Текст книги "Из химических приключений Шерлока Холмса"
Автор книги: Борис Казаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)
– О чем вы говорите?
– Я имею в виду, что не буду лишен возможности известить военное ведомство или «Интеллидженс сервис» о том, что осведомлен о причине гибели полковника Китченера и имею к тому косвенное отношение. У меня нет сомнения в том, что это вызовет весьма живой интерес. Таким образом, у вас нет оснований опасаться того, что я скроюсь, как только вы меня покинете. Я не собираюсь бежать и своего ареста намереваюсь ожидать вполне спокойно.
– Это что-то новое, Фрост, – сказал Холмс, – я благодарю вас за все столь любезно сообщенные вами сведения. Я должен буду обдумать все вами сказанное, может быть, и проконсультироваться даже, прежде чем предприму решительные действия.
– Бога ради! Примите мои уверения… Я буду ожидать этих ваших решительных действий.
Мы покинули Фроста и, разыскав кеб, отправились к себе на Бейкер-стрит.
Утром Холмс исчез, и я ожидал его до самого вечера, но он ничего не стал мне говорить, хотя я сгорал от любопытства.
На следующий день, к моей досаде, ко мне зашел коллега-врач и попросил содействия. Врачебная этика не допускала уклонений, и мы уехали с ним к его тяжелобольному, около которого пришлось провести несколько дней. Таким образом, непосредственным свидетелем конца этой истории мне быть не пришлось, и о ней мне поведал Холмс.
После нашего визита к Фросту он навестил своего брата Майкрофта, который особенно заинтересован был рассуждением Харгривса по поводу причин такого домогательства графа Воронова поставок России алюминия. Все то, что поведал ему Холмс о контрабанде платины и о домашней лаборатории Фроста, он выслушал с большим вниманием. Он сказал, что его ведомство соответственно оценит заслуги Холмса, что провел он очень хорошую работу. Обременять Холмса розыском искусителя и выявлением нитей контрабанды платины он не намерен, для этого у них есть широко разветвленная агентурная сеть. Того, что сделал Холмс, более чем достаточно, и Майкрофт просит его пока совершенно прекратить преследование Фроста или кого-нибудь из тех, кто был с ним связан.
Офицеры доставили Фроста Майкрофту, и тот имел с ним продолжительную беседу. Речь шла о полковнике Китченере, который по совершенно неясным мотивам покончил жизнь самоубийством. Фрост пролил свет на эту загадку, хотя сам не имел к полковнику никакого отношения. У полковника были довольно темные дела, о которых, как он был уверен, никому не известно. Он был очень аккуратен и подозрителен. Исполняя поручения, он ездил в Европу на принадлежащей ему паровой яхте, куда посторонние не допускались. Но однажды полковнику предъявили доказательства того, что его тайные переговоры и действия известны. Были приведены такие подробности, которые мог знать только человек, присутствовавший в каюте. Остерегаясь разоблачения, полковник застрелился, хотя, о его нелицеприятной деятельности никому известно не было. Оказалось, что в каюте действительно присутствовал человек, наблюдавший за полковником. Обнаружить его было невероятно трудно, хотя он от полковника находился на расстоянии вытянутой руки. Он располагался в платяном шкафу, в который проникал по тайному лазу после проверки внутренностей шкафа полковником. Человек все наблюдал через зеркало, вделанное в дверцу шкафа. Отражало зеркало тонким слоем платины, сквозь который скрытый в шкафу человек мог видеть все, не опасаясь, что смотрящий в зеркало полковник его обнаружит. Это зеркало по специальному заказу изготовил Фрост. О самом полковнике и его делах он ничего не слышал, и никто его не посвящал. Лишь потом по газетным сообщениям о самоубийстве Китченера Фрост догадался, че́м послужила его работа. В существование подобного зеркала трудно было бы и поверить, но довольно крупный осколок Фрост предъявил Майкрофту, а тот потом показал его Холмсу.
Чем же закончилась вся эта история?
«Попугайно-евангелическая» лавочка, естественно, прикрылась. Ни священник, ни Харгривс при этом не пострадали, и их причастность обнародована не была. Предупрежденный Фростом Керли обвенчался со своей «колибри» и тут же снял ее с «Дакоты», после чего немедленно рассчитался с завода и вместе с ней куда-то уехал «вить семейное гнездо». Эверта просто выгнали с «Меркурия» без объяснения причин. А Фрост получил хорошую лабораторию, увлеченно и плодотворно в ней трудился, ожидая приезда к себе своей племянницы Элизы.
ПУРПУРНОЕ ЗОЛОТО
– Вы можете меня поздравить, дорогой Ватсон, – сказал мне Холмс, когда я однажды возвратился с прогулки, – меня просят принять участие в деле, где нет ни преступника, ни преступления.
– Мне думается, – ответил я, – что такое не по вашей части, Холмс, если только не подразумевается подготовка к совершению какого-нибудь акта. Я помню дело «Лиги рыжеволосых»: неясность, с которой к вам обратился тот рыжий, остановила ваше внимание и предотвратила ограбление банка.
– Я не вижу здесь схожести. Но садитесь, я изложу вам обстоятельства, это будет полезно и для меня – чтобы лучше запомнить. Вы немного разошлись с пожилым джентльменом, попросившим моего содействия, а то услышали бы все из первых уст. Он – директор Британского музея мистер Кларк, ученый, естественник по специальности. В музее есть отдел египтологии с очень впечатляющими экспонатами. Заведует им профессор Хочкинс, которому семьдесят пять лет. Он пользуется признательностью всех египтологов мира и в своем деле одержимый. На старости лет этот профессор, довольно ветхий, затеял ринуться в экспедицию, и удержать его нет никакой возможности. Попытки Кларка отговорить его от такого рискованного предприятия не только ни к чему не приводят, но и вызывают крайнее раздражение Хочкинса. Профессор утверждает, что Кларк не хочет прославить Англию, а он, Хочкинс, так это дело не оставит, будет обращаться в вышестоящие инстанции; он, видите ли, не в состоянии плодотворно работать у такого ретрограда-директора, которого, кроме его козявок и лягушек, ничто не интересует. Кларк очень этим конфликтом озабочен, он не хочет отпустить Хочкинса, боясь, что при его летах и состоянии здоровья, музей и вся Англия потеряют замечательного египтолога.
А поводом для таких устремлений Хочкинса послужило следующее. Отдел египтологии стал посещать молодой человек, некто Десмонд. Он внимательно рассматривал мелкие золотые украшения на одежде, извлеченные из одного древнего захоронения в Египте. