Текст книги "Порт"

Автор книги: Борис Блинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Мне это не понравилось, и я сказал:

– Вася, отдай свайку, не твоя.

Такого жмота, как Вася – еще поискать. Он даже консервные банки собирает и редко кому даст. Вася закашлялся от возмущения, побагровел, заголосил, будто его резали. Народ был доволен. «Запевалы» похохатывали, подзадоривали Васю.

Тут котельный вошел, Коля Заботин, и Васю оставили в покое. Я еще не во все судовые отношения влез, но понял, что Колю уважают и у парней к нему особый интерес. Коля не на вахте был, по своим каким-то судкомовским делам пришел и выглядел как именинник: одет с иголочки, побрит до блеска и пах дезодорантом.

Какие-то женские наклонности у здешних мореманов.

Коля пошуровал в кастрюле половником, и «запевалы» закричали в раздаточную:

– Ляля, смени кастрюлю, именинник пришел!

Правда, что ли, именинник?

– Ладно, зачем? – засмущался Коля и налил, что осталось.

– Ну давай, не томи! Рассказывай! – подступили к нему с разных сторон.

– Человек! – ответственно произнес Коля и поднял ложку.

– Ну и чего? По сколько приняли-то? Как все было? Говори!

– Вначале – хреново, – честно признался Коля и отложил хлеб. – С Нюрой – не контакт, поскольку я накануне малость того… Она детей покормила, меня не зовет, только гремит посудой. Я на диване припухаю, поправляюсь пивком и смотрю футбол. Вдруг звонок. Я не реагирую. Нюра кричит из кухни, чтобы дверь открыл, а я – нет. Ворчит, открывает – и бас, знакомый вроде, меня спрашивает. Слышу, Нюра его взашей гонит. У нас, говорит, свои еще не просохли, нам только бородатых недостает.

– Ах! Не может быть! Так и сказала! Самого! Мастера! Капитана! – обмирали от восторга парни. – А он?

– Надо Нюру мою знать. Он говорит: «Я капитан». А Нюра ему: «В ЛТП таких много». Он отвечает: «Нет, я настоящий». Нюра не верит: «Настоящий – Латыпов, он в отпуске». – «Я Латыпов. Уже вышел». Я на одной ноге прыгаю, в брючину попасть не могу. – «Чем докажешь?» – Нюра засомневалась. Он спрашивает: «Квартира коммунальная?» – «Нет, своя». – «Ну держись, хозяйка» – и как гаркнет: «По местам стоять! С якоря сниматься!» Тут уж я вылетел в прихожую. Неудобняк, штаны не застегнуты, рубашку не заправил, полоскается.

– Ну дела! А он? А ты? – торопили парни.

– Да бросьте вы, ребята, – оборвала восторги появившаяся Лялька. – Похмелиться надо мужику, вот он и пришел.

– Отнюдь, – сказал Коля. – Ляля, ты не права. У него с собой было.

– Во дает! Принес? Не может быть!

– Да. Виски из бонного магазина. Сразу на стол выставил.

– Ну мужик! Это наш! Это по-нашенски. А Нюра-то, Нюра? – наперебой отзывались ребята.

– Ну, а дальше все, как полагается, Нюра постаралась. Правда, долго не сидел. Ушел, как раз футбол кончился, перед программой «Время».

– Ну и нормально. А чего, других делов нету? Уважил, и ладно!

Коля стал вспоминать подробности застолья, но мне это все активно не нравилось, и я его перебил:

– Он что, святой, ваш капитан?

– Он-то? Ну скажешь! Грешный, скорее, чем святой. Нормальный человек. Увидишь еще, узнаешь.

– Ну а человек, так и входи по-человечески. Чего не предупредил-то? Чего себя как мессию подаешь? Явление – я пришел! Ох и ах – все на колени!

– Ты это брось! Не знаешь. Мужик что надо. Пришел, уважил. При чем тут… – стал оправдываться Коля. Глаза у него при этом расширились, и он как-то странно стал мне подмигивать.

– Ты-то старый, постыдился бы, – сказал я. – Задрожал, в ноги бросился, аж штаны не застегнул. Гордость-то в тебе есть человечья? Да еще при детях! Кого ты вырастишь с такой холуйской психологией? И Нюру не постыдился! У нее ведь на глазах.

