Текст книги "Рождение Зимы"

Автор книги: Брайан Ракли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

Тейм напрягся. Слова Кейла и заключенное в них презрение зажгли гнев в его груди. Он всегда считал себя человеком, умеющим владеть собой, но сейчас вдруг обнаружил, что железные цепи могут и порваться.

– Берегись, Нарран, – словно издалека, услышал он слова Кейла, точнее, ему показалось, что они прозвучали в его собственной голове. – Говорят, ты – лучший фехтовальщик в долине Гласа, но сейчас ты играешь в игру покрупнее.

Опять волна ненависти окатила Тейма, он поймал себя на том, что насмерть вцепился в рукоять меча. Но когда он, еще не решив, что за этим последует (и хочет ли он, чтобы последовало), поднял глаза, Кейл уже исчез.

Когда Тейм предстал наконец перед Верховным Таном, то обнаружил в душе полную пустоту. Он думал, что ему труднее будет справиться с гневом и удержаться от слов, которые ему хотелось бы сказать этому человеку. На самом же деле он просто чувствовал усталость, как будто короткая стычка с Кейлом лишила его последних страстей. Пожалуй, он был даже благодарен Кейлу. Он советовал Рорику нан Килкри-Хейгу скрывать свою ярость, а оказывается, ему и самому стоило бы последовать этому совету.

Гривен ок Хейг полулежал среди груды огромных подушек, накиданных перед троном, и наблюдал за почти раздетой танцующей девушкой, извивавшейся в центре палатки. В одной руке он держал золотой кубок, в другой – баранью ногу, которую лениво обгрызал. Позади тана, по обеим сторонам пустующего трона стояли музыканты с лирами и дудками и наигрывали странную, замысловатую мелодию. Они были одеты в рубашки из легкой белой ткани, такие же носят артисты, сопровождающие какого-нибудь выдающегося торговца из Тал Дира. Десять или пятнадцать человек расселись по краям ковра, на котором танцевала девушка: капитаны армии Крови Хейг, судейские чиновники Гривена, воины Тарал-Хейга и Эйт-Хейга. Рорика здесь не было. Вообще никто из Крови Килкри или Крови Ланнис приглашен не был.

Гривен на мгновение оторвал взгляд от девушки и сделал жест растерзанным куском мяса в сторону Тейма:

– Наш капитан Ланнис-Хейга, – перекрывая звуки музыки, сообщил он. – Присоединяйся.

Тейм покачал головой:

– Нет, спасибо, – сказал он и немного отодвинулся, поскольку танцовщица в этот момент проходила между ним и Таном Танов.

Гривен махнул девушке:

– Стой. Довольно.

Музыканты сразу смолкли. Девушка отступила к краю ковра и присела на корточки. Тейм, недолго думая, двинулся вперед, его будто втягивала пустота, образовавшаяся после ухода танцовщицы. Ковер под его ногами был богато украшен сложным переплетением цветов и листьев. Странно было видеть его здесь, в диких горах Даргеннан-Хейга.

– Выпьешь с нами? – спросил Верховный Тан.

– Прости, я зашел просто поговорить. Не знал, что у тебя гости.

Гривен рассмеялся, отложил баранью ногу и вытер пальцы о подушку.

– Конечно, у меня гости! А что еще делать в такую ночь?

– Конечно, – согласился Тейм. Ему было неловко под внимательными взглядами такого числа людей. Он знал, что здесь друзей не найдет. Не нужно было бы сюда приходить, но он вообще стал хуже соображать после бойни в Ан Каман Форте. В конечном счете отряды Ланнис и Килкри пробились в эту крепость ценой двух сотен жизней, если не больше. То, что за этим последовало – методическое уничтожение любого захваченного в плен, – казалось уже лишним. Тем более что всего через несколько дней пришло известие о пленении Игрина. Некогда могущественный Тан Крови Даргеннан был загнан в угол покинутой пастушьей лачуги, при нем осталась только горстка голодных и измученных воинов из его Щита.

– Ну, раз ты не хочешь присоединиться, тогда говори, что хотел сказать.

