355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Брайан Ракли » Рождение Зимы » Текст книги (страница 29)
Рождение Зимы
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 16:07

Текст книги "Рождение Зимы"


Автор книги: Брайан Ракли



сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)

5. Долина слез

Всего несколько камней рассказывают теперь о времени, предстоявшем тому, когда хуанины и киринины, врейнины и саолины пришли в мир; о времени, когда Одна Раса была единственной на поверхности земли и еще не затеяла войну с Богами, в которой была уничтожена. И все-таки кое-где еще помнят историю, объясняющую, почему долина Дерва стала называться Долиной Слез.

В устье реки Дерв некто Херигейг держал большое стадо. Однажды днем его дочь пасла стадо на берегу реки. Она отдыхала под взором солнца, и шум воды убаюкал ее. Потом из реки поднялся Данкейн, северный враг Херигейга. Он прошел вдоль ложа от истока в высоких горах и скрытно явился в самое сердце земель Херигейга. У него был ласковый голос реки. Он украл стадо и угнал его на север. Когда Херигейг обнаружил кражу, он взял свою дубинку и свой посох и отправился вслед за вором. Данкейн заметал следы, но Херигейг знал много слов, которые были заклинаниями и могли справиться с Дикой Охотой, как с ребенком. Он говорил со скалами, с деревьями и с водой, и они рассказали ему о тропе его врага. Так Херигейг нашел свой скот огороженным в долине Тан Дирина и пирующего Данкейна. Они сошлись лицом к лицу и превратились в гигантов, под ногами которых крошились утесы и трещали скалы. Они бились в горах день и ночь напролет, пока на рассвете второго дня Херигейг не сокрушил голову Данкейна своей дубиной и не убил его. Тогда Херигейг освободил свой скот и снова повернул на юг, но он получил серьезные раны, и, когда шел, жизнь начала покидать его тело.

В это время его семья – жена и три дочери, которые в один прекрасный день должны были стать невестами Привратника, – отправились за ним. И они взяли его и понесли по горам на юг, а потом вниз, в долину. И пока они шли, они плакали, потому что видели, что он не держится за жизнь. А когда пришли к морю, Херигейг был уже мертв. Тогда они принесли его тело на мыс и бросили его в волны, и там он обратился в остров Ай Дромнон, что на языке, давно забытом всеми, кроме нескольких сказителей, означает Остров Траура. И слезы, пролитые его женой и дочерьми, был столь обильны, что долина, по которой они несли его, переполнилась их слезами. Там и до сих пор лежат большие озера и водоемы. Вот как долина Дерва обрела свое истинное имя.

из «Первых Повестей», переложенных Квенквоном Простым

I

В центре Колкира, на холме, окруженном стеной с бойницами, возвышалась Башня Тронов. Унылый штырь из серого камня господствовал над лежавшим вокруг него городом. Он был возведен два с половиной столетия назад танами Килкри, и из его палат и судебных помещений большую часть того времени правили всеми Кровями. Самая большая власть теперь находилась в Веймауте, но таны все еще жили в Башне.

Башня Тронов уже считалась древней, когда в хаосе Бурных Лет Серый Калкен, ставший первым таном Килкри, назвал ее своим домом. Это было, когда еще не родилось королевство Эйгл, даже еще до того, как пал последний из волчьего рода врейнинов и удалились Боги. Под суматошными улицами Колкира лежало более древнее поселение, поэтому в го-поде то тут, то там можно было увидеть остатки стены или куски необычно мощеной дороги. Из всех сооружений древних строителей нетронутой осталась одна только Башня Тронов. По мнению некоторых, ее холодное совершенство несло на себе печать нечеловеческих рук, и потому ее иногда называли Шпилем Первой Расы. Для других башня была жилищем не имевших имени людей, которые пришли задолго до того, как возник род Эйгл, и чье господство и королевство давно стерлись из памяти. Другие все еще шептались о забытом на'кириме, который возвел эту башню одной только волей Доли.

