Текст книги "КОШМАР : МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ"

Автор книги: Брэд Брекк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 44 страниц)

Сержанты пошушукались с полицейскими, и тех отпустили.

В поезде пацаны до хруста сжимали кулаки, ржали, как лошади, и называли друг друга засранцами, джи-ай, суперсолдатами и новичками. Говорили, что это было боевое крещение и они выиграли бой, не напрягаясь.

Что они плохие и будут ещё хуже, когда выйдут из учебного лагеря.

Они задиристо орали, что приедут на побывку и зададут этим выскочкам новую взбучку, 'дадут понюхать ботинка'.

Через пять часов починились. Когда поезд выползал из Шривпорта, все немного нервничали. Следующая остановка через несколько часов была в Форт-Полке.

Поезд набрал скорость, его закачало из стороны в сторону. Я сел поудобней и смотрел в окно. Думал о доме и жизни, оставленной позади, о том, что ждёт меня в армии.

Потом закрыл глаза, ткнулся головой в стекло и провалился в сон…

ГЛАВА 5. 'КОВАРНАЯ ЗЕЛЁНАЯ МАШИНА'

'На всю страну монаршим криком грянет:

"Пощады нет! " – и спустит псов войны,

Чтоб злодеянье вся земля узнала

По смраду тел, просящих погребенья'.*

– Уильям Шекспир, английский драматург

Ан Кхе, место расположения элитной 1-ой аэромобильной дивизии, находился в 220

милях к северу от Лонг Биня. По сравнению с комфортабельным самолётом 'Бранифф 707', на котором мы сюда прилетели, транспортник С-130 казался аэропланом времён Первой мировой, болтавшимся в воздухе Вьетнама. Полёт был скверный, иллюминаторы отсутствовали, сиденья из нейлоновых полос были неудобны.

Саттлер хотел стать воздушным стрелком в огромном вертолётном парке дивизии.

Прилетев на место, стали ждать в аэропорту отправки в дивизию. Мы сидели, разбившись на кучки, когда появился конвой вертолётов с войсками на борту – только что из передового района.

Солдаты поразили меня, но не грязной, изодранной в клочья униформой, и не тем, что они едва тащили винтовки М-16 и ранцы. А своими глазами – глазами Медузы, способными превратить в камень всякого, заглянувшего в них.

Взгляд этих глаз был застывшим.

Последними из вертушек появились мёртвые. Они были в мешках – семнадцать зелёных прорезиненных мешков около семи футов в длину, винтовки положили рядом. Я видел очертания тел внутри, видел, как выпирали ботинки. Саттлер покачал головой и загасил сигарету о каблук.

– Не знаешь, как это случилось? – пробормотал он.

– Какая разница? Мёртвые есть мёртвые, – сказал я.

– Должно быть, их убили сегодня.

– Да, наверное, утром, когда мы завтракали.

– Как думаешь, из пулемёта?

– Может быть. Или из гранатомёта. А, может, из миномёта. Не знаю…

– Просто интересно.

– У-гу.

– Сколько, по-твоему, им было лет?

– Ну, восемнадцать, девятнадцать. А что?

– Это такая потеря.

– Это война…

– Чёрт возьми, у меня мурашки бегают.

Зловещие мешки имели по отверстию на каждом конце и ничем не были примечательны, кроме надписи 'Голова' с одной стороны. По всей длине мешка шла толстая застёжка-молния. Мешки были наглухо застёгнуты, но из некоторых просачивалась кровь и капала на покрытие аэродрома, привлекая мух.

Мешки для тел – это бесформенные контейнеры, в них кладут погибших и везут в Сайгон, в похоронную службу, которую в армии называют 'Турбюро 'КИА'*. Тела моют, штопают, бальзамируют, одевают в форму с иголочки (по возможности), кладут в алюминиевые ящики, грузят в самолёты и отправляют в Калифорнию, на авиационную базу Трэвис, а оттуда – по домам, хоронить.

Мы долго, не отрываясь, смотрели на мешки. Меня бросило в дрожь от вида мертвецов, лежавших на взлётной полосе и как будто что-то желавших сказать.

– Добро пожаловать во Вьетнам, новичок! Пожалеешь, что попал сюда…

– Что?

– Я хочу рассказать тебе кое-что, свежачок. Например, какая лажа может случиться с тобой во Вьетнаме. Сам увидишь, когда потеряешь невинность.

– Но…

– Война для меня кончилась. Удачи тебе, берегись Люка-Азиата…

Они больше не были солдатами, только телами без душ. И мы приехали сюда, чтобы заменить их. Нас тоже пустят на корм Коварной Убивающей Зелёной Машине*.

Солдаты были грязные и мокрые. Несколько раненых. Они почти не разговаривали, а просто брели, спотыкаясь, мимо со своим боевым скарбом к грузовикам, которые повезут их в тыл, к палаткам, передохнуть день-другой.

Прошёл фотограф из 'Ассошиейтид пресс', прыгнул в джип и сказал соседу – фотографу 'Юнайтид пресс интернейшнл' : 'Третья рота вляпалась в говно : напоролась на полк СВА. Посмотри сам, Руди…'

Через час нас посадили в грузовики и отвезли в базовый лагерь, расселили по палаткам и накормили. Всё здесь было иначе, чем в 90-ом батальоне, и мне сразу захотелось вернуться назад и страдать от жары и скуки.

Нас предупредили о москитах. Москиты постоянно заражают солдат малярией. И эта болезнь в дивизии превратилась в настоящую эпидемию.

Предостережение не новое. О малярии говорили ещё в Форт-Полке, там мы даже начали принимать таблетки, чтобы выработать от неё иммунитет. Оранжевые таблетки нужно было принимать регулярно. Мы глотали их каждое воскресенье, и нам обещали, что во Вьетнаме в боевых частях проследят, чтобы мы продолжали их глотать.

В палатках над земляным полом всегда кружили стаи москитов. Чтобы получше защититься от них, мы опускали рукава рубашек и спали, не раздеваясь, под москитными сетками. Но косила людей не только малярия. Болотная лихорадка, дизентерия и желтуха тоже собирали свою дань по всему Вьетнаму.

На занятиях повышенной подготовки пехотинца нам преподавали даже курс иммунизации, чтобы защитить от различных болезней, распространённых в Индокитае – о некоторых я даже не слышал.

Граница периметра была меньше чем в пятидесяти метрах от нашей палатки – ряды и ряды скрученной в спирали колючей проволоки, один над другим, и через равные промежутки – сторожевые вышки и блиндажи, обложенные мешками с песком.

Перекатывающийся гул артиллерии, всю ночь бьющей по дальним целям, убаюкал солдат, со мной же из-за этого грома случилась бессонница. Я всё прислушивался, вздрагивал и никак не мог устроиться поудобней. Вертелся на койке и слушал звуки войны, идущей за периметром : треск очередей автоматических винтовок засадного патруля где-то на холмах и шипение осветительных ракет, медленно летящих вниз и окрашивающих небо в багровые тона.

Ночью обрушился муссонный ливень. Непрерывная дробь дождевых струй о брезент над головой заглушила ворчание 105-мм гаубиц и успокоила мои нервы.

Всё расположение дивизии имело вид настоящего свинарника. Грязь липла к ботинкам, нельзя было пройти, не поскользнувшись и не шлёпнувшись в навозное месиво, доходившее до щиколоток.

Вторая ночь была ещё страшнее. Около двадцати миномётных снарядов упали в лагерь примерно в семидесяти метрах от нашей палатки. Атака прекратилась также внезапно, как началась. Никого не зацепило. Косые только беспокоили нас, заставляя всё время быть настороже.

Вдруг раздалась резкая очередь со сторожевой вышки у столовой.

Три партизана в синей униформе – бойцы СВА – пытались нащупать слабые места в проволочном ограждении. Когда стрельбы кончилась, мы вбежали посмотреть, что произошло.

Солдаты противника задели трассёр и были срезаны очередью при попытке бегства. Они повисли на проволоке подобно дохлым койотам на заборах из колючки на каком-нибудь техасском ранчо.

На следующий день нас повезли на дивизионный пункт приёма и оформления заполнить бумаги.

Проезжая соседнюю деревню, мы поразились ужасающей бедности сельского Вьетнама : дети играли нагишом на грязных улицах и попрошайничали.

Ни обуви. Ни одежды. Ни еды. Ни надежды.

– Ням-ням.

– Дай ням-ням.

– Ты, дай конфетку.

– Эй, ты, джи-ай, дай сигаретку…сигаретку дай, ладно?

– Ты, ты, ты…подари 'Салем', а?

Мимикой и жестами они изображали людей, курящих сигареты, улыбались и кивали.

– Да, да, да?

Детям бросили кусок шоколадки, и улица мгновенно исчезла в туче пыли, когда они кинулись за неё драться, другая орава бежала за грузовиком, как за волшебником-крысоло-вом из Ан Кхе.