– Правитель… – начал Тейм, но тут его прервал громкий стон. За кольцом отдыхающих капитанов и чиновников, на соломенной циновке, как ребенок, которому снится страшный сон, свернулся Игрин ок Даргеннан-Хейг. Он лежал спиной к Тейму, с подтянутыми к груди коленями, а на голове – грязная повязка. Как разглядел Тейм, раненые плечи Игрина тряслись, и по всему крупному телу то и дело пробегала дрожь.

Гривен тоже взглянул на пленника.

– А, да, – легко сказал он. – Смотри, даже наш непослушный друг присоединился к нам.

– Он, кажется, нездоров, – пробормотал Тейм. Он знал, что видит. Когда-то давным-давно это называлось «Королевская Милость»: участь правителей, которые посягнули на трон и потерпели неудачу.

– Да, печально, – сказал Гривен. – Он расстался с глазами; нет ничего лучше, чтобы подумать над собственным безумием. Так говори, чего ты хочешь.

Резкий голос Верховного Тана сразу заставил Тейма опять повернуться к нему.

– Я хотел бы забрать своих людей, правитель. Утром.

Гривен вздернул брови:

– Мы через два дня выступаем. И ты это знаешь. Я как раз сегодня послал верховых в Веймаут, чтобы нам приготовили торжественную встречу.

В комнате наступила мертвая тишина. Гости Верховного Тана обратились в слух. Тейм почувствовал, как жар ползет по его щекам.

– Мои люди мечтают о доме, правитель. У них есть жены, к которым они хотят вернуться. Как и я. Приближается Рождение Зимы, а на возвращение потребуется не меньше месяца. Даже больше, поскольку с нами раненые и больные. Погода в землях Килкри и Ланнис ухудшается с каждым днем, это нас еще задержит.

– А как же торжества здесь? – с явной озабоченностью спросил Гривен. – Разве твои люди не заслужили отдыха? Или недостойны разделить с нами радость победы?

Слова тана больно укололи Тейма, и он почувствовал наконец, как в нем легонько зашевелилась та ярость, которую пробудил было, а потом погасил Кейл.

– Ни я, ни мои люди не вкладывали в это душу.

Верховный Тан несколько секунд разглядывал воина. Казалось, он хотел о чем-то спросить. Но нет, он только резко откинулся на многочисленные подушки.

– Ну и в чем же дело? Иди, если должен. Забирай своих людей. Я препятствовать не стану.

Тейм поймал себя на том, что готов вздохнуть от облегчения, но ему удалось справиться с собой. Он поклонился Тану Танов:

– Спасибо, мой господин. Мы выйдем на рассвете.

Он повернулся и поднял полог, закрывавший вход.

– Нарран, – тихо окликнул его Гривен.

Тейм, уже почти вышедший в ночь и успевший глотнуть чистого морозного воздуха, остановился и оглянулся. Гривен, прищурившись, смотрел на него.

– Сколько людей вернется с тобой в Андуран?

– Восемь сотен, если считать и тех, кто еще может умереть, – безжизненно произнес он.

Гривен задумчиво кивнул, не спуская с Тейма глаз.

– Скажешь Кросану то, о чем я просил? – только и сказал он.

II

К тому времени, как лодка ткнулась носом в скалистый берег и остановилась, Оризиан уже не мог подняться. Окровавленная рубашка прилипла к телу, в голове стучало, как будто сердце теперь находилось именно там, от каждого вздоха все тело пронизывала острая боль. Он мучительно кашлял и чувствовал, как что-то клокочет у него внутри. Он слышал, как Рот выпрыгнул из лодки, сапоги заскрипели по каменистому берегу.

– Нужно убираться с берега, – сказал Рот.

Оризиан хотел сказать, что он не может двигаться, но сумел только пробормотать что-то невнятное. Губы пересохли и растрескались. Он провел по ним языком. Тогда Рот обнял его за талию и поднял из лодки. Оризиан вскрикнул от боли.

– Прости, – услышал он шепот Рота.

Оризиан уже ничего не видел, кроме расплывчатых пятен, которые плавали и гасли на краю его сознания с каждым ударом сердца.

– Я ничего не вижу, – прохрипел он в темноту.

Рот не ответил. Они двигались, но Оризиан уже совсем не мог говорить, бок стал влажным и горячим, а руки похолодели и онемели.