Из небольшого зарешеченного окна, расположенного высоко на западной стороне башни, Тейм Нарран видел весь город и пенистое море за ним. Ветер гнал волны по заливу Энерон, заливая ими причалы и пристани. Жирные серо-белые чайки кружились над темной водой или скользили по ветру. Они были далеко и много ниже Тейма. Он стоял и думал о том, каким странным этот мир кажется отсюда (на таком расстоянии), каким далеким от потока событий. Он бывал в Колкире много раз, и до сих пор получал удовольствие от его суеты и энергии. Почему-то этот город казался ему более человечным и родным, чем Веймаут. Но на этот раз ему больше всего хотелось уединиться и успокоиться. Он глубоко вдохнул острый морской запах.

От раздумий его отвлек громкий, хриплый кашель, и он отвернулся от простора за окном. Ленор, стареющий Тан Килкри, сидя, наблюдал за ним. Длинные седые волосы свисали вдоль щек тана. Он приложил к губам кусок ткани.

– Прости, я не хотел тебе помешать. В эту палату слишком высоко забираться, и мои косточки протестуют.

Тейм улыбнулся, покачал головой и показал на окно:

– Прекрасный вид.

– Да. Мой отец проводил здесь много времени. Этот вид напоминал ему о том, что мы потеряли. Я думаю, он потому и стал немного угрюмым и замкнутым, что слишком много времени тратил на воспоминания.

Тейм вздохнул:

– Да, здесь, наверное, особенно тяжело вспоминается прошлое.

– А есть сейчас где-нибудь покой? – пробормотал Ленор.

– Только не сейчас.

Тан сказал:

– Много можно говорить о том, что чувствует человек, когда смотрит с такой высоты. Что ты чувствуешь?

– Ничего хорошего. Сегодня. Но вид все-таки прекрасный.

Он устроился на невысоком сиденье рядом с Ленором. Некоторое время они молчали. Тейм отдыхал, закрыв глаза. Отдыхал долго.

– Прости, что возобновление нашего знакомства происходит не в лучшие для нас дни, – услышал Тейм слова Ленора и оглянулся на старика. – Довольно печально было наблюдать, как ты по приказу Гривена проходил через город на юг. Я думал, ваше с Рориком возвращение будет более счастливым.

– И я так думал. Хотя Рорик не должен далеко отстать от меня. Времена могут быть и темными, но он по крайней мере будет дома.

– Дом, в который он вернется, стал беднее, чем тот, который он оставил. Перед отправлением на юг у него был брат. – Ленор отвел глаза. Горе и боль Ленора были слишком очевидны. Они чувствовались в его голосе, в его словах. – А что с твоим домом, Тейм? Я и моя Кровь подвели твоего правителя и тебя.

Тейм возразил:

– Нет, вы – единственные настоящие друзья, какие у нас есть. Это не ваша вина. Вина лежит где-то в другом месте.

Ленор свел брови на переносице.

– Вина. Да, она должна быть. За эти бедствия. Но даже сознание вины не вдохнет новую жизнь в умерших. Андуран пал, половина Колгласа сожжена, Гласбридж под угрозой. Уже нескольких недель враг у стен Тенври; хоть город пока держит оборону, но мы слишком далеко от него, чтобы помочь. Наверное, то же произошло с твоим таном и его семьей.

Тейм стиснул зубы и опустил голову:

– Знаю. Я пришел слишком поздно.

– Глупости, – проворчал Ленор. – Ты и сам вымотался, и людей вымотал, торопясь сюда. В любом случае если бы вы пришли быстрее, то только добавили бы тел к тем, которых уже клюют вороны. Прости меня за такие жалкие слова. Я знаю, что твоя семья все еще где-то в долине.

– Не нужно просить прощения, – ответил Тейм. – Твой сын отдал жизнь на Грайве. Ты уже заплатил ужасную цену за свою дружбу с моей Кровью. Но… когда я уходил на юг, Джэен, моя жена, уехала к семье нашей дочери. В Гласбридж.

Тан вздохнул:

– Я не знал. Эх, я предпочел бы не жить, чем видеть такое время, как сейчас.

Тейм подумал о том, какое одиночество скрывается за этими усталыми глазами. Неужели все мы стали такими же опустошенными, сгорбившимися, потерянными?

Ленор сказал:

– Я стараюсь сохранять надежду, что кто-нибудь из них еще жив. Не Кросан, так хоть Нарадин. А может быть, младенец. Но сердце говорит мне, что это пустые надежды. Псы Темного Пути основательно делают свою работу. Я знаю, ты любил Кросана, как самого себя.

– Больше. Он был лучше, чем я.

