Текст книги "Рождение Зимы"

Автор книги: Брайан Ракли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)

Когда они наконец вскарабкались на кромку гребня, их встретила буря. Оризиан прикрыл глаза рукой. То, что он увидел, было почти так же тревожно, как борьба со сбивающим с ног ветром: настоящий Кар Крайгар явил себя во всей красе. Насколько он мог видеть сквозь мокрые хлопья и дымку облаков, вокруг были только расталкивающие друг друга пики, стремящиеся поскорее вонзиться в небо. Вершины самых высоких из них были покрыты льдом и снегом. Варрин направился именно в том направлении, в бесплодное сердце Кар Крайгара.

* * *

Они, насколько было возможно, держались под прикрытием гряды, но чем выше взбирались, тем труднее находились тропинки между вулканическими, расколотыми стужей скалами. Несколько раз им пришлось пересечь гребень и оказаться на открытом всем ветрам склоне. На нем их едва не сносило ветром, они скользили, спотыкались и падали, царапая руки об острые камни. И вдобавок круто опускавшаяся земля переходила в обширную каменную осыпь. Пики впереди скрывались за облаками, выпрыгивая в просторное небо. Ни у кого из путников не было ни подходящей одежды, ни сил для борьбы с такими стихиями, тем не менее Варрин безжалостно вел их вперед и вверх.

Наконец гребень стал шире и вывел на плечо горы. Здесь земля была изрыта глубокими расщелинами, путь преграждали огромные валуны. Языки снега лежали поперек склона, и ветер протянул снег от каждого бугорка, словно тень от солнца. Там сделали короткую остановку, потом Варрин повернулся спиной к буре и отправился вокруг склона горы.

Свет начал меркнуть. Варрин остановился возле массивного валуна, который лежал на склоне, как брошенная каким-то гигантским ребенком игрушка. Две нижних трети валуна раскололись надвое и образовали идущую наискось щель.

– Не имеешь ли ты в виду, что мы должны провести здесь ночь? – спросил Рот. – Мы помрем от холода.

– Ветер убьет нас первым, – ответила за брата Эсс'ир. – Это укрытие. Сядем теснее, будет теплее.

– Без огня? – спросила Эньяра.

Вместо ответа Варрин перевернул трубу из коры, в которой нес тлеющие угольки. Там остался только холодный пепел.

– А, все равно гореть нечему, – буркнула Эньяра.

Они втиснулись в этот жесткий приют. Хотя трещина оказалась и глубже, и шире, чем виделась снаружи, она все равно производила тягостное впечатление. Для лежания в ней места не было, и все они просто привалились к стене. Оризиан исполнился мрачного предчувствия, что масса камня над головой и вокруг них сокрушит его во сне. Впрочем, в таком месте отдыха даже кратковременный сон невозможен. Тела товарищей почти загородили свет.

Когда последним из всех втиснулся Варрин, Эньяра проворчала:

– Кошмар какой-то.

Это была самая долгая ночь в жизни Оризиана. В самые холодные ночные часы все пятеро, затиснутые в каменное чрево, время от времени тряслись от озноба, хотя Эсс'ир оказалась права: тепло, которым они делились друг с другом, все-таки спасало их от губительного холода. Все долгие часы он чувствовал ее тело, прижатое к нему; ее плечо у своего плеча, ее бедро вплотную к его бедру. Один-два раза он почувствовал на своей щеке ее теплое тихое дыхание и, хотя ничего не видел, представил себе, что, всего лишь наклонив голову, мог бы коснуться ее лица.

Казалось, вечность прошла, прежде чем сквозь облака начал пробиваться рассеянный свет. Когда он, шатаясь, выбрался наружу, то даже застонал от боли, так затекло у него все тело. Ветер стих. Бесформенные валы серых облаков теперь скрыли все высокие пики, но чувствовалось, что за облаками прячутся бездушные серые громады. Оризиан мял и растирал ноги неловкими, тоже затекшими, руками, прихрамывал и спотыкался, будто старик. Другие выглядели такими же измученными и разбитыми, как и он. Исключением был только Варрин, он выглядел таким бодрым и отдохнувшим, словно спал с полным комфортом.