– Ты кого стыдишь, кнут?! – попер на меня боцман. – Да за такие слова по рогам…

На дверь глаза вытаращил и рот не закрыл.

И парни из-за стола тоже за мою спину смотрели заинтересованно, а красавец грузин Шантурия встал по стойке «смирно». Я обернулся и увидел рослого, представительного мужика лет сорока пяти. Черная борода шла у него воланом по низу лица, будто приклеенная, лицо сильное было, в крутых морщинах, в прищуренных глазах таился недобрый свет.

Колина Нюра не права. Совсем он на алкаша не похож. Только глянешь и сразу скажешь – капитан.

Коля засуетился, отгреб кости в сторону и позвал:

– Рустам Иванович, милости просим к нашему шалашу.

Капитан кивнул, но недобрый свет в глазах не потух. Боцман перехватил инициативу и распорядился, как в парикмахерской:

– Ольга Петровна, прибор!

Капитан не спеша и твердо подошел к столу. Коля быстро поднялся, предлагая ему место.

– Кто таков? – спросил капитан, буравя меня взглядом.

– Электрик Обиходов, – ответил я, не отводя глаз.

– Можно бы подняться, электрик Обиходов, когда капитану представляешься, – вроде бы со смешком сказал капитан.

– Встан, встан, – подсказывал Шантурия.

– За едой даже в армии вставать не обязательно, – сказал я.

– А ты бы встал все же, электрик Обиходов, – усилив интонацию, повторил капитан.

Я смотрел на него и ждал, что он еще скажет. Но тут Лялька появилась, Ольга Петровна, с тарелкой и инвентарем.

– Рустам Иванович, кушать будете? Или вам в каюту?

Она остановилась рядом с ним, высокая, длинноногая, с большой грудью и узкой талией. Она себе цену знала и с открытой улыбкой смотрела на капитана.

В лице у него что-то сдвинулось, и он, словно сожалея, покачал массивной головой:

– Спасибо, Оля.

– Супчик вкусный, с баранинкой, – не отводила она смеющегося взгляда.

Он готов был уже улыбнуться в ответ, но, пересилив себя, произнес в пространство:

– Странные электрики объявились на флоте.

Парни за столом согласно закивали, и боцман прогудел:

– Чего там, неграмотный, его учить надо.

– Да нет, думаю, уже поздно, – сказал капитан, словно бы в раздумье, и повернулся к Ляльке: – А ты все цветешь. И куда мужики смотрят!

– Где вы их видите, Рустам Иванович? – отозвалась она. – Нету мужиков-то, одни едоки.

Он как-то невесело усмехнулся и пошел на выход.

– Что ты сделал, кнут! – накинулся на меня боцман. – Обидел человека.

– Теперь держись, отольется тебе, – поддержал его рулевой Гоша Гаврилов, по прозвищу Парижанин.

– Спишет, – уверенно сказал Вася. – Лучше сам уйди.

– Как спишет? Кого? – не понял я.

– Тебя, кого же еще, – подтвердил Гоша.

– Ну, это навряд ли, – усомнился Коля и спросил: – Я вот чего не пойму: зачем он приходил-то, если есть не стал? Пришел, постоял, ушел. Что-то тут не то. Не на Ляльку же полюбоваться?

– А что, не достойна? – приняла она позу.

– Не, Ляль, кто говорит, королева. Ну а все же?

– Неужели тебе не ясно? – удивился я. – Это продолжение спектакля. Там, у Коли, он выступил, а сюда пришел аплодисменты сорвать.

– Скажешь тоже, – не очень уверенно возразил Коля.

– А если и так! Он что, не заслужил? Для хорошего человека не жалко, – сказал Вася.

– Вот именно, – поддержал его боцман. – Это его дело. Хочется ему – ты дай. Зачем помешал-то? Тебя кто просил? Привык там, на своем СРТ, базарить. Тут тебе враз рога обломают. Глядишь, и впрямь спишет, он этого не любит. Резвый ты больно, Михаил. Хочешь на белом пароходе плавать – умей собой поступиться. За всякое удовольствие надо платить – это принцип нашей жизни.

– Ты что-то путаешь, боцман, – сказал я. – Это принцип публичного дома. Я тебе бесплатно добрый совет выдам: перестань пресмыкаться и не плюй на стол, не гигиенично.