В увязавшуюся толпу полетела пустая пачка из-под сигарет. Опять была сумасшедшая свалка, но вдруг она резко прекратилась : дети смотрели на нас со злостью и обидой.

– Грёбаный джи-ай! – крикнул один из них на прекрасном английском, тряся кулаком.

– Твою мать, придурок, дешёвка! – добавил другой и пустил голубка в нашу сторону.

Мы засмеялись; машина прибавила скорости, и дети исчезли в облаках пыли.

Мы проехали одобренный дивизией публичный дом, который и назывался соответствующе – 'Восточный Диснейленд'. Говорили, что все здешние девки чистые, потому что армейские врачи каждую неделю проверяли их на вензаболевания.

– Если вы, ребята, выйдя из боя, хотите немного развлечься, идите туда…Ни суеты, ни шуму, и триппер никто не подхватит, – нахваливал наш водила.

После возвращения с пункта оформления на третий день пребывания в Ан Кхе чудо кончилось.

Произошли изменения в назначениях. Добрая часть из нас не поедет в боевые подразделения, а вернётся в Сайгон и будет придана штабу сухопутных войск.

Саттлер, я и ещё десять человек оказались в числе счастливчиков. Остальные были расписаны по пехотным ротам и получили приказ отправляться в тот же вечер.

Я плакал от радости, вспоминая семнадцать мешков на взлётном поле. Хотя эта резкая перемена планов смешала мои чувства. Я всё-таки хотел взглянуть на войну…

Хоть разок.

На следующий день, собрав пожитки, мы опять загрузились в самолёт С-130 и улетели назад в Тан Сон Нхут, где нас грузовиками перевезли в большой палаточный городок 'Браво'.

Городок располагался возле аэропорта, в нём работали старшие офицеры с хорошими манерами и унтер-офицеры с хорошими связями. Он не был ни Вьетнамом, ни боевой зоной.

Он был чем-то третьим.

Нам предстояло работать клерками в новом строящемся почтовом отделении и жить в большой палатке у периметра.

Эта палатка должна была стать нашим домом до постройки жилища попрочнее.

Питаться будем в столовой и, возможно, никогда не понюхаем пороху, если только городок не попадёт под обстрел. Будем работать в обычное время и ходить в клуб для рядовых перекусить и попить пивка. В городке имелся даже большой брезентовый бассейн, чтобы поплавать на досуге, а самое главное – в свободное время можно было ходить в увольнение в Сайгон.

Божественно!

ГЛАВА 6. 'ЭРНИ УЖАСНЫЙ'.

'Мы непобедимы. Крутейшие из крутых. Коварнейшие из коварных. Ничто не может остановить нас. Мы худшие из худших. Мы будем молиться на войну и с винтовками в руках станем ангелами смерти. Конец Чарли Конгу. Мы готовы съесть свою печень сырой и попросить добавки. Можем даже позволить сержанту Дугану оттрахать наших сестёр…'

– Солдат, Форт-Полк, штат Луизиана, учебный лагерь, 1966 г.

Чтобы понять Вьетнам, сначала необходимо уяснить, что такое начальная подготовка и что это за объект – Форт-Полк. Эта крупнейшая база в Луизиане, место рождения солдат-пехотинцев, занимает площадь в 147 тысяч акров национального леса 'Кисачи', где растут одни сосны да кипарисы.

В декабре 1965 года Форт-Полк считался одним из лучших военных объектов, где осуществлялась повышенная подготовка пехотинцев-призывников, предназначенных для пополнения войск, воюющих во Вьетнаме.

В радиусе 300 километров от форта находятся Новый Орлеан, Хьюстон, Даллас, Галвестон, Билокси, Литл-Рок и Хот-Спрингс. Однако во время монашеского затворничества в учебном лагере мы слыхом не слыхивали об этих местах, не говоря уже об их посещении.

Из-за высаженных по расположению лагеря магнолий и кипарисов командование называло Форт-Полк 'садом Луизианы' и заявляло, что южный климат мягок благодаря морским бризам, дующим с Мексиканского залива и сбивающим палящий летний зной.

Это могло понравиться оставшимся дома мамочке и папочке, но только не мне.

Форт-Полк был самым жарким местом, которое я когда-либо знал, даже жарче Вьетнама, и ребята считали его чёртовой дырой, в которой ни за что бы не хотелось очутиться снова.

В 1966 году Форт-Полк имел репутацию сурового центра для прохождения начальной подготовки. В нём делалось всё для поддержания такой репутации. Однако любой бывший солдат может подтвердить, что начальная подготовка была в ту пору суровой повсюду – от Форт-Дикса, штат Нью-Джерси, до Форт-Льюиса, штат Вашингтон.

