Текст книги "КОШМАР : МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ"

Автор книги: Брэд Брекк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 44 страниц)

Я и ещё четыре парня взяли такси и поехали в аэропорт Филадельфии. Я просмотрел список рейсов на Чикаго. Ближайший вылет был в восемь утра. Так или иначе, я решил попасть на него.

На часах было три – два ночи по чикагскому времени, но я всё равно решил позвонить родителям. Трубку взяла мама.

– Алло…

– Привет, ма! Узнаёшь?

– Брэд… Это ты, Брэд? Неужели это ты, Брэд?

– Я только что прилетел…

– Откуда ты звонишь?

– Из Филли. Мы сели в Форт-Диксе два часа назад, я взял такси и приехал в аэропорт.

– Здравствуй, Брэд!

– Папа? Привет! Ты где-то в подвальчике? Да, чертовски рад слышать вас обоих.

– Когда ты приедешь? – спросила мама.

– Бери ручку и записывай : рейс 142 из Филадельфии в Чикаго. Вылет в восемь утра, полёт займёт, наверное, не больше полутора часов.

– Это по восточному времени?

– Ах да, я и забыл… да, восемь утра по восточному времени, то есть семь по чикагскому. По вашему времени я буду в Чикаго примерно в девять.

– Хорошо, Брэд, мы будем ждать тебя там.

– Ой, ма, позвони Мэрилу : пусть возьмёт с собой Тину. Я хочу, чтобы они тоже приехали…

– Хорошо, Брэд. Мы так…мы так рады, что ты вернулся!

В её голосе послышались слёзы.

– До скорой встречи.

– Мы приедем, Брэд, пока…

Думаю, они были так же потрясены, как и я. Странно, но я помнил номер телефона и код города. До меня ещё не доходило, что я снова в Соединённых Штатах и только что разговаривал с родителями – впервые за последний год.

В аэропорту я побрился и привёл себя в порядок, сдал вещи в камеру хранения. Подумал было поспать часок-другой в зале ожидания. Но уснуть не смог. Я был слишком возбуждён. Я боялся, что если закрою глаза, что-то от меня ускользнёт. Я был дома, но чувствовал себя в своей стране, как иммигрант. Возвращение на родину стало бoльшим потрясением, чем прибытие во Вьетнам.

Другие парни ожидали свои рейсы так же, как и я. Читали, пересмеивались, рассказывали случаи из жизни, посматривали на часы и ходили туда-сюда, когда сидеть становилось невмоготу.

Кое-кто позволил себе шикануть. В мужской комнате только что заступил на службу дежурный, помимо прочего он чистил обувь.

– Надрайте-ка их, мистер, – сказал один солдат. – Мы только что из Нама.

– Вы как раз вовремя, молодой человек. Добро пожаловать на родину…

На этом утреннем рейсе было полно свободных мест, я занял одно возле иллюминатора. Когда мы снижались над озером Мичиган и подлетали к аэропорту О'Хэйр, стали проявляться знакомые места и у меня остро защемило в груди.

Слёзы навернулись на глаза. Я старался сдержаться и не мог. Я испугался, что если расплачусь, то не остановлюсь никогда. Поздно. Моя броня дала трещину, и весь жидкий груз вырвался на свободу.

Слёзы хлынули по щекам за всё, что я перечувствовал и видел. Я задержал дыхание и прикусил язык, чтоб хоть как-то сдержаться. Но чем больше я старался, тем меньше у меня получалось : меня заколотило и затрясло, я разрыдался, мне стало невыносимо стыдно, ибо это произошло внезапно, на людях – весь самолёт пялился на меня.

Я уткнулся в стекло иллюминатора, чтобы никто не видел моих слёз. И чтобы я никого не видел.

Рядом со мной сидел человек лет сорока с небольшим в синем деловом костюме в тонкую полоску.

– Что с вами? Могу ли я чем-то помочь?

– Всё хорошо. Просто я рад, что еду домой. Не думал, что мне удастся выбраться оттуда…живым.

Последние слова застряли в горле, я поперхнулся.

Живой, живой, живой. Я живой!

– Во Вьетнаме вы принимали участие…в боях?

– Да, сэр. У меня был друг, я с ним даже не попрощался… он похоронен где-то там, внизу. Дэнни не повезло. О Господи…

Я снова потерял самообладание.

– Вам действительно…ничего не нужно?

