Текст книги "Из химических приключений Шерлока Холмса"
Автор книги: Борис Казаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
СТЕКОЛЬНОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ
В нашем посетителе я не уловил ничего особенного. Средний рост, подтянутость, открытый взгляд, неторопливый разговор. Вежливо осведомившись, туда ли он попал, он пытливо взглянул на нас обоих и представился Стоксом. Холмс предложил ему сесть за стол и изложить причины, приведшие его в нашу скромную квартиру. Стокс поблагодарил и сказал, что дело у него, как ему кажется, несложное, но он надеется, что оно все же заинтересует Холмса, и если это так, то он будет ему очень признателен.
Суть дела состояла в том, что требовалось выявить промышленного шпиона на большом стекольном заводе, расположенном недалеко от Лондона.
– А какие у вас, мистер Стокс, имеются данные к тому, чтобы подозревать его существование? – спросил мой друг.
– Видите ли, мистер Холмс, прямых к тому свидетельств нет, но кое-что подозрительно. В частности, такой факт. Заводу стоило больших усилий, чтобы наладить машинное производство стекла по способу Фурко. А через очень короткое время тем же самым занялся другой завод. Правда, там этот процесс идет еще не вполне гладко, но быстрота внедрения подозрительна.
– Ну и что из того? Не бог весть какой секрет. Другой завод мог прийти к освоению того же процесса совершенно самостоятельно. Нам известны поразительные случаи, когда какое-нибудь открытие или изобретение совершается одновременно несколькими учеными, никак друг с другом не связанными, располагающимися по разные стороны разделяющего их океана. За примером ходить далеко не надо. Француз Эру и американец Холл одновременно разработали электролитический способ получения алюминия. Юнгнер в Европе и Эдисон в Америке тоже одновременно воплотили идею создания электрического аккумулятора щелочного типа.
Изобретение телефона принадлежит не только Беллу, но и Грею, который опоздал с подачей заявки всего лишь на час. В последнем случае самое забавное, мне кажется, в том, что Белл был преподавателем в школе глухонемых. Так или иначе таких примеров можно привести много, и в них нет оснований усматривать воровство идеи или конструкции.
– Я могу с вами согласиться, Холмс, но в нашем случае проявление действий этого злонамеренного лица приобрело конкретный характер. Завод изготавливает безосколочное стекло, так называемый триплекс. Довольно долго в этом производстве не было никаких помех, но вот сейчас завод понес убытки: пришлось уплатить за некачественную продукцию. Старый триплекс стоит в каретах, машинах, помещениях, а новая его партия вдруг очень быстро потемнела. Никаких изменений в процесс изготовления триплекса в этот период не вносилось. Завод уже получил предупреждение, что если положение не изменится, то от этой его продукции откажутся.
– А есть другой поставщик?
– Есть другой завод. Он тоже поставляет триплекс, но его продукция меньше отвечает техническим условиям.
– У пострадавшего завода, я полагаю, триплекс не единственная продукция?
– Конечно, нет. Ассортимент его изделий пространен. Это прежде всего оконное листовое стекло, трубки, витринные стекла, цветные стекла и много сортовых изделий, таких, как стаканы, кувшины, вазы, фужеры, фарные стекла, елочные игрушки и многое другое.
– Это очень любопытно, – сказал Холмс, – только у меня весьма туманное представление об одной детали. Почему вы, майор… э-э… Стокс, заинтересовались в выявлении причины этих неполадок? Ни владельцем завода, ни кем-либо из его руководящих технических работников вы не являетесь. Никаких взрывчатых веществ или ответственных деталей машин и орудий он не производит. Трудно допустить, что ваше ведомство столь озабочено оконным стеклом или елочными игрушками. Согласитесь с тем, что даже триплекс, о котором вы сейчас заботитесь, вряд ли стоит вашей тревоги.
Стокс молча и оторопело смотрел на Холмса.
