Текст книги "КОШМАР : МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ"

Автор книги: Брэд Брекк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 44 страниц)

Шейте пуговицы на бельё вашей матушки, сэр!

Стол и кресло были жёлтые, и окна, и картотека, и корзина для мусора, и семейные фотографии, – всё, в общем…

Что если генерал заглянет к нему в кабинет? Как он удивится. И что ему скажет майор? Что будет делать? Как он это объяснит? Господи, и как он сможет это объяснить? И что ему за это будет?

Мы не ведали.

"Это всё Брекк и Бауэрс", скорее всего, скажет он. И в этом, наверное, будет заключаться всё объяснение, которое потребуется.

Генерал прекрасно всё поймёт и посочувствует ему. Конечно, мы не хотели, чтобы из-за наших проделок он попал в беду. Мы любили его. На самом деле. Мы его очень сильно любили. Поэтому сделали то, что сделали. Только чтобы раззадорить его немного, чуть-чуть подразнить.

Но это нам же и аукнулось.

Только одну вещь удалось исправить после того, как мы выскользнули из кабинета…

Поменять лампочку. Лампочку, ради всего святого!

Как мило. Интересно, кто её заменил?

Через несколько дней мы с Билли снова отправились в увольнение и не вернулись. Мы нашли пару тёлок и провозились с ними всю ночь. Мы не торопились. Следующий день был выходной. В воскресенье в 9 утра мы, шатаясь, вернулись в ЮСАРВ. Как раз ко времени церковной службы, волшебного представления. Но церковь находилась в городе. В ЮСАРВ такого удовольствия не наблюдалось. Печально, это то, что нам было нужно…

По пути в казарму, где мы надеялись отдохнуть от ночи страстной любви, мы заглянули в отдел информации – узнать как дела и поздороваться с ребятами.

Едва я открыл дверь барака, на меня налетел сержант Темпл. Он просто кипел от того, как мы подгадили его приятелю сержанту Харкинсу. И что сотворили с кабинетом майора Бум-Бума.

– Брекк, ко мне…

– Ну что ещё, сардж?

– Где ты был прошлой ночью?

– Не скажу…

– Я серьёзно…

– О, если вы серьёзно, это меняет дело.

– Итак, где ты был?

– Там…

– Где?

– Просто там.

– Растолкуй-ка мне, Брекк…

– Мы с Билли отправились на выход. Со мной была красивая цейлонская цыпка, сардж, у неё была гладкая бронзовая кожа, а сиськи торчали вот так и…

– Ты сегодня пропустил подъём.

– Разве?

– Именно.

– Ну так что, кому какое дело…

– Мне есть дело.

– Вам? – я посмотрел ему в лицо, округлил глаза и приоткрыл рот – в общем, не поверил.

– Мне…

– О…

– Мне не нравится, когда мои люди всю ночь таскаются по шлюхам.

– Сержант, я не ваш человек. Я свой человек. Делаю что хочу. Я уже большой мальчик. Мне не нужен папочка, объясняющий, как себя вести в Сайгоне…

– Из-за вас, ребята, другие могли попасть в беду…

– Если б что-нибудь случилось, то могли бы. Но ничего не случилось, сардж. Я и Билли всего лишь немного повалялись, как хорошие солдаты.

– Там вас могли убить.

– Нас могли убить везде, особенно в городе. Вы хотите меня отстранить от развоза прессы?

– Я просто говорю, что мне это не нравится.

– Ладно, вам это не нравится. Но мы вернулись и с нами всё в порядке. Сегодня у нас выходной. Поэтому не огорчайтесь. Мы никуда вечером не пойдём. Хорошо, папочка?

– Хочешь просто так всё забыть, а?

– А что ж ещё?

– Я вот ночую в общежитии.

– Ха-ха, это ваши проблемы, сержант. Мне приятнее спать с девочками…

– Как бы то ни было, я хочу, чтобы ты вышел сегодня на работу.

– Чёрт подери, сардж, у меня выходной! Мой выходной!

– Я серьёзно, Брекк. Бегом в казарму, переодевайся и мигом сюда.

– Сержант, вашу мать, а как же мой выходной?

– По соображениям военного времени он отменяется.

– О чёрт! В гробу я видал вашу войну! Вы что, идиот? Да я же с похмела, посмотрите на меня. Я едва ноги передвигаю. Билли и я, – говорил я, напирая грудью, – всю ночь мочили член, а не резались в канасту* в общаге.

