Текст книги "Рождение Зимы"

Автор книги: Брайан Ракли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц)

– Конечно. Как всегда, – согласилась Эньяра.

Они направились в свои комнаты, чтобы переодеться, но по дороге их перехватил Иньюрен:

– Вот вы где. Вас хочет видеть отец, он послал меня разыскать вас.

– Значит, он встал? – с надеждой спросил Оризиан. – Может быть, облака наконец рассеялись?

– Увидите сами, идите, – уклонился от ответа Иньюрен и, поманив их пальцем, начал подниматься по лестнице.

Войдя к отцу, они нашли Кеннета стоящим посреди спальни, хмуро и задумчиво рассматривавшего церемониальную меховую мантию. Оризиан с первого взгляда увидел, что каким-то образом отец наконец-то пришел в себя.

– Мантия уже совсем не та, что прежде, – печально произнес хозяин Замка Колглас.

Эньяра нырнула ему под руку и крепко обняла. Кеннет слегка покачнулся, словно теряя равновесие, и, по-видимому, не знал, что делать, но затем тоже обнял дочь.

Потом Эньяра отступила назад и сказала:

– На базаре полно пушнины. Купим новую.

Кеннет улыбнулся и даже подержал ее лицо в широких ладонях:

– Вот и хорошо. Так и сделаем.

Оризиан наблюдал за ними со стороны и не мог отделаться от мысли о том, каким старым выглядит Кеннет. Он, может быть, и вытащил себя из мрака, но заплатил за это высокую цену. Однако в глазах появился блеск, хотя под ними еще лежали тени, а тяжелые веки опухли. Когда он повернулся к Оризиану и улыбнулся, создалось впечатление, что улыбка, давно неиспользуемая и забытая где-то глубоко в душе, с трудом пробивается на его лицо.

– Оризиан, подойди сюда, дай на тебя посмотреть, – сказал Кеннет и с ласковым интересом оглядел сына. – Хорошо выглядишь.

– Ты тоже выглядишь лучше, – ответил Оризиан. Он почувствовал определенное облегчение, напряжение начало отпускать его, мрачное лицо юноши немного просветлело. Но, как и всегда в тех случаях, когда отец выныривал из тени, начинал подниматься и страх, что когда-нибудь парализующая отца скорбь никуда не исчезнет и поселится в нем окончательно.

– Пожалуй. Может, это сделали те медовые пирожки, что вы мне принесли?

– А может, возможность объесться и напиться сегодня ночью? – предположил Иньюрен.

– Замолчи, старина. Не стоит портить удовольствие другим только потому, что сам не подвержен человеческим слабостям, – упрекнул Кеннет на'кирима.

Он обнял Оризиана за плечи, а с другого бока прижал к себе дочь.

– Вы простите мне недавнюю слабость?

– Здесь нечего прощать, – пробормотал Оризиан.

– Печаль – это не слабость, – решительно заявила Эньяра.

Отец немного потискал их и отпустил.

– Ну, слабость это или нет, а прошу меня простить. Я избавил бы вас от этого, если бы мог, ведь я вас обоих очень люблю, а вы заслуживаете лучшего… – Тут голос его дрогнул, и на лице на мгновение появилось что-то вроде муки, но он резко, почти сердито, тряхнул головой. – Мне перед праздником нужно отдохнуть. Совсем немного. Но, послушайте, давайте сначала придумаем что-нибудь. Раз пришло Рождение Зимы, давайте куда-нибудь съездим. Мы давно уже все вместе не выходили за стены замка, не так ли?

– Куда? – спросила Эньяра. – В Андуран?

– Нет, – немного поспешно ответил Кеннет. – Брата еще будет время навестить. Нам, всем троим.

– Давайте поедем в Колкир. Там рынки и залив, – быстро подсказал Оризиан. Сам он посещал центр танов Килкри всего пару раз, и ему нравился этот оживленный город, кроме того, он знал, что и отцу это место очень нравится. Кеннет всегда говорил, дующие там западные ветры – самые чистые, а вдыхаемый воздух – всегда свеж и нов. Без прошлого.

