Текст книги "Рождение Зимы"

Автор книги: Брайан Ракли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

Губы Иньюрена печально дрогнули, он мгновение рассматривал юношу.

– Отправимся на охоту в первый день зимы? – спросил он. От этого вопроса лицо Оризиана немного посветлело.

– Можно. Я, пока был в Андуране, соскучился по соколам. Дядя Кросан предпочитает продираться по лесу со сворой гончих. Я вынужден был следовать за ним, но такая охота мне не очень нравится.

– Такова жизнь. Таны обязаны производить больше шума, чем простой смертный.

– А что планируется на День Рождения Зимы? – спросил Оризиан.

– Ну, это не у меня надо спрашивать. Как ты знаешь, половина того, что здесь происходит, – тайна для меня, – ответил Иньюрен.

– Вот уж едва ли.

– Ну, во всяком случае, этим я не интересовался. Конечно, будет обжорство. А еще я что-то слышал насчет артистов. Не то группа акробатов, не то что-то подобное приедет в город. Вольные люди.

Оризиан удивленно вздернул бровь. Вольные это те, кто никакой Крови не клялся в верности, большинство из них были торговцами-одиночками или охотниками с холмов и северных гор. Они нередко бывали здесь, но являлись в земли Ланнис-Хейг только за тем, чтобы в Гласбридже или Андуране найти покупателей на свои товары. Он ни разу не слышал, чтобы они приходили больше, чем по двое или по трое вместе.

А Иньюрен продолжал:

– Меня, наверное, тоже позовут. Скорее всего когда начнется обычная раздача милостей.

– Без сомнения, – сказал Оризиан. Он немного понимал в странных и непредсказуемых способностях, которыми обладали некоторые на'киримы (Иньюрен очень не любил говорить о Доле), и знал, что Иньюрен не любит выставлять напоказ свои таланты, но был уверен – они таковы, что куда там каким-то милостям.

– Твой отец любит это. По крайней мере любил в прошлом. Это может… развлечь его немного.

Оризиан кивнул:

– Полагаю, я должен его навестить.

– Должен, – согласился Иньюрен. – Он будет рад. Никогда не забывай, что он любит тебя, Оризиан. Он иногда может забываться, но настоящий Кеннет тебя нежно любит. Ты знаешь, что из всех людей я последний, кто заблуждался бы на этот счет.

Да, Оризиан знал, что это истинная правда. От на'кирима, с его даром видения, не было секретов того, что у кого творится в душе. Иньюрен всегда знал, что у него, Оризиана, лежит на сердце.

– Я знаю, что ты прав, но иногда об этом трудно вспомнить, – признался Оризиан.

– Приходи ко мне, когда тебе понадобится напоминание, – ласково улыбнулся Иньюрен.

– Я и так прихожу, разве нет?

– Хочешь, я пойду с тобой? – спросил Иньюрен.

Оризиан чуть не соблазнился предложением, но тут же решительно тряхнул головой. Какие бы трудности его там ни ждали, это их с отцом трудности. Не стоит ждать, что кто-то возьмет их на себя вместо него. Даже Иньюрен, который, Оризиан точно знал, охотно попытался бы это сделать.

* * *

Факелы, располагавшиеся вдоль всей деревянной винтовой лестницы, за многие годы так запачкали ее, что Оризиану всегда казалось, будто она отражает тяжелое настоящее. Он помедлил перед дверью в комнату отца. Эта дверь, совсем непохожая на ту, что охраняла секреты Иньюрена, была старой и величественной, с панелями, украшенными резьбой в виде вьющегося плюща. Он приложил ладонь к двери и почувствовал под пальцами прохладное дерево.

Когда он вошел, из распахнутого настежь окна на него дохнуло холодом. В сумрачной и тихой комнате слышно было только, как за окном шевелится море. На огромной кровати у дальней стены лежал отец. Седеющая голова Кеннета лежала на подушке, руки безвольно брошены поверх покрывала, глаза закрыты. На лице такие глубокие морщины, будто от горя кожа сложилась складками под собственной тяжестью. Под глазами пролегли густые тени. За последние годы Кеннет постарел по меньшей мере на пару десятков лет.