– Сколько нам еще предстоит? – спросил он у Варрина.

– Часы, – ответил тот.

* * *

На второй день погода была к ним немного добрее. Ветра почти не было, но вместо него они вынуждены были бороться с сырыми и холодными грядами облаков, плававших вдоль склонов. Попадая в очередное облако, они видели не больше чем на двадцать-тридцать шагов вперед.

Их, заключенных в сузившийся мир с ограниченным обзором и приглушенными звуками, еще больше, чем прежде, пугали угрозы скрытого от них пейзажа. Кое-кто из Крови Оризиана бывал в этих местах, но в такое время года и так высоко забираться в Кар Крайгар не пытался никто, кроме самых безрассудных и отчаянных. Цепь огромных гор имела мрачную репутацию, не только из-за своих обитателей – кирининов, которые бродили в здешних лесах, огромных медведей, которые рыскали по этому самому глухому из углов, – но и сама по себе. И тут были руины: останки городских сооружений, возведенных, когда Боги еще наблюдали за миром. Ходили рассказы об искателях приключений, добиравшихся сюда в поисках следов тех далеких дней, но так или иначе нашедших только смерть. Иногда их убивали горы, иногда ямы и западни, иногда обрушившаяся городская стена, иногда дикие звери.

Оризиан не смог бы сказать, сколько они прошли в этот день. После полудня погода повернулась против них. Опять поднялся ветер и то, что начиналось как легкий снегопад, собрало силы для вполне оперившейся бури, угрожавшей засыпать их. Они поднялись выше и остановились на перевале. Ветер рвал с них одежды и забивал дыхание. Снег прямо-таки набросился на них. Оризиан наклонил голову, вздрагивал и морщился.

– Там, – попыталась перекричать ветер Эсс'ир.

Под ними, на просторной, изогнутой дугой, плоской равнине лежал город. На одной стороне долины поднималась гигантская скала, ее самые высокие пики терялись в буре, а у подножия раскинулась сеть улиц с разрушенными стенами и домами: Крайгар Вайн. Город, над которым владычествовали горы и бурное небо, в своем распаде и разрушении выглядел так, будто сама скальная порода беспорядочно проламывалась сквозь землю, чтобы исторгнуть то, что когда-то было на этом месте. Это был вид настолько бесплодный, что Оризиан почувствовал, как в нем нарастает какой-то ужас.

– Кто мог жить в таком месте? – крикнул Рот.

– Хуанины. Когда-то. Теперь на'киримы, – ответила Эсс'ир.

Варрин уже спускался к руинам. Эсс'ир последовала за ним. Встревоженная Эньяра взглянула на брата.

Оризиан, прикрывая от секущего снега глаза, сказал:

– Мы прошли такую даль. Там по крайней мере будет хоть какое-то укрытие.

* * *

Хайфест: примостившийся на вершине массивной скалы, защищенный как безусловно крутыми утесами по низу, так и собственными толстыми стенами, он был самым неприступным из всех владений Крови Килкри, унаследованных ею от королевства Эйгл. Мэйрен-каменщик построил его, и за один только этот подвиг его имя запомнилось лучше, чем имена монархов, которые правили городом. Целью и необходимостью этого строительства была защита древней дороги, и стоило оно смерти более чем ста чернорабочим на скалах и узких тропинках гор Каркира. Но с тех пор поток истории свернул в другое русло. В Бурные Годы, последовавшие за падением королевства, дорогой перестали пользоваться. Город остался забытой крепостью, глубоко погруженной в ужасное одиночество среди гор. За длинную, размеренную жизнь Хайфеста под его стенами не раз разыгрывались кровопролитные драмы, но для тех, кто его населял, это было мирное место.