– Нашелся чистюля, так тебя разэтак, – проворчал боцман, наливаясь краснотой.

– Ты не очень-то, понял? – Коля меня учить стал. – Тебе дело говорят, слушай и на ус мотай. Если останешься. А можешь еще и загреметь под фанфары.

– Подумаешь, напугал. Прижились тут на сдобных харчах. Думаете, другой жизни нет? – сказал я.

Красавец Шантурия подошел ко мне вплотную и, обжигая страстным взглядом, произнес:

– Ты мне нэ друг.

Парни поднимались, оттаскивали в раздаточную посуду, выходили. Со мной никто больше не заговаривал.

Ну и пароход! Ну и белый пароход! Столько я его добивался! Добился наконец.

– Ладно, может, все обойдется, – подошла ко мне Лялька, – ты не переживай.

– Вот еще, была охота. Я не сомневаюсь. Что здесь, частная лавочка? Я, между прочим, не у Латыпова работаю и даже не в Минрыбхозе.

– Но? – удивилась Лялька. – Где же, Миш?

– Там же, где и ты, в государстве.

– Надо же, как интересно! – подивилась она. – Ладно, иди, работай, а я буду отдыхать. Я сегодня на турбазу еду.

Два часа я работал в машине, не разгибаясь. Я почти у днища находился, метров пять ниже ватерлинии, и когда голову поднимал, вверху, где-то на уровне пятого этажа видел открытый кап, из которого водопадом стекал свет. Люминесцентные лампы подхватывали его, усиливали и рассеивали по белым переборкам и чисто отмытому оборудованию. Простор, свежий воздух, отблески фирменного металла – странно все было, непривычно, словно не на судне находишься, а в универсаме.

Я прикинул, что еще от капа до мостика наберется пара этажей. Но это солидное расстояние все равно меня не успокаивало. Я чувствовал все время, будто капитан парит где-то над моей головой: разглядывает сверху и решает сейчас мою судьбу.

Не за тем я сюда рвался, потерял ребят, родимую «Пикшу», на которой пять лет пахал, чтобы так по-глупому вылететь. Если бы я теми же темпами продолжал там учиться, к пенсии бы, наверное, мореходку закончил. Здесь можно побыстрее. Я себе программу четкую определил: идти год в год, все распланировал и по предметам и по времени, но вот опыта своего не учел.

Нельзя сказать, что у меня так уж гладко все в жизни шло. На основании житейских подъемов и спусков, у меня волей-неволей сложилось представление о некоем законе, который здесь, на белом пароходе, снова нашел себе подтверждение. Я бы назвал его законом сохранения добра. Потому что добро, как энергия, не пропадает бесследно, и если где-то, на сколько-то его стало больше, то в другом месте – на столько же убавилось. Мне бы надо сообразить, что если внешние условия жизни здесь лучше, то где-то в чем-то должно быть хуже.

На СРТ, бывало, пашешь как заведенный, а утром встретишь капитана: «Здоров, Пахомыч!» А он еще и не ложился. Проворчит: «Здоров, как стадо коров!» Покряхтит, поохает и пошаркает в валенках на мостик. А ты в свои прокопченные шхеры ныряешь или к рыбоделу. Минута выпадет свободная – зайдет к тебе или ты к нему, просто так, посидеть, перемолвиться. Нет разницы, матрос, капитан, механик – вместе работаем, вместе чай пьем и кино смотрим.

А здесь вон какие сложности! Чуть не в первый день, как я появился, приходит ко мне мужик и представляется: «Василь Василич Власенко, первый помощник». Я сдуру-то не понял, что это помполит, никогда с ними не ходил. «Ну и что дальше?» – спрашиваю. «Вот пришел познакомиться, поговорить о житье-бытье». – «Куда торопишься, – говорю, – рейс длинный, успеешь». А он этак с нажимом: «Мне надо знать, с кем я с рейс иду». Я ему пять протягиваю: «Михаил». А он смеется: «Это я знаю. И что с СРТ мне известно». – «Так чего же тебе еще, какого надо?» – спрашиваю. Он морду кривит, что-то вкручивает насчет общественного лица и личных склонностей – никак я не врублюсь. «Слышь, мужик, – говорю, – ты не юли. Может, похмелиться хочешь?» Он обиделся: «Ну и шутки у вас, Обиходов. Давайте, – говорит, – на «вы». У нас, знаете, своя специфика». И спрашивает, почему с женой развелся, думаю ли в партию вступать, какие имел поощрения? Я тогда удивился, то ли любопытный не в меру, то ли делать нечего, но все равно нехорошо. Я же у него не спрашиваю, есть ли у него судимости и живет ли с любовницей. В рейсе все друг про друга узнаем. На судне ничего скрыть нельзя, хоть на маленьком, хоть на большом.