Старшая сестра Оризиана, Эньяра, сидела возле кровати и смотрела на вошедшего. Она так устала, что даже потускнели ее длинные, темно-рыжие волосы. Она приложила палец к губам и прошептала:

– Он спит.

Оризиан остановился на полпути. Раз отец дремлет, можно было бы уйти. Но вместо этого он пошел закрывать окно. При звуке его шагов Кеннет пошевелился.

– Оставь так.

– Я думал, холодно, – объяснил Оризиан.

Глаза у отца были красные и пустые.

– Пусть так.

Оризиан подошел и встал рядом с Эньярой.

– Ты вернулся, – сказал Кеннет.

– Всего час назад.

Кеннет что-то проворчал. Казалось, разговор стоит ему огромных усилий, веки его затрепетали и глаза опять закрылись.

Эньяра положила мягкую ладонь на руку брата и слегка пожала ее.

– Кросан желает тебе поправиться, – сообщил Оризиан. – Он хочет, чтобы ты навестил его. Я думаю, ты был бы рад увидеть, как разросся Андуран.

– A, – не открывая глаз, откликнулся Кеннет.

– Ты поправишься ко Дню Рождения Зимы? – спросил Оризиан, и даже ему самому вопрос показался нетерпеливым и жестоким. Он не знал, что и как нужно сказать, чтобы достучаться до того отца, каким он его помнил. И любил.

Отец повернул голову на подушке и взглянул на сына:

– Когда он будет?

Эньяра вмешалась в разговор:

– Отец, мы только сегодня об этом говорили. Послезавтра. Вспомнил? Будут акробаты, песенники и сказители. Помнишь?

Взгляд Кеннета стал более осмысленным, но все же он как будто смотрел не в реальность, а в прошлое, в свои воспоминания.

– Иньюрен сказал мне, что акробаты – вольные люди, – сообщил Оризиан, по себе зная, что воспоминания о прошлых Рождениях Зимы могут принести не только тепло, но и боль. Но они, все трое, часто пользовались таким способом уходить от опасных тем. Сколько сказано, столько и не сказано. Хотя это не всегда помогало.

Кеннет вздохнул и зашелся сухим кашлем. Когда кашель прошел, он сказал:

– Послезавтра. Полагаю, я должен там быть.

– Конечно. Тебе сразу станет лучше, – обрадовалась Эньяра.

Кеннет улыбнулся дочери. Оризиан чуть не отвернулся, увидев эту слабую, неуверенную улыбку.

– Иди с Оризианом, – разрешил Кеннет. – Не нужно все время сидеть около меня. Хотя пусть принесут свечи. Я не хочу мрака. Пока.

* * *

– Ему не лучше, – сказал Оризиан, когда они с Эньярой спускались по лестнице. – Я надеялся, что уже наступило улучшение.

– Не намного лучше, – согласилась Эньяра. – Но все-таки он будет на Рождении Зимы. Это уже хорошо. Знаешь, он скучал по тебе. Хорошо, что ты вернулся. Для него хорошо.

Будем надеяться, что так оно и есть. Нездоровье отца больно задевало душу Оризиана. Когда Сердечная Лихорадка унесла мать и брата, от их отсутствия в жизни юноши образовалась неодолимая пустота. В течение нескольких долгих месяцев она была незаживающей раной, но все-таки со временем он научился с нею жить. Казалось, что с отцом происходит то же самое. В течение первого года он как будто окаменел, но, поскольку жизнь продолжалась, казалось, он тоже приспособился к своей печали. Перемены начались после первой годовщины их смерти. Именно после нее на него все чаще стала нападать черная меланхолия, совершенно выключавшая Кеннета из окружающей жизни.