– Не делайте удивленного лица, – примирительна сказал мой друг Стоксу, – вам, я полагаю, самому понятно, что все раскрывается очень просто. Доктор Ватсон – военный врач, и он может засвидетельствовать, что вам не удается скрыть своей военной выправки. Когда же вы шли сюда, то шаги ваши не были чеканными, какие приняты в армии. Это не топот боевого коня, а поступь осторожного барса. Интерес, который вы проявили, говорит о том, что вы из военного ведомства, скорее всего из контрразведки, занимающейся в настоящее время, выявлением промышленных шпионов. Если вы хотите, чтобы наша беседа была содержательной, то вам не следует что-то умалчивать. Без вашей полной откровенности я не вижу возможности быть вам полезным.
– Хорошо, но скажите, пожалуйста, почему – майор?
– Здесь, конечно, я не застрахован от ошибки.. Это, если хотите, вопрос моего честолюбия. Рассуждение тем не менее тоже простое. Если ваше ведомство решило обратиться ко мне по делу, у которого имеется некоторая деликатность, то вряд ли оно пошлет ко мне офицера чином ниже майора. Но давайте к делу. Намерены ли вы сообщить мне, чего опасается ваше ведомство?
– Да, – ответил Стокс, – я не буду от вас ничего утаивать. Дело в секрете оптического стекла.
– А какой же здесь секрет? Насколько мне известно, его превосходно готовят и французы и немцы?
– Прежде всего, в этом производстве много технологических нюансов. Однако в нашем случае вопрос идет о так называемом просветлении стекла. Профессиональным фотографам известно малопонятное обстоятельство. Линзы, изготовленные давно, обеспечивают гораздо более четкое изображение, чем те, которые получены недавно по самой совершенной технологии. Совсем как в марочных винах: тем ценнее они, чем дольше от нашего времени отстоит дата их разлива. Оптическое стекло старится нам на пользу. Вы, естественно, представляете себе, что армия и флот не могут позволить себе ожидания нескольких десятилетий. В научном смысле вопрос очень сложный, но на нашем заводе, кажется, разгадали причину загадочного явления. Там сейчас не только варят оптическое стекло, но и просветляют изготовленные из него линзы, иначе говоря, искусственно состаривают их. Секретом этим владеем только мы, и это дает нам весьма ощутимые преимущества перед нашим возможным противником. Представьте себе перископ подводной лодки. В нем не один десяток оптических стекол. Неизбежное отражение света приводит к тому, что до глаза наблюдателя доходит всего двенадцать процентов того света, что вошел в перископ. Просветление оптического стекла, проводимое на этом заводе, позволило повысить этот процесс до шестидесяти с лишним. Наши моряки имеют возможность пользоваться перископом не только в светлые дневные часы, но и на рассвете, и в сумерки. Нельзя допустить, чтобы это стало широко известным, А история с триплексом нас настораживает, заставляя подозревать, что на заводе имеется агент с тайным заданием выведать секрет просветления стекла. Я все сказал.
– Нет, не все. Вы не объяснили мне, что заставило вас обратиться ко мне, в то время как вы располагаете большим аппаратом, имеющим немалый опыт по выявлению шпионов.