Потом Димыч мне пояснил, что он так сближение коллектива осуществляет, создает здоровый климат и нравственную обстановку, а так-то он демократ, сам ко мне спустился – мог бы к себе наверх вызвать.

Вообще я заметил, демократы на этом судне особенно в цене, помполит – демократ, капитан – тоже. Я поглядел наверх и представил, как над капом фигура в воздухе распласталась, будто космонавт Леонов: руки, ноги в стороны, часы на запястье и меня разглядывает.

Было без двадцати четыре. В четыре вся администрация покидает борт судна, и беспокоиться мне уже не о чем. Разве что – судно останется во власти третьего штурмана, но это уже другой разговор. Я когда таких резвых встречаю, как он, всегда чувствую прилив сил, а иногда и специально ищу, потому что у меня возникает непреодолимое желание засесть за учебники, чтобы быстрее мореходку закончить. Тогда зависимость от них будет меньше сказываться.

Он позвонил без четверти четыре и известил, что мне надлежит немедленно пройти к капитану.

Я занес инструмент в мастерскую и поднялся в капитанскую каюту.

Разговор у нас быстро пошел, как игра в одни ворота. У меня, впрочем, и защищать их возможности не было. Капитан сказал, что со мной не плавал и поэтому претензий по работе не имеет. И вообще я кажусь человеком неглупым и порядочным, поэтому он идет навстречу, не будет портить анкету выдуманными предлогами, а предоставляет возможность самому уйти с судна. В рейс он меня не берет.

– Вы мне можете объяснить, в чем моя вина? – спросил я.

– Вы мне не подходите, – жестко произнес он и указал на дверь.

Здравствуйте, приехали! Покатались на белом пароходе! Отдельная каюта, оклад хороший, домашние тапочки! Убеждали, говорили мне люди, не лезь в калашный ряд – не послушался!

Пошел я к старшему, поделиться новостью, но его уже не было.

Димыч, вахтенный механик, только что вылез из машины и полоскался в раковине. Рассказал я ему про ситуацию, и он меня в зеркало похвалил:

– Молодец! Кэп третий день на судне, а тебя уже отметил. Способный ты, оказывается. Что случилось?

Со спины он совсем старым выглядел, обвислая широкая фигура, плешь здоровая, толстая шея в складках, а в зеркале – шевелюра буйно вздымалась, глаза смотрели заинтересованно, живой их блеск очень молодил лицо.

– Да так, у вас свои законы, оказывается, – не стал я объяснять. Но он меня понял.

– Нормально, – весело сказал он. – А где ты другие видел? На берегу других нет, а в море и подавно, – он подмигнул мне и засмеялся.

– Непонятно, чего ты веселишься, – хмуро заметил я.

– Чего ж, плакать, что ли? Я свое уже отплакал. Теперь решил смеяться. И веришь? – жизнь стала лучше, жизнь стала веселей. Глядишь – до пенсии снова во вторые переведут.

Сорок лет, конечно, не для четвертого возраст.

– За что тебя разжаловали? – спросил я.

– Серьезным очень был, вроде тебя.

– Ну, меня-то некуда разжаловать.

– В этом твое преимущество. На этом и стой. И не вздумай лезть наверх. Там тебе быстро пищик передавят, раз ты такой способный.

Ну, это как сказать.

– Сейчас-то мне что делать? – поинтересовался я.

– Стой вахту, завтра займешься.

– Завтра? Завтра у меня тоже вахта, – вспомнил я. – Охрименко подменяю.

– Силен мужик! Откуда ты такой взялся? – он не донес руки до полотенца и обернулся ко мне.