Оризиан глубоко сочувствовал отцу и даже терзался чувством вины за неспособность облегчить его боль. Но иногда у него в сердце возникали и другие, менее добрые чувства, за которые потом ему становилось стыдно. Случалось даже, что ему приходилось бороться с вспышками возмущения и обиды на отца за его столь сильную привязанность к умершим. Эта привязанность отнимала у Кеннета все силы, которыми он, возможно, мог бы поделиться с живыми и тем облегчить горе утраты, жившее и в груди самого Оризиана. Часто, когда отец смотрел на него, у Оризиана появлялось ощущение, что в нем видят – или очень хотят видеть – Фариля, а брат был так силен, так умен, имел такой острый глаз и такие ловкие руки, что ему, Оризиану, никогда с ним не сравняться.

Они с сестрой спустились во внутренний двор. Быстро надвигалась ночь, изрядно похолодало. Облака рассеялись и открыли небо, на котором уже слабо мерцали бесчисленные звезды. Скоро взойдет луна, потом она еще раз вернется, и наступит Рождение Зимы. Брат с сестрой стояли в центре двора, глядя вверх, но скоро Эньяра потеряла к небу интерес.

– Ну и как там Андуран? – спросила она, потирая от холода руки.

– Процветает. У дяди Кросана полно планов, – ответил Оризиан.

– Как всегда.

– Он строит огромный зал на площади и новые конюшни недалеко от замка. Все леса к югу должны быть расчищены под фермы и пастбища. Этим заняты все.

– Хорошо, что не затеял этого раньше времени. Лихорадка давно ушла, – сухо, как будто это ее совсем не касалось, сказала Эньяра. Оризиан вдруг подумал, что ведь и ее он мог потерять. Нет, он еще не забыл, как чувствовал себя, когда сестра находилась на самом краю смерти. Наверное, в каком-то смысле было бы легче самому проваляться те ужасные дни в бреду, чем наблюдать это со стороны.

Эньяра шмыгнула носом:

– Как здесь холодно. Ты голоден?

– Немного.

Она потянула его за руку:

– Пойдем на кухню. Посмотрим, что есть.

– Да ну, только на неприятности нарвемся.

– Ну что ты, как старушка! – усмехнулась Эньяра.

Кухня располагалась на первом этаже главной башни. Как всегда вечером, там вовсю кипела жизнь. Поварята таскали горшки и противни от стола к плите и обратно, повара резали, помешивали, отбивали и болтали в сумасшедшей, но организованной суете. На потолочной балке в ряд висели на крючьях жирные лесные куропатки. На одном из столов остывало около дюжины буханок хлеба, наполняя все помещение восхитительным ароматом. Сначала казалось, что прихода Эньяры и Оризиана никто не заметил. Но через мгновение старший повар Эта уже хромала к ним, на ходу вытирая о передник руки. Невысокая женщина в возрасте, у которой что-то было не в порядке с суставами, и потому со временем походка у нее стала очень неуклюжей. Однако никакие напасти не могли сломить боевой дух Эты. Ладонью со скрюченными пальцами она похлопала Оризиана по руке.

– Вернулся наконец. И как раз вовремя. В этом году банкет будет прекрасный. Не следовало бы его пропускать, – сказала она.

– Я и не хотел, – серьезно ответил он и показал на чернокрылых птиц над головой. – Похоже, мы отменно поедим.

– Да, да. И еще много чего есть.

Ее прервал сердитый вопль. Эньяра пронеслась мимо них, подкидывая на ладонях ломоть еще горячего хлеба, а один из поваров размахивал половником, капли жирного бульона разлетались во все стороны.

– Ну что за девчонка! Как ребенок! – проворчала Эта, потом повернулась к Оризиану и начала тыкать в его грудь жестким пальцем: – А вам, молодой человек, хоть вы на пару лет и моложе, тоже непростительно… Известная парочка. Дня не прошло, как вернулись, а уже ведете себя словно шайка воришек.

Оризиан, притворяясь смущенным, отступал к двери.

Эньяра сидела во дворе, отламывала куски хлеба и тихонько посмеивалась. Он сел рядом с ней, и они молча доели ломоть. Хлеб был теплым и очень вкусным. Они еще немного поболтали, чуть не дрожа на ночном воздухе. Они опять были детьми, дразнились и шептались, и с губ у них срывались клубочки пара. Вскоре во двор вышел один из поварят и начал бить ложкой в большой медный таз, оповещая всех о том, что ужин готов, и молодые люди присоединились к солдатам, конюхам, слугам и служанкам в общем зале.

А за стенами начинался прилив, и волны, окропленные лунным светом, перекрыли дорогу от берега. Замок остался в одиночестве на скалистом острове.

III

От неглубокого, прерывистого сна Гривена ок Хейга, Верховного Тана Крови Хейг, пробудил голос лакея. Тан перевернулся и прикрыл глаза от света масляной лампы, принесенной слугой.

– Сообщение из форта, мой господин, – доложил лакей.

Гривен протер глаза:

– Который час?

– Три после заката, мой господин.

Тан Танов заворчал и сел. Он облизнул пересохшие губы, и привкус во рту был отвратительный, зря он вечером столько вина выпил.

– Принеси мне воды, – приказал он.

Слуга повернулся и вышел из огромной палатки. С ним исчез и свет. Какое-то время Гривен сидел с закрытыми глазами, прислушиваясь к шороху тяжелой парусины, которую шевелил ночной ветер. Очень хотелось спать. В темноте он обернулся простыней и поднялся на ноги, не очень уверенные, и так и стоял, пока не вернулся лакей, по виду еще более взволнованный, чем прежде (наверное, понял, что лампу нужно было бы оставить). Он подал хозяину высокую кружку с водой, и тот выпил все.

– Подай одежду.

Слуга торопливо поднял с тюфяка Верховного Тана плащ с капюшоном. Они были высоко в горах земель Даргеннан-Хейга, и высота добавляла холода осенним ночам даже здесь, на юге. Гривен накинул плащ на плечи, потом взялся за отделанные золотом края и стянул его на груди. Короткий, непроизвольный озноб пробежал по его телу, и он надул щеки. Неловко наклонившись, он натянул сапоги, их кожа тоже была холодной и жесткой.

– Так, что за сообщение?

– Вас ждут возле палатки совета.

– Тогда свети мне.

Верховный Тан опять передернул плечами, будто стряхивая остатки сна. Ханн кивнул, и Гривен вслед за ним вышел на склон. В юные годы сон легко соскальзывал с него. На шестом же десятке казалось, что сна требуют все его кости. Да и холодные ночи вдали от уюта родного дома изматывали.

Небольшие костры его армии усеивали все ближайшие склоны. Из толпы, собравшихся вокруг палаток доносились еле различимые голоса. Гривен поднял голову и обвел взглядом темные контуры осажденного форта. Там тоже светилось несколько огней.

Вход в палатку совета освещали два закрепленных на высоких металлических держателях факела. Ветер подхватывал языки пламени и мотал их из стороны в сторону. Рядом с факелами стояли стражники, бодрые и бдительные, хотя заступили на пост уже давно. Кейл, Мастер Щита Верховного Тана, тоже был тут. И высокий, темноволосый мужчина, должно быть, вестник. Гривен, не взглянув на них, вошел в палатку и сел в деревянное кресло с высокой спинкой.

– Теперь зови их, – приказал он лакею.

Первым появился Кейл, в мерцающем свете он выглядел усталым. Такое лицо, как у него, наверное, вырезают из горных гранитов Эйт-Хейга. За ним вошел вестник: молодой человек, как теперь разглядел Гривен, вероятно, лет двадцати пяти, не больше. Красный значок на груди – скрещенные меч и копье – выдавал в нем наемника королевского дома Дорнак.

Гривен поскреб подбородок и зевнул. Посланник стоял перед ним, шныряющие глаза выдавали его неуверенность. Кейл, как всегда, представлял собой немую статую, только наблюдающую.

Гривен начал:

– Итак, вы выдернули меня из постели, тогда как мои старые кости жаждут покоя. Дело должно быть действительно очень важным и совершенно безотлагательным. Давайте же послушаем, о чем идет речь.

Вестник коротко дернул головой в некоем подобии поклона:

– Меня зовут Джайн Т'ерин, капитан сотни Дорнака. Я нахожусь здесь без ведома людей Даргеннана из форта и говорю один за всех.