– Не уходи, Оризиан. Останься со мной, – услышал он чей-то отчаянный голос. Очень издалека.

Потом он лежал на чем-то мягком и пружинистом. На мгновение его сознание прояснилось. Он увидел, что его окружают деревья, они нагнулись из ночи так низко, словно хотели положить свои ветки ему на лицо. Он и хотел бы отвернуться, но сил не было. Потом послышались какие-то странные, резкие звуки. Через пару секунд он понял – лисий лай.

– Лиса, – пробормотал он, ему хотелось смеяться.

Кто-то склонился над ним. Рот. Близко-близко.

– Что? – спросил человек.

Потом вдруг Рот отскочил. Оризиан услышал сдавленный, похожий на вздох, звук, как будто ветер шевельнул высокую траву, и почувствовал резкий толчок, словно что-то тяжелое ударилось о землю. А потом через него, лежащего, стали перепрыгивать фигуры: бледные, какие-то неземные. Он решил, что это призраки.

Последнее, что он почувствовал, это множество поднимающих его рук. И потерял сознание.

* * *

Лихорадка оставила в сознании Эньяры темные углы. Хотя теперь, на пятый год, память о снах с галлюцинациями, преследовавшими ее во время болезни, была уже не так сильна, как в первые недели после выздоровления. Тем не менее иногда еще, особенно поздними вечерами, ей вдруг становилось страшно, и она боялась заснуть из опасения, что можно не проснуться и навсегда затеряться в том жестоком, похожем на смерть пространстве, в котором все сны превращались в кошмары. Но ей никогда не приходило в голову, что ужасы лихорадочного беспамятства могут преследовать ее и в бодрствующем мире. Ночь Рождения Зимы была переполнена кошмарами.

Она упала, когда Килан толкнул ее в открытые двери башни. А когда сумела подняться на ноги, то увидела, что щитник встал между Оризианом и инкаллимом. Она видела, как его обезглавили. Крик ужаса замер у нее на губах, и в этот момент какой-то дюжий торговец отдернул ее от двери, тут же захлопнул дверь и запер ее на засов. Крики и лязг оружия доносились даже через деревянную дверь.

– Прятаться! Надо спрятаться! – кричал торговец.

Небольшая группа испуганных горожан – счастливчики, оказавшиеся недалеко от дверей, – ринулась к лестнице. Торговец подгонял их, как пастух отару овец.

– Наверх, – кричал он.

Они начали карабкаться по лестнице. Торговец схватил Эньяру и настойчиво потащил за собой. Она видела его странные глаза, в них было нечто среднее между ужасом и яростью, и ей стало страшно. Она инстинктивно вырвалась из его хватки и устремилась в большой зал.

Там было пусто. Когда началось сражение, слуги бросились в кухню или кто куда, надеясь найти укрытие. В зале все осталось так, как было, когда все кинулись во двор, смотреть представление: в очаге горит огонь, на столах перевернутые кружки, на тарелках недоеденные куски мяса и ломаные хлебные ломти.

Она застыла, пораженная несовместимостью сцены прерванного праздника и неистового грохота, который доносился снаружи. Грохот в дверь башни напугал ее. Сначала она подумала, что кто-то еще ищет спасения, и хотела уже вернуться к дверям, но потом услышала грубые голоса с акцентом, который еле понимала, и у нее по спине прокатилась волна страха.

Оставалось утешаться тем, что закрытая на засов дверь выдержит. На какое-то время эта мысль помогла. Нужно найти какой-нибудь темный угол и спрятаться до тех пор, пока не появится возможность выйти. Она подавила слабый внутренний голос, который спросил, что будет, если возможности выйти не представится. И кроме того, она не ребенок, чтобы прятаться. Тем более что ей не давала покоя мысль о необходимости видеть и знать все, что творится во дворе. Там отец и Оризиан. Среди криков и звенящего лязга металла.

Эньяра поглядела на высокие окна зала. Они были высоко над полом, но если удастся подтащить к какому-нибудь из них скамью, встать на нее и подтянуться, то можно выглянуть во двор. Она схватила ближайшую скамью за конец и, морщась от усилий, потащила ее.