– Да, – улыбнулся Кеннет. – Прекрасный город.

* * *

Далеко на севере, за Долиной Камней, по голым склонам горы беспорядочно расползся огромный замок. На нескладных стенах и башнях из необработанного камня кое-где виднелись пятна света от зажженных на ночь факелов, и ветер мотал их пламя во все стороны. Над замком носились снежинки. Здесь, на северной окраине просторов Тан Дирина, холод дышал уже давно. Но что ни говори, а по древнему знанию, сегодня – ночь Рождения Зимы, и только с новой луной, как говорят, можно утверждать, что действительно наступил ледяной сезон.

Где-то в глубине замка, в палате, украшенной волчьими шкурами и гобеленами, стояла огромная кровать. Столбы с ногу воина толщиной поддерживали балдахин, под которым на мятых и сбившихся простынях завернулся как в кокон в одеяло хилый сморщенный старик. Недалеко от кровати на куске медвежьей шкуры растянулась охотничья собака: старая гончая с густой серой шерстью.

Дверь в спальню неслышно открылась, и, заслоняя рукой лампу, вошел мальчик. Пес поднял голову, но не издал ни звука. Мальчик на цыпочках подошел к кровати. Старик застонал и повернулся. Мальчик на шаг отступил, и свет задрожал в его руке. В горле старика что-то захрипело, он кашлянул и открыл слезящиеся глаза. Потом сделал попытку облизать потрескавшиеся губы.

– Прости, мой господин, – забормотал мальчик. – Ты велел мне разбудить тебя.

Человек с трудом поднял с одеяла худую руку и провел ею по впалым щекам, словно пытаясь вспомнить, кто он такой.

– Лекари не разрешают входить, но они меня не видели. И госпожа тоже, – сообщил мальчик.

– Ты правильно сделал, – прохрипел человек и уронил руку. – Лекари – глупцы. Они отлично знают, что никакое их беспокойство не остановит смерть, раз уж мой Путь подходит к концу.

Собака, услышав голос хозяина, поднялась и, подойдя к кровати, ткнула носом в безвольно повисшие пальцы старика.

– Сегодня Рождение Зимы, мой господин. Ночь скоро повернет.

– Подними меня, – приказал старик. Мальчик помог ему сесть и подложил под спину подушки. Старик был легким, как будто жизнь уже начала освобождать его от своего бремени.

– Рождение Зимы, – себе под нос пробурчал он. – Значит, сегодняшняя ночь или завтрашнее утро скажет, на кого падет милость судьбы, на нас или на наших врагов.

Из далекого зала по запутанным коридорам и лестницам донеслись звуки веселья.

– Принеси мне что-нибудь выпить, мальчик, – приказал старик. – Сегодня вечером я должен произнести тост за силы сына и дочери, которые несут наши мечты по Темному Пути. Не будет им тепла в это Рождение Зимы. Только сражения и кровь.

Мальчик поставил лампу на стол и быстро вышел. Глаза старика закрылись, голова немного свесилась на грудь. Пес сидел тихо, терпеливо наблюдая за хозяином. Тан Энгейн ок Горин-Гир, умиравший в огромной, продуваемой всеми ветрами крепости Хаккана, будет спать до возвращения мальчика с наполненным до краев бокалом.

V

В большом зале замка Колглас царил такой оживленный шум, какого давно уже не было. Вдоль каменных стен зажгли множество факелов, они отбрасывали пляшущие тени на венки и гирлянды из ветвей остролиста и плюща, а между ними были развешаны гирлянды из сосны. Огонь пылал за массивной решеткой камина, но по всем углам зала еще расставили жаровни. Во всю длину зала выстроились столы и скамьи. Ближе всех к огню на небольшом возвышении стоял стол, за которым сидели Кеннет нан Ланнис-Хейг, Оризиан, Эньяра и Иньюрен. Там же стояли еще два пустующих кресла, а перед ними чаши с вином и тарелки, которые будто ждали запаздывавших гостей, но эти места были предназначены для тех, кто никогда уже ими не воспользуется. Считалось, что Рождение Зимы тревожит мертвых в их вечном сне, поэтому на праздничном пиру для них тоже ставились приборы, это была старая традиция, и в некоторых домах она еще сохранилась. В замке Колглас такой стол накрывался для них каждый вечер весь год. Кеннет, как всегда, сидел между памятью и потерями.