– Десять лет на СРТ, – произнес я не без удовлетворения. – Хотел на вашей лайбе прокатиться, да видишь…

Для них, на транспорте, СРТ звучит, как «штрафбат». По доброй воле ни один бы туда не пошел.

– Тогда понятно, – сказал Димыч и перестал веселиться. – Правильно он тебя списывает. Ты бы все равно не смог здесь.

– Ну, это бы я уж сам как-нибудь решил.

Больно много он на себя берет, этот Димыч.

– Слушай, может, хватит? – гнул свое Димыч. – Не находился еще? Сыт, наверное, по горло. С женой развелся, детей не имеешь, денег тоже – так? У тебя момент сейчас удобный: гонят тебя – ты иди, не сопротивляйся, переводись на берег. Сдалась тебе эта тюряга? Ты живой человек, ну и живи по-человечески. А у человека дом должен быть, семья, дети. Вот что главное!

Ну и шустрый здесь народ! Каждый походя норовит в душу залезть. Нет, друг, всему свое время.

– Стоп! – сказал я. – У тебя вон бумаг на столе много. Ты давай бумагами своими занимайся, а о душе моей не пекись. Выпиши мне аттестат или штурману скажи. Как тут у вас делается?

Димыч не обиделся – удивился:

– Ты что! Вчера родился? Пока нет подмены – никакого аттестата. Стой вахту.

– Кто же мне ее даст, подмену? – в свою очередь удивился я.

– Кадры.

– Так ведь кадры меня только что направили. Зачем им менять?

– Это уж ты сам придумай – зачем. Ты же способный. Умеешь друзей наживать.

Димыч мне объяснил. Формально капитан не имеет права меня списать, для этого нужен повод. А его нет. Поэтому он высказал свое желание, которое все равно что приказ. Дальше он предоставляет мне возможность самому каким-то способом отвязаться от судна. Значит, так: я должен идти в кадры и говорить, что у меня заболела жена или теща при смерти, или я сам. Сейчас осень, в резерве народу нет, и кадры меня отпускать не будут, но я все-таки должен их убедить, иначе нельзя, они найдут кого-нибудь, но меня занесут в черный список, потому что без справки – причина неуважительная. И тогда уже не жди хорошей жизни, упекут куда-нибудь на ремонт, а то и выговор влепят за отказ от работы.

– Тебе главное сейчас – убедить их, что идти не можешь, – подытожил Димыч.

Я глядел на него осоловевшими глазами.

– А если я не буду? Я же хочу в рейс идти. Мне надо, – пояснил я.

– Как же ты пойдешь, если капитан против? Его слово – закон.

– Это что же получается? Выходит, я сам с себя должен снять скальп, да еще благодарить кого-то, что мне позволили?

– Молодец, соображаешь, – засмеялся Димыч.

– Что же все-таки делать?

– Нового ничего не придумаешь. Лучше всего – возьми больничный.

– Кто же мне его даст?

– Узнаю родной СРТ. Баловала вас там жизнь – никакой приспособляемости.

– Но есть же какие-то базкомы, парткомы? – неуверенно осведомился я.

– Ага, конечно, – обрадовался он. – Вот выговор получишь – они тобой займутся. Передвинут в очереди, путевку не дадут, отпуск зимой, виза, и т. д. и т. п. А до тех пор – на кой ты им сдался? Что ты людей смешишь? Здоровый мужик, а рассуждаешь, как школьник. Не стыдно тебе?

Распек он меня. Мне и в самом деле стало стыдно.

Я вышел от него и никак представить не мог, что все это про меня. Будто прочитал занимательную историю, которая по мозгам хорошо шибанула, но то, что я в ней главный герой, до меня как-то не доходило. Я видел какого-то встрепанного субъекта, который стоит перед прилавком инспектора отдела кадров и униженно просит, чтобы его ударили. Инспектор сопротивляется, отпихивает его, а он настырно лезет мордой на кулак, набивает себе синяк и, ублаженный, кланяется.

Пароход опустел. Я шел мимо дверей, за которыми не было жильцов. Сияли лампы дневного света, блестел пластик переборок, отделанный под бересту, из кафельных гальюнов доносился запах дезодоранта и шипенье пенистых струй – разрежённое, разряженное пространство, в котором все каюты заперты, кроме собственной. Никуда не пойду и ничего предпринимать не стану, – решил я. Если капитан считает, что я не имею права остаться, пусть должным образом это обоснует, востребует мне замену и выпишет аттестат. Инициатива должна исходить от него. Зачем мне хитрить, унижаться, искать кулак?