Окно разбилось, будто в него швырнули огромный камень. Осколки стекла брызнули во все стороны, и в их облаке появилась темная фигура. Эньяра отпрыгнула. Скамья выпала у нее из рук. Инкаллим приземлился на одно из огромных блюд, сбросил на пол еще несколько кружек и тарелок, закачался, как животное, балансирующее на шаре, но успел оглядеться. Обнаженные руки его по локоть были в крови. И тут он увидел Эньяру. Она приготовилась спасаться бегством.

Еще одна крупная фигура нарисовалась в окне и тоже спрыгнула в зал. Пока Эньяра отвлеклась на второго инкаллима, первый воин спрыгнул на пол. Она развернулась и бросилась к двери, но не успела сделать и нескольких шагов, как получила сильный толчок в спину. Ноги оторвались от земли, и она полетела прямо в жаровню, стоявшую у дверей. Падая, она задела ее плечом и, еще ошеломленная падением, почувствовала ужасный жар: жаровня рухнула на пол. Девушка откатилась в сторону от раскатившихся углей. У нее все кружилось перед глазами, но она успела заметить смутные очертания инкаллима, выросшего рядом с ней, и какой-то столбик желтого света, наверное, это пламя отразилось в клинке его меча. Она оказалась прямо у его ног, но он легко отскочил, и она его не задела. В тот же миг острие клинка уперлось ей в грудь, а сильная рука схватила за волосы, чуть не выдирая их с корнем. Голову задрали, а потом шлепнули обратно на пол, очень больно. Она почувствовала, как по затылку потекла кровь.

– Не шевелись, – приказал инкаллим.

– Отпусти меня, – вскрикнула она.

Потом ей завели руки за спину и подняли на ноги. Ее ноздри уловили запах дыма, крови и пота. Подошел второй инкаллим, захватил лицо девушки в ладонь и начал разглядывать, поворачивая ее голову из стороны в сторону. Потом хмыкнул и что-то сказал второму, Эньяра не поняла что. Судя по впечатлению, какое на него производили все ее усилия, он мог быть сделан из камня. Двое мужчин почти шепотом перебросились еще несколькими словами, потом подтащили ее к дверям башни. Потом оглядели лестницу. На ней было темно и тихо. Второй воин откинул засов на двери, и в башню ворвались инкаллимы с убийственно мрачными глазами и готовыми к крови клинками. Они метнулись вверх по лестнице. Эньяру вышвырнули во двор. Она прокатилась по всем ступеням, рухнула на булыжник и осталась лежать, от боли боясь шелохнуться. Кто-то грубо схватил ее и поднял на ноги. Она зажмурилась от яркого пламени, уничтожавшего конюшню. Вокруг конюшни валялись тела защитников замка. Лужи крови темно поблескивали, но то одна, то другая оживала во вспышках пламени. Весь двор заволокло дымом. Нескольких лошадей вывели из конюшни, и один инкаллим еле удерживал их. Животные испуганно топтались, ржали, отскакивали от языков пламени огромного пожара и отбрасывали дикие тени на стены. Возле стены была свалена небольшая куча трупов. В ее центре, сгорбившись, стоял на коленях ее отец. Как раз в тот момент, когда она его увидела, он вдруг резко дернулся и повалился на землю.

– Отец, – закричала она. Чьи-то руки больно стиснули ее запястья.

Направлявшаяся к ней группа инкаллимов заслонила дальнейшее. Они под руки тащили Иньюрена, у которого из раны на голове текла кровь, идти он не мог. С ними шел худой на'кирим, но таких Эньяра еще не видела.

Она начала лягаться и пинаться. Иньюрен поднял взгляд.

– Эньяра, – с трудом выговорил он.

– Молчи! – рявкнул на'кирим.

Они подтащили Иньюрена и Эньяру к лошадям. Инкаллимы опять появились из башни. Они двигались решительно, но без спешки. Эньяра поглядела на окна. В них было темно. Воины вскочили в седла, а связанных Эньяру и Иньюрена подкинули и перебросили через шеи лошадей перед всадниками. Порывы ветра разносили искры и дым по всему замку. У Эньяры жгло глаза. Лошадь дернулась, и Эньяра чуть с нее не соскользнула, но грубая и сильная рука поддернула ее обратно.

Все инкаллимы моментально собрались. Их было меньше, чем в начале схватки, но не намного. Одна из женщин выкрикнула несколько коротких команд, Эньяра их не поняла. Еще полдюжины инкаллимов сели на лошадей, и они тронулись к воротам. Остальные потрусили рядом с лошадьми, несущими Эньяру и Иньюрена.

Когда они ступили на мощеный брод, Эньяра почувствовала на лице холодок морского ветра и попыталась поднять голову, но приходилось слишком напрягать шею, потому что ее сильно подбрасывало на несущейся лошади. И все-таки ей удалось бросить взгляд на город впереди. Он был ярко освещен, но не праздничными кострами и факелами Рождения Зимы, это было более грандиозное освещение. Горели дома. Несмотря на топот копыт и плеск воды, до нее доносились громкие, пронзительные крики. В Колгласе шло сражение.

Отряд инкаллимов, ворвавшийся в город со стороны замка, добавил криков и взлетавших клинков. Не снижая темпа, инкаллимы прогрохотали по узким улицам к площади, отбрасывая или просто убивая тех, кто попадался им на пути. Несколько человек из городского гарнизона, привлеченные звуками сражения в замке и вроде бы поднимавшимся над стенами замка дымом, начали спускаться к мощеному броду. Но их было слишком мало, их захватили врасплох, и они не выстояли против инкаллимов. Эньяра подумала, что в любом случае группу всадников, которая могла в любой момент вылететь на площадь, можно было бы окружить там и уничтожить. Но отряд свернул в боковую улицу. Несколько инкаллимов отстали от общей группы, чтобы задержать преследователей.

Чем дальше они удалялись от центра Колгласа, тем темнее становилось. Потом они проехали мимо пылающего особняка, и Эньяра почувствовала на лице идущие от пожара жаркие волны, а легкие раздирало от дыма. Она спрятала лицо, когда же опять повернулась, они были уже на самой окраине города у выезда на главную дорогу, которая шла вдоль берега на юг. Без какого-либо сигнала отряд вдруг свернул с тракта и начал углубляться в темный лес.

Подлеска на опушке не было: его объедал городской скот. По мере продвижения вокруг них все плотнее смыкался дикий лес. Ветви цеплялись за Эньяру и хлестали по щекам. Она уткнулась лицом в шею лошади, чувствуя, как литые мускулы ритмично ходят под кожей животного. В последний момент, прежде чем смежить веки и хотя бы так избавиться от ужасов этой ночи, она краем глаза увидела полускрытые фигуры, бежавшие сбоку них; это не были инкаллимы, эти выглядели более гибкими и бледными. Но они двигались слишком быстро, а погруженный в ночь лес был слишком темен для нее, и она не представляла себе, какому еще кошмару положит начало дикая скачка.

Казалось, что эта первая ночь в лесу Анлейна длится уже целую вечность. Очень нескоро они сделали первую передышку, и Эньяре наконец позволили сесть на лошади. Веревки, которыми были связаны ее руки, до боли натерли кожу на запястьях. В плотной темноте она почти ничего не видела. Поднялся ветер, и над ее головой зашумели уже сбросившие листву деревья. Она огляделась в поисках Иньюрена и увидела ссутулившуюся фигуру, тоже сидевшую перед наездником на лошади, шедшей недалеко впереди. Потом девушку охватили могучие руки, потому что ее страж разобрал поводья и начал понукать лошадь двигаться дальше. Лошадь резко тронула с места, Эньяру отбросило назад, и она невольно всем телом оперлась на воина.

Лошади шли ровным ходом, петляя по дремучему лесу, все больше углубляясь в Дебри Анлейна. Сначала Эньяре, глядевшей теперь поверх качающейся головы лошади, казалось, что они двигаются вслепую. Деревья смутно вырисовывались в темноте и цепляли ее ветвями. Снова и снова она замечала людей, бегущих впереди. Некоторые из них, судя по крупным фигурам, были инкаллимами, а те, что двигались поодаль, были теми самыми субтильными, поджарыми и длинноногими фигурками, которые она заметила еще раньше. Они брели по лесу молча и напоминали привидения. Она вдруг поняла, что это киринины: лесные твари из клана Белых Сов вели инкаллимов через леса Анлейна. Наверное, они тоже участвовали в поджоге Колгласа, чтобы тот не мог оказать помощи замку. Эта мысль ледяной иголкой вонзилась в ее сердце. Она была в руках врагов не только своей Крови, но и самой своей расы.