За остальными столами сидели вперемешку гости из города и обитатели замка. В эту ночь все были вместе, и великие, и малые. Празднование началось на закате и будет продолжаться всю ночь, до первого зимнего рассвета. Прошло не больше часа, но поскольку вино и светлое пиво лились рекой, то уже поднимался гвалт. Слуги носились взад и вперед, разнося напитки и блюда с хлебом или мясом. Тем из гостей, кто основательно утолил жажду, уже приходилось прилагать изрядные усилия, чтобы стуком тяжелых кружек по столу подозвать прислугу с подносом. Одна из молоденьких кухонных девушек споткнулась об охотничью собаку, та с визгом умчалась. Сначала поднялся смех, но потом он сменился гулом огорчения, потому что упавшая девушка разбила кувшин с элем, который несла из кухни. Крики встревожили Идрина, сидевшего на одной из балок под крышей, он сердито закаркал и перелетел на другую балку.

Кеннет смеялся вместе с другими, глядя, как смущенная девушка кое-как поднимается на ноги. Он закутался в огромную меховую мантию, от чего стал похож на убеленного сединами траппера, попавшего под снег. С той минуты, как вошел в зал, он жаловался на холод, но, кажется, чувствовал себя довольно хорошо.

Иньюрен повернулся к Кеннету:

– Пора сказать, Кеннет, пока гости не слишком разгулялись и еще способны слушать.

Кеннет поднялся и стукнул кулаком по столу. Бражники сразу стихли, и все лица повернулись к владельцу Замка Колглас. Он откашлялся и сделал большой глоток эля.

– Я оторву вас от еды всего на несколько мгновений, но есть вещи, о которых нужно сказать в такую ночь, – начал он, перекрывая дружные приветственные крики.

Он говорил непривычно медленно, и в зале повисла мертвая тишина.

– Сегодня – ночь Рождения Зимы, и это единственная ночь, когда в этом месте нет темноты, – говорил Кеннет. – Я прошу и приказываю не гасить факелы всю ночь, и пусть тьма и зима останутся на заливе. Пусть в те холодные месяцы, что наступают, память об этом тепле и свете согревает ваши сердца. Когда Боги покинули этот мир, вместе с ними ушло много теплого и яркого. Но осталась целебная смена времен года, и это не последнее благо, которое нам осталось. Даже в разгар зимы надо помнить, что все вернется, что еще будут летние дожди питать корни. Давайте же погрустим о том, что год соскользнул в сон, и будем праздновать обещание его пробуждения. Обновленным.

Он опустил голову, а когда поднял ее, то заговорил обычным своим тоном:

– Здесь еды и питья достаточно для того, чтобы напоить и накормить вдвое больше людей, чем присутствует. А еще будут песни, повествования и музыка. Но, пока вы опустошаете ваши тарелки и кружки, помните о тех многих, кого нет с нами в сегодняшнюю ночь. Мы не то, что были наши праотцы в дни Богов, – теперь мир не рождает героев, – но мы все еще закаленный и выносливый народ. Хотя даже самый стойкий из нас может печалиться о разлуке с теми, кто ему дорог. Те, кто не может разделить с нами эту ночь, остаются в Темном Сне; они взяты от нас прежде, чем истекло бы их время. Другие еще могут вернуться. Многие из лучших из нас сейчас в далеких горах Даргеннана, где служат присяге, связавшей нас с Хейгами. Я знаю, многие из вас хотели бы иного, и я разделяю ваши опасения.

Но, как бы то ни было, наша честь – честь Крови Ланнис – поддерживается их службой. Без водительства Богов и их заботы о нас мы должны искать другие дела и вещи, за которые можно было бы крепко держаться. И в этом случае честь – не самый плохой выбор. Поэтому я приказываю вам не упускать из виду тех честных людей, которые сражаются на юге, пока мы здесь празднуем поворот года. Будем же надеяться, что и они, как весна, скоро вернутся к нам.