– Я просто счастлив…

– Вы, ребята, делаете там хорошую работу.

Я больше не мог разговаривать. Мои глаза были на мокром месте, всё двоилось и расплывалось, губы дрожали. Самолёт уже снижался над аэропортом, а я всё трясся и рыдал, судорожно хватая ртом воздух. Я снова прикусил язык и вытер слёзы.

Я поправил узел галстука, отстегнул ремень безопасности и пошёл в туалетную комнату освежить лицо влажным бумажным полотенцем.

– Сэр, вернитесь на место и пристегнитесь. Через несколько минут мы приземляемся, – сказала мне в спину стюардесса.

Я кивнул и опять пристегнулся, но меня по-прежнему мутило, потряхивало, дыхание перехватывало. И опять слёзы набежали на глаза. Они текли по щекам и капали с подбородка, но мне уже было всё равно. Мы коснулись земли, а слёзы бежали пуще прежнего, меня трясло. Самолёт остановился, я утёр слёзы и снова попробовал взять себя в руки.

Я вышел на воздух одним из первых.

Спускаясь по трапу, я заметил родителей : они стояли в зале ожидания у выхода на поле. В одной руке у меня была сумка, в другой – новая зимняя шинель.

И опять я расклеился.

Рыдания сотрясали моё тело, я ослеп от слёз. Я раскинул руки и шагнул им навстречу, но видел перед собой только четыре размытых пятна.

Я упал в объятия мамы, потом, не поднимая головы, уткнулся лицом в пальто отца. Тут только до меня дошло, что рядом стоят ещё двое : Мэрилу и Тина.

Мы обнялись и расцеловались, всплакнули и поговорили.

Отец подхватил мою сумку и шинель, а я отошёл в туалет сполоснуть лицо.

Потом мы получили мой багаж : чемодан и рюкзак.

В Чикаго было холодно : 20 градусов ниже нуля со злым восточным ветром, который так и норовил отморозить мне щёки. Я жил в тропиках целый год, поэтому, садясь в машину, дрожал, как осиновый лист.

20 миль дороги в Баррингтон мы говорили мало. Я сидел на заднем сидении, между Мэрилу и Тиной. Я ещё не мог говорить. И на подъездах к Баррингтону я снова расплакался.

Я был опустошён. Еле держался. Перелёт домой занял почти 27 часов. Я не спал три ночи. Нас чуть не подстрелили перед самым вылетом.

Но теперь я был дома, я вернулся с войны. Наконец-то. Позади был Вьетнам, впереди – вся жизнь.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. «МИР».

ГЛАВА 42. «КОГДА ДВОЕ СЛИВАЮТСЯ В ОДНО».

«Иногда я просто лежал без сна и думал о войне. С одной стороны, я радовался, что остался жив, но, с другой, жалел, что не погиб во Вьетнаме. Мне нужно было поговорить с кем-нибудь о войне, но я не мог. Я не знал, как к этому подступиться. Я сам ещё не понял, что со мной произошло, через что мне пришлось пройти. Всё это было слишком страшно, запутано и больно. Эта война ещё не улеглась в моей голове. Она только намертво отпечаталась в моих застывших глазах. Да и кто поймёт? Разве может понять её тот, кто там не был?»

Вот чем я хотел заняться в отпуске на досуге : есть бифштексы, ездить на машине, принимать почаще душ, сидеть на унитазе со смывным бачком, спать по утрам до упора, на завтрак лакомиться настоящим молоком и яичницей, ходить в кино и в гости к друзьям-товарищам, покупать пиццу в ресторане «У Шарлотты» и – самое важное – влюбиться в Мэрилу.

Спал я неспокойно. Слишком тихо было дома. А я привык к звукам Вьетнама : рокоту вертолётных лопастей, дальним перестрелкам за пределами расположения и успокаивающему ответному огню артиллерии и миномётов.

Я любил полежать на прохладных белых простынях и ощутить чистоту – в первый раз за последний год, но матрас, пожалуй, был слишком мягок, чтобы доставить настоящее удовольствие – по этой-то причине я не мог на нём уснуть.

Во Вьетнаме мне не снились сны, но дома они слетались ко мне один за другим злыми чёрными осами, и я вздрагивал и просыпался.

Иногда мне снилось, что в лесах Нагорья из всего взвода я остался один и со всех сторон окружён партизанами. Я ранен в живот осколками от гранаты. Кишки вываливаются наружу, я запихиваю их назад, но они выскальзывают из рук и падают на землю.