* * *

Когда сквозь лесные кроны начал кровоточить первый рассвет, деревья выступили из темноты, сбросили ночь и постепенно обрели свои формы. Мысли Эньяры разбегались; у нее было ощущение, что она только что проснулась. Лошадь под ней качалась, болело все, глаза, спина, горло; она боялась, что может упасть в любой момент. Девушка огляделась. Отряд представлял собой длинный, безмерно растянувшийся хвост. Впереди нее осторожно двигались инкаллимы, держась строго друг за другом. Никаких признаков кирининов. Она вытянула шею и заглянула через плечо захватчика. Ей удалось увидеть сзади других всадников, прежде чем захватчик ударил ее по лицу.

Через час или около того, когда серый полумрак рассвета начал превращаться в ясный день, неумолимое движение немного замедлилось. Тропинка стала шире. Эньяра почувствовала, что совершенно изнемогает. Хотя потихоньку теплело, но холод все еще пробирал ее до костей, и, похоже, ей уже никогда не удастся согреться.

Рядом с ними появилась и пошла вровень другая лошадь. Повернувшись, девушка увидела, что перед воином с закопченным лицом сидит Иньюрен. На'кирим выглядел бледным и осунувшимся. Кровь запеклась у него на лбу и засохла темными пятнами на левой щеке. Эньяра хотела что-нибудь сказать, но тут же закрыла рот, услышав совсем близко поступь еще одного коня. Когда лошади поравнялись, она узнала того на'кирима, что появился в замке к концу сражения. Он был намного моложе Иньюрена, безжизненно-светлые волосы на'кирима свисали до плеч, и, на взгляд Эньяры, у него была смертельно-бледная кожа.

Подъехавший был так возбужден, словно и рассвет, и поход, и воины, то есть все вокруг, доставляло ему мрачную радость. Он почти вплотную наклонился к Иньюрену.

– Меня зовут Эглисс, – сообщил он. Иньюрен, даже не моргнув глазом, продолжал смотреть прямо перед собой. – Ты ведь не ощущал меня, правда? И не проник вглубь разума тех инкаллимов? Знаешь, я не был уверен, что смогу скрыть от тебя их намерения. Ты, великий на'кирим, ты умеешь читать человеческие мысли. Я заверил воронов, что сделаю это и позволю им доиграть до конца свой маленький фарс, но в глубине души не был уверен. А смотри-ка! Я оказался сильнее, разве нет? Оказывается, у меня более мощные, чем у тебя, способности.

Иньюрен продолжал его игнорировать. Эглисс, казалось, немного расслабился, сел в седле прямо и поиграл поводьями.

– Сколько тебе лет? – спросил он через пару мгновений. Голос его стал заметно спокойнее.

– Достаточно, чтобы понять, кем была твоя родня, – ледяным тоном ответил Иньюрен.

– И кем же?

– Псами, которые решили, что они волки.

Эглисс засмеялся. Был в этом смехе какой-то резкий, неприятный оттенок, как будто он смеялся над сомнительной угрозой.

– Если бы не я, они тебя убили бы, ничтожество. Дети Сотни не особо жалуют на'киримов. Они терпят меня только потому, что я могу помочь им, и они об этом помнят. Не забывай и ты, что я спас тебя от их немилосердных нежностей. Ну, об этом мы еще поговорим.

Он бросил прощальный взгляд на Эньяру и пнул коня. Тот рванул с места и понесся в голову колонны.

– А что… – начала Эньяра, но ее захватчик напрягся, и она сочла за лучшее прикусить язык. И все-таки ей удалось еще раз искоса взглянуть на Иньюрена, а тот успел кивнуть ей, прежде чем конь понес его вперед и пропал из виду.