– Это, как вы выражаетесь, мистер Холмс, очень просто. Послать на завод сразу несколько наших агентов довольно затруднительно. Что они будут делать на нем, не имея к производству никакого отношения? Их присутствие сразу насторожит персонал завода, и прежде всего преступника, которого они ищут. Мы с превеликим уважением относимся к вашей необыкновенной способности найти сущность по деталям, которые не производят на других никакого впечатления. Ваши успехи в делах, которые сопряжены с химическими вопросами, вызывают наше восхищение. Если вы согласитесь оказать помощь Британии, то вам будут созданы условия для того, чтобы в вашей работе не было помех. При этом мы рассчитываем, и на помощь вашего друга доктора Ватсона. Завод располагает своей амбулаторией, при которой имеется жилое помещение для врача и его помощника – фельдшера или санитара. Постоянный заводской врач в настоящий момент отпросился в отпуск по срочной надобности: у него тяжело заболела жена, и он настаивает на возможности находиться в ближайшее время при ней. Заместить его на время мы предлагаем доктору Ватсону, а вы будете при нем в качестве помощника. Это даст вам возможность иметь свободу действий. Когда вам потребуется, бы будете выезжать в Лондон, якобы по заданию вашего начальства – доктора Ватсона. Ваша миссия будет тайной для всех, кроме нескольких доверенных лиц, с которыми я вас познакомлю. Они могут оказаться полезными в вашей работе. Сам я, думается, тоже пригожусь вам. Завод на приличном расстоянии от Лондона, сырьевые материалы для него и готовую продукцию с него доставляют большими фурами. При заводе располагается небольшое почтовое отделение, на котором я имею возможность проконтролировать все корреспонденции, поступающие с завода или, наоборот, на завод. Я буду находиться на этой почте в течение всего периода вашего пребывания на заводе, и вы в любой момент можете узнать от меня что-либо интересующее вас, дать нужные, с вашей точки зрения, указания.
Холмс испытующе взглянул на меня, и я в ответ кивнул ему утвердительно.
На следующий день мы с Холмсом были уже на заводе. Представились начальству и предъявили соответствующие, подготовленные Стоксом документы. Нам предоставили довольно приличное жилое помещение, непосредственно прилегающее к амбулатории. Разместившись довольно уютно, мы прежде всего ознакомились с амбулаторией, которая, на мой придирчивый медицинский глаз, оказала приятное впечатление. Все в ней было расположено очень удобно, регистрационный журнал был в идеальном порядке. Фиксировались травмы, ожоги, простудные заболевания, расстройство желудочно-кишечного тракта, общие недомогания.
Проводил нас на место нашего нового обитания главный инженер Чезлвит, один из тех, кто был осведомлен о подлинности нашей миссии. Энергичный, крепко сложенный мужчина, он произвел на меня приятное впечатление. Когда мы расположились, Чезлвит присел с нами за столом и в общих чертах обрисовал обстановку и порядки на заводе. Он сказал, что весьма полезным будет для нас пройтись по заводу, посмотреть на работу в его цехах. Он может нас со всем ознакомить и дать разъяснения, если нас что-либо заинтересует. Холмс нашел, что это очень верная мысль, что в дальнейшем мы будем, по всей вероятности, бывать на заводе самостоятельно, но для первого ознакомления нам нужен компетентный гид. Чезлвит сказал, что технические руководители и работники не злоупотребляют поездками в Лондон, так как работа в настоящее время напряженная, требует постоянного присутствия на заводе. Есть договоренность со всем персоналом о том, что ему компенсируют все эти неудобства и ограничения в самом недалеком будущем, когда спадет эта напряженность.
Завод, скажу прямо, ошеломил меня и Холмса. Зарево стекловаренных печей, тени снующих вокруг них рабочих производили на нас впечатление чего-то грандиозного и страшного. Особенно величественными были печи непрерывного действия, предназначенные для варки оконного стекла. В боковые проемы их, ослепительно светящиеся, непрерывно загружали шихту, подносимую рабочими. А в передней ее части печь раздваивалась на два рукава, над которыми до самого потолка возвышались стальные шахты. Это были машины Фурко, вытягивающие ленту стекла и подающие ее (постепенно затвердевающую) на другой этаж, где от нее отрезались куски одного и того же размера. Чезлвит все нам обстоятельно и общедоступно объяснял. Я позволил себе выразить удивление тому, что эта лента при подъеме наверх не обрывается.
– Это и есть главное в разработке Фурко, – сказал Чезлвит, – взгляните пока в подмашинную камеру, а принцип действия я объясню вам на досуге, когда мы уйдем отсюда.