Нас доставили в Форт-Полк, чтобы осуществить трудное превращение штатских лиц в солдат. Именно здесь нам предстояло научиться маршировать с механической точностью и получить твёрдые навыки в искусстве убивать.

Нам предстояло изучать наставление по стрелковому оружию и материальную часть винтовки М-14, приёмы проникновения за линии противника и строевой подготовки; предстояло узнать методы индивидуальной маскировки, определения целей, ориентирования на местности и чтения карт, а также тактику мелких подразделений, методы ведения разведки, караульную службу, наряды по кухне; предстояло научиться видеть и стрелять из винтовки ночью и пользоваться приборами ночного видения; изучить приёмы рукопашного боя и полевой санитарии, методы оказания первой помощи на поле боя и правильной стрельбы из винтовки; научиться уничтожать живую силу противника гранатами, штыками и голыми руками; узнать, как стать искусным в беге, как ползать по-пластунски, висеть на брусьях и преодолевать препятствия.

На учениях нам предстояло составлять винтовки в козлы, есть сухой паёк и строем возвращаться в расположение лагеря; и если удастся выдержать испытания к концу восьминедельного срока, нас допустят к выпускному параду, на котором мы прошагаем перед взором начальника лагеря – генерал-майора Келси Ривса.

*****

Мы приехали в Лисвилл, небольшой городок у границы с Техасом, около полуночи, погрузились в военные автобусы защитного цвета и отправились в Форт-Полк, за пятнадцать миль от станции.

На входе в пункт приёма пополнений, куда поступают до определения в учебный лагерь, висел плакат :

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, СОЛДАТ, В АРМИЮ СОЕДИНЁННЫХ ШТАТОВ!

ТЕБЕ ЕСТЬ ЧЕМ ГОРДИТЬСЯ!

Нас встретил капрал в блестящем тропическом шлеме и с помощью тычков и ругани выстроил для переклички. Затем повёл на склад за постельными принадлежностями и другими вещами.

Наскоро обмерив, нам выдали новенькое обмундирование : две пары солдатских ботинок, нижнее бельё, рабочую униформу, пилотку и фуражку, подвязки на брючины, парадную форму, носки и форменные туфли.

С полными охапками этого барахла мы прошли в казарму, где за тридцать минут надо было переодеться, заправить койки и построиться, чтобы идти в столовую.

Нам показали, как заправлять койку. Простыни и одеяла – натянуть, складки – под углом в сорок пять градусов. Мы старались, но всё равно такая заправка не выдержала бы никакой проверки. В казарме дозволялось курить, но не в постели.

– В казарме есть пепельницы. Пепел на пол не бросать. Все окурки в пепельницах ДОЛЖНЫ быть погашены. Ясно? – монотонно бубнил капрал со скучающим видом.

Мы кивнули.

– Не слышу вас!

– Так точно, капрал, – нестройно ответили мы.

– Я всё ещё не слышу вас!

– ТАК ТОЧНО, КАПРАЛ!

Еда наполнила живот, но не очень напитала : жёсткий ростбиф, жареный картофель, салат и стакан молока. Быстро заправившись, мы протопали назад в казарму. Было три часа утра. Со временем появится привычка говорить 'три-ноль-ноль'. Огни потушены – отбой. Мы повалились на койки в надежде проспать хотя бы восемь часов. Но в армии никого не волнует, был ли у солдата здоровый сон. В 06.00 загремел подъём. Полусонные, чертыхаясь, мы оделись, заправили койки и выстроились перед казармой.

Отныне, было сказано, мы должны бриться каждый день, не имеет значения, есть что брить или нет. Таков армейский устав. И мы будем бриться от кончиков ушей до ключиц. Никакая растительность на лице не допускалась: все эти баки, бороды, усы, козьи бородки и прочее.

После завтрака здоровенный сержант внимательно осмотрел нас на предмет выполнения приказа. Он быстро прошёл сквозь строй, выхватывая небритых.

– Сегодня утром ты был недостаточно близок с бритвой, Элвис…встань сюда. Ты тоже, болван…и ты…и ты.

Отобрав двенадцать небритых салаг, он обратился к ним так :

– Армия учит, парни, что вы ДОЛЖНЫ бриться ежедневно. Поэтому у вас есть десять минут, чтобы убрать растительность с лица…ВСЮ растительность. А если что-нибудь останется, я сам побрею вас насухую вот этой бритвой.