Скалистая гора, на которой разместился Хайфест, была не просто фундаментом для стен и башен. Армии рабочих Мэйрена вгрызлись в сам камень и пробили внутри горы лабиринт туннелей и палат. В местах, где утесы имели такой острый угол наклона, что были неприступны для нападавших, эти туннели выходили отверстиями наружу. Из этих окон и с наблюдательных площадок открывались головокружительные виды на круто уходящее вниз ущелье. Кроме того, что они пропускали какое-то количество света, эти отверстия также давали доступы беспрерывным ветрам, которые обвевали вершины. Иногда сеть проходов многократно отражала какой-нибудь порыв ветра, и тогда лабиринт казался легкими живого гиганта.

Именно этот звук, еле слышный даже для ее ушей на'кирима, обычно помогал успокоиться Сирис Избранной. Она жила в Хайфесте пятьдесят лет и знала все его настроения. В свое время она обосновалась здесь из-за этой неизменности и ради дружелюбного общения. Она чувствовала себя в безопасности в его недрах.

Сейчас Избранная стояла на высоком балконе, глядя вниз на изобилующий пещерами Зал Писцов. Под светом, льющимся через высокие узкие окна, дюжина на'киримов сосредоточенно изучала манускрипты и книги, переписывала, копировала, хранила и оберегала. Не было слышно ни звука, кроме ударов ветра о скалу, шелеста крыльев пролетавших чаек да изредка хрусткого вздоха переворачиваемой страницы. В былые годы эта почти немая и малоподвижная сцена своей не явной, но напряженной деятельностью смягчала любую тревогу в груди Сирис.

Сегодня ее мысли так легко не успокоить, и не ее одной. Она это видела по лицам тех, в ком Доля струилась наиболее мощно. Болезненная неуверенность, которую она ощущала и в собственном сердце, отражалась в их глазах. Семя этой неуверенности было брошено вчера: ей стало понятно (совершенно неожиданно, но сомнению не подлежит), что один из пробужденных больше не присутствует в Доле, он в ней только помнится. И хотя она еще не была уверена, но тем не менее ей казалось, что она знает, кто это.

Сирис погладила перья большой черной вороны, которая устроилась на балюстраде балкона.

– Можешь ты сказать мне, что это неправда, сладкая моя? – негромко спросила она у птицы. Та поглядела на нее похожим на бусинку глазом, и Сирис улыбнулась. – Нет, ты мне не поможешь, старое перо.

Вестник, худой, неуклюжий на'кирим, потирая руки, словно хотел избавиться от какой-то прилипшей краски, нашел ее над трудящимися писцами, погруженную в мысли.

– Избранная, Мечтатель заговорил, – прошептал он, опасаясь помешать тем, кто сосредоточенно трудился внизу.

Вот уже тридцать лет в верхней палате Великой Башни Хайфеста лежал Тин из Килвейла, Мечтатель. Молодой на'кирим прислуживал ему, промывал пролежни, переворачивал и обихаживал его. Часто это становилось первым заданием для прибывавших в Хайфест новичков, что учило их терпению и покорности. И внушало должное почтение к Доле и к дреме Тина, что именно и требовалось тому, кто отложился от мира и погрузился в безбрежный океан непостижимого пространства. Мечтатель дремал, но не так, как другие.

Навещали Тина и другие, но у них были особые обязанности. Они по очереди дежурили возле постели и наблюдали за спящим на'киримом. Ждали. В своем самом глубоком сне Тин путешествовал по тропам, неизвестным тем, кто пока еще жил в реальном мире, и в некоторых случаях то, что он там обнаруживал, слетало, иногда не очень внятно, с его потрескавшихся губ. Ради этих слов рядом с ним дежурили, поскольку они, эти слова, добывались из самых глубоких, самых отдаленных по досягаемости пределов Доли; сокровища другого, потустороннего и таинственного, мира выносились на берег его спальни. Чем больше проходило лет, тем реже и реже он говорил. Теперь Мечтатель очень редко поднимался достаточно близко к поверхности бодрствования, чтобы можно было записать хоть какой-нибудь фрагмент.