Мы взглянули, куда он нам указывал, и увидели, что лента выходит из щели плавающего в раскаленной стекломассе устройства.
– Это – лодочка, – сказал Чезлвит, – основная деталь всего процесса. О ней я расскажу вам позже, чтобы долее не задерживаться здесь.
Мы прошли к другим печам, некоторые из которых были на выработке. У них также был свод, но непрерывной засыпки не было. Это были печи периодического действия. Их загружали, разваривали в них шихту, и когда была готова стекломасса, ее вырабатывали, превращая в изделия. Перед печью был деревянный помост, на котором работали стеклодувы, доставая раскаленную массу кончиком трубки. Помост этот почему-то называли верстаком. Над каждым работающим свешивался хобот жестяной трубы, из которой его обдували воздухом. Без этого приспособления вряд ли была возможность работать стеклодувам, опаляемым жаром из окна печи. Я подумал, что вполне объяснимы многочисленные записи о простудных заболеваниях в регистрационной книге. Мы восхищенно понаблюдали за тем, как изготавливаются колбы, шары, стаканы, кувшины из раскаленных, ослепительно светящихся шаров. Потом мы прошли в шихтовальное отделение, где большая мельница размалывала сырьевые материалы, а полученное ею загружалось в смесители. Интересного там было мало, а запыленность ощущалась остро. Видя, что пребывание здесь не доставляет нам удовольствия и не вызывает интереса, Чезлвит провел нас в шлифовально-полировальное отделение. Здесь мы увидели окончательную отделку изделий. Хотя такого чарующего впечатления, как от цеха варки, отделение не производило, но чувствовалось, что здесь могут работать только мастера высокой квалификации. Под их руками на стекло наносились замысловатые рисунки и ослепительно сверкающие грани.
Заметив, что эта познавательная экскурсия нас порядком утомила, Чезлвит прервал ее, сказав, что на сегодня с нас довольно впечатлений. Он проводил нас до амбулатории и посидел еще с нами. Как обещал, он растолковал нам принцип вытягивания расплавленной стекломассы. Я употребил именно это выражение, но он строго меня поправил:
– Не расплавленной, а разваренной. Стекло не плавится, а варится, профессия «стеклоплав» не существует, есть «стекловар».
Мне показалось это странным, так как я только что видел расплавленное стекло.
Чезлвит посмотрел на меня снисходительно и стал растолковывать, как делают это ребенку:
– Скажите, доктор, не знаете ли вы температуру плавления какого-нибудь металла?
– Я знаю кое-что, – вмешался Холмс, – температура плавления золота – тысяча шестьдесят три по Цельсию, серебра – девятьсот шестьдесят и пять десятых, свинца – что-то триста двадцать семь с небольшим градуса, олова – около двухсот тридцати двух градусов.
– Очень хорошо! А, хотя бы примерно, температуру плавления воска – не скажете? Нет! Вы можете наблюдать, как он под воздействием температуры приобретает жидкую консистенцию, но момент этого перехода останется для вас неуловимым, не так, как при плавлении любого металла. Металлы, затвердевая, приобретают кристаллическую структуру. При нагреве эта структура разрушается во вполне определенный температурный момент, и это есть температура плавления. У воска же нет кристаллической структуры, разрушаться при нагреве нечему. Он – вещество аморфное. Поэтому при нагреве он и не плавится, а постепенно размягчается. То же самое происходит и со стеклом. Стекло варится, а не плавится. Стекло – многокомпонентная система, и рецептов ее насчитывается много. Как говорят, на все случаи жизни. Однако по всем этим рецептам стекло варится, а не плавится. Это не значит, что стекло не может кристаллизоваться, но