* * *

Тропинки, по которым они двигались, выписывали такие петли, что Эньяра совсем в них запуталась. Такое было впечатление, что они пробираются через подлесок. Отряд двигался быстро, трусцой, лошади теперь сгруппировались в середине цепи. Киринины появились еще раз. С обеих сторон меж деревьев то появлялись, то исчезали бегущие фигурки, они двигались бесшумно, без топота и даже без шелеста. Время от времени, довольно часто, в лесу раздавался птичий крик, она понятия не имела, какая птица может издавать такие звуки.

Примерно в полдень, если судить по солнцу, они вдруг остановились возле лесного ручья, густо заросшего по берегам ивой и ольхой. Ее и Иньюрена прислонили к камням, пока их охранники-инкаллимы пили из ручья. Бывшие акробаты наклонились над водой и начали смывать краску с волос. Эньяре это вдруг напомнило крестьян, стирающих одежду в мельничном лотке. Завивавшиеся клубы янтарного и красного уносил поток. После этого началось новое и тщательное раскрашивание. Воины достали из сумок, висевших у них на поясах, мешочки с порошком и смешали его с водой. Получившуюся густую пасту они втирали в волосы. На это ушло некоторое время. По окончании процедуры они все, и мужчины и женщины, стали обладателями блестящих и прилизанных черных причесок. Эньяра отвернулась. Инкаллимы, насколько она помнила по рассказам, носили черные волосы как символ птиц, которые некогда сопровождали Бога по имени Ворон – бога смерти.

Подошли несколько кирининов и, присев рядом с Эглиссом на корточки, начали о чем-то тихо разговаривать. От такой их близости Эньяра машинально затаила дыхание. До этого она видела кирининов только один раз, и то мертвых. Воины, посланные отцом на охоту, принесли их из леса. Кожа этих странных, ужасных существ была настолько бесцветной, что казалось, будто она просвечивает. Те особенности, которые Иньюрен получил в наследство от своих предков-кирининов лишь частично, сейчас явились ей в чистом виде: пальцы длинные и аккуратные, кончаются ровными и одинаковыми белыми ногтями; глаза неприятно-тусклого серого цвета; прекрасные, заостренные черты лица; очень светлые, блестящие волосы. У двоих из них были знаки, о которых она слышала в рассказах, – тонкие синие линии завивались спиралями по всему лицу, превращая его в свирепую маску. Если рассказывали правду, такой татуировкой, как знаком чести, украшали самых жестоких воинов-кирининов. Только сейчас, в непосредственной близости наблюдая их за спокойной беседой, Эньяра поняла, насколько действительно этот народ отличается от людей. Причем не только редким изяществом, независимой манерой держаться и безмолвным языком жестов.

Через пару минут киринины поднялись, направились туда, откуда пришел отряд, и скоро исчезли из поля зрения.

– Пошли проверить, не преследуют ли их, – пробормотал Иньюрен. Сейчас он казался не таким иссушенным и измученным, как ранним утром.

– Никого они не найдут, – продолжал он, не столько для себя, сколько для Эньяры. – Мы слишком быстро двигались и далеко ушли. Никто, кроме кирининов, не способен держать такой темп и при этом не сбиться со следа. – Он пожевал нижнюю губу. – Хотя куда мы идем?

Перед ними вырос инкаллим и протянул Эньяре мешок из лосиной кожи с водой. Она чуть было не мотнула головой. Но ей очень хотелось пить. Да и что она выиграет, отказавшись? Воин держал мешок так, что ей удалось сделать несколько глотков. Он предложил мешок и на'кириму, но тот даже не взглянул на него.

– Не в во'ан к Белым Совам, конечно? – продолжал размышлять Иньюрен, когда инкаллим удалился. – И уж точно не в Кан Дредар.

– Это мы узнаем раньше, чем хотелось бы, – мрачно проворчала Эньяра.

– Это верно, – согласился он.

– Ты знаешь, где мы? – спросила Эньяра.

Иньюрен нахмурился:

– He совсем уверен. Мы все время двигались вглубь Анлейна, на север, потом на восток. Ночью мы пересекли дорогу из Колгласа на Драйнен. В этом мало смысла, если только они не собираются провести здесь зиму, а я думаю, что инкаллимы, даже с помощью кирининов, не хотели бы зимовать в лесах.

Эньяра вздохнула. Краем глаза она заметила, что один из их захватчиков сердито смотрит на нее, и опустила глаза.

– Они с ума сошли, если хотя бы попытаются это сделать, – пробормотала она. – Но как бы то ни было, они попытались.

Иньюрен возразил:

– Не сошли. Это имеет смысл, если веришь в то, что делаешь. Кроме того, им нечего терять. Неудача означает только смерть, а они, по их вере, не смогут достичь желанного мира, если сначала не умрут. Они ненавидят этот, наш, мир.

– Почему Белые Совы им помогают?

– Вот. Интересно бы знать, – проворчал Иньюрен. – Но я думаю, что наш неприятный друг Эглисс мог бы стать частью ответа.

Они немного помолчали.

– Иньюрен, – немного погодя сказала Эньяра, – отец…

Его руки дернулись. Она подумала, что он хочет дотянуться до нее, но веревка, их связывающая, все равно не позволила бы.

– Прости, Эньяра. Мы пытались защитить его, но их было слишком много.

– Оризиан?

– Не знаю. Я должен был бы предпринять что-нибудь, чтобы предотвратить это, но я слишком не доверял своим инстинктам и слишком промедлил. Моего дара оказалось недостаточно. Я чувствовал, что что-то не то, но каким-то образом Эглиссу удалось притупить мое восприятие. Никогда еще я так не желал обладать большей или другой силой в Доле, Эньяра. Теперь я ничего иного не желаю.

Он свесил голову. Эньяра чуть не отвернулась, так отчетливо, как эхо, его боль отозвалась в ней.

– А ведь сам, всего несколько дней назад, предупреждал твоего брата, чтобы он не желал невозможного, – тихо произнес Иньюрен.

Они сидели молча, и каждому из них больше всего в жизни хотелось быть не тем, кто он есть.

* * *

В эту ночь они спали на узкой поляне, остановившись на отдых, когда давно уже пала темнота. Эньяру и Иньюрена держали порознь. Она, просто свалившись от усталости, кое-как пристроила голову на кочку. Эньяра еле сдерживала слезы, ее терзали горе и отчаяние. Но она не заплачет. Они не услышат ее рыданий! Ей бросили грубое одеяло, но оно было слишком мало, чтобы спасти от подступавшего холода. Она думала, что на жесткой земле, на мокрой траве, под скрип деревьев и из-за боли в онемевших руках она ни за что не уснет. Однако она так устала, что сон настиг ее уже через несколько минут.

Но во сне она все время вертелась из-за боли в спине и руках. Странные звуки доносились до нее сквозь завесу сна: скрип деревьев, жалобные вопли совы, хлопанье крыльев над деревьями и даже один раз переливы тихих, неразборчивых голосов, шепчущихся рядом. Когда кто-то пинком разбудил ее, рассвет даже еще не начал разрушать темноту. Одеяло оказалось сброшенным. Пошевелиться она не могла, так закоченело и болело все тело. Ей казалось, что она только что закрыла глаза.

Этим утром Эньяру и Иньюрена заставили некоторое время идти пешком. Наездница – одна из женщин-инкаллимов – ехала перед ними и тащила их на веревках. Если они пытались поговорить друг с другом, она дергала за веревку. Эньяра чувствовала себя такой же слабой, как в первые дни после выздоровления от Лихорадки. Со времени отъезда из замка им ничего, кроме воды, не давали, от этого у нее кружилась голова. Она спотыкалась, то и дело падала, и некоторое время ее тащило по следу. Тогда Иньюрен кричал наезднице, поката не осаживала коня, чтобы Эньяра могла, хоть и с трудом, подняться.

Изредка позади них то шел, то ехал Эглисс.

– Хорошо спал? – спросил он.

Иньюрен выпрямился и молча шел дальше. Эньяра оглянулась через плечо.

– Я голодна, – сказала она.

– Разумеется, – отозвался Эглисс, но глаза его были прикованы к Иньюрену. – Я спрашиваю, ты хорошо спал?

Иньюрен не отвечал.