– Даргеннан-Хейга, – спокойно поправил Гриван. – Они все еще обязаны почитать меня, хоть и забыли об этом.

– Как скажете. Они воюют по своим причинам, я и мои люди – по своим. Мы удерживаем против вас форт три недели, и могли бы держать еще три, но, кажется, это бесполезная борьба. Ваши армии ищут тана Даргеннан-Хейга на юге, и хоть сейчас он держится вдали от берега, но все-таки по воде может уйти. Без сомнения, вы предпочли бы, чтобы люди, которых вы здесь расположили лагерем, тоже присоединились к охоте. При некотором взаимопонимании можно было бы удовлетворить и ваши, и наши интересы.

Гривен приподнял брови:

– А чего ищете вы? Получить безопасный проход обратно в ваши земли или обменять золото Даргеннан-Хейга на мое?

Джайн Т'ерин еле заметно улыбнулся, теперь он совсем успокоился.

– Если вы пообещаете моим людям безопасность в том, что последует, я передам вам форт. Кроме того, мы могли бы поступить к вам на службу, если пожелаете. Или вернемся на родину.

– Игрин, как всегда, недальновиден. Кажется, он даже верность не способен купить. – Гривен некоторое время рассматривал вестника. – Ты слишком молод, чтобы вести за собой отряд вооруженных людей, но, оказывается, достаточно зрел, чтобы видеть, как должна закончиться эта битва, и попытаться вывести из нее своих людей в безопасное место. Кроме того, полагаю, нужна некоторая смелость, чтобы предстать передо мной.

Верховный Тан на мгновение прикрыл глаза, а когда открыл их, то встретил пристальный взгляд Т'ерина, и лицо у того теперь было жесткое и решительное.

– Я отвечу тебе, – заговорил Гривен. – Ты взял монету у моего врага, и твои люди рядом с ним за этими стенами, которые я поклялся разрушить. Игрин ок Даргеннан-Хейг обманулся, когда отверг присягу мне и попробовал отказаться от обязательств его Крови перед моей. Он удерживал у себя налоги, которые по праву принадлежат мне; полагаю, здесь нет ничего другого, кроме жадности. Он дает убежище пиратам и бандитам, которые охотятся на торговцев Веймаута и Тал Дира, а украденные товары попадают в его казну. Когда же я требую компенсации, он не признает моей власти и заключает в тюрьму моего Казначея. Золото, на которое он купил тебя и твоих людей, мое, продажный солдатишка.

Где бы он ни укрылся, в пещере или лачуге, не важно, мои войска скоро достанут его, и он узнает цену предательства. Как узнают все, кто пойдет против меня. От этого форта, что сейчас высится над нами, я не оставлю камня на камне. Ни один из тех, кто сейчас там, за стенами, не увидит рассвета после того, как я их снесу. А тебя приведут и поставят передо мной, с отрубленными руками и выколотыми глазами. Я сам распотрошу тебя и пошлю твою голову в Дорнак, твоей родне.

– Но… – Джайн запнулся, – я же отдам тебе Ан Каман. Тебе не нужно будет проливать кровь своих людей…

Гривен хрипло рассмеялся.

– Ты думаешь, Верховный Тан настолько слаб, напуган или мягок, что его беспокоит чья-то кровь? Или Дорнак так легко забыл характер Истинной Крови? Даже если мне придется плавать в крови собственных людей, я все равно любую живую тварь, что сейчас обретается в стенах форта, увижу мертвой у своих ног. Возвращайся и скажи своим людям, что им нечего ждать от меня, кроме скорой отправки в Темный Сон.

Наемник развел руками и хотел что-то сказать, но не успел он заговорить, как Кейл схватил его за руки и вытолкал из палатки. Верховный Тан вздохнул и сполз поглубже в кресло. Когда вернулся Ханн, Гривен взмахом руки отослал его.

Потом поманил Кейла, тот подошел ближе и склонил голову почти к самым губам правителя, чтобы расслышать каждое тихо произнесенное таном слово.