И он выудил из брюк ржавую бритву 'Жилетт' с тупым лезвием и поднял, чтобы всем было видно.

Несчастные помчались назад в казарму бриться, а мы стояли 'вольно' под палящим солнцем. Через несколько минут один рядовой потерял сознание. Его звали Уилсон, чёрный из Чикаго.

– Оставьте его, – пробурчал сержант. – Вставай, парень…

Уилсон лежал на земле неподвижно и закрыв глаза.

– Я сказал, вставай, твою мать, ты, мешок с говном! Сегодня приёма в лазарете нет.

Уилсон попробовал встать, но ноги подкосились, и он снова упал.

Сержант схватил Уилсона за рубашку, поднял на ноги и встряхнул.

– Со мной эти штучки не пройдут, ПАРЕНЬ…у тебя нет солнечного удара. Стой 'вольно', солдат…это приказ!

На пункте приёма пополнений заняться было нечем. Пока оформлялись документы, мы проходили дополнительные тесты. В ожидании назначения в какую-нибудь учебную роту чистили казарму и часами простаивали на построениях.

Однажды в знойный полдень мы спрятались от солнца под магнолию : покурить, потравить солёные анекдоты – и тут повстречались с человеком, который впоследствии стал нашим сержантом-инструктором.

– Добрый день, ребята, – он изысканно коснулся полевой шляпы в стиле медвежонка Смоуки и изобразил широкую улыбку на чёрном лице, обнажив полный рот белах, как рояльные клавиши, зубов. Он приближался к нам, виляя хвостом, подобно большому добродушному псу с блестящими глазами и влажным носом.

– Хороший день…

Мы согласились.

– В какую роту поступаете, парни?

Мы пожали плечами.

– Молитесь, чтобы это оказалась не моя рота. Ненавижу новичков.

– Эй, сардж! – воскликнул один из нас. – Сколько ещё нам здесь торчать…

И прежде чем прозвучало следующее слово, сержант был уже возле него.

– Как ты меня назвал, придурок? Сардж? А? Ты назвал меня сардж, ПАРЕНЬ? Не называй меня так больше, говно…ты начитался историй о Битле Бейли.

Он выпрямился в полный рост. Глубоко вдохнул и гаркнул :

– МЕНЯ ЗОВУТ СЕРЖАНТ ДУГАН! СЕРЖАНТ ДУГАН!

Ошеломлённые, мы отступили на шаг.

– Первое имя – на рукаве, – указал он на три нашивки, – второе имя – на груди, – и ткнул в тканевую полоску с именем над правым карманом форменной рубашки.

– Шаг вперёд, мерзавец, упал и отжался сто раз. А если остановишься, НОВИЧОК,

начнёшь всё сначала с мешком песка на спине, – пригрозил он.

С коварной улыбкой Дуган следил, как назвавший его 'сарджем' солдат, коренастый черноволосый паренёк, отталкивал от себя землю Луизианы под беспощадным солнцем.

– Как меня зовут, новичок?

– Сержант Дуган, сэр.

– Попробуй ещё раз назвать меня 'сарджем', сукин сын… Я сержант, призван на службу. Служу на совесть!

– Так точно, сержант.

Дуган наступил до блеска начищенным десантным ботинком пареньку на правую руку.

В лучах солнца ботинок сверкал, как чёрный алмаз Аляски. Я засмотрелся на него, не в силах оторвать взгляд. Ботинок являл собой власть. Гладкий, как полированный мрамор. Роскошный, как лакированное чёрное дерево. Кривое кожаное зеркало, из которого на тебя таращится твоё же искажённое глянцем отражение.

Сержант хотел казался больше, чем был на самом деле. Он был силён и при исполнении. Власть ему давали шевроны, но высокомерие и стремительность были его собственные.

– Я хочу, чтобы ты считал, НОВИЧОК!

Парень удивлённо посмотрел снизу вверх.

Дуган зарычал и навалился на руку всем телом, покачиваясь вперёд и назад, будто втаптывая в пыль окурок.

– Двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь…

– Быстрее, сопляк, – выдохнул он.

Дуган, без сомнения, был бравым солдатом : прямой как штык, он стоял перед нами весь в ремнях, начищенных ботинках, полевой шляпе и отутюженной форме. Его рубашка потеряла цвет от долгой носки, но была густо накрахмалена. А наша форма болталась мешком, мятая и такая новая, что ещё похрустывала после склада.