Сирис не очень удивилась, что как раз сейчас настал тот редкий случай. В юные годы Иньюрен провел возле кровати Мечтателя немало часов. Она с дурным предчувствием шла за вестником по винтовой лестнице к спальне Тина. Если ее страхи оправдаются, это ничего, кроме боли, ей не принесет.

К своему облегчению, она нашла Тина, как всегда, крепко спящим. Смотрители, насколько могли, следили за его внешним видом. Тот, кто приглядывал за ним впервые и не знал его прошлого или будущего, мог вообразить, что это просто старый человек, который уснул всего мгновение назад. Для тех, кто знал лучше, существовали признаки его долгого, медленного освобождения от мира недремлющих. Его кожа стала сухой и уже окрасилась в цвет прекрасной слоновой кости, который постепенно распространялся по всему лицу. Редкие серебристые волосы лежали на подушке, как замершая сеть мертвого паука. Некоторая неровность покрывала на кровати намекала на то, что под ним находится истощенное тело.

Не возраст произвел такие перемены в теле Мечтателя. Он жил семьдесят лет; не так уж и много для на'кирима. Это Доля увлекала его все дальше от оболочки его плоти, и день за днем он стаскивал эту оболочку, как змея сбрасывает старую кожу. Каждые несколько месяцев приходил Амонин и возлагал руки на грудь Тина, стараясь предотвратить медленный распад телесной формы. Сеансы всегда оставляли целителя иссушенным, но редко на что-нибудь влияли. Только в Диркирноне или где-нибудь в самом глухом углу Адревана мог бы найтись на'кирим, который сумел бы превзойти опыт Амонина в целительстве, но и он не сумел бы помешать тому, что поглощало Тина. Самая важная часть Тина перестала заботиться о мире, в котором спало его тело, а без этого интереса даже Амонин мало что мог сделать.

Писец сидел рядом с кроватью и листал бумаги. Он встал, когда вошла Избранная. У него был вид человека, который мечтает с кем-нибудь поменяться своим местом.

Дежурный зашептал:

– Избранная, я думаю, что записал все. Но он говорил так сжато… и так быстро.

– О чем говорил? – спросила Сирис. Она наклонилась над исхудалой фигурой на кровати. Под полупрозрачными веками взад и вперед бегали глаза Тина, как жуки, мечущиеся под шелковистой тканью. Она подумала о том, что неизвестно, какие он видит знаки. Помнит ли он хотя бы, что остальные все еще здесь, в другом месте?

– Очень запутано, Избранная, – сообщил писец. – Может быть, вы разберете больше моего…

– Главное, – мягко настаивала она.

– Я думаю, упоминался Иньюрен. Возможно… Я думаю, смерть, Избранная. Его смерть. Но и что-то… кто-то еще. Человек, хотя Мечтатель говорил о нем, как о звере: звере с черным сердцем, давшем себе волю в Доле.

Сирис кивнула. Она этого и ожидала. Слова Тина редко были понятны по значению (да и как они могли быть понятными, если он бродит так далеко и по такой странной территории), но это сообщение вполне ясно, и оно сходится с тем, что Доля прошептала в ее собственном рассудке. Значит, Иньюрен ушел. Она не единственная в Хайфесте, кто чувствовал острую боль потери. Но что означает вторая часть? Этот другой человек? С некоторых пор у Сирис появилось глубокое, интуитивное ощущение, что назревают перемены. И теперь внутренний голос шептал ей, что если грянут перемены, то вряд ли они будут к лучшему. Слишком редким было такое чутье для недремлющего на'кирима, чтобы игнорировать сказанное.