Мне снилось, что мою позицию атакуют азиаты – волнами, одна за другой. Бежать некуда. Тут пикируют "Фантомы" и сбрасывают напалм, а я…

Просыпался в поту, задыхаясь и дрожа, не совсем понимая, где нахожусь. Словно Джамбо, великий аннамский слон, становился мне на грудь, хоботом зажимал нос и не давал вздохнуть. Я закуривал, шёл на кухню, прислушивался к тишине, наливал в стакан виски на четыре пальца и опрокидывал его в рот, как молоко.

Это всего лишь сон. Ты дома, не во Вьетнаме. Ты жив. Ты в безопасности. Вдохни поглубже. Ещё раз. И ещё. Расслабься, старик, расслабься…

Я возвращался в постель, и снова в моей голове роились ужасы. Я резко просыпался, включал свет, наливал виски по новой, садился на стул и смотрел в окно или в ящик, пока на востоке не появлялись первые розовые лучи. Мне было страшно возвращаться в постель, я боялся, что если усну…

То опять увижу сон.

Несколько раз, когда я вот так смотрел в окно, тополя на улице вдруг превращались в слоновую траву, а уличные фонари – в багровые осветительные ракеты. Не было ни грохота 105-мм орудий, ни воя миномётов, и у меня появлялось жуткое ощущение, что я единственный живой во всём доме.

Однажды мне приснилось, что я тяну во Вьетнаме четвёртый срок службы и жду не дождусь демобилизации; проснулся я раздражённый и злой.

Иногда я просто лежал без сна думал о войне. С одной стороны, я радовался, что остался жив, но, с другой, жалел, что не погиб во Вьетнаме. Мне нужно было поговорить с кем-нибудь о войне, но я не мог. Я не знал, как к этому подступиться. Я сам ещё не понял, что со мной произошло, через что мне пришлось пройти. Всё это было слишком страшно, запутано и больно. Эта война ещё не улеглась в моей голове. Она только намертво отпечаталась в моих застывших глазах. Да и кто поймёт? Разве может понять её тот, кто там не был?

Я боялся, что если расскажу кому-нибудь о своих снах, то тянуть мне новую службу в каком-нибудь полном крыс госпитале для ветеранов, в дальней каморке с резиновыми стенами и железной решёткой на окне.

Почти всё время я проводил рядом с Мэрилу. Я ехал к ней сразу после завтрака, и мы развлекали друг друга до четырёх дня, когда ей приходил срок отправляться на работу. Я вёз её в контору и в полночь забирал обратно, потом мы целовались-миловались на диване, немного выпивали, смотрели телик, а в три утра я отправлялся домой.

Мне понадобилось совсем немного времени влюбиться в неё : к концу первой недели после первой встречи я уже на коленях просил у Мэрилу руку и сердца. Конечно, я пил, но она смотрела на это сквозь пальцы и…

Сказала "ДА!"

На другой день мы поехали в Найлс в магазин Сирса и купили ей обручальное кольцо с бриллиантом.

Родители Мэрилу были на седьмом небе.

Мои – напротив.

Они ничего не говорили, но чувствовали – и правильно – что я уже не тот человек, которому они махали на прощанье руками год назад. Они уже не знали, кто этот парень. Они считали, что я слишком много пью и что мне нужно время, чтобы вновь приспособиться к жизни в Америке.

Они пытались отговорить меня от женитьбы, говорили, что мы плохо знаем друг друга. Я же отвечал, что это не так. И чем больше родители старались уговорить меня отложить свадьбу, тем твёрже становилась моя решимость пройти через это.

С раннего детства, сколько себя помню, меня преследовала эта родительская опека, я ненавидел её. Я был мал, и мне не давали сделать свой выбор, принять на себя ответственность за свои действия. Они указывали мне, что делать, и заявляли, что им лучше знать, что хорошо для меня, хотя подчас даже не ведали, что хорошо для них самих.

Очень резко я просил их не вмешиваться в мои дела и мою жизнь, говорил, что, вернувшись домой с войны, могу сам принимать решения и пожинать плоды своих ошибок. Я говорил, что всё для себя уже решил, что они ничего уже не могут изменить. И что для них будет лучше прекратить попытки управлять мной, оставить всё как есть и уделить мне немного своей любви и поддержки.

В конце концов, они отступились и попытались свыкнуться с моим решением. Но радости у них это не вызывало.