К карману его рубашки был пришит личный знак, над ним 'крылышки' – эмблема десантника, а выше 'крылышек' красовался 'Знак пехотинца за участия в боевых действиях' – он воевал во Вьетнаме. К правому рукаву была пришита большая жёлто-чёрная нашивка 1-ой кавалерийской (аэромобильной) дивизии, в составе которой он служил на Центральном Нагорье командиром пехотного отделения.

Каждый дюйм его гладкого, скульптурного, воздушно-десантного тела говорил о том, что это суровый, опытный профессионал.

Вдруг Дуган резко повернулся и схватил за горло другого парня, пригвоздил к магнолии и заорал в лицо.

– ГДЕ ТЫ БЫЛ, КОГДА Я НАДРЫВАЛСЯ И ПАРИЛСЯ В ЧЁРТОВЫХ ДЖУНГЛЯХ НАМА, А? ГДЕ ТЫ БЫЛ, ПРИДУРОК? ТЫ КОСИЛ ОТ АРМИИ, А? И ВСЁ-ТАКИ ПОПАЛСЯ?

– Я солдат регулярной армии, сержант Дуган…меня призвали, – промямлил тот.

– А ещё ты знатное трепло, – фыркнул сержант, убирая руки с горла.

Дуган схватил ещё одного солдатика за шиворот и брякнул о стену казармы.

– Почему ты такой жирный, МАЛЬЧИК? Скучаешь по мамочке? Не попадай в мою роту, говнюк, иначе я заставлю тебя пожалеть, что ты вообще вскочил прыщиком на мамочкиной ляжке! Ненавижу жирных, слюнявых штатских.

И пустился в рассуждения.

– Здесь пестуют боевых солдат, и прежде чем убраться отсюда, вы узнаете, что такое постоянная готовность выполнить приказ и как умереть настоящим мужчиной…и если я вру, то Святой Пётр – щенок!

– Ты, как тебя зовут? – Дуган ткнул пальцем в пухлого негра.

– Букер, сэр… Альфред Т. Букер.

– Так, Букер, пойдёшь в мою роту, я сгоню с твоей жирной задницы фунтов пятьдесят. Разберу тебя, потом переделаю. В северном лагере есть такие, что уже два года не могут одолеть учебку : они такие жирные – армия их ненавидит.

– БУКЕР, ЧЁРТ ПОБЕРИ…Я С ТОБОЙ РАЗГОВАРИВАЮ!

– Да, сэр.

– О-о-о, я насквозь тебя вижу, Букер : ты подпираешь стенку, длинноволосый, в остроносых туфлях и брюках дудочкой…с альбомом 'Битлз' под мышкой, швыряешь камни в окна церкви…

Вдруг Дуган поплыл брассом, раздвигая нас руками.

– Иди-ка сюда, да, ты! Я С ТОБОЙ ГОВОРЮ, ЧЁРТ ВОЗЬМИ! ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?

– Я, сержант?

– Да, новичок, ты! – рявкнул Дуган.

– Что, сержант?

– Почему ты такой толстый и нелепый, салага?

– Не знаю…

– Я скажу тебе, почему : потому что ты жрал хотдоги и гамбургеры со сладким молоком и просиживал жопу перед телеком, пялясь на Бэтмена!

Мы начали нервничать. Нам не нравился этот сержант; хоть бы он провалился куда-нибудь и оставил нас в покое. Даже для армии он показался нам слишком властным.

– Надеюсь, вы, девочки, умеете бегать, потому что я хочу вогнать ваши влагалища в эту проклятую горячую землю. Посмотрите на себя – сборище штатских болванов. Не люблю штатских, а новичков вообще ненавижу. Чёртовы молокососы…

– Что ты делал на гражданке, придурок? Жрал арбузы? Собирал хлопок? Пускал слюни у телека? Приставал к сестре?

Дуган ткнул руки в боки и уставился на нас.

– ВЫ ВСЕ ОТПРАВИТЕСЬ В НАМ!

Он помолчал.

– И, СУДЯ ПО ВАШЕМУ ВИДУ, ВАС ТАМ ПРИКОНЧАТ. ЭТО ВАМ НЕ ДОЛБАНАЯ АРМИЯ В МИРНОЕ ВРЕМЯ. НАДО БЫТЬ ГОТОВЫМ К БОЮ!

С этим Дуган направился к столовой, пощёлкивая пальцами. Мы молча смотрели ему вслед.

– Господи, кто это был?

– Не знаю, но не хотел бы попасть в его роту.

– Я уже его ненавижу.

– Садист какой-то.