такой случай в нашей практике – это катастрофическое технологическое упущение. Слышали про «козла» в доменной печи? Примерно то же в стекловаренной печи, когда начинается зарухание стекломассы. Разварить или расплавить рух не удается и приходится разбирать печь. Ну, мы отошли несколько в сторону. Я обещал просветить вас относительно вертикального вытягивания стекла. В подмашинной камере, вы видели, в стекломассе плавает лодочка. В ней щель от одного края до другого. Лодочка притоплена, и в щель вылезает язычок стекломассы. Благодаря гидростатическому давлению, а не за счет вытяжки. Мы говорим – «стекло вытягивается», а на самом деле оно по шахте только транспортируется. На оттянутую порцию стекла в щель поступает новая, опять же благодаря конструкции лодочки, обеспечивающей гидростатическое давление, как в сообщающихся сосудах. К лодочке предъявляются очень высокие требования. Огнеупор, из которого она изготовлена, не может стоять вечно. Срабатываются прежде всего губки, соприкасающиеся с раскаленной стекломассой, и как только это происходит, то лодочка не годна, так как лист стекла из нее пойдет деформированный. Лодочку необходимо заменить. Ее приготовить очень непросто, но, кроме того, ее в течение многих дней перед загрузкой следует обжигать в соответствующем опечке. И загружать ее приходится в раскаленном состоянии, очень быстро. Вот завтра как раз в левую подмашинную камеру будут загружать лодочку, и вам представляется возможность полюбоваться этим зрелищем.
На следующий день нам действительно удалось наблюдать эту, я бы сказал, уникальную операцию. Возле печи столпилось несколько инженеров и мастеров. Раскрыли опечек, и мы увидели в нем огромное шамотное «полено». Оно было раскалено так, что без защитных очков на него невозможно было смотреть. Это и была лодочка, подготовленная к загрузке в подмашинную камеру. Несколько человек под катили к опечку высокую тележку, верх которой представлял собой ровную стальную поверхность, как у стола. На нее крючьями и вытянули ослепительно сверкающее чудовище, после чего подкатили тележку к пылающему окну подмашинной камеры. Очень осторожно раскаленную лодочку теми же крючьями протолкнули в окно, и она закачалась на поверхности стекломассы. Все это время отдельные люди следили за температурой, крутили какие-то вентиля. Потом откуда-то сверху стали раздаваться команды, и лодочку разворачивали по ним, чтобы придать ей требуемое положение. В завершение всего сверху опустилась большая решетка, и ее направили в щель лодочки. Через некоторое время решетка стала подниматься, и за ней в шахту потянулась широкая лента стекла. Машина была пущена, аврал кончился, и все стали расходиться по своим местам. Остались только те, кто работал все время у этой печи.
Мы отправились к себе, а через некоторое время нас навестил Чезлвит и осведомился о нашем впечатлении. Мы выразили свое неподдельное восхищение.
– Я отвлек вас от ваших непосредственных дел, – сказал Чезлвит, – но, я надеюсь, вы меня простите – такой случай представится не скоро. Вечером, если вы не заняты, приходите, пожалуйста, в нашу «кают-компанию» – так мы называем наш небольшой клуб. Обычно там собирается наш технический персонал – отдохнуть, поболтать, поиграть в шахматы или на бильярде.
Мы поблагодарили за приглашение, особенно я, так как давно уже не брал кия в руки, о чем и сообщил Чезлвиту. Тот откликнулся живо, сказав, что в партнерах недостатка не будет.
– Между прочим, – сказал Чезлвит, – бильярд можно считать родоначальником того изделия, которое сейчас в центре забот ваших и наших. Я говорю о триплексе.
Не увидев на наших лицах понимания, Чезлвит пояснил нам:
– Это занятие приобретало все большую популярность, но его распространение сдерживалось нехваткой материала для изготовления шаров. Бильярд стал угрожать существованию слонов, ибо из их кости вытачиваются шары. Настоятельно требовался не столь дорогой и труднодобываемый заменитель. В Америке объявили премию в десять тысяч долларов за заменитель слоновой кости, предназначенной для этой цели. И изобретатель нашелся. Он предложил целлулоид – обработанную азотной кислотой целлюлозу. Забавнее всего, что этот материал в практику ввел не квалифицированный химик, а… наборщик! Непосредственно же к созданию триплекса подошли на Европейском континенте. Это удалось химику Бенедиктусу, но любопытно то, что наборщик искал и нашел, а химик пришел к открытию по чистой случайности. У него как-то свалилась с полки тонкостенная колба и, к его удивлению, не разбилась, а только растрескалась. Особенного значения случившемуся Бенедиктус не придал, но сам факт запомнил. В колбе до этого хранился раствор того самого целлулоида (нитроцеллюлозы). Он усох, и на стенках осталась тонкая пленка. Она-то и не позволила осколкам стекла разлететься во все стороны. А тут все больше стало развиваться автомобилестроение. В незначительных даже авариях от порезов осколками стекла стали страдать шоферы и пассажиры. Тогда и вспомнил химик о случае с неразбившейся колбой. Он сконструировал триплекс, закладывая лист целлулоида между двумя листами стекла. Конечно, процесс изготовления этого материала не столь прост – свой режим обработки, специальные растворители, – но принцип именно такой: при ударе стекло растрескивается, но не разлетается, сдерживаемое целлулоидной прокладкой.
– Это очень интересно, – сказал Холмс, – у нас теперь есть представление о самом материале, но не будете ли вы любезны, Чезлвит, просветить нас по части тех неприятностей, которые случились у вас с триплексом?
– Охотно. Целлулоид, конечно, не панацея. Он не будет служить вечно. Через определенное время смотровые стекла из триплекса приходится заменять из-за их пожелтения и замутнения. Об этом потребители триплекса знают. У нас все шло, как говорится, в пределах допустимого. Но вот сейчас нам пришлось уплатить за поставку брака. Очень быстро стал непрозрачным поставленный нами триплекс. Такого ранее не наблюдалось, а производство его в технологическом смысле не претерпело никаких изменений. Это и наводит нас на мысль о действии чьей-то преступной руки.
– А куда вы поставляете триплекс?
– В фирменный магазин стекольных изделий. Он принимает от нас самую разнообразную продукцию. Вы можете полюбоваться ею, зайдя в этот магазин. Это солидное предприятие, получающее изделия не только с нашего завода, оно направляет их своим заказчикам.
– Когда вы собираетесь отправлять очередную партию триплекса?
– Особенной нужды в этом сейчас нет, да у нас имеются и опасения.
– Все же, если у вас есть возможность, отправьте в магазин завтра же ящик триплекса.
– Не имея уверенности в его качестве?!
– Да, именно так. Он пойдет с вашего склада с соответствующей наклейкой. Но, кроме того, я полагаю, вам следует отправить туда же еще один ящик втайне, без оформления через склад. Прямо из цеха, чтобы никто об этом не знал.
Чезлвит понимающе наклонил голову, сказав, что он оставит нас и обратится к своим обязанностям.
По его уходе Холмс сказал мне, что надлежит придумать какую-нибудь причину для того, чтобы поотираться в цехах не в сопровождении начальства, а самостоятельно, но так, чтобы у окружающих создать впечатление о нашей занятости делом. Я обратил его внимание на прибор для забора воздуха и предложил пройтись по цехам с ним, отбирая пробы на запыленность.
– Превосходная мысль, мой друг, – сказал Холмс, – распоряжаться всем, конечно, будете вы, как мое непосредственное начальство, а я, фельдшер, буду таскать прибор и выполнять все ваши указания.
Так мы и сделали на следующий день. В халатах, как подобает медицинским работникам, мы не торопясь обошли цехи, ко всему присматриваясь. Холмс по моему указанию прилежно переносил прибор с одного места на другое, прокачивая через него воздух и меняя в нем специальные фильтры. Запыленность, естественно, без всякого прибора больше всего замечалась в шихтовальном отделении, и в нем мы отобрали несколько проб. Холмс попросил меня подольше задержаться в шлифовально-полировальном отделении, и мы сделали это, как бы позволив себе передышку. Я осматривал уже готовые изделия, восхищался великолепием их отделки, а Холмс наблюдал за работой шлифовальщиков, время от времени что-то спрашивая у них. Когда мы вернулись к себе, Холмс сказал мне:
– Мой дорогой Ватсон, вам, моему непосредственному начальнику, надлежит давать мне различные поручения, и я буду их исполнять.
– У вас появилась нужда прокатиться в Лондон?
– Пока еще нет, но ценю вашу догадливость. Поручите мне сходить на почту, справиться о корреспонденции на ваше имя.
– Хорошо, мой друг, только я не жду корреспонденции.
– Это не имеет значения. Мне нужен предлог для того, чтобы повидаться со Стоксом.
Я принимал больных, когда Холмс вернулся. Тут же я строжайше выговорил ему:
– Вы задержались слишком долго, а мне нужна ваша помощь. Будьте любезны наложить повязки этим больным.
Холмс покорно наклонил голову, пробормотал что-то вроде «извините» и довольно искусно выполнил мое требование.
Когда мы остались одни, Холмс сказал мне, что виделся на почте со Стоксом. Объем корреспонденции через почту тщедушный. Холмс попросил Стокса задержаться с отправкой одного из писем, которое почему-то остановило его внимание. Оно было адресовано мастеру шлифовального отделения Барнету. Написано синими чернилами. Вот его текст: «Дорогой Джим! Кажется, я оправляюсь. После того как радужные надежды меня оставили, все стало прозрачным, как твои стекла. Мои фотографические работы принесли мне успех, но прежнее занятие было мне больше по душе. От скуки стал ходить на ипподром. Втянулся в игру и не знаю даже, как от нее отстать. Был там в воскресенье и поставил на Розу, что шла во втором заезде под третьим номером. На ипподроме всех одолевала мошка. Я еле высидел, но был вознагражден, – получил большой выигрыш. Но это, кажется, непозволительно затягивает. Выскажись по этому поводу. Мне кое-что обещано хорошее. Я решился оставить игру на тотализаторе Хочу работать в полном покое. Твой Фредди». Даты проставлено не было. Я спросил Холмса, что особенного он усмотрел в этом тексте.
– Видите ли, Ватсон, как утверждает Стокс, письма Барнету поступают довольно часто, но корреспонденции от него через почту не проходят. Почему он не отвечает на письма? А если отвечает, то с какой целью он свои ответы старается направить минуя ближайшее почтовое отделение? Завтра с утра вы отправите меня в Лондон – за йодом, марганцовкой или за бинтами, которые я сегодня по вашему указанию израсходовал, так что обойдетесь уж без своего помощника. А сейчас давайте посмотрим вашу регистрационную книгу, поинтересуемся: обращался ли за врачебной помощью Барнет.
Мы нашли его в записях. У него значилось какое-то нагноение на десне, и врач прописал ему облучение кварцевой лампой. Холмс раздумывал.
– Я видел этого Барнета в шлифовальном, отделении, он командует там всеми отделочными работами, и в большом авторитете у всех. Не только знающий специалист, но, как говорят его подчиненные, еще и золотые руки. Некоторые работы проводит сам, не доверяя чужому мастерству. Он, кажется, не чуждается бильярда в заводской «кают-компании». Вам, пожалуй, нелишним было бы поразвлечься. Играете вы хорошо. Навестите бильярдную, постарайтесь поиграть с Барнетом – чтобы составить свое о нем впечатление.
За выполнение такого поручения я взялся с большой охотой. Вечером я появился в «кают-компании», которая оказалась приятным уголком для отдыха. Там меня приветствовал Чезлвит. Он представил меня руководителю экспериментального отделения Вудворду. Это был пожилой мужчина, с сумрачным взглядом, совсем седой. Его неторопливость в движениях никак не мешала ему быть прекрасным игроком на бильярде. Сыграв со мной две партии, он похвалил меня и спросил, почему я не навещаю их отделение, ему кажется, что там немало любопытного для новичка. Я поблагодарил за приглашение и обещал обязательно побывать у него, сказав, что просто не имел возможности сделать это ранее из-за обилия свалившихся на меня впечатлений. Вудворд уступил свое место у бильярдного стола тому самому Барнету, о котором составить впечатление просил меня Холмс. Темноволосый мужчина средних лет имел вид чем-то озабоченного немногословного игрока. Играл он хорошо, но не выказывал никаких эмоций. Я вглядывался в него, когда он сгибался над столом для удара по шару. Ничего особенного в его облике я не обнаружил, кроме какой-то, казалось бы не к месту, сосредоточенности. Из трех партий две он у меня выиграл.
Вернувшись из «кают-компании», я о своих впечатлениях рассказал Холмсу. Он внимательно все выслушал, а потом неожиданно спросил:
– На лице Барнета вы не заметили какой-нибудь загорелости?
– Нет, пожалуй. Откуда ей взяться? Он ведь постоянно пребывает в своем шлифовальном цехе.
– По моим наблюдениям, такого тоже незаметно… Воспользуйтесь, мой друг, приглашением Вудворда. Навестите экспериментальное отделение, только захватите меня с собой. А когда мы все там посмотрим и побеседуем, прикажите мне не задерживаться и отправьте с поручением в Лондон.
Утром мы уже были в экспериментальном отделении, которое, в отличие от всех цехов завода, блистало порядком и чистотой. Чезлвит стал пояснять нам. Это была святая святых завода. Здесь велись новые разработки технологий завода, совершенствовались и корректировались те, которыми уже пользовались. Понять смысл работы экспериментальных установок нам без соответствующей подготовки было, конечно, трудно. Малого размера стекловаренная печь располагалась в углу помещения. В отличие от тех, что мы видели в цехе, она не представляла собой ванну, заполненную огненной стекломассой. В ее пространстве размещались горшки, в которых варилось стекло. Заметив наше недоумение, Чезлвит сказал нам:
– В цехе варки есть печь подобного же устройства, вы просто не заметили ее, ибо она не была в работе. Она покажется вам вчерашним днем по сравнению с теми, что вы видели раньше. У нее гораздо меньшая производительность, так как далеко не все пространство заполнено стекломассой. Но здесь этого и не надо. Требуется провести экспериментальную варку определенного вида стекла.
– А в цехе?
– И в цехе она нужна, и очень. Ведь с любой ванной печи за одну варку мы можем получить только один сорт стекла. А с горшковой – столько, сколько горшков умещается в печи. Мы готовим оптическое стекло, цветные стекла. Для них не требуются большие объемы, но к чистоте варки – особо высокие требования. Вот полюбуйтесь на цветные стекла, их очень сложно изготовить. И это не просто материал для витражей. Заказ на них дают промышленные предприятия. Красное стекло – принадлежность каждой фотолаборатории. Железные дороги пользуются сигнальными стеклами. Почему запретительный свет – красный? Вовсе не по той причине, что напоминает адово пламя. Лучи красного цвета менее других рассеиваются в тумане, и сигнал издалека виден. Вот синее стекло. Его также используют на транспорте. Приготовить его можно разными путями. Введением в стекломассу солей меди, например. Однако, как бы хорошо ни было приготовлено синее стекло, железная дорога откажется его принять, если в накладной не будет указано, что это кобальтовое стекло. Введение в стекломассу именно этого элемента дает уверенность в том, что лучи, проходящие через светофор, будут более других однородны. Ужесточение этого условия достигается добавлением к кобальтовому стеклу солей меди, но основная окраска его должна быть обусловлена кобальтом. На железных дорогах или океанских судах цветной сигнал должен быть таким, чтобы его несовершенный человеческий глаз ни с чем не спутал.