– Даю тебе 30 минут.

– Да ладно, сержант…я не в состоянии работать.

– Шевелись.

– Конечно-конечно, увидимся, хорошего вам денька, сержант. Вот вам 10 донгов, покормите в зоопарке обезьянок…– сказал я и бросил на его стол монету.

Мы побрели в казарму. Я пошарил в сундучке, откупорил бутылку "Джонни Уокер", и мы снова начали пить.

Едва я сделал пару глотков, как пришёл дежурный и сказал, что мне звонят. Это был сержант Темпл.

– Что-то сегодня у Темпла стоит на тебя, Брэд, – хмыкнул Билли, сидя на койке и расшнуровывая ботинки.

Я пошёл в дежурку и схватил трубку.

– Слушаю…– раздражённо сказал я.

– Кажется, ты должен быть на работе, Брекк!

– No habla Ingles, senor*…

– Сейчас же!

– No habla, чёрт возьми!

– Я приказываю, Брекк. Советую не выводить меня из себя!

– Подумаешь, блин! Какого хрена ты мне сделаешь, если я не явлюсь? Разжалуешь в рядовые, отправишь во Вьетнам, на передовую, в голову колонны, чч-о-о-орт?…

– Предупреждаю…

– А я тебе говорю : у меня выходной. Я его дождался. И тебе его не забрать. Конец связи.

Швырнув трубку, я отправился приканчивать виски в казарме на пару с Билли. Через десять минут Темпл позвонил опять.

– Рад вас слышать, сержант. Но что вам нужно? Разве вы не понимаете, что портите мне мирный сон?

– Я приказывал тебе явиться на работу.

– По какой такой причине?

– Здесь не нужны никакие причины.

– Тогда извините, но я занят, вы набрали неправильный номер.

– Предупреждаю в последний раз, Брекк. Если ты не явишься через пять минут, у тебя будут проблемы. Не заставляй меня делать это…

– Всё? Закончили?

– Это последнее предупреждение.

– Ну и спасибо за это Господу. А сейчас оставьте меня в покое и возвращайтесь в отдел.

– БРЕКК!

– До свидания, сержант, sin loi…

Я повесил трубку и снова вернулся к выпивке. Через десять минут в третий раз пришёл дежурный с известием, что меня хочет видеть майор Либерти у себя в кабинете, да поживее.

И в третий раз мне вкатили 15-ую статью за неподчинение и отказ выполнять прямой приказ.

Старое говно : запрет покидать расположение роты в свободное время в течение двух недель, ежедневно три рабочих часа сверх положенного и штраф в 50 долларов.

Похоже, майор Либерти тоже ничему не научился. Ведь наказание не изменит моего поведения. Я ненавижу армию. Я не буду подчиняться приказам. В гробу я их всех видал!

Майор приказал мне явиться в отдел и сказал, что если я откажусь на этот раз, он лично проследит, чтобы я предстал перед трибуналом.

Бли-и-ин…

Поэтому я пообещал ради него. Смирился с неизбежностью. Я надел форму, соснул ещё несколько раз из бутылки, и через час, готовый, поплёлся в отдел.

Темпл улыбался до ушей, как чеширский кот. Он решил, что я проиграл.

Я покажу ему, кто проиграл…

– Окей, сардж, вы победили, вот он я. Весь ваш. Что мне нужно делать : целовать вашу задницу, облизывать ваш член?

– На сей раз доставка прессы. Ты знаешь город, поэтому будешь за рулём.

Мой язык вывалился и шлёпнулся о живот.

– То есть вы хотите сказать, что подвели меня под 15-ую статью и заставили притащиться сюда ради какого-то грёбаного развоза прессы? Ну вы, бля, служивые, и наглецы! Ну и нахалы!

Как у всех кадровых, у Темпла был пунктик насчёт короткой стрижки : чтоб было выбрито за ушами, чтоб голова щетинилась набриолиненным ёжиком с цифрой "1955" на макушке. Зуб даю, по вечерам в общежитии он слушал пластинки Билла Хейли и группы "Кометс", с него станется. Застрял где-то в пятидесятых…

В тот момент я пожалел, что не мастер кунг-фу и не могу голыми ногами развалить на части этого кривоногого простофилю, выбить уму глаза большим пальцем ноги и скормить останки медведям в сайгонском зоопарке.