Кеннет сел, раздались громкие одобрительные крики. Шум опять поднял Идрина, он камнем устремился вниз и сел на плечо Иньюрена. Кеннет оглядел их и спросил, перекрывая шум:

– Неужели ты не можешь последить за птицей, Иньюрен? Или унеси его из зала, или привяжи. Что он тут разлетался?

– Я уверен, что Идрину, как и любому из нас, не хотелось бы пропустить такую ночь, а его дурное настроение объясняется тем, что я не обращаю на него внимания, оно должно стать для меня тяжелым испытанием, – ответил Иньюрен и подал Идрину вкусный кусочек со своей тарелки.

Кеннет смотрел с сомнением:

– Ну, тогда хотя бы забери его от меня, раз он позволяет себе такие тонкие чувства.

Легкая улыбка в уголках рта смягчила резкие слова. Иньюрен пожал плечами и снял Идрина. Ворона опять взлетела под крышу. Оризиан перевел взгляд на двери. Почти в то же мгновение в дверях появилась долгожданная фигура. Ее встретили приветственными криками и воплями притворного ужаса. Шум поднялся совершенно оглушительный. На праздник явился Зимний Король.

За небольшой, танцующей, коронованной остролистом и омелой фигуркой тащилась мантия, украшенная сосновыми иголками. Долгожданный гость выскочил почти на середину зала. Сегодня Королем Зимы выбрали Бэра, и он старательно прыгал и гримасничал как сумасшедший, изображая дикий танец; Этна и другие слуги хорошо его натаскали, ведь именно они каждый год выбирали Зимнего Короля.

Бэр бросился вдоль столов, на ходу хватая с тарелок гостей куски еды, опрокидывая винные бокалы и пивные кружки. В результате он так набил рот, что щеки растащили нос. Жертвы воровства притворялись, что пытаются поймать проказника, а он метался по всему залу, пока в итоге не вскочил на один из столов и так неловко махнул сосновой мантией, что несколько задетых ею блюд завертелись. Забрызганные едой и напитками гости заорали уже вполне натурально, а Бэр соскочил на пол прямо перед столом, за которым сидел Кеннет. Оризиан не удержался от смеха, увидев возбужденные и озорные глаза конюшего мальчишки. Эньяра кинула в Зимнего Короля кусочком хлеба и уже собиралась запустить в него кубком, но тут встал Кеннет и наклонился над широким столом. Бэр, еще не отошедший от озорства, сделал шаг вперед и склонил голову, так что владельцу замка Колглас нетрудно было схватить его. Кеннет положил руку на плечо мальчика, а другой осторожно снял венец с густой шевелюры. Потом Бэр повернулся кругом, и Кеннет снял с него мантию из сосновых иголок. Он свернул королевское одеяние и положил на стол, поверх пристроил венок из остролиста и омелы. Бэр тут же удрал прочь. Зимнего Короля больше не было.

Кеннет поднял руки:

– Сжечь мантию Зимнего Короля! – провозгласил он. Один из сидевших поблизости щитников вскочил с места, взял мантию и венок и со всей торжественностью понес к пылавшему и ревущему в очаге огню. Там он остановился и оглянулся на Кеннета.

– Сожги их! – повторился приказ и был подхвачен всеми присутствующими. Оризиан закричал вместе с остальными и обрадовался, когда щитник бросил в огонь свою ношу. Сосновая мантия Зимнего Короля зашипела, затрещала, от нее повалил такой густой дым, и пламя вспыхнуло такое сильное, что стало даже страшно.

Ежегодный спектакль, который разыгрывался во всех залах по всей Долине Камней еще задолго до того, как появились те или иные Крови, закончился, и понемногу гости пустились в разговоры, как и полагается на великих праздниках.

Подносы с едой все прибывали и прибывали, их было больше, чем Оризиан когда-либо видывал, и в результате он потерял счет переменам блюд. Слуги, с еще более раскрасневшимися лицами и вытаращенными глазами, носились из кухни в зал и обратно. Их праздник наступит позже, когда больше никто в зале не сможет проглотить ни кусочка. Но сейчас они были всецело в распоряжении гостей, которым требовалось все больше и больше еды и питья. Фризен уже налился вином до самых глаз, и приятное тепло окрасило его лицо, когда он услышал, как Кеннет сказал Иньюрену:

– Самое время для милостей, мой друг. Если мы подождем еще немного, то можем не услышать собственных мыслей.

Оризиан поерзал и выпрямился на стуле. Иньюрен подошел к небольшому столику, стоявшему за спиной Кеннета. Щитники в определенном порядке, начиная с дальнего конца стола, начали подводить к столу Кеннета гостей, у которых имелись жалобы или просьбы; имена тех, кто по давней традиции получал право искать милости у своего правителя именно этой ночью, определялись жребием.

Первым приблизившимся к столу на возвышении был невысокий и худой мужчина. Оризиан его знал: Ломас, он живет на окраине города со стороны леса и пасет небольшое стадо на лесных опушках. Ломас поклонился Кеннету и с преувеличенной осторожностью положил на стол свернутую и перевязанную красным шнурком шкуру. В шкуре ничего не было, это был всего только символ того, что он, Ломас, желает обратиться с просьбой к правителю города.

– Ты ищешь моей милости? – спросил Кеннет, и Ломас, запинаясь, подтвердил, что так оно и есть.

– И если я выслушаю твое дело, обязуешься ли ты, на основании присяги, которую ты приносил Крови, принять любой мой ответ, будет он в твою пользу или нет?

– Обязуюсь, – сказал пастух.

И удовлетворенный его ответом Кеннет взял сверток.

– Тогда говори.

Просьба была всего одна, к большому разочарованию присутствующих. Всегда была надежда, что какой-нибудь скандальный спор оживит процесс разбирательства и даст возможность почесать языки темными и долгими грядущими вечерами. Вся просьба Ломаса заключалась в том, что он просит прощения, поскольку несколько его животных умерло от копытной гнили, и просит на год освободить его от десятины, взимаемой Кровью. Когда пастух закончил, Кеннет кивнул и поманил к себе Иньюрена. Он советовался со своим консультантом на'киримом шепотом так тихо, что даже за ближними столами ничего не было слышно. Но Оризиан все-таки ухватил большую часть того, что говорилось.

– Он говорит правду, – бормотал Иньюрен. – Он напуган этим обстоятельством и боится, что ты ему откажешь. Я думаю, тут нет никакого обмана.

Очевидно, за прошедшие века не одного великодушного владыку обманывали ради незаслуженных благ. Но с тех пор как в Колгласе появился Иньюрен, никто из тех, кто представал перед Кеннетом нан Ланнис-Хейгом, даже не попытался бы обмануть его. На каждом предоставлении благ он стоял рядом с Кеннетом, и каждый проситель знал, что его истинные намерения не укроются от на'кирима.

Кеннет сказал Ломасу:

– Хорошо, я освобождаю тебя от десятины на год. Но посоветовал бы тебе потратить немного времени и вспомнить правила бережливого ведения хозяйства, тем более что копытной гнили легко избежать, если оказывать животным необходимые им внимание и заботу.

Ломас, в замешательстве и облегчении одновременно, ретировался в конец холла, на ходу рассыпаясь в благодарностях. Кое-кто тут же давал ему советы по предупреждению копытной гнили.

Один за другим подходили другие просители, предъявляли свои перевязанные красным шнуром прошения Кеннету и излагали свои просьбы. Каждый раз Иньюрен наклонялся к правителю и что-то шептал ему на ухо. Оризиан с жадным интересом наблюдал за Иньюреном, безуспешно отыскивая какой-нибудь внешний признак того, какими силами пользуется на'кирим. Таинственный дар, которые носили в своей крови и хуанины, и киринины, мог быть источником удивления, страха, любопытства или зависти, в зависимости от характера наблюдателя. Для Оризиана это было волнующим волшебством. Но даже при этом он в глубине души знал, что чудесное угадывание правды возникает все из того же источника, из какого появилось обладание ужасными силами и властью задолго до и во время Войны Порочных – из Доли. На'киримы невообразимых ныне способностей сражались бок о бок с человеком и киринином в течение всего того долгого кровопролития. В последние месяцы этой битвы обреченный Тарсин, король Эйгла, был схвачен и превращен в раба одним из таких на'киримов – Орланом Кингбиндером, по прозвищу Покоритель Короля, самым выдающимся из всех странных на'киримов того времени. Собственная дочь Тарсина в отчаянии перерезала ему горло охотничьим ножом.