– Да, один из лучших. Мне будет его не хватать. Мы с ним часто сиживали здесь и разговаривали.

– О чем?

– О чем могут говорить два старика? О наших семьях. Об урожае, об охотничьих собаках, о ценах на меха и шерсть. Он ведь был не такой старый, как я, так что, когда я говорил о своих болячках, он только слушал. – Ленор слабо улыбнулся. – Мы, конечно, говорили и о более весомых вещах. Мы задумывались над тем, что надо бы бороться с честолюбием Гривена и Теневой Руки; что его десятины угрожают нам больше, чем война с севером, по крайней мере в течение нескольких следующих лет.

– Честолюбие Верховного Тана, в конце концов, может стать куда большей угрозой. По дороге до меня доходили разные слухи, – признался Тейм.

Тан Килкри не подал виду, что удивлен его словами. Он рассматривал сложенные на коленях руки. Они стали совсем слабые, кожа на них побледнела и вся покрылась старческими пятнышками.

Потом Ленор задумчиво потер руки и сказал, не поднимая глаз:

– Опасно слишком доверяться шепоткам, но все-таки им я доверяю больше, чем Крови Хейг. Лейгер, Казначей Гривена здесь, и мне все время кажется, что он стоит за моим плечом. Его слова сочувствия и тревоги так же пусты, как мертвый дуб. Помощь с юга не торопится. Даже сейчас здесь не больше двух сотен. А где они были, когда мой сын встретился с Темным Путем? Я должен был послать с Гиреном каждый меч, которым командую. Наверное, теперь я должен повести их сам.

Только теперь он поднял глаза и встретился с мрачным взглядом Тейма.

– Однако мой правитель из Веймаута запрещает мне это. Он запрещает мне мстить за моего собственного сына. Мне приказывают ждать его армии. И я боюсь, Тейм. Тан не должен в этом признаваться, но я скажу. Каким-то образом наши враги привлекли на свою сторону лесных людей, и если я выступлю в Андуран, как требует мое сердце, что будет с моими деревнями, моим народом на наших границах? Как это случилось, что против нас стоят вместе лесные люди и Темный Путь? Никогда бы этого не подумал.

– Я тоже никогда не думал, что такое может произойти, – сказал Тейм. – Я думал, что сражение в Даргеннане будет моей последней битвой, а потом я вернусь домой, к жене и больше никогда ее не покину.

Скрипнула входная дверь и вошла Илэсса, жена Ленора, неся крошечные печенья. Она протянула их Тейму. Воин слегка улыбнулся ей. Она несла свои годы элегантно, приобретя тот, другой, вид красоты, который женщины приобретают с возрастом.

– Я не привык, чтобы за мной ухаживала жена тана, – сказал он и взял одно печеньице. Она улыбнулась. Кроткие старческие глаза и на редкость доброе лицо выражали сочувствие. Тейм знал Ленора и Илэссу почти всю свою сознательную жизнь и знал, что они относятся к нему, как и ко всем, кто связан с семьей Кросана, с глубокой симпатией, настолько глубокой, что проявлению ее не мешает даже безграничное горе.

Илэсса ответила:

– И я не привыкла ухаживать, но подумала, что лучше я побеспокою вас. Вы всем требуетесь. О вас спрашивал Казначей Верховного Тана. Он считает, что вам с ним надо о многом поговорить.

Тейм поморщился:

– Лейгер может подождать. У меня сейчас нет ни сил, ни желания фехтовать с одним из глашатаев Гривена. Я могу сказать что-нибудь такое, чего лучше не говорить.

– Я сказала ему, что не знаю, где вы, – сказала Илэсса. Она поставила поднос и разгладила платье.

– И правильно, я и сам-то едва сознаю, где я, – пробормотал Тейм.

– Сколько вы у нас пробудете? Я сегодня утром навестила ваших людей. Они очень утомлены.

В глубине души Тейм с удовольствием на несколько недель остался бы здесь, в этой высокой небольшой палате, где только небо, ветер и чайки. Тем не менее он давно уже подчинялся только чувству воинского долга.

– Всего пару дней, моя госпожа, – сказал он почти извиняющимся тоном и улыбнулся. – Вы же знаете, мы должны идти в Гласбридж. Что бы нас ни ждало, отдыхать мы не можем. Потом отдохнем.