Мы назначили свадьбу на 12 декабря 1967 года в 1-ой Методистской церкви Баррингтона. Мэрилу была католичка, но после развода её отлучили от церкви. Она сказала, что ей всё равно, где выходить замуж, лишь бы это было в церкви.

Мне не приходило в голову, что мы торопимся с женитьбой. Я просто любил Мэрилу.

Армия сожрала почти два года моей жизни, и я хотел наверстать упущенное время. Кроме того, я думал, что после года активной переписки мы хорошо знаем друг друга.

В мыслях моих Мэрилу была для меня и любимой, и лучшим другом. Находясь в разных уголках света, мы вместе превозмогали войну. В какой-то мере она принадлежала только мне. Ни армии не вычеркнуть её из моей жизни. Ни вьетконговцам уничтожить. Я мечтал, что если мы поженимся, то она будет существовать только для меня, а я – для неё. Только на неё я мог положиться, только её мог любить, заботиться мог только о ней, ибо всех товарищей я растерял на войне.

Я не хотел больше страдать от потерь.

Однако перед самой свадьбой я чуть не сдрейфил. Сидя в служебке и дожидаясь своей очереди к алтарю, я вдруг заметил открытое окно.

Мой брат Тим, которого я всегда звал Джейком*, был рядом со мной, он прочёл мои мысли.

– Сынок, – сказал он, – если хочешь смыться, у тебя есть шанс. Лезь в окно и беги, никто тебя не осудит.

Он застал меня врасплох. Я смутился.

– Кто? Я? Бежать? Ни за что…

Он рассмеялся. Я тоже. Мы тут же об этом забыли. А через минуту, не осознавая, что делаю, я прошёл в южное крыло церкви и мы с Мэрилу произнесли свои "да".

Мы не только обменялись кольцами во время венчания, но и горскими браслетами. Мэрилу считала, что это придаст таинственности нашим отношениям, свяжет немного с Вьетнамом, который познакомил нас.

Эта мысль мне очень понравилась!

Для такого торжественного случая церемония была коротка. Были только наши родители, её свидетельница да мой брат в качестве свидетеля.

Мы вышли из церкви, а мне не верилось, что мы с Мэрилу муж и жена.

Всё получилось так легко. Слишком легко.

За какие-то минуты я не только получил жену, но и готовую семью. Теперь у меня появились обязанности, и они меня пугали.

Медовый месяц был недолгим. Просто мы остановились в мотеле "Дельфин" в Найлсе и всю ночь занимались любовью. Утром мы были никакие. Ноги не держат, живот болит – еле позавтракали.

Мы жили в доме её родителей и спали на большой двойной кровати. Остаток отпуска мы ходили на вечеринки, днём – в кино, а однажды в субботу взяли с собой Тину и поехали в "Аквариум" в Чикаго. Мы объедались пиццей, пили кока-колу, каждую ночь занимались любовью и не заметили, как подкатил конец отпуска и пришло время возвращаться в армию. Нужно было служить ещё несколько месяцев.

За пять дней до Рождества в аэропорту О'Хэйр я поцеловал жёнушку и поднялся на борт самолёта, вылетающего в Вашингтон, округ Колумбия (далее – автобусом в Форт-Мид, штат Мэриленд), завершать последний отрезок армейского пути. Мэрилу обещала, что, как только я устроюсь на новом месте, они с Тиной переберутся поближе к базе.

Это было не лучшее время года для возвращения в казарму. Меня приписали к роте, состоящей из одних чёрных. Спали мы в большом помещении, и у парня на соседней койке была радиола на 45 оборотов в минуту, от которой мне хотелось лезть на стенку. Он всё время крутил одну и ту же пластинку, повторял её как мантру, – до подъёма, после обеда, вечером перед отбоем. Это была песня Марвина Гея "До меня дошли слухи", и никогда ещё в жизни мне так не хотелось стереть кусок пластмассы в порошок!

По документам, полученным во Вьетнаме, на проезд выходило 170 долларов. Когда я оформлялся в 9-ую бронекавалерийскую дивизию, выяснилось, что я должен армии 162 доллара, потому что проезд на автобусе из Форт-Дикса в Форт-Мид стоил всего 8 долларов. Я же потратил все дорожные деньги на перелёт из Филадельфии в Чикаго и Вашингтон. А как ещё мне можно было выбраться домой в отпуск и вернуться назад?