Личные вещи, не дозволенные в армии : перочинные ножи, штатскую одежду и всё такое – мы сложили в коричневые бумажные пакеты, подписали и запечатали.

– Получите пакеты после окончания учебки, – сказал сержант. – Отныне у вас всё будет казённое, так требует армия.

В тот же вечер нас со всеми казёнными пожитками в новеньких вещмешках напихали в грузовики, как селёдок в бочки, и отправили по первому адресу : 2-ая рота, 4-ый батальон, 1-ая Учебная бригада.

Через пять минут после отъезда из приёмного пункта грузовики резко притормозили, и послышался лай двух чёрных сержантов-инструкторов.

– ВЫГРУЖАЙТЕ СВОИ ЗАДНИЦЫ! СТРОЙСЯ. ШЕВЕЛИСЬ, ДАВАЙ, ДАВАЙ! У ВАС ВСЕГО ТРИ СЕКУНДЫ, И ДВЕ УЖЕ ПРОШЛИ.

Челюсть упала, когда я разглядел, кто вопил в темноте. Вот он, во всём своём величии, гордо вышагивающий, злее голодного пса, – самодовольный и наглый сержант Дуган.

Глаза Дугана засверкали новогодней ёлкой, когда он заметил толстого Альфреда Букера.

Бедный Букер. Благодушному фермеру из Тульсы, штат Оклахома, только проблем не доставало. Во взводе Дугана на восемь недель этот девятнадцатилетний солдат мог забыть о покое.

– ДЬЯВОЛ! ТЫ ПОПАЛ КО МНЕ, БУКЕР…ЖИРНАЯ КРЫСА! Я ПЕРЕЛОМАЮ ТЕБЕ НОГИ! СДОХНЕШЬ У МЕНЯ ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ! – подпрыгивал от радости Дуган.

Заржав, он приблизился вплотную к Букеру и посмотрел прямо в глаза. Тот отступил на шаг. Дуган опустил руки Букеру на плечи, вытолкал из строя и ударил. Букер упал.

– БЫСТРО ОТЖАЛСЯ СТО РАЗ!

Букер начал отжиматься, громко считая.

– ТЫ БУДЕШЬ У МЕНЯ РЫДАТЬ СЛЕЗАМИ С ЛОШАДИНУЮ ЛЕПЁШКУ, БУКЕР! – сплюнул Дуган.

Суматоха длилась несколько часов, за это время Букер и ещё два солдата успели попасть в лазарет из-за теплового удара.

Мы получили постельные принадлежности. Распределились по казармам. Нам приказали отдавать честь всякому, кто по рангу выше рядового, и до отбоя надраить пряжки и ботинки.

В 22.00 в казарме Дуган устроил собрание, чтобы представиться в качестве нашего взводного сержанта.

– Вы, сукины дети, теперь государственная собственность. Моя собственность. И я сделаю с вами всё, что захочу. Ваша душа может принадлежать Господу, но ваша жопа принадлежит мне. Не забывайте об этом! Сейчас вы всего лишь куча зачуханных, ничего не знающих грёбаных штатских. Вы ещё не солдаты. Вы ученички. Вы ниже говна кита и грязи на пузе змеи. Понятно?

– ТАК ТОЧНО, СЕРЖАНТ-ИНСТРУКТОР!

– За восемь недель мне надо сделать из вас способных солдат. Как посмотришь на вас, так сомнения берут : какому мудаку это удастся? Вы возненавидите тот день, когда встретились со мной. Начихать! Но одну вещь вы УСВОИТЕ : вы будете уважать меня, как профессионала. И пусть я буду распоследним, с кем бы вам хотелось раздавить баночку пивка, но я буду первым, с кем вам захочется быть рядом в бою, когда вас возьмут за жопу.

Дуган предупредил, что будет крут, будет гонять нас до посинения, так как мы не годились для его армии. Посоветовал особо не убиваться по поводу оставшихся дома девчонок, потому что Джоди, придуманный армией мифический кобель с жёлтым билетом, 'трахает её сейчас, а, может, и мамочку заодно!'

Сын батрака из Джорджии, Эрни Дуган поступил на военную службу в восемнадцать лет, во Вьетнаме стал сержантом и ожидал дальнейшего повышения. В тридцать он собирался стать самым молодым армейским сержантом-майором.

– Мне сейчас двадцать два года, и я получу это звание ещё до тридцати, – хвастался он.

Дуган мог быть и забавным. Даже компанейским. Временами почти милым парнем, потому что был на удивление неофициален. Но у него имелась своя тёмная сторона. Достаточно было заглянуть в жестокие чёрные глаза, горящие под широкополой шляпой.

Он был дерзок и прям, как удар кулака, настоящий человек насилия. Отголоски ли боёв во Вьетнаме так подействовали на его нервы – мы не знали. Но в редкие минуты, когда он, выпив, немного расслаблялся и снисходил до разговоров с нами о войне, он держался на расстоянии. И его глаза посверкивали зло и отстранённо.

Эрни Дуган произносил слова так громко, будто пытался перекричать ураган. Пил так, словно вернулись времена Сухого закона. Трезвый был угрюм. Пьяный – невыносим и вёл себя, как бесшабашный ветеран пьяных драк из баров от Сан-Франциско до Сайгона.

В первые недели, бывало, он, шатаясь, возвращался поздно вечером в казарму, включал свет и обрушивался на нас, как медведь гризли. Придирался, грозил, унижал. Распускал руки. Награждал наших матерей цветистыми прозвищами. Заставлял отжиматься до тех пор, пока мышцы не сводило судорогой. Потом зажигался новой звездой, и даже воздух голубел, когда он расписывал наше армейское будущее в словах, от которых замерзал чистый спирт. Обычно всё это заканчивалось так же внезапно, как и начиналось. Дуган отключал свет, тащился в свою комнату на первом этаже, падал на койку и дрых до подъёма.

Мы знали, он был ранен в бою под Иа-Дрангом в предыдущем году, хотя сам он избегал говорить об этом. Он женился в семнадцать лет, и жена ушла от него после Нама. Думаю, армия была для него всем, поэтому он отдавался работе без остатка и как строевой сержант был на своём месте, хотя его методы отличались своеобразием.

Сейчас 6-е июня. Во 2-ой роте 223 человека личного состава. Пять взводов по 44 человека. По взводу на казарму. Казарма – это двухэтажная прямоугольная коробка под зелёной крышей и с жёлто-бежевыми стенами. Над входной дверью висит плакат :

 
'Когда шагать становится туго,
Тогда само 'туго' начинает шагать'
 

Мы сломя голову несёмся на утреннее построение.

– Отвечать, когда я назову вас по имени.

Дуган зачитывает список 2-го взвода. Мы орём, когда слышим свои имена.

– Морган, Теодор.

Нет ответа.

– Я сказал 'Морган, Теодор'. Где этот чёртов Морган? – лает Дуган.

– Я, – отвечает Морган слабым голосом.

– МОРГАН, ГОВНЮК…ОРИ ТАК, БУДТО У ТЕБЯ ДВЕ ГЛОТКИ!

– ЗДЕСЬ, СЕРЖАНТ-ИНСТРУКТОР.

– Эй ты, второй от края в четвёртом отделении…пятки, блин, вместе, когда стоишь 'смирно', ЮНОША!

После переклички – час физической подготовки. Зарядка и кросс. В Луизиане уже в 05.00 жарит солнце, и двигаться тяжело. Скачками летим в столовку и наспех рубаем.

В конце первой недели официально знакомимся с офицерами и унтер-офицерами 2-ой роты : это Э.Л. Пайн, первый сержант; первый лейтенант Майк Даннер, начальник штаба, и капитан Брюс Бенсон, наш командир.

Они по очереди произносят по несколько бессмысленных слов и смотрят на нас с ненавистью : на всех вместе и на каждого в отдельности.

Нам представляют сержанта 1-го класса Мэриона Лобоу, главного сержанта-инструктора. Чёрный как смоль, два метра ростом, сержант Лобоу имеет осиную талию, широченные плечи и весит почти триста фунтов. Сплошные мышцы. Злой, как чёрт.

Лобоу не ходит, как нормальный человек. Он переваливается, как бурый аляскинский медведь, сотрясая землю. Накрахмаленная форма бугрится от перекатывающихся мускулов.

У него хорошие гены. Руки крепки, как трелёвочные цепи. Большие ноги, словно бочонки из-под гвоздей.

Фуражка лихо надвинута на лоб. Белки глаз сверкают за сто ярдов подобно огням поезда в тёмном туннеле. И чувствуется, что у Лобоу есть то трудно определимое качество, которое называется 'командирский дух'. С ним шутки плохи.

Как-то Лобоу наступил на ногу молодому бойцу, втирая песок в только что начищенный ботинок, да ещё и выговор за это сделал.

Новичок потерял голову. И действовал инстинктивно, не размышляя. Он врезал Лобоу в живот, полагая, что вышибет дух таким ударом.