулу и в субботу, через 11 дней после встречи, торжественно и чинно пошли к алтарю и вступили в брак в Хагенсборге, в евангелической церкви аугсбургского исповедания, которая, тем не менее, была открыта для всех желающих и была возведена норвежскими переселенцами в 1894-ом году. Во время церемонии мы исполнили любимую песню Майи – "Мост над взбаламученными водами" Саймона и Гарфанкела.

Как мало я подозревал тогда, какими бурными могут быть воды.

В "Коуст Маунтин Курьер" появилась заметка :

«СВАДЬБА БРЕККА И ЛУНД»

Брэд Брекк, 48-ми лет, житель Фирвэйла и бывший редактор «Курьера» сочетался браком в Эльзой-Марией Лунд, 29-ти лет, из Стокгольма, Швеция, и обменялся с ней кольцами на церемонии, которую проводил Мигель Морено в церкви Хагенсборга 29-го июля.

Чета планирует осенью вылететь в Стокгольм и вернуться в Канаду спустя год. Из Скандинавии Брэд намерен отправлять путевые заметки в американские специализированные издательства и закончить там второй вариант своей книги «БЕЗУМИЕ», романа о возвращении домой с Вьетнамской войны, который он начал несколько лет назад.

На Скандинавском полуострове Брэд и Майя собираются съездить в Норвегию и посетить Берген, Ставангер и Осло, откуда вышли его предки в 80-х годах XIX-го столетия.

"В первую неделю пребывания в долине Белла-Кула со мной случилось много нового, – сказала Майя, – в частности, я вышла замуж. До этого я много слышала о долине, но с момента спуска с Горы в пятницу и свадьбы на следующий день времени переживать о чём-то у меня не было. Спуск в Горы был ужасен. Грузовик Брэда не подвёл, хоть тормоза и не работали; но Брэд сказал, что можно съехать на низкой передаче. Выбора не было – оставалось только верить ему на слово.

В субботу мы поднялись, оделись и отправились в церковь на этом же старом и ржавом грузовике. Церковь мне понравилась с первого взгляда. Небольшая, безыскусная и красивая, как раз для женитьбы в глуши".

Брэд взял напрокат костюм 30-х годов, а Майя надела шёлковое платье, перешитое ею из индийского сари. Молодые разрезали свадебный пирог охотничьим ножом, чтобы придать делу аромат Белла-Кулы, и провели брачную ночь в гостинице «У Инги».

«Церемония удалась как нельзя лучше, и никто меня не переубедит, – сказала Майя, – мы шли к алтарю рука об руку, по-скандинавски. Всё получилось спонтанно, непритязательно и очень романтично…»

Увидев мою деревянную избу, Майя чуть не лишилась дара речи, ибо в жизни не видала ничего грязней.

– Если ты считаешь, что я недостаточно хорош, тебе нужно посмотреть…

– У тебя на окнах столько паутины, Брэд, что штор не нужно, – подтрунивала Майя и предложила назвать наш дикий дом "Паучьим трактиром", потому что паукам в нём жилось вольготней, чем людям.

Я слегка опешил. Я-то считал свой домик достаточно чистым. Я и пылесосил, и подметал, и раскладывал вещи по местам. Другое дело, что с дровяной печью, да с двумя немецкими овчарками, целый день гоняющими во двор и обратно, да с пылью, летящей из всех щелей бревенчатых стен, держать дом в незапятнанной чистоте практически невозможно.

А ещё нужно помнить, что Майя шведка, а все шведские женщины фанатки чистоты. К тому ж она городская. До приезда сюда она и представить себе не могла, что такое жизнь фронтира.

В долине одни считали, что нет глупее вещи на свете, чем делать предложение женщине до встречи. Глупее крысиного писка и совиного уханья. Другие смотрели на это как на очень смелый и романтичный поступок. Правда, скорее всего, была где-то посередине.

К верующим у меня был подход один…

– Скажи, Генри, ты ведь ходишь в церковь каждое воскресенье?

– Да, я редко пропускаю.

– И ты любишь Иисуса Христа?

– Конечно…

– А ты когда-нибудь видел Его?

– Как-то у меня было видение, я был тогда очень болен…