Решение казалось мне настолько очевидным, что я удивился, как Димычу удалось, заморочить мне голову спецификой местной жизни.

Наутро старший – свежий, подтянутый, уверенный в себе, распахнул мою каюту. Береговое, еще домашнее благодушие, отрешенность от дел явственно проступали на его сухом лице. Седина благородно серебрила виски, приветливость во взгляде, в обращении – такой он добрый сейчас был, располагающий, отзывчивый – отрадно на него смотреть. Но я вздохнул и поведал о своих делах.

Сергеич сморщился, закряхтел и достал сигареты.

– Что же ты, сдержаться не мог? – с укором сказал он и задымил. Морщины так и остались на лице, будто швы какие-то разошлись. – Что сделаешь, его слово – закон, – произнес он безнадежно.

Я понял, что он с Димычем совершенно солидарен.

– Охрименко когда появится? – поинтересовался старший.

– Обещал завтра, с утра.

– Ох неладно, как нехорошо, – мотал он головой, будто у него зубы болели. – Что ж, иди в кадры, – заключил он. – Придется самому стоять.

Я представил, сколько проблем вдруг обрушилось на его седеющую голову.

– Не надо стоять, – обрадовал я его. – Ни в какие кадры я не пойду.

– Новое дело! Ты что, ушибся? – оторопел он.

– Говоришь: слово – закон. Вот пусть и делает по закону, а не берет на арапа. Выискался громовержец.

– Так ведь хуже будет, если по закону, Михаил, – испуганным голосом произнес он.

– Чего ты боишься? – не понял я. – Твоей вины здесь вообще нет.

– Не в том дело. Пойми ты, голова, раз сам не уходишь, значит, я должен на тебя что-то найти.

– Что же ты найдешь? Я чист, как голубь, – сказал я с верой в собственную непогрешимость.

– Наивный человек! Сколько угодно. Я тебе сейчас насчитаю!

– Ну-ну, давай, – заинтересовался я. – Мотор у тебя уплыл – раз!

– Так я же вернул его…

– Вот, и это тоже: какой ценой – два!

– Сам же наливал!

– Не важно. Потом, вторая вахта подряд, вместо Охрименко – три! Грубость с капитаном – четыре! Достаточно вполне. Это то, что я знаю. А если походить, поспрашивать…

Пришиб он меня совершенно. Я не мог слова выговорить.

– На все твои нарушения пишу рапорт капитану. Он на основании их тебя списывает и отправляет в кадры. А там уже с тобой особо будут разбираться. Но мало не дадут. Вот так, если по закону.

– Так же не… не бывает, – проговорил я.

– То же самое и со мной сделает, если ослушаюсь… ну потрудней, может быть. А ты говоришь…

Я уже ничего не говорил. Какая-то тупость меня одолела, сковала язык, мысли. Старший курил взахлеб, будто соску сосал. Прищуренные глаза его напряженно замерли, и острый нос на вдохе шевелился.

– Значит так, – сказал старший и сильно, до мусора, размял окурок. – Вчера ты в кадры не успел. Сегодня – толку не добился. Я узнал в конце дня и помочь тебе не смог. Завтра – отход, уже поздно. Только на глаза ему не попадайся и голос не повышай. Ты шепотом умеешь разговаривать? Вот и давай шепотом и ходи тенью, в мягких тапочках, не стучи. Может, и останешься. Сегодня, завтра пережить, а там уж море, авось за борт не выкинет. Хотя, конечно, с ним бороться…

В голове у меня стало медленно проясняться, и такая картина нарисовалась: солнце бьет с высоты, шипят волны под бортом, синее море, а на палубе, на крышке трюма, стоим мы с капитаном, как на борцовском помосте, крепко схватились, гнем, давим друг друга, ломаем хребты. Мужик он крепкий, накачанный, верный полутяж, мне не уступит. А парни стоят рядом и наблюдают, кто кого из нас за борт выкинет.

– Ладно, Сергеич, постараюсь, – сказал я.