II

Эньяра высунула голову из хижины и обнаружила, что ее появления ждут. На нее глазела целая орава кирининских ребятишек. Они выглядели тихими, бледными и безобидными. Когда появилась ее взъерошенная голова, парочка самых младших шарахнулась за спины старших. Когда Эньяра выбралась на деревянный настил и потянулась, дети сначала бросились врассыпную, но потом опять подобрались поближе. За их спинами медленно проплывала обтянутая шкурами байдарка, в ней гребла женщина, без видимых усилий. Эньяра наблюдала, как она проплыла вдоль тростника. Из зарослей вылетела стайка крошечных птичек и, покружившись, с гомоном исчезла. Озеро было спокойным, как зеркало. Клочья тумана, висевшие над водой, скрыли противоположный берег, и вся сцена была сверхъестественно, если не зловеще, тиха и прекрасна.

Эньяра не знала, чего ждать от во'ана. Сейчас, после беспокойного ночного сна, она чувствовала себя еще менее уверенно. Как и все, она слышала рассказы о том, что киринины очень следят за тем, чтобы костер горел все время, день и ночь, или почему их дети никогда не играют, а только упражняются в искусстве убивать с помощью копья и лука. Или почему их старые женщины едят мертвых. Ей очень хотелось остаться в хижине, чтобы спрятаться от взглядов, непонятных звуков и незнакомых запахов. Кроме того, за прошедшие годы киринины убили не одного человека из ее рода. Но вместе с тем в ее душе глубоко укоренилось убеждение, что и со страхом, и с горем нужно уметь справляться, иначе они могут победить тебя. Ей не хотелось, чтобы Оризиан и уж тем более Ивен подумали, что она боится этого места. Поэтому она пошла по во'ану одна, высоко держа голову и поглядывая по сторонам. В кильватере за ней тянулась молчаливая и внимательная детская компания.

Она увидела молодую женщину, возможно, ее лет, хотя трудно сказать, костяным ножом чистившую рыбину. Пара босых с синей татуировкой мужчин, опершись на копья, смотрели, как она идет. Она слышала оживленные голоса, и откуда-то издалека доносилась легкая барабанная дробь. Она чуяла слабый дым костерков, запахи готовящейся пищи и густую вонь от растянутых на множестве хижин кож.

Не считая любопытных ребятишек, всего несколько человек обратили на нее внимание. В них не ощущалось угрозы, но ей все равно было неуютно, и она не чувствовала себя в полной безопасности. Здесь ей все было незнакомо и непонятно, не то что в Колгласе, в котором она родилась и жила, или Андуране, или даже в Колкире, хоть она и была-то в нем всего несколько раз. Киринины знали, что она здесь чужая, поэтому умолкали, когда она подходила так близко, что могла бы услышать, о чем они говорят, хотя ей до их разговоров не было никакого дела. Но это сознательное и нарочитое отсутствие интереса к ее персоне она ощущала примерно так же, как если бы ее пристально разглядывали.

Стало немного легче, когда она вышла на окраину поселения туда, где платформа выходила к берегу. Она спустилась на землю и немного прошла вдоль уреза воды. Дети за ней не пошли. На мелководье рос такой густой и высокий тростник, что, когда берег немного изогнулся, заросли скрыли во'ан от ее глаз. Если бы не нескольких дымков в бледном небе, могло бы показаться, что в целом мире она осталась одна-одинешенька. Она нашла место, где тростник немного расступился, и села на камень, глядя на безупречную озерную гладь.

Пока она сидела и смотрела, легкий утренний туман рассеялся и она разглядела на севере башенные пики Кар Дайна. У нее возникло ощущение, что она оказалась на границе двух миров. За Кар Крайгаром, откуда она пришла, лежал настоящий мир, мир городов, рынков и человеческого рода. А там, за Кар Дайном, находится что-то совсем другое: грозный Великий Медведь Кирининов; Дин Сайв, самый большой и древний лес во всем мире, наполненный тенями, а еще дальше – Тан Дирин, который касается крыши неба. Между этим тихим озером и Сокрушительным Мысом, до которого на север много-много дней пути, может не быть ни одной человеческой деревни, ни одной фермы. Она вдруг показалась сама себе ужасно маленькой и слабой, а небо и земля – до ужаса беспредельными.