Дни, когда на'киримы сажали на престол и свергали с него королей, давно уже прошли. В мире осталось всего несколько на'киримов, и ни один из них не владеет такой силой, как в былые дни. Но все-таки прошедшие столетия не смогли притупить память о былом, и среди внимательных и вежливых лиц в замке Колглас на нескольких все же мелькало смущение. Обладатели этих лиц склонны были видеть еще не исчезнувшее полностью темное прошлое в мягких и чаще даже благоприятных предсказаниях Иньюрена.

Однако настроение было веселым, а изобилие вина многим не давало возможности надолго останавливаться на таких проблемах. Слезные мольбы Амелии Тирейн, муж которой не вернулся с охоты, отправить кого-нибудь в лес на поиски пропавшего мужа, вызвали приглушенный и сочувственный шепот в публике. Зато некоторые другие просьбы давали лучший повод для развлечения, чем чье-то горе. Пятое и последнее прошение подала Мариен, вдова, известная своей горячностью и острым языком, которая просила Кеннета вмешаться в ее спор с соседями. Кеннет, не обращая внимания на нараставшее по мере изложения дела веселье в зале, выслушал описание бессонных ночей из-за шума, доносящегося из соседского дома, шума, на который, как вполне серьезно и невзирая на солидный возраст признавала Мариен, муж и жена имеют полное право, но не каждую же ночь и не с такой энергией, что это не дает отдыхать остальным.

Оризиан не слышал, что посоветовал Кеннету Иньюрен, но отец объяснил Мариен, что хоть очень сочувствует ее несчастью, но не считает себя вправе вмешиваться в дела, касающиеся брачного ложа. Недовольная вдова вернулась на свое место.

Только после того, как веселье немного улеглось, Оризиан, единственный во всем зале, заметил грусть и усталость на лице Иньюрена и удивился, что такого печального на'кирим увидел в рассказе Мариен.

* * *

Дело празднования усердно продолжалось. Оризиан выпил свой кубок до дна и не успел его поставить, как девушка-служанка наполнила его снова. Ему стало тепло, он был счастлив. Казалось, что и отец пребывал в таком настроении, в каком не был уже давно; во всяком случае, временами казалось, что доброй шутки достаточно, чтобы держать память о прошлом хотя бы на расстоянии вытянутой руки. От сытости и довольства жизнью Оризиан даже слегка обвис в кресле. Кеннет наклонился к нему.

– Когда мы отправимся в Колкир, то закажем в нем меч для тебя, Оризиан. Знаешь, там, к северу от Веймаута, лучшие кузнецы и оружейные мастера. Мой отец в тот год, когда стал таном, сделал там меч для меня.

– Владеть таким мечом большая честь для меня, – ответил Оризиан, смутно сознавая, что, наверное, из-за вина его произношению некоторым образом недостает четкости. – Но имей в виду, что лучше бы спросить у Рота, заслужил ли я такой чести. Вряд ли он считает меня своим лучшим учеником.

Кеннет с кривой улыбкой отмахнулся:

– Если ты думаешь, что этот человек может сказать против тебя хотя бы слово, значит, ты его еще не раскусил. Во всяком случае, он давно уже говорил мне, что со временем из тебя выйдет неплохой фехтовальщик. Так что пусть тебя не волнует, так ли уж ты хорош.

– Я… – начал Оризиан, но его прервала какая-то суматоха в конце зала. Входили акробаты. И поднявшиеся радостные крики сделали продолжение разговора невозможным.

Как огромная стая птиц они разлетелись по всему залу, и сразу появились шары и булавы, летавшие в самых неимоверных и захватывающих каскадах. Гости кричали и хлопали тем больше, чем сложнее и замысловатее становился рисунок волшебников-жонглеров. Темп все время нарастал. Двое из них вскочили на противоположные столы и в бешеном ритме перебрасывались булавами чуть не через весь зал. Другие зажигали факелы, и пламя рвалось к потолку.

На Оризиана это произвело впечатление. Он и не думал, что вольные люди на такое способны. Одинокие и необщительные охотники и торговцы, самого дикого вида и кое-как одетые, шатались по всем землям Ланнисов и чаще всего производили впечатление пропащих людей, лишенных тех уз и поддержки, которые даровала Кровь. Всякий раз, когда юноша видел этих людей, они поражали его как осколки дикости, которая сама отделилась и которой не по себе от порядка в городе или деревне. Эти же акробаты были совсем другими: они отличались силой, были сосредоточены на своем искусстве и излучали уверенность.

Один из них вышел вперед. У него в руках были небольшие стеклянные шарики. Когда он начал ими жонглировать, они вспыхнули и засверкали яркой мерцающей дугой, отражая свет от очага. Они даже звенели, сначала тихо, потом громче, поскольку он подкидывал их так, что на лету они подрезали друг друга. Зрители благодарно ахали. Оризиан, чуть не смеясь от удовольствия, оглянулся на своих. И Эньяра, и Кеннет тоже были увлечены зрелищем, их глаза безотрывно следили за пляшущими, мерцающими сферами. Только у Иньюрена на лице было другое выражение. Он тоже внимательно наблюдал за происходящим, но смущение и как будто растерянность проложили тонкие борозды на высоком лбу.

Оризиан опять повернулся к акробатам и увидел, что сферы падают одна за другой на плитняк, что сначала вызвало в публике разочарованный гул, но шарики, не долетая до пола, попадали как раз на носок кожаного башмака. Ловкач раскланялся под возгласы одобрения и поднял руки, призывая к тишине. Когда шум немного стих, он заговорил с легким странным акцентом:

– Нам требуется больше места. Пожалуйста, выйдите наружу, еще не очень поздно, и там не так уж холодно, зато там будут лучшие трюки.

С этими словами он повернулся и вышел через главную дверь, за ним двинулась и вся его компания. Зрители, опрокинув не одну кружку и тарелку, все как один ринулись следом. Иньюрен поднялся гораздо медленнее остальных. Он хмурился и морщился, словно от сильной боли.

– В чем дело? – спросил Оризиан.

Оторванный от каких-то размышлений на'кирим заморгал и виновато улыбнулся.

– Я чувствую себя немного… странно, – ответил он. – Не уверен, но что-то… не так. Возможно, виноват сбор прошений.

– Пошли, – сказал Оризиан, беря друга за руку и чувствуя прилив симпатии к на'кириму. – Не пропускать же самое интересное.

– Нет, давай не пойдем, – предложил Иньюрен, и в голосе его было не столько готовности, сколько озабоченности.

Толпа уже выкатилась во внутренний двор. Голоса и валивший из каждого рта пар заполнили все замкнутое пространство.

На южной стене замка стояли на страже два воина. Круглая башенка, из которой они смотрели, была открыта всем стихиям, но разрешалось изредка пригнуться за парапетной стенкой, чтобы укрыться от ветра и погреть руки над небольшой жаровней. Огни мешали им что-нибудь разглядеть во мраке, но в ночь Рождения Зимы важнее всего иметь свет и тепло.

Не так давно девушка-служанка принесла им с кухни хлеб и толстые, жирные куски мяса. Опустевший поднос теперь валялся на каменном полу. Стражники были вполне довольны жизнью: не так уж холодно, как могло бы быть, да еще они хорошо поели. Снизу, с замкового двора, до них доносились крики и приветствия толпы, выбравшейся из Большого зала. Они не очень обращали на нее внимание. Им вменялось наблюдение за побережьем залива южнее Колгласа. Хотя много ли ночью увидишь, кроме неясных очертаний темных, покрытых лесом склонов?