С тревогой, запечатлевшейся у нее на лбу, она отправилась разыскивать Олина. Избранная всегда обращалась к Блюстителю Ворон в вопросах глубокой Доли. С тех пор как Иньюрен покинул Хайфест.

* * *

Подойдя ближе, Оризиан и его спутники начали различать отдельные фрагменты руин. Большинство из них было не выше человеческого роста. Местами от города не осталось ничего, кроме беспорядочных куч камней и обломков скал с забившимся в щели снегом, но то там, то тут возникала зубчатая линия стены или кусок дороги, а иногда из разбитого камня даже проступала палата. Они подошли к первой же бреши в разрушенной стене, пролезли в дыру и попали на мертвую улицу за ней. Ветер здесь стал немного тише. Оризиан несколько раз раздул щеки, сбрасывая снег, и растер лицо. Кожа ничего не чувствовала. Рот положил руку на каменный блок, покрытый коркой разросшегося лишайника.

– Должно быть, когда-то здешние жители были великими строителями, – сказал он Оризиану.

Они стали пробираться по городу, ступая так осторожно, словно шли по костям давно умерших горожан. Эсс'ир и Варрин двигались настороженно, как олени, которые не видят, но чуют охотника. Все инстинктивно немного пригибались, стараясь, чтобы их головы оказались ниже стен. Ветер выл над ними. Дневной свет скоро погаснет, и всех тревожила неуютная мысль, что ночь может застать их среди этих развалин.

Они вышли на открытое пространство, где снег сваливался в сугробы, и остановились. Вглядываясь в лица, Оризиан понял, что не он один испытывает смутное беспокойство. Даже Эсс'ир и Варрин нервничали здесь, вдали от защитника-леса. Они о чем-то коротко переговорили, близко сдвинув головы.

– Мы здесь вечность можем бродить. Нужно найти что-нибудь, где можно провести ночь, – заявил Рот.

– Согласен, – отозвался Варрин.

Довольно скоро они нашли место в углу того, что когда-то было небольшим домом. Сюда недобирались ни ветер, ни снег. Несколько полосок вяленого мяса были пущены по кругу, и они сделали по глотку воды из почти опустевшего меха. Потом все, кроме Варрина, опять сгрудились вместе и прижались друг к другу. Варрин сидел прямо, откинув голову на стену.

– Я буду наблюдать первую половину ночи, – сказал ему Рот. Сначала непонятно было, слышал киринин или нет, но потом он еле заметно кивнул.

Оризиан, теснее прижавшись к сестре, почувствовал, что она протянула к нему руку. Сделала она это ради собственного спокойствия или для его удобства, но он крепко сжал ее ладонь. Его мучил голод, а когда он закрыл глаза, сон показался ему несбыточной надеждой.

Незвано-непрошено ему привиделась белая, обнаженная спина Эсс'ир. Он неловко пошевелился. Следом за этим он вспомнил об Иньюрене, которого они оставили на поляне одного. Оризиан видел, как умирала мать. Он видел, как раскрылись ее губы, и дыхание в последний раз вылетело из ее груди, и как глаза в какой-то миг утратили блеск жизни. Он представил себе, как свет уходит из серых глаз Иньюрена. Машинально он стиснул руку сестры.

– Спи, – шепнула Эньяра.

Хотелось бы уснуть.

В темноте ночи над городом и среди его остатков беспрерывно стонал ветер. Шли часы, снега больше не было, температура воздуха падала. Оризиан слышал, как поднялся Варрин и сменил Рота на наблюдательном посту. Ни тот ни другой не сказали ни слова.

Среди туманов и облаков занимался рассвет, безмолвный, водянистый и безжизненный. Хотя ветер стих, небо было как серый океан, сливавшийся с заснеженными пиками и склонами. Возвышавшиеся на западе утесы смотрели на труп города так же равнодушно, как когда-то наблюдали за его жизнью. Эти пятеро были одни во всем мире.