К счастью, меня попросили самому перенести мои бумаги из кабинета в кабинет, и когда я узнал, сколько остался должен, то разорвал бумажки в клочки и спустил в унитаз.

Меня посадили на оформление прибывающего личного состава, и целыми днями напролёт я был занят приёмом ветеранов Вьетнама.

В Сочельник и Рождество мне выпало стоять в карауле у склада. Шёл мокрый снег с дождём, и мне было одиноко как никогда. Я вернулся из Нама, только что женился, и армия уже успела разлучить меня с Мэрилу. Навалилась тоска зелёная, и мне было горько за себя.

Где-то между Рождеством и Новым годом выдалась свободная суббота, и я отправился в Балтимор, в "Квартал". В район кабаков и разгульной жизни. У меня оставалось 50 долларов от подаренных на свадьбу денег, и я вообще-то планировал потратить их на мотели и еду, когда Мэрилу и Тина переедут ко мне и мы будем искать жильё.

Но вместо этого я их пропил. И мне было очень стыдно.

Не знаю, откуда это взялось. Я брёл, шатаясь, из бара в бар. В каждом говнюшнике ко мне подкатывала девка, прямо как в Сайгоне, и я автоматически покупал ей выпивку.

Мы садились у стойки, и девчонка начинала меня соблазнять. Её пальцы пробирались ко мне в штаны – поближе к промежности, она улыбалась и предлагала развлечься.

– В шашки сыграем? В очко? Крестики-нолики? – подзадоривал я.

Но в конечном итоге я с улыбкой отклонял предложение, думая о том, как мне одиноко без Мэрилу; вставал и двигался дальше.

Устав от девушек баров, я переключился на стрип-клубы, в которых продавали алкоголь. Наскоро потряся на сцене сиськами и письками, стриптизёрши – в одних верёвочках – смешивались с посетителями, чтобы подстегнуть их либидо и облегчить доступ к кошелькам. В надежде потискать мохнашку, я купил какой-то девке выпить, но только сам упился и выкинул на ветер все деньги.

Когда деньги мои иссякли, эта блядь поднялась и ушла, не сказав ни слова : ни "спасибо", ни "мать твою так", ни "будешь уходить, запри дверь".

– И тебя с Рождеством, сучка! – показал я ей средний палец на выходе. В кармане лежал последний доллар – хватит вернуться в Форт-Мид.

На пути к автобусной остановке мне попалась гадалка. Баба схватила меня за руку, впихнула, чуть не повалив, в свою конуру и с явным цыганским акцентом рекла : "Фатима предсказать тебе судьба".

– Прости, Фатима, не могу, у меня всего доллар остался, – буркнул я. Ухмыляясь, я помахал бумажкой перед её носом.

– Мне хватать, чтобы помочь тебе, – она схватила доллар и спрятала в лифчике.

– Не нужна мне твоя помощь. В жопу твой кристалл…

– Молчи, я смотреть твоё будущее.

– Слушай сюда, дамочка, это мой последний бакс, и мне надо попасть на автобус в Форт-Мид.

Я полез к ней в бюстгальтер. Она хлопнула меня по руке, и её акцент как-то сразу исчез.

– Держи свои деньги, выметайся отсюда! Шевелись, давай! Все вы, бля, служивые, одинаковые!

Я сцапал доллар и вышел на воздух.

– Сама такая! – огрызнулся я. – Чтоб под мышками у тебя завелись верблюжьи блохи! Чтобы тебе нос паук оттяпал!

Она показала мне кукиш, а я поплёлся к остановке.

Господи, Мэрилу убьёт меня, если узнает, что 50 долларов тю-тю. Должно быть, где-то здесь обретался Эдгар Аллан По. Неудивительно, что он писал рассказы про ужасы. Балтимор, так его растак!

За день до Нового года я получил деньги и три дня выходных. И решил слетать в Чикаго – удивить Мэрилу.

С увольнительной до субботы в кармане на автобусе я доехал до Вашингтона, купил билет туда-обратно и пошёл в бар дать свой рейс. И тут у меня начались провалы в памяти.

Я сел в нужный самолёт, но не помню как. Помню, что сидел в баре и цедил мартини, и вдруг я уже в самолёте, а вокруг – никого.

– Когда мы вылетаем в Чикаго? – спросил я у стюардессы.

– Мы приземлились в аэропорту О'Хэйр 20 минут назад, сэр.