Долбаные кадровые всегда домогались власти, которой не заслуживали. Вставляли тебе по самое не хочу. Путали твои карты. Кромсали твои мозги.

Но и призывники могли засадить кадровым.

Появился майор Бум-Бум. Весь из себя несчастный. Я вздохнул.

– Брекк, ты одет не по уставу! – рыкнул он, увидев меня.

Я смотрел на него снизу вверх.

– Ты выглядишь, как чмо.

– Не знал, что вы пользуетесь таким языком, сэр. Не слышал раньше, чтобы вы ругались.

– Знаешь, на кого ты похож?

– Нет, а что?

– Рубаха не заправлена.

– О Господи, забыл, сейчас заправлюсь. Что ещё?

– Нет головного убора.

– А чёрт, забыл надеть.

– Ботинки не чищены, шнурки не завязаны.

– Это всё мамасанки! Они во всём виноваты. Не почистили ботинки, потому что меня не было в казарме сегодня ночью. Ничего не могу поделать. Так уж получилось, сэр.

– У тебя нет ремня.

– Я надену подтяжки.

– Ты не брит и не мыт. Воняешь, как свинья. Полное дерьмо. В чём дело?

– Вы оскорбляете мои чувства, сэр. Вы ко мне придираетесь из-за кабинета?

– Об этом я тоже хотел с тобой поговорить.

– Да, сэр.

– Но не сейчас.

– Нет, сэр.

– Я просто хочу знать, почему ты здесь в таком виде. Ты неважно выглядишь, Брекк!

– Да, сэр. Может, вам лучше спросить у сержанта Темпла, сэр.

– Что?

– Сержант Темпл наказал меня по 15-ой статье, потому что я не хотел являться на работу для доставки почты в свой выходной.

– Так тебе и надо…

– Какая у вас неприятная черта, сэр. Вы себе не представляете. Боже, вы не понимаете, как я устал, сэр. Если меня заставят сегодня ездить по Сайгону, моя голова развалится на шесть кусков. Я попаду в аварию или задавлю вьетнамца.

Ну да ладно, доставка прессы должна идти своим чередом. Во имя военной целесообразности. Предлог достаточно благороден. Но это будет не на моей совести. Не падёт на мою голову. Отвечать за всё будете вы! Это вы, ребята, заставляете меня управлять машиной смерти, когда я ни физически, ни морально не готов к этому. Как же я хочу, Господи, чтобы тот, на кого я наеду, вкатил этой долбаной армии иск и тряхнул бы вас персонально на 10 миллионов баксов!

– Ну хватит, Брекк. Что с тобой сегодня?

– Я всю ночь искал добычу, сэр.

– Добычу? Ты что, был в боевом охранении на периметре или искал ВК?

– Нет. А, не берите в голову, вам не понять…

– Тогда возвращайся в казарму и приведи себя в порядок. Ты позор для своего мундира!

– Я всегда был таким…

– Шевелись!

– Слушаюсь, сэр!

Я ушёл в казарму, но на работу так и не вернулся. Мы с Билли прикончили бутылку, и я завалился спать. Темпл и майор Бум-Бум не подготовили свой выпуск. Поэтому, если не брать во внимание статью 15, думаю, победил в этой дуэли я. По крайней мере, я выиграл выходной. А им так и не удалось найти другого солдата, чтобы развезти прессу.

Sin loi, сожалею…

Неделю спустя появились известия о формировании новой дивизии на севере, в районе действия 1-го корпуса. Назвали её тактической группировкой "Орегон" и, по слухам, в неё вошли 196-ая лёгкая пехотная бригада, 3-я бригады 26-ой дивизии и 1-ая бригада 101-ой воздушно-десантной дивизии.

Мы слышали, что ЮСАРВ планировало отправить своих самых отпетых смутьянов в эту группировку, поэтому я был уверен, что на север мы с Билли полетим вместе, чтобы влиться в дивизионный отдел общественной информации.

Тактическая группировка "Орегон", впоследствии переименованная в дивизию "Америкал", занимала район базирования у города Чу Лай, на побережье Южно-Китайского моря, и сменила у ДМЗ морскую пехоту. Службу в ней армия назвала "временной", но мы слышали, что все назначения в эту группировку будут постоянными.