– Нашему другу из Дорнака не повезло, он оказался в самой плотной паутине из всех, какие видел. В другой раз его предложение было бы принято с удовольствием, но Даргеннан не единственная Кровь, которая нуждается в уроке. Я еще не покончил с Ланнисами и Килкри. Я все-таки увижу, как их силы иссякнут и будут разбиты на этих склонах.

– У них совсем не слабые силы, мой господин. Они прислали две тысячи человек для участия в совместной с вами кампании. А ведь в поход могло бы выступить и меньше половины этого.

– Однако это больше, чем я верну им обратно. Они маскируются лучше Игрина, но и у них мятежные помыслы.

Тан потер пальцами глаза.

– Эх, Кейл, мои кости слишком стары для того, чтобы под покровом ночи плести интриги и составлять заговоры. Мне давно уже следовало бы вернуться в Веймаут. На этот раз все слишком затянулось.

– Ваши кости не так уж стары, – без улыбки возразил телохранитель. – А плетение заговоров – это судьба всех Танов любой Крови. С Игрином почти покончено; он никуда не денется. Я думаю, мы уже через месяц будем в Веймауте.

– Несомненно. – Гриван зевнул и тронул Кейла за плечо. – Ну, сегодня я уже не усну. Разгулялся. А дремота с годами становится все менее надежным товарищем: неодолима, когда ты в ее объятиях, и невозвратима, если ты от нее хоть ненадолго оторвался. Пошли за верными северными капитанами, и пусть кто-нибудь принесет мне более подходящую для их приема одежду.

Кейл, уже пятясь, отвесил не очень глубокий поклон, потом повернулся и вышел в ночь.

* * *

Тейм Нарран да Ланнис-Хейг, капитан Замка Андуран, в сопровождении Кейла направлялся в палатку совета. Оба обменивались довольно недружелюбными взглядами. Вплотную за ними шел Рорик нан Килкри-Хейг, младший сын Ленора, тана Крови Килкри. Гривен ждал их, сидя на деревянном троне, теперь одетый в прекрасный церемониальный плащ, на коленях у него лежал меч в ножнах. По обе стороны трона стояли стражники во всем великолепии официальной одежды и смотрели прямо перед собой.

– Слишком холодная ночь, чтобы строить планы, но война всем нам предъявляет жесткие требования, – приветствовал вошедших Гривен.

Тейм ничего не ответил. Рорик неловко переступил с ноги на ногу.

– Слишком холодная, я полагаю, для любезностей, – продолжал Верховный Тан. – Итак, когда вернется свет, мы снова испытаем стены. Ваши отряды пойдут на приступ.

Тейм опустил глаза и стиснул зубы, костяшки на стиснувших меч пальцах побелели. Он еле заметно поморщился, когда услышал сзади тяжкий вздох Рорика. Только Тейм знал, как несдержанно мог вести себя сын Ленора, если ему что-то не нравилось. И действительно, молодой человек не сумел скрыть гневные нотки.

– Мой отец дал мне тысячу лучших воинов, когда вы потребовали у него людей на войну, – заявил Рорик, – и сотни их отдали ради вас жизни. Более полутысячи умерли от ран и болезней или пали на поле битвы, остальные тоже уже не в состоянии подняться со своих циновок. В каждом бою, а теперь еще и в каждой вылазке на стены не столь уж важного замка впереди должны быть только воины Килкри и Ланнис. Я что, всех должен положить на этих склонах? Когда же в атаку пойдут другие Крови?

– Я смотрю, наши северные братья уже не так жаждут славы, как бывало когда-то, – ровным тоном произнес Верховный Тан.

Рорик хотел возразить, но Гривен оборвал его:

– Обращаясь к Верховному Тану, ты должен с большей осторожностью выбирать слова. Давно прошло то время, когда ваша Кровь была первой среди прочих. Твой отец присягнул мне, как и Кросан, поэтому мастер наших друзей, Тейм, здесь. Ты тоже теперь находишься под присягой. Ты молод, и ради твоего отца я оставлю твои слова без внимания, но глупо считать, что все делается ради меня. Это делается ради всех Кровей и всех танов. А если кто-то забывает о своем долге, как это позволяет себе Игрин ок Даргеннан-Хейг, то его необходимо заставить подчиняться! Никогда не добьешься порядка, если такие, как он, будут самовольничать. Ведь и ты не хочешь беспорядка, я прав?