Я смутно помнил, что звонил из бара Мэрилу и просил её встретить мой рейс. Я выбрался кое-как из самолёта, но никто меня не встречал. Я запаниковал. Но тут услышал объявление.

– Брэда Брекка просят подойти к кассам "Юнайтид Эйрлайнз".

Это Мэрилу!

Отчаянно я пытался найти дорогу к стойкам "Юнайтид", но О'Хэйр – огромное здание, и я заблудился : на заплетающихся ногах бежал по одному коридору, оббивал плечами стены другого, при этом волоча свой баул и поминутно падая.

Через час я добрался-таки до цели, но Мэрилу уже не было. Я пошёл в маленькое кафе при аэропорте, опрокинул ещё пару стаканов и позвонил ей.

– Мэрилу, я прождал битых два часа! Почему ты не встретила меня, как я просил?

– Я встречала, Брэд, но ты не прилетел.

– Я немного проспал, хе-хе… может, ты оторвёшь свою сладкую попку и заберёшь меня отсюда?

– Да ты пьян!

– Слушай, я долго ждал в Вашингтоне, всего-то пара рюмочек перед посадкой.

Через 45 минут она приехала. Я спустился в багажное отделение, забрал чемодан, и она повезла меня домой. На мне была простая форма без шинели, и я промёрз до костей. В Чикаго стоял мороз в 20 градусов.

Я сказал, что полтинника нет, соврал, что в казарме кто-то залез в мой сундучок и украл деньги. Правду рассказать я не посмел. Она была не в настроении выслушивать о моих похождениях по злачным местам Балтимора.

Гостил я недолго. В понедельник улетел назад в Вашингтон, оттуда на автобусе – в Форт-Мид. Мэрилу обещала переехать через три недели, когда соберёт достаточно денег, чтобы снять квартиру.

Я решил делать отчисления для неё из денежного аттестата. Я начал откладывать по 50 долларов в месяц, плюс ещё 50 добавляла армия.

В первых числах января я пошёл в отдел по связям с общественностью Форт-Мида и попросил о переводе. Приказ появился через неделю : меня переводили в штабную роту, в отдел информации, строчить материалы для боевого листка "Саундофф" ("Отбой").

Тело моё вернулось на родину, но мозг мой оставался на войне. Я всё время словно ходил по лезвию ножа. Чтобы уснуть, мне нужно было выпить, и утром я вставал подавленный и со слезами на глазах не понять от чего. Меня раздражали громкие звуки. По ночам мне снились кошмары о войне. Я весь стал какой-то дёрганый. Иногда окружающие казались мне трупами. Я терялся, нервничал и всё время пил, чтобы руки не тряслись как при болезни Паркинсона. Но чем больше я пил, тем сильней они дрожали.

Мне казалось, что если Мэрилу и Тина будут рядом, то всё у меня будет хорошо и мне не нужно будет пить, чтобы уснуть.

Я убеждал себя, что когда кончится служба, я повезу Мэрилу и Тину в Калифорнию. Ведь в Малибу такой замечательный серфинг…

ГЛАВА 43. «ОБРАТНЫЙ КАДР».

"Я включил телевизор. Уолтер Кронкайт зачитывал список потерь во Вьетнаме за неделю, потом пустили видеоматериал о боях в осаждённой базе морской пехоты в Кхе Сань. Я уютно устроился в кресле, положив ноги на кофейный столик и поставив рядом на пол бутылочку виски. Подлетела Мэрилу, выхватила у меня стакан, подняла бутылку – и опорожнила всё это в раковину на кухне. Я пришёл в ярость. Хотел схватить её, но промахнулся, и всё поплыло как в тумане. Я вышел из себя, комната как будто наполнилась красным дымом, и у меня снова появилось ощущение, что я покинул своё тело и смотрю на вещи со стороны.

"Горячая зона высадки!" – воскликнул я, словно меня это не касается, словно я смотрю кино со своим участием. Я снова был во Вьетнаме. Лицо Мэрилу уже ничем не отличалось от лиц продажных девок Сайгона. Помню, я бил её, сбивал с ног, рывком приподнимал за блузку и вновь ударами валил на пол. Опять. И опять. Потом я разбил ей рот, ударив слева. Раскинув руки, как распятый Иисус, она отлетела к стене и медленно осела, потеряв сознание. Я посмотрел на стену. Она была забрызгана кровью, к штукатурке прилип маленький кусочек кожи.

– ЧТО Я НАДЕЛАЛ, ЧТО Я НАДЕЛАЛ, ЧТО СО МНОЙ! – закричал я".

В конце января, в пятницу, Мэрилу и Тина выехали из Баррингтона в Форт-Мид. Я не знал, когда они приедут, поэтому после службы стал нетерпеливо прохаживаться перед казармой штабной роты.

Наступил вечер, а их всё не было, и я был уверен, что они потеряли дорогу или что-то случилось с машиной. Я метался взад и вперёд, вглядываясь вдаль, как заботливый папаша. На земле лежал снег, я продрог и в каждой проезжающей машине высматривал моих девочек.

Они приехали в семь часов. Я переоделся в гражданское, побросал вещи в сумку и оформил увольнительную на выходные.

Мы отправились в Лорел, маленький городок в 15 милях от Форт-Мида, поужинали в закусочной "Бонанза" и сняли номер в мотеле.

На следующий день мы собирались начать поиски квартиры. В Лореле проживало много служащих из Форт-Мида. Изрядно побегав, мы нашли подвальчик без мебели на Ханисакл-авеню за 115 долларов в месяц.

– Всё хорошо, Мэрилу, но можем ли мы себе это позволить?

– Мы справимся, – заверила она. – Я скопила немного и ещё запишусь на матпомощь по безработице.

Мы заплатили за месяц вперёд и тут же вселились.

Мэрилу не могла привезти много вещей на своём "мустанге". Она собрала немного одежды для себя и Тины, утюг, гладильную доску, немного игрушек с трёхколёсным велосипедом, кое-какие мои штатские пожитки, радио да мой старенький 12-дюймовый телевизор "Зенит", купленный в штате Мэн.

В тот же день мы приобрели обстановку для нашей квартирки в магазине подержанных вещей. Старый диван, кресло, кофейный столик, кухонный набор мебели и соломенный тюфяк (без пружин) – за всё 30 долларов.

Жизнь поначалу складывалась удачно. В восемь утра Мэрилу везла меня на службу и забирала в четыре-тридцать. Ей удалось встать в очередь по безработице, она покупала продукты в гарнизонном магазине, и мы как-то тянули и даже немного откладывали. Мэрилу прекрасно готовила : из казалось бы непригодных продуктов она делала чудные блюда.

Мы обтянули диван и кресло новой драпировкой, отделали под старину столовую мебель и сшили бархатные чехлы на стулья. Отполировали старый кофейный столик, и в нашей голой квартирке стало по-домашнему уютно.

Первый месяц в Лореле я не пил. Но в первую пятницу марта, когда Мэрилу забрала меня с работы, я купил бутылку виски. Я сказал, что хочу просто посидеть в гостиной : скинуть туфли, снять галстук, посмотреть вечерние новости "Си-Би-Эс" и выпить немного виски.

Я включил телевизор. Уолтер Кронкайт зачитывал список потерь во Вьетнаме за неделю, потом пустили видеоматериал о боях в осаждённой базе морской пехоты в Кхе Сань.

Мэрилу накрыла на стол.

– Садись ужинать, дорогой, можно расслабиться и посмотреть телевизор потом.

– Я смотрю новости…

– Я сказала, что ужин на столе! – огрызнулась она.

– Подожди, сейчас кончатся новости!

– Сейчас же, Брэд!

– Ты слышала, что я сказал? Потом…

Я уютно устроился кресле, положив ноги на кофейный столик и поставив рядом на пол бутылочку виски. Не говоря больше ни слова, подлетела Мэрилу, выхватила у меня стакан, подняла бутылку – и опорожнила всё это в раковину на кухне.

Она проделала что-то невероятное.

– Я сказала немедленно, Брэд! – крикнула она и встала между мной и телевизором, уперев руки в бока.

– Ты вылила мой виски в канализацию Лорела.

– Да, вылила. И из бутылки тоже…

– Зачем?

– Потому что пора ужинать.

– Но мне ещё не пора, – заревел я, вскакивая с кресла. – Ты сука, блядь! Что ты наделала, а? Ты знаешь, что ты наделала?

Я пришёл в ярость. Хотел схватить её, но промахнулся, всё поплыло как в тумане. Я вышел из себя, комната как будто наполнилась красным дымом, и у меня снова появилось ощущение, что я покинул своё тело и смотрю на вещи со стороны.