Вышло так, что для отправки выбрали Билли, а меня – оставили. Интересно, что ещё нужно вытворять, чтобы получить под зад ботинком из армейского штаба. Однако, мне хотелось попасть на передовую, а не в кутузку. Может быть, майор Бум-Бум полагал, что если отправить Билли, то у меня вырастут ангельские крылья и я получу "Бронзовую звезду" за похвальную службу по тасованию бумаг и наездам на старух во время доставки пресс-сообщений в Республике Вьетнам.

Словом, надо было наставить майора на путь истинный на этот счёт. Не так-то легко исправить моё поведение. Он ещё об этом не знал…

Билли слал мне письма. Он писал, что много работает, постоянно ездит в войска, много трахается и что уже был ранен осколком гранаты, получив за это свою первую медаль "Пурпурное сердце". Как же я ему завидовал, Господи!

ГЛАВА 26. «ПЕРВЫЕ ПОТЕРИ».

«Никакое другое событие американской истории не было столь неверно истолковано, как война во Вьетнаме. Её неверно освещали тогда, и о ней неверно говорят теперь».

– Ричард М. Никсон, президент США

"Довольно Вьетнамов",

газета "Нью-Йорк Таймс" (28 марта 1985 г.)

Правда – вот первая потеря любой войны, и Вьетнам не исключение. Майор Бум-Бум, как офицер по связям с общественностью, должен был создавать положительный образ американской армии, и в этом он преуспел, ибо никогда не позволял правде стоять у него на пути.

– Ставьте армию во главу угла, – говорил он нам, – и помните, что машина ЮСАРВ…призвана приукрасить её!

Если мы крушили церковь, то должны были отрицать этот факт, потому что папа римский или Будда могли наслать на нас нечто похуже того, что Бог наслал на Египет. Когда мы разрушали колодец Вьет Конга или уничтожали тонны принадлежащего противнику риса, то должны были держать это в секрете.

Как говорил майор Бум-Бум, необходимо учитывать политические настроения.

– Как всё это будут воспринимать миллионы бедняков Вьетнама, миллионы беженцев, наводнивших страну и умирающих с голоду в Сайгоне, Дананге и Хюэ?

– Сэр, во время операции "Саммеролл" мы уничтожали рис. Правильно ли мы вас поняли, что мы не можем говорить ни о чём подобном?

– Господи, где твоя голова, сынок! Как мы будем выглядеть из-за этого? Настоящими монстрами, я полагаю. По крайней мере, в глазах вьетнамцев.

Существовала определённая разница между тем, как мы воевали, и тем, как мы рассказывали о том, как мы воевали. И эта разница, покуда это было делом Бум-Бума, никогда не просачивалась в выпуски новостей, исходившие из нашего отдела.

Мы не могли говорить о том, что мы взрывали подземные госпиталя Вьет Конга или разрывали могилы в поисках тайников с оружием и провиантом. Мы не могли говорить о том, что случайно убивали невинных людей, а потом считали их за вьетконговцев, чтобы увеличить количество потерь противника и уменьшить соотношение потерь. Мы не могли говорить о том, что некоторые из этих людей были женщинами и детьми.

Нам нельзя было говорить о том, что мы запугивали и пытали пленных, чтобы выбить из них разведданные. Нам нельзя было признаваться в том, что некоторые наши мужественные великоамериканские джи-ай без лицензии практикуют в джунглях хирургию.

В действительности мы мало о чём могли говорить, и подчас после цензуры от статьи не оставалось ничего.

Всё оттого что армии нравится делать секреты из своих тёмных делишек. Как же, ведь они расстроят обывателей. Поэтому наша работа заключалась не в том, чтобы давать правдивый отчёт о войне, но в том, чтобы приукрашивать армию и впаривать эту халтуру американскому народу.

Мы были сайгонскими коммандос ЮСАРВ, стреляющими бумажными пулями в чёрное сердце коммунизма из относительной безопасности письменных столов.

У нас был один-единственный мандат : лицемеря, изображать мир благополучным опять-таки в интересах национальной безопасности. У нас не было винтовок М-16. Мы были вооружены не мечами, но перьями. Мы были добрыми самаритянами. Мы выстукивали свои истории на пишущих машинках и размножали их на копировальных аппаратах во славу общего дела.