Нечто подобное она ощущала пять лет назад, когда выкарабкалась из тисков Лихорадки в мир, где уже не было ни матери, ни старшего брата. Тогда, несколько месяцев балансируя между мучительным сном Лихорадки и с трудом осознаваемым будущим, она чувствовала непередаваемую незащищенность и уязвимость. В конце концов ей все-таки удалось справиться с едва не сломившим ее горем. Теперь опять ее силам предстояло испытание, и нужно держаться твердо. Не только ради себя. Хотя ей уже не первый раз приходилось держаться не ради себя. Даже от Лихорадки она тогда очнулась в какой-то мере ради Оризиана.

Эньяра резко поднялась, машинально подхватила камешек и метнула его в воду. Несколько секунд она смотрела на разбегавшиеся по воде круги, потом повернулась и пошла обратно в во'ан.

* * *

Она нашла Оризиана и Рота. Они сидели на краю платформы возле хижины и болтали босыми ногами в воде. Зрелище совершенно неприличное: вероятный тан одной из Истинных Кровей со своим щитником вольно, словно где-нибудь на берегу колгласской бухты, сидит в центре кирининского лагеря. Эньяра чуть не рассмеялась.

– Что случилось? – спросила она.

Оризиан ответил:

– Ничего. Нас приходил проведать Варрин, но ушел обратно к Эсс'ир, туда, где она находится. Мы ждем вестей.

Эньяра села рядом с ними.

– Где Ивен?

– Ушла, – фыркнул Рот. – Сама по себе и не сказала куда.

Оризиан поковырял трещину в настиле.

– Она наверняка скоро придет. Я так думаю.

– Мы ей слишком доверяем, хотя мало ее знаем, – заметила Эньяра.

– И то сказать, – согласился Рот. – И кирининам тоже.

На острый слух Эньяры в его тоне не столько чувствовалось убеждение, сколько привычка к брюзжанию.

Оризиан был невозмутим:

– Ведь это Иньюрен послал нас к ней, а я всегда верил тому, что он говорил. И сейчас тоже верю. – Он взглянул на сестру. – В любом случае, какой у нас выбор? Нам нужна помощь, чтобы уйти отсюда. Мы вообще уже умерли бы, если бы их не было с нами.

Все погрузились в молчание. Эньяра доверяла суждениям брата; в большинстве вещей по крайней мере. Она росла среди; мужчин, преимущественно среди воинов, а это многому могло научить девочку, имеющую глаза, чтобы видеть. И Эньяра многому научилась. Ей было интересно, осознает ли Оризиан, что иногда очень странно смотрит на Эсс'ир. Возможно, он даже не знает, что его глаза следят за ней с особым вниманием, хотя, по мнению Эньяры, это сразу было видно. Последние два-три года она замечала такие взгляды мужчин и на себе.

Хотя это были совсем не братские взгляды. Интерес Оризиана к Джьенне, дочери торговца из Колгласа, был до неловкости очевиден, но все же это был всего только благоговейный но ничего не значащий трепет перед девичьей привлекательностью. В том же, как он наблюдал за Эсс'ир, было немного ребяческого. И это беспокоило Эньяру. Любой такой союз был бы немыслим для большинства людей из ее расы, но больше всего Эньяру волновало не то, что Эсс'ир не принадлежала к человеческому роду. Скорее это было опасение за чувства мальчика. Эсс'ир слишком сурова и безжалостна, слишком далека от всего знакомого ему, чтобы быть безопасным объектом привязанности для ее маленького брата. И она была возлюбленной Иньюрена. Это была река с опасным течением, и Оризиану понадобится вся мудрость, чтобы не входить в эту реку.

Эньяра видела, как брат изменился. Он всегда был больше мыслителем и мог разглядеть или вообразить вещи, которых она не видела. Зато она была сильной, так по крайней мере казалось со стороны, после того, как умерли мать и старший брат. А до этого наиболее ярко сиял Фариль. Теперь события потребовали от Оризиана кое-чего нового, и как отклик на это требование он, возможно, начал открывать в себе то, что очень долго оставалось в глубокой тени. Он мог бы стать хорошим таном… если проживет долго. И все-таки Эньяра до сих пор видела в нем мальчика, которого она дразнила на лестничной площадке, за которым бегала по коридорам Колгласа. Ох, сумеет ли этот мальчик найти для Эсс'ир место в той головоломке, в которую превратилась его жизнь?