"Горячая зона высадки!" – воскликнул я, словно меня это не касается, словно я смотрю кино со своим участием. Я снова был во Вьетнаме. Лицо Мэрилу уже ничем не отличалось от лиц продажных девок Сайгона. Помню, я бил её, сбивал с ног, рывком приподнимал за блузку и вновь ударами валил на пол. Опять. И опять.

Мэрилу билась в истерике, закричала и заплакала Тина, хватая воздух ртом. Когда я опрокинул жену на пол в пятый раз – а, может быть, в шестой, не помню – она больше не поднялась, и я пинал её в спину босыми ногами и орал : "СУКА! СУКА! ТЫ ЗА ВСЁ ОТВЕТИШЬ!"

Потом я снова приподнял её и ударил слева, разбив рот. Раскинув руки, как распятый Иисус, она отлетела к стене и медленно осела, потеряв сознание.

Всё случилось очень быстро.

Красный дым рассеялся, я стоял как громом поражённый. Я тяжело дышал и смотрел то на Мэрилу, то на свои руки.

В дверь постучали.

– Что у вас там происходит? – спрашивала соседка.

– Всё в порядке, – ответил я, – небольшое недоразумение.

– Вы уверены?

– Ты что, оглохла, мать твою? Проваливай, блядь, к себе, и не суй нос в чужие дела, а то будешь следующей…

Мэрилу зашевелилась и заплакала. Тина была так напугана, что не могла вздохнуть. Она хватала воздух ртом, как астматик, и повторяла "мамочка, мамочка, мамочка…"

Слепая ярость исчезла так же быстро, как и нахлынула. У меня не укладывалось в голове, что я натворил. Такого со мной ещё не было.

– Откуда этот дым? Что со мной? Что не так? О Господи, что со мной?

Лицо Мэрилу было разбито в кровь. Один глаз заплыл, другой еле открывался. Верхняя губа рассечена. Она тихо плакала, давясь кровью и пытаясь встать на ноги. Она поднималась на колени и – падала. Сделав несколько попыток, она медленно поползла в ванную.

Я посмотрел на стену. Она была забрызгана кровью, к штукатурке прилип маленький кусочек кожи.

– ЧТО Я НАДЕЛАЛ, ЧТО Я НАДЕЛАЛ, ЧТО СО МНОЙ! – закричал я.

Я помог Мэрилу подняться.

– О Боже, родная, прости. Не знаю, как это случилось. Я помогу тебе. Прости, прости, ради Бога, прости…

Я обнял Мэрилу за талию, отвёл в ванную и помог промыть раны, потом успокоил Тину. Я помог Мэрилу дойти до кровати, принёс в полотенце лёд для опухшего глаза. Она легла, откинув покрывала, а маленькая Тина – всего-то три годика – устроилась рядом : хныкала и сосала палец.

Ужин остыл, я его выбросил. Я выключил свет в ванной, закрыл дверь и включил радио в гостиной. Как мог, зачистил стену, и тогда меня затрясло…

Я убийца. Я ведь мог её убить. Боже мой, что же мне делать?

Потянуло выпить, а в кармане ни цента. Заглянул в кошелёк Мэрилу. Тоже пусто. Я отыскал копилку Тины и расколотил её молотком. Получилось около доллара мелочью – я сгрёб всё в карман, открыл входную дверь и выскользнул в ночь…

За 79 центов в винном магазине я купил бутылку мускателя и припал к горлышку, чтобы успокоить нервы.

Наутро я проснулся на диване со страшной головной болью. На цыпочках прошёл в спальню, чтобы разбудить Мэрилу и Тину, и остановился, как вкопанный.

– Дорогая, что с тобой?

Мэрилу разлепила один глаз.

– А то ты не знаешь?

– Нет же, Господи, я только помню…

– Это ты сделал, Брэд.

Я вспомнил всё.

– О Боже! – заплакал я. – Я ведь люблю тебя… как я мог? Мэрилу, что со мной? Что не так?

Кровотечение остановилось, и лицо Мэрилу представляло сплошное месиво синяков и кровоподтёков. Один глаз заплыл и не открывался, другой стал красным из-за лопнувших сосудов. Верхняя губа запеклась и сильно распухла.

Только через десять дней, нанеся на лицо толстый слой макияжа и надев тёмные очки, Мэрилу решилась выйти в гастроном на углу. Если не всматриваться, никто и не сказал бы, что её били.