Мы должны были говорить, что "ворчуны"* – добрые филантропы, как Альберт Швейцер*. Если они крали у Вьетконга его силу, то делали это только ради южных вьетнамцев, милых, простых, но решительных людей, сражающихся за свободную и демократичную форму правления.

Вместо слов "война", "смерть" и "разрушение" отделы информации ЮСАРВ, МАКВ, включая ежедневные "Благоглупости в пять-ноль-ноль", повсеместно употребляли эвфемизмы.

Послушать майора Бум-Бума, так мы припёрлись во Вьетнам на каникулы, а смерти вьетконговцев были не более чем несчастными случаями, которые иногда случаются на поле боя, когда добрые ребята играют в солдат, постреливая из М-16 по движущимся мишеням…

Ну вот, блин, время пришло! Готовсь к монстр-о-раме "Чушь в пять часов"!

– Помните о задаче ЮСАРВ : мы должны выглядеть прекрасно …

– Но, сэр, – спорил я, – армия не всегда выглядит хорошо. Наши ребята не святые, давайте уж смотреть правде в глаза. Некоторым даже нравится убивать. Они от этого балдеют. Однажды убив, они не хотят останавливаться. Иногда пленных сбрасывают с вертолётов в море. У солдат водятся коллекции вьетнамских глазных яблок. Почему нельзя говорить, что сейчас мы бьём азиатов в Камбодже? К чёртовой матери пропаганду Пентагона!

– Потому что я майор, а ты рядовой. И так в этом отделе будет всегда, Брекк.

– Слушаюсь, сэр…

О, почему бы этому старому дураку не оставить меня в покое и делать то, что делают все хорошие офицеры : чистить бляхи, полировать ботинки, крахмалить униформу, вызывать кого-нибудь по телефону, засовывать нос в жопу какому-нибудь генералу, пропадать в джунглях и не лезть в дела, которые не понимаешь?

В отделе мы точь-в-точь по-оруэлловски просеивали информацию о вьетнамской кампании. Наши материалы были пронизаны ложью, недомолвками, полуправдой и заранее подготовленным вздором.

Ведь за нами следил Старший брат*. Майор Ганн был младшим братом Старшего брата, а я работал в Министерстве правды, рекламируя ужасы тоталитаризма. Я – Уинстон Смит*, сражающийся против всепроникающей Партии*. Не хватает только лозунгов на бюллетенях ЮСАРВ :

ВОЙНА – ЭТО МИР.

СВОБОДА – ЭТО РАБСТВО.

НЕЗНАНИЕ – СИЛА.

Перед моим взором проносились будущие выпуски новостей :

"Наши силы в Южном Вьетнаме одержали славную победу, и война уверенно близится к концу", заявил генерал Уильям Ч. Вестморленд, командующий силами США в Индокитае".

Затем следовало красочное описание уничтожения полков хорошо вооружённых солдат СВА, снабжённое изумительными цифрами убитых и взятых в плен.

Я – инструмент американской пропаганды. Я подобен Ханне из Ханоя, северо-вьетнамскому радиоперсонажу, которого одни джи-ай представляли себе сочным цветком лотоса, а другие – старой каргой с обвислыми грудями, зелёной морщинистой кожей и большой чёрной бородавкой на носу, на которой курчавятся волоски.

Иногда мы ловили Ханну на наших транзисторах. В отличие от Розы из Токио времён Второй мировой войны, Ханна выражалась, как строевые сержанты женских частей и была очень деловита. Она не сдабривала свои сообщения приправой из секса, чувственности и ностальгии по мамочкиному яблочному пирогу или запаху духов девчонки, которая осталась дома у каждого солдата.

Нет, она подавала новости с коммунистической прямотой :

"Последние подсчёты американских потерь, – сообщала Ханна, – указывают на то, что убито более пятидесяти тысяч человек. Кроме того, над Северным Вьетнамом сбито свыше двух тысяч истребителей".

Конечно, её цифры нелепы. Но это 1967 год!

"По другим данным, американские пилоты признали, что уничтожали безоружных граждан Южного Вьетнама во время бомбовых налётов".

Это правда, но не вся. Да, иногда мирные жители гибли по ошибке во время наших бомбардировочных рейдов, но гибли и американские солдаты. Даже собственная артиллерия иногда обрушивалась на наши головы. "Свой огонь", так это называется в армии. И этот "свой огонь" сметает случайно подвернувшийся ночной патруль.