Звук заскрипевшего люка отвлек их от береговой линии. Из мрака лестничного колодца показалась чья-то фигура. Это был один из участников зрелища: женщина, одетая в брюки для верховой езды и темную меховую куртку.

– Что ты здесь делаешь? – грозно спросил один из стражников и машинально потянулся не то к колу с железным наконечником, не то к багру, прислоненному к зубцу стены.

Женщина скупо улыбнулась.

– Я пришла кое-что показать вам, – низким и звучным голосом произнесла она.

В ее руках, словно просто из ночного воздуха, появились стеклянные шарики. А в следующую секунду она уже плела из них затейливые узоры. Воины успевали заметить только отражавшиеся в стекле желтые вспышки жаровни да мерцающие дуги. Все возражения стражников пали перед замечательным танцем света.

Жонглировавшая женщина подступала все ближе.

– Смотрите внимательнее, – тихо сказала она.

– Очень здорово, – сказал один из мужчин, – но все же…

Она вдруг бросилась вперед и взметнула руками. Два крошечных лезвия вылетели из рукавов куртки и полоснули каждого стражника по горлу. Стеклянные шарики упали и разбились. Стражники с вытаращенными глазами кулями рухнули на каменный пол, схватившись за шеи, инстинктивно пытаясь остановить хлещущую кровь. Она опустилась возле них на колени и ударами кулаков загнала ножи еще глубже под челюсть. Не мирная у стражников вышла кончина.

Она осторожно поднялась и огляделась, нет ли признаков тревоги. Нет, нигде никакого движения. В эту ночь замок Колглас охранялся меньшим, против обычного, числом стражников, да и у тех, к несчастью, глаза были обращены не туда, куда следует, а в ушах плескались возгласы и аплодисменты из внутреннего двора. Осторожно переступая лужи крови, женщина подошла к жаровне, достала из-под куртки кожаные перчатки и натянула их на руки. Потом без колебаний влезла в самую середину жаровни и набрала полные горсти раскаленных углей. Она опять кинула взгляд по сторонам, а потом, довольная тем, что ее никто не видит, наклонилась над стеной и раскрыла ладони. Россыпь желтых и оранжевых звездочек, кувыркаясь и затухая, понеслась с башни вниз и исчезла в воде и на скалах под стеной.

Женщина пошла к люку, скользнула внутрь башенки и начала спускаться по винтовой лестнице, которая должна была вывести ее обратно на внутренний двор.

* * *

К югу от Колгласа дорога шла вдоль скалистого берега. Уже в нескольких сотнях ярдов от окраины города к ней вплотную подступили деревья и кустарник, притиснув дорогу к морю. Тьма стояла полная. Самого города, скрытого за небольшой возвышенностью, отсюда не видно, но его присутствие выдает чуть подсвеченное кострами небо. Замок, что стоял невдалеке от берега, был помечен пятнами освещенных окон. Ни звука, только мягкие шлепки набегающих на берег волн, слабый шелест последней, еще не сорванной осенним ветром листвы да еле слышный праздничный рокот, долетавший из замка.

Крупный олень вышел на открытое место и кратчайшим путем спустился к дороге. Там он постоял немного, подняв увенчанную тяжелыми рогами голову и принюхиваясь к ночным запахам. Вдруг его что-то насторожило, он беспокойно оглянулся на лес, сделал несколько шагов по дороге и опять исчез среди деревьев.

Довольно долго вокруг ничего не менялось. Потом с ближнего угла замковой стены на воду пролился поток искр. Это длилось не больше пары мгновений, и искры были слабыми, а потом они и вовсе исчезли, оставив только память о себе у тех, кто их видел. На темной дороге появились молчаливые темные тени: воины, мужчины и женщины, с мечами, притороченными к спинам. Один за другим они с берега заходили на несколько шагов в студеную воду, а затем мощными размеренными взмахами устремлялись вглубь залива. Через несколько минут все тридцать вышедших из леса человек плыли в сторону плохо различимого замка. В ночном мраке их было почти не видно, но и те двое, что, может быть, смогли бы их разглядеть, теперь лежали мертвыми возле жаровни на вершине угловой башни.