Эньяра разминала руки и ноги.

– Я никогда больше не согреюсь, – пожаловалась она.

Варрин набрал немного снега и растер им лицо, особенно крепко глаза. Эсс'ир протянула горстку лесных орехов. Все стали камнями разбивать скорлупки. Они сидели небольшим полукругом и молча ели.

– Что мы теперь будем делать? – поинтересовалась наконец Эньяра.

– Как сказал Иньюрен. Искать на'киримку, – ответил Оризиан.

– Если она еще здесь, – убито произнес Рот.

– Она здесь, – сказал Варрин.

– Но слово умирающего… – Рот спохватился и виновато взглянул на Оризиана. – Прости.

Оризиан слабо улыбнулся:

– Иньюрен был уверен, что мы ее здесь найдем.

– Мы увидим знак. Должны быть следы, – сказала Эсс'ир.

– Почему ее просто не покричать? Она услышит нас за милю отсюда, – предложила Эньяра.

– И другие услышат, – с легким презрением ответил Варрин и сосредоточенно занялся развязавшейся на кожаном башмаке завязкой.

Эсс'ир развязала мешочек, висевший у нее на поясе, и достала оттуда несколько коричневых лепестков чего-то съедобного. Она дала по кусочку Эньяре, Оризиану и Роту, а остальное убрала обратно.

– Жевать. Не глотать. Это корень хьюрина, – сказала она.

Рот рассматривал неаппетитный на вид кусок высохшего пня лежавший у него на ладони. Эньяра уже затолкала свой wok'b рот и энергично жевала. После некоторого колебания Оризиан последовал ее примеру. Щитник с явным отвращением сделал то же самое. Рот Оризиана сразу наполнился горечью, напомнившей ему по вкусу тот напиток, что ему дали в хижине Ин'хинир, но было ли это тем же самым, он уверенно сказать не мог. Сначала он ничего не почувствовал, а потом у него странно все поплыло перед глазами. И холод, казалось, постепенно отступал от ног и рук, и чувство усталости притупилось. Он передвинул корень в угол рта и так и держал его между челюстью и губой. Острые иголочки покалывали десны.

Они опять принялись методично обшаривать развалины. Киринины не отрывали глаз от земли, изредка останавливаясь и изучая землю, снег или камень, потом быстро двигались вперед. В тусклом свете солнца, невидимого из-за плотных облаков, Оризиан потерял всякое направление и ориентировался только по высоким скалистым утесам, которые нависали над городом. С высоты на них иногда сносило кучки снега. Один раз Оризиан заметил пару мелькнувших у утеса больших черных птиц, но быстро потерял их из виду на темном фоне скал. Больше никаких признаков жизни не было.

Со временем глаз привык к камню, и город стал казаться таким, каким когда-то был. Они обнаружили, что в нем была пекарня; ее стены были почти разрушены, но среди обломков нашлась искореженная духовка. Они увидели участок дороги и прошли несколько шагов по прекрасному покрытию, выглядевшему так свежо, словно на него никогда не ступала ничья нога. В другой части города от зданий осталось только бесформенное поле с кучами кирпича и камня, большей частью закопченных давно погасшим огнем. Варрин добыл из трещины между двумя скалами небольшой фрагмент изъеденной кости.

– Череп. Хуанин, – сообщил он.

Они прошли почти половину города и не нашли ничего, из чего можно было бы предположить, что они здесь не одни. Бодрящее действие хьюрина иссякло после нескольких часов блуждания, и холод с ликованием воскрес в их телах. Силы таяли; и глаза, и дух ослабли. Даже Эсс'ир с Варрином становились заметно подавленнее и двигались уже медленнее. Тогда они нашли место для отдыха. Несколько лепешек, вот и все, чем они смогли набить рты, и Эсс'ир больше не предложила корень. Оризиан отчаянно мучился жаждой и надолго припал к мешку с водой, пока Эсс'ир мягко не отняла его.