То, что это вообще может случиться, и есть тяжкая и страшная ирония войны.

"Несмотря на продолжающуюся агрессию американских империалистов, Армия освобождения Южного Вьетнама и наши войска на Севере в любое время готовы сбить ещё больше американских самолётов и уничтожить ещё больше американских солдат".

После новостей шла передовица, обличающая эскалацию войны со стороны США. Конечно, она была насквозь пропагандистской, только на этот раз из другого лагеря.

Я всё время думал, узнают ли люди на родине когда-нибудь правду о том, что здесь происходило? Ведь наши статьи, когда мы, закончив, отдавали их на растерзание суровой цензуре, всегда опаздывали, и то, что от них оставалось после правки и редактирования, больше не было простыми "новостями", но уже современной историей.

После одобрения статьи информационным отделом ЮСАРВ, нужно было получить добро от офицера по информации из такого же отдела МАКВ в Сайгоне; и порой с момента написания пресс-релизу требовалось от недели до 20 дней, чтобы получить одобрение и добраться до средств массовой информации, что, в сущности, делало его бесполезным, и служить он мог разве что заготовкой для новой статьи.

Часто, совершая развоз устаревшей информации, я, как и положено, доставлял её соответствующим лицам, но таким образом, что армии это вряд ли могло понравиться.

Например, я входил в офис "Ассошиэйтид Пресс", мял в кулаке пресс-релиз и швырял комок в мусорную корзину, что стояла возле дежурного.

– Государственные новости, старьё, но всё равно мне поручено доставить, – бубнил я.

И дежурный журналист молча кивал головой и продолжал выстукивать на машинке "та-та, та-та, та-та", словно меня и не было.

Иногда я развивал такую энергию, что вовсе не доставлял бюллетени по назначению. Я просто ехал в город и бросал их в реку Сайгон, куда им была прямая дорога, – пусть плывут по волнам со всем прочим говном.

Чёрт бы побрал эту армию!

Майор Бум-Бум легко делал военную карьеру и проявлял почти отеческий интерес к своим подчинённым. Если кто-нибудь из нас попадал впросак, он воспринимал это как личное оскорбление и мучился : что он не сделал, чтобы предотвратить проступок?

Он был скромным, мягким человеком с заурядным лицом и розовой лысиной, окружённой густыми волосами; из него, наверное, получился бы хороший учитель математики или толковый консультант в лагере для малолетних преступников, но элемент своевременности в новостях он не воспринимал абсолютно.

Почти всё время он сидел у себя в кабинете, изредка выходя в отдел обменяться шутками. Но над его "смешными рассказами", как правило, веселился он один. И заметив, что никто не смеётся, он смущался и уходил прочь. Однако намерения его были добры, и ему нравилось считать себя таким же, как остальные ребята; как все карьеристы, он до смерти боялся любого, кто обходил его по службе, и невыразимо страдал от этого.

Через пару недель после отъезда Билли в Чу Лай, майор пригласил меня в свой замечательный жёлтый кабинет на "дружескую беседу".

– Брекк, – сказал он, беря быка за рога, – один вопрос, сынок : зачем?

– Зачем, сэр? Что "зачем"?

– Зачем ты выкрасил мой кабинет в жёлтый цвет? Зачем покрасил мою любимую фотографию миссис Ганн? Зачем покрасил мой семейный портрет на стене? Мой рабочий стол? Зачем? Что я сделал для тебя не так, сынок?

– Не знаю, сэр…так получилось…тогда это казалось забавным. Ничего личного, понимаете, ничего такого. Это, – я пожал плечами, – просто случилось, и мне очень жаль.

– Что же мне с тобой делать?

Я снова пожал плечами и потупился, изображая печаль и покорность.

– Ладно, сынок, расслабься, признайся, ты можешь мне верить. Скажи, что не так? Может, я могу что-нибудь сделать? Разве не счастье для тебя быть в этом отделе?

– Счастье, сэр? Нет. Счастья никакого. Обо мне многое можно наговорить, но счастье – это не про меня.

– Тебе надоела война?

– Да.

– А как еда?

– Смердит.

– Почту получаешь?

– Не так чтобы часто…

– Мать не болеет?

– Нет, сэр.

– Что-нибудь дома? Ты можешь мне рассказать, – подбадривал он.

– Нет, дома всё в порядке, но – а, не знаю, я…

– Это мужской разговор. Забудь, что я офицер. Не смотри на мои дубовые листья, если они тебя пугают. Не виляй, сынок, выкладывай всю правду : клади её туда, где я её увижу. Скажи, в чём дело, и я решу, как уладить дело.

– Спасибо, сэр…

– Давай же, ты можешь мне довериться, это будет только между нами…

– Ну, сэр, у меня врос ноготь большого пальца на ноге и…

– Да ладно, Брекк, знаю, не это тебя мучает, хотя, конечно, вросшие ногти не ахти как приятны, особенно в пехоте…

– Вы правы, сэр. Я, э-э-э…

– Ну же, ну, ты уже близко, уже тепло, валяй, сынок!

– Сэр, – вздохнул я, – мне не нравится, как мы в отделе обращаемся с новостями. То нельзя говорить, это нельзя…

– Понимаю, что ты хочешь сказать, но ты относишься к этому как штатский, а не солдат. Наш отдел должен поддерживать определённый, э-э-э, имидж, определённую репутацию.

– Да пошлите всё к чёрту, сэр! Армия не всегда выглядит достойно!

– Чёрт возьми, сынок, ВСЕГДА есть способ, чтобы СДЕЛАТЬ из армии конфетку!

– Да, сэр, знаю : мы всегда можем соврать…

– Запомни, Брекк, не твоя печаль разбираться что к чему, твоя задача – сделать или умереть.

– Кого вы сейчас цитируете, сэр? Канта? Гегеля? Ницше? Камю? Дядю Сэма? Санта Клауса? Или это ваше собственное, сэр?

– Не имеет значения…

– Благодарю вас, сэр, что напомнили мне насчёт "делать или умереть". Нам всем суждено когда-нибудь умереть, так ведь?

– Ты теперь солдат, сынок…один из лучших в Америке, иначе тебя бы здесь не было.

– Неужели? Один из лучших?

– Вот именно. Ты абсолютно прав. И поэтому ты должен понимать такие вещи так, как их понимает армия.

– Попробую, сэр. Знаете, вы очень убедительны. Вы для меня как отец родной…

– Будет лучше, если ты не просто попробуешь, Брекк, а сделаешь это!

– Слушаюсь, сэр.

– Прекрасно, сынок, прекрасно.

– Но пока я буду стараться смотреть на вещи вашими глазами, вспомните, что из меня делали журналиста, а не армейского специалиста по информации. Журналист описывает факты. А армейский специалист по информации расписывает дерьмо собачье и врёт…

– Что ты сказал?

– Я сказал, что меня призвали, сэр…я не хотел сюда ехать.

– Да, я мог бы взять это в голову, но тебе от этого никакого проку не будет, потому что босс – это я, и срабатывает только то, что говорю я.

– Так точно, сэр. Мне действительно жаль, что так вышло с вашим кабинетом. С фотографиями вашей жены и семьи. Мы не хотели…как-то всё получилось само собой.

– Блин, сынок, надо исправляться. Ты и так уже порядком набедокурил, хоть и прибыл всего несколько месяцев назад.

– Я специально нарушал дисциплину, сэр.

– Неужели?

– Да…

– Ну-ка, объясни…

– Перед тем как получить первое взыскание я на коленях умолял сержанта Темпла отправить меня на передовую с боевым заданием. Когда мои мольбы попали в глухие уши, я подал форму 1049 сержанту-майору Райли с просьбой перевести меня в отдел информации 1-ой аэромобильной дивизии – я бы побывал в деле. Но Райли отказал мне наотрез. Сказал, что на севере меня убьют. Вот поэтому я и стал нарушителем, и сержант Темпл отправил-таки меня на передовую. Знаете, что я думаю, сэр? Я думаю, что, только нарушая дисциплину, я могу добраться до передовой или получить перевод в действующее подразделение. Это мой билет на войну, в самый центр первой линии!

– Это билет в кутузку, сынок. Странная у тебя позиция, но я знаю, что делать. Я поговорю с сержантом Темплом, чтобы тебя чаще посылали в действующие части. Лучше тебе от этого? Как считаешь, изменится от этого скверный ход твоих мыслей?

– Видите ли, сэр, моя позиция сформировалась ещё в Форт-Полке. Когда мне врезали учебной дубинкой, случилось что-то странное…мои анальные и зрительные нервы каким-то образом переплелись, и с тех пор у меня появился этот дерьмовый взгляд на армию.

– О Господи, – замотал головой майор Бум-Бум, – о Господи, я знал, что это когда-нибудь случится!

ГЛАВА 27. «ПЛЯСКА СМЕРТИ».

«Чарли был ночным вором, лесным мафиози, величайшим мастером наносить удары исподтишка. Он стрелял в нас из лесу и растворялся в воздухе, словно восточный Гарри Гудини, клонированный в армию из сотен тысяч солдат».

С высоты полета земля казалась однообразным лоскутным одеялом из рощ, джунглей и рисовых полей. Когда я прибыл на место, густой туман уже рассеивался, обнажая зеленый лагерь. Было ещё тихо, потому что солдаты, зарывшиеся в землю, только-только начинали шевелиться – во Вьетнаме начинался ещё один день…

Я слышал только стрекот лопастей вертолета : "ТВОП-ТВОП-ТВОП"; чтобы высадить меня, он завис в воздухе у батальонного КП. Я выпрыгнул, и вертолет, как железный колибри, взвился вверх, слегка приподняв хвост, на мгновенье застыл в воздухе, пилот прибавил оборотов, и вертушка, пересекая бледное утреннее небо, полетела в Лай Кхе, словно на поиски цветочной поляны.

Передо мной лежало открытое поле, напоминающее степи Среднего Запада, а примерно в километре за ним виднелась полоса леса. Солнце еще не взошло, но тёмные силуэты голых деревьев уже проступили в дрожащем мареве кровавого горизонта.

Джунгли обещали еще один изнурительный день.

Деревья стояли без листьев, будто прошла армия саранчи и ничего не пропустила. Ничто не росло. Зелень исчезла на долгие годы вперёд.

В 06.30 утра пехота "Большой багровой единицы"*, выстраиваясь в колонну по одному, на расстоянии пятнадцати метров друг от друга, потопала через поле к далекой кромке леса. Это была обычная мера безопасности, особенно при пересечении открытой местности. В случае минометного огня осколки будут лететь во все стороны, и одним снарядом может поразить только одного человека вместо двух или трех.

Когда огромное и красное, как перезрелый помидор, тропическое светило появилось над горизонтом, уже было жарко и влажно. Здесь каждый день напоминал предыдущий. Небо меняло цвет от розового к золотистому, от золотистого к бледно-голубому. Исчез утренний туман, стих слабый ветерок.

Теперь воздух был спокоен и неподвижен, без единого дуновения. А земля – сплошное месиво, по которому трудно шагать. Жара уже подбиралась к 38 градусам в тени; припекало – скоро из каждой поры засочится кровавый пот.

Я чувствовал себя измученным, вялым, влажным и липким, словом, кухонной тряпкой, а день ещё практически не начинался.

Густой жуткий туман, который ночью подкрался осторожной кошкой, сведя видимость до нуля, почти рассеялся. Осталась лишь лёгкая дымка : она вилась над землей, точно пар над кучкой конского навоза. Но солнце поднималось всё выше и выше, и дымка вскоре исчезла…

В последний день апреля, рано утром, я сел в вертолет и отправился из Тан Сон Нхута, из 8-го воздушного порта, в Лай Кхе, место дислокации 1-ой пехотной дивизии, чтобы успеть на начало операции "Манхэттен". Полет в Лай Кхе, что в двадцати пяти милях к северо-западу от Сайгона, занял менее двадцати минут, а там я пересел на "Хьюи", перевозивший боеприпасы в передовой лагерь 2-ого батальона 3-ей бригады 1-ой пехотной дивизии.

2-ой батальон располагался у кромки леса на открытой заброшенной каучуковой плантации рядом с северным краем печально известного "Железного треугольника", злополучного района, который в последние месяцы превратился в арену жестоких боёв.

На официальных картах местность носила название "Лес Бой Лой". Здешняя земля долгое время была убежищем вьетконговцев, своего рода складом снабжения частей потивника, воевавших вокруг Сайгона.

В начале года во время операции "Сидар Фоллз" солдаты из 1-ой и 25-ой пехотных дивизий уже хлебнули лиха, гоняясь за Чарли по "Треугольнику". Джунгли здесь были изрыты туннелями и подземными блиндажами, как пчелиными сотами, а дорожки и тропинки напичканы минами-ловушками.