На щеках Рорика вспыхнул румянец, а в глазах мелькнуло бешенство, но он все-таки сумел справиться с собой.

– У нас нет приспособлений, чтобы проломить стены Ан Камана, – упрямо произнес он.

Гривен слегка улыбнулся:

– Здесь не Хайфест, о стены которого может вдребезги разбиться любая армия. Эти годятся лишь на то, чтобы пугать бандитов и грабителей. У тебя есть складные лестницы и храбрость твоих людей: достаточно взять зубчатую стену на ширину руки, и вся армия хлынет вслед за тобой. – Он повернулся к Тейму: – Наш капитан Ланнис-Хейг тоже разделяет эти страхи?

Тейм поднял глаза. У него было более темное и грубо вырезанное лицо, чем у Рорика. Бывшие в забытой юности темными короткие волосы подернула седина. Ничто в лице не выдавало его мыслей, только глаза. В них был сдерживаемый, глубоко скрытый отпор. Он прямо встретил пристальный взгляд Верховного Тана.

– Мои люди, как и я, не боятся умереть, хотя я, как и они, хотел бы иметь более достойный повод встретить Темный Сон. Там, в форте, уже испытывают недостаток в провианте и могут продержаться еще не больше месяца; если мы подождем, то они сами перессорятся друг с другом. С другой стороны, сбежавший Игрин уже измотан, только горы мешают захватить его. Полдюжины посланных вами отрядов охотятся за ним в горах к югу отсюда. Он будет вашим через день или через неделю. И значит, опять же спешка не имеет смысла.

Гривен ок Хейг заговорил медленно и отчетливо:

– Возможно, ты говоришь правильно, Тейм Нарран. Мне это все равно. Пойми меня хорошенько: моя воля, чтобы стены над нами были разрушены и чтобы дорогу к ним проложили именно Килкри и Ланнис. Здесь и сейчас управляет моя воля. Твоя собственная территория – окрестности Замка Андуран, а он далеко отсюда, моя – простирается от реки Глас до этих самых холмов. Я – Тан Танов, правитель твоего правителя. Каждый из твоих людей, способный ходить и держать меч, должен к рассвету быть готов.

– Я хорошо вас понял, мой господин, – склонив голову, ответил Тейм. Рорик еще что-то попытался сказать, но Тейм взял его за руку и повернул к выходу. Он любил Рорика, несмотря на все его юношеские недостатки, и не желал видеть, как тот еще больше уронит себя в глазах Верховного Тана. Они вышли из палатки, им предстояло еще разбудить своих людей и встретить новый день.

Гривен хмыкнул, взглянул на Кейла и сказал:

– Рорик – глупец. Хорошо, что между ним и высоким троном его отца есть другой сын. Я думаю, наш друг Тейм Нарран – штучка поинтереснее.

Кейл пожал плечами:

– Он не знает другой верности, кроме верности Ланнис-Хейгам, господин. Позволь мне послать к нему человека с ножом. Это можно проделать так, что потом никто не ткнет в нас пальцем, зато потеря Наррана больно ранит Кросана, он будет уязвлен.

Гривен рассмеялся:

– Однако! Ты допускаешь, что неприязнь к человеку мешала тебе правильно рассуждать. Моя Теневая Рука, там, в Веймауте, никогда не простил бы такой необдуманный шаг. Нет, поспешные шаги нам не нужны. Завтра Тейм поведет своих людей на убой, хотя в глубине души скорее снес бы голову мне. Спасибо еще, что старые традиции до сих пор связывают их с Ланнисами и Килкри. Поскольку Кросан преклонил предо мной колено, Тейм, в свою очередь, будет действовать по моему приказу. Наверное, его гордыня очень страдает от того, что он не может поступить иначе.

Тан Танов потер руки.

– От этого холода может растрескаться и горный пик. Пусть принесут сюда жаровню. И хлеба. Я должен быть здоровым, сильным и энергичным, если хочу насладиться тем, что принесет мне утро.