* * *

Примерно через час за ними зашел Варрин. Он жестом пригласил их следовать за собой в центр во'ана. Там, на круглой площадке, огороженной шестами, украшенными черепами, на коленях стояла Эсс'ир. Рядом с ней стояло странное лицо, сплетенное из ивовых веток.

– Это ловец душ, – шепнул Оризиан, когда увидел, как Эньяра на это смотрит. – Они верят, что он охраняет их от смерти. Предположительно это один из анайнов.

Это привело Эньяру в замешательство. Тот факт, что киринины могут молиться таким зловещим существам, как Анайн, был слишком грубым напоминанием о той пропасти различий, которая лежит между ними и ею.

– Станьте здесь, – указал Варрин.

Без дальнейших объяснений он подошел к сестре и встал на колени рядом с ней. Потом взял кожаную чашу с темной, густой жидкостью. Эсс'ир закрыла глаза. У нее было спокойное лицо, как будто она спала. Варрин окунул кончик длинной тонкой хвоинки в жидкость и поболтал ею в чаше, чтобы инструмент пропитался.

Недоумевающая Эньяра нахмурилась.

– Это кин'тин, – объяснил Оризиан. – Она убила своего первого врага.

Эньяра поморщилась, когда Варрин поставил чашу и придвинулся к сестре, изготовив покрытую краской иглу.

– Он собирается нанести ей татуировку? – почти недоверчиво спросила Эньяра.

Когда игла проколола щеку Эсс'ир, ее лицо почти не дернулось. Варрин накалывал завиток, след его работы метили бусинки крови и краски. Медленно проступал рисунок. В этом процессе было что-то ужасное, но притягательное. Такое украшение, которое никогда не позволялось женщинам среди Кровей Хейг, здесь совершалось в знак уважения. Эньяре было интересно, что чувствует Оризиан при виде того, как портят прекрасную кожу Эсс'ир. Она взглянула на него и по выражению его лица поняла, что вряд ли он вообще воспринимает это как порчу.

Действо продолжалось почти час. Варрин ни разу не промахнулся; Эсс'ир ни разу не открыла глаза, не издала ни звука. Текла кровь, кин'тин проступал и завивался по всей коже лица. Некоторые из проходивших мимо кирининов останавливались и некоторое время наблюдали за процессом, но редко задерживались надолго. Даже детей за эти долгие минуты заметно поубавилось. Наконец Варрин отодвинулся, сел на землю, отложил иглу и поставил рядом чашу, потом взял тряпочку и осторожно промокнул ею лицо сестры.

Эсс'ир поморгала, кивнула брату, поднялась на ноги и оглянулась туда, где стояли Оризиан, Эньяра и Рот.

– Благодарю вас, – сказала она.

– За что? – спросил Оризиан.

– За то, что дали мне возможность получить кин'тин.

Кровь все еще струилась по лицу из множества крошечных ран. Она выглядела так, будто ее только что терзали в какой-то жестокой битве. Эньяре очень хотелось отвернуться, но повернулась и ушла Эсс'ир. Варрин пошел следом за ней. Оризиан провожал их взглядом.

– Счастливчики, – чуть громче, чем требовалось, сказала Ивен, стоявшая позади них. Все трое изумленно уставились на нее.

– Как давно вы здесь? – строго спросила Эньяра улыбающуюся и почти не скрывавшую удовлетворения Ивен.

– А, недавно. Я говорю, счастливчики вы. В наше время редчайший случай, чтобы хуанин стал свидетелем награждения кин'тином. Честь, должна сказать.

В этот момент Эньяра осознала, что рука что-то стискивает в кармане. Несколько мгновений она перебирала это пальцами, а потом вдруг поняла, что это, и острое ощущение вины пронзило ее. Она осторожно вытащила на свет короткий шнурок с узелками и держала его на ладони.

Оризиан ничего не заметил, но заметила Ивен.

– Та-ак. Откуда это у тебя? – спросила на'кирим. Оризиан взглянул на то, что держала Эньяра.

– Я забыла. Иньюрен дал мне это, когда мы ушли из Андурана. Он сказал…

– Он сказал, что это должно быть похоронено, – закончил за нее Оризиан.

– Мне жаль. Я забыла, – повторила Эньяра.

Оризиан слегка качнул головой и двумя пальцами взял шнурок. Какая-то отрешенность появилась в его лице, когда он вертел один из узелков.

– Это то, что… что киринины делают, если боятся, что их тело не будет захоронено подобающим образом.

Он встретился глазами с Эньярой.

– Это его жизнь. Каждый узелок – это кусочек его жизни.

– Откуда ты заешь? – тихо спросила Эньяра.

– Перед выходом из своего лагеря Эсс'ир с братом сделали такие же.

– Значит, нам надо похоронить это?

Оризиан ответил не сразу. Он держал шнурок в пальцах так бережно, словно это была величайшая драгоценность. Эньяра не знала почему, но, увидев выражение его лица, подумала об отце.

– Мы должны отдать это Эсс'ир, – тихо произнес Оризиан. – Я думаю, это для нее. Она будет знать, что с этим делать.

Ивен сказала ему:

– Он, когда это делал, должен был думать и о вас. Узелки могут быть событиями или чувствами. Или людьми. Я уверена, в некоторых из них он хотел поместить вас. – Голос у нее на этот раз был ласковым и осторожным.

– Возможно. Хотелось бы знать, о чем и что он думал, когда это делал. – Он взял шнурок за один конец, и тот повис.

– Даже если бы он остался жив, он не сказал бы вам, что в этих узелках. Это очень личное. Беседа со смертью.

– Я отдам это Эсс'ир, – решил Оризиан.

– Нет, – сказала Ивен еще ласково, но уже тверже. – Он дал это Эньяре. Для таких вещей это очень важно. Именно она должна отдать это Эсс'ир для захоронения, и думаю, она, Эньяра, тоже считает, что это лучше всего сделать ей.

Оризиан протянул сестре шнурок с узелками. Эньяра аккуратно свернула его в колечко.

– Вы покажете мне, где Эсс'ир? – спросила она Ивен, и на'кирим кивнула.

Они молча шли по во'ану. Оказалось недалеко. Перед невысокой хижиной стоял Варрин. Он наблюдал за их приближением, но ни на шаг не отступил от входа.

Ивен сделала вид, что у нее зачесался нос, и из-под ладони пробормотала:

– Будь вежлив.

– Варрин, Эсс'ир здесь? – спросила Эньяра.

– Она отдыхает, – ответил воин.

– Могу я поговорить с ней? У меня для нее кое-что есть.

– Не сейчас. Она отдыхает.

– Это важно. Я думаю, она захочет меня видеть, – настаивала Эньяра.

Варрин не шелохнулся. Он напомнил Эньяре щитника тана на какой-то грандиозной церемонии, такой же неподвижный, такой же важный и гордый своей ролью. Она не хотела показывать ему шнурок (потому что Иньюрен предназначал его одной только Эсс'ир), но, кажется, это единственная возможность получить разрешение Варрина.

И она сказала:

– Это Иньюрена. Эсс'ир должна это получить.

И увидела мимолетную реакцию на лице Варрина. Всего миг, она не успела разобрать, что это было, не то раздражение, не то боль. Она уже набрала воздуху, чтобы спросить еще раз, но в этот момент Варрин подвинулся. Мягким толчком в спину Ивен дала ей понять, что ждать дальнейших приглашений не следует. Эньяра нырнула в хижину.

Там был полумрак. Темные меха и шкуры животных покрывали пол, серые перья украшали деревянный каркас жилища. Эсс'ир лежала на полу. Эньяра присела рядом с ней на корточки. Хотя слабый свет прятал все самое худшее, что делалось с лицом Эсс'ир, следы от иголки были видны так же отчетливо, как и яростная реакция кожи на то, что с ней сделали. Серые глаза глядели с раненого лица.

Эньяра протянула шнурок.

– Это Иньюрена. Оризиан думал… я думала, что это должно перейти к тебе. Чтобы ты… похоронила.

Эсс'ир осторожно, придерживая рукой поврежденные ребра, села и взяла шнурок. Едва взглянув на него, она стиснула пальцы.

– Спасибо, – сказала она так тихо, что Эньяра едва расслышала.