– Медленно и понемногу, – сказала она.

– Извини, – буркнул Оризиан, хотя в ее голосе не было упрека.

Рот большими пальцами массировал икру ноги.

– Сколько еще это будет продолжаться? – не обращаясь ни к кому в частности, спросил он. – Мы можем искать это место всю жизнь и ничего не найти. Нужно развести огонь и во всю мочь покричать с вершины, как говорила Эньяра, чтобы вытащить эту женщину к нам.

Сидевший немного поодаль Варрин тихонько фыркнул носом, запустил пальцы в шевелюру, но ничего не сказал.

– Варрин говорит правду, – сказала Эсс'ир. – Враг, может быть, еще идет по нашему следу. А если мы будем шуметь, то эта женщина может уйти. Лисы говорят, что она сумасшедшая. Она не любит гостей.

– Невелика была бы разница, если бы она действительно убежала и спряталась, – ворчал Рот. – Мы все равно скорее всего все обледенеем, прежде чем найдем ее.

– Ни мальчик, ни девочка здесь не умрут, я поклялась.

– Поклялась? – рявкнул Рот. – У вас есть клятвы? Моя жизнь принадлежит Оризиану. Ни он, ни Эньяра не нуждаются в помощи и защите лесных людей, чтобы…

– Довольно, довольно… – Оризиан простер руки. – Я уверен, что Эсс'ир не имела в виду никаких оскорблений, Рот. И, Эсс'ир, я не знаю, что ты думаешь о…

Тут он заметил, что ни один из кирининов не обращают на него никакого внимания. Они, как один, подняли головы, и лица у них стали напряженные.

– Что это? – спросила Эньяра, но Варрин остановил ее жестким взглядом. Под прекрасной паутиной татуировки у него было мрачное, напряженное выражение. Эсс'ир положила руку на плечо брата.

– Звук, – шепнула она.

Рот осторожно изменил позу, сев на корточки, и схватился за рукоятку меча. Оризиан неловкими, замерзшими пальцами возился с ножом на поясе.

– Где? – прошипел Рот.

– Приближается, – еле слышно ответила Эсс'ир.

Эньяра приподнялась на коленях. Варрин полуобернулся и подал пальцами знак, понятный только Эсс'ир.

Она что-то проворчала в знак согласия и подобрала с земли копье. Варрин начал подниматься. Но, едва поднявшись, снова резко пригнулся и зашипел сквозь зубы.

Из-за крошившихся остатков стены появилась фигура. Это была женщина, закутанная в шкуры, только лицо не было спрятано под мехом. Она остановилась и пробежала по всем быстрым взглядом.

– Вы шумите, – сказала она. У нее был резкий и грубый голос, как будто он тоже побит морозом и трещит, как трещат на холоде скалы этого затерянного города. Однако, едва услышав ее говор, такой же ритмичный, как у Иньюрена, Оризиан сразу понял, что она тоже на'кирим.

Эсс'ир что-то осторожно сказала на своем языке. Женщина коротко ответила.

– Ивен, – в обычно ровном голосе Эсс'ир мелькнул намек на облегчение.

– Шумные и глупые, раз устроили себе лагерь здесь и по такой погоде, – сказала Ивен, с легкостью переходя с языка на язык.

– Нам Иньюрен сказал, чтобы мы шли сюда, – сообщил Оризиан. – Он сказал, что вы можете нам помочь.

Старуха-на'кирим остановила на нем взгляд. У него мурашки побежали по коже от страха. Не ошиблись ли они ужасно, придя сюда? Потом она резко повернулась и пошла.

– Тогда пойдемте, – бросила она. – Я могу дать вам еды и огня. Но не думайте – ничего больше, кроме короткого приюта для тех, кто в нем нуждается.