Это прозвучало так, словно она собиралась сказать что-то еще. На лице Эсс'ир Эньяра не увидела никаких эмоций, но косточки на пальцах побелели, а белые ногти впились в ладонь. Еще несколько мгновений Эньяра колебалась: ей вдруг захотелось, чтобы с этой женщиной ее связывало что-то большее, чем только общие потери. Но все же решила, что пора уходить, и встала. Она уже откинула шкуру на входе, но тут ее остановила одна мысль.

– Можно, с тобой пойдет Оризиан? Я имею в виду, когда ты будешь это хоронить. Это помогло бы ему. Иньюрен много думал и о нем тоже.

Эсс'ир подняла глаза. Взгляды кирининки и хуанинки встретились, и в них мелькнуло взаимопонимание. Всего на один миг.

Эсс'ир ответила:

– Нет. Хуанин не должен этого видеть. Это… не разрешается.

Эньяра кивнула и вышла на свет. Она услышала или это ей только показалось, как сзади сказали:

– Прости.

* * *

– Спасибо, что спросила, – только и сказал Оризиан, когда она ему все рассказала. Он не казался ни удивленным, ни обиженным отказом Эсс'ир. Может быть, он лучше сестры понимал кирининов.

Ивен осталась с ними. Она сидела снаружи, скрестив ноги, и закрепляла швы на куртке иголкой и нитью, которыми разжилась у хозяев. Она была поглощена своим занятием и мало внимания уделяла тому, что делали Эньяра и другие. Оризиан был подавлен, и Эньяра решила, что лучше оставить его наедине с размышлениями. Она ушла в хижину подремать.

Когда она проснулась, чувствуя себя лучше, чем все последние дни, Оризиан и Рот сражались на палках перед хижиной. Кирининские дети опять собрались поглазеть на этот странный спектакль. Ивен тоже наблюдала, и на лице у нее было редкое для на'кирима увлеченное выражение.

Оризиан старался вовсю, даже пот на лбу выступил. Эньяра знала, какие усилия мог прилагать ее брат, когда до этого доходило дело. Учебное сражение подошло к концу, и Рот потрепал противника по плечу.

– Хорошо, – сказал щитник. – По крайней мере лучше. Как твой бок?

– Я его не замечал.

– А я заметил. Ты его немного берег, и потому иногда чуть не терял равновесие. Но это пройдет.

– А как твоя рука? – Оризиан кивнул на забинтованное запястье Рота.

– Болит, но мне это не мешает, – улыбнулся Рот.

– А меня сможешь научить? – спросила Эньяра.

Она ждала, что Рот сразу отметет эту идею; воины Ланнис-Хейгов не учат женщин сражаться, особенно если эта женщина – сестра Тана. Но щитник улыбнулся.

– Может быть. Хотя это не самое подходящее занятие для дамы.

– Мне встретилась пара человек, которые очень хотели меня убить, и это в течение нескольких недель. Я не хочу стать легкой добычей, если опять таких повстречаю.

Рот кивнул:

– Для тебя больше подойдет нож, чем клинок. Или, вероятно, короткий клинок Дорнака. Можно попробовать, когда мы уйдем отсюда, если ты еще будешь этого хотеть.

Эньяра заметила, что с последними словами Рот взглянул на Оризиана, очевидно, проверяя, одобряет ли тот идею.

– Мечи – это очень хорошо, но они не решат всех проблем, – сказала Ивен. Она опять начала шить, с трудом прокалывая кожу куртки костяной иглой.

– Не все, но некоторые, – ответил Рот.

– Клинки были мало полезны против на'киримов, которые жили давным-давно.

– Меткая стрела всегда полезна, – проворчал Рот.

Ивен фыркнула:

– Дортину Волчья Отрава последний врейнин из племени Реджа выдрал глотку. Тогда он положил руки на рану, зажал ее крепко и сделал себя опять невредимым, а потом разорвал это волчье отродье почти пополам, от шеи до живота. И это не просто рассказ, это правда. Чем здесь помогла бы стрела? Я когда-то, когда еще была в Хайфесте, читала одну историю о Миноне Мучителе. Если это правда, чего я не утверждаю, то он был пустым местом, пока люди не переломали ему кости и не воспользовались ножами. Это была очень сильная боль, и она открыла самые глубины его мощи. Чем хорош клинок, если он твоего врага превращает во что-то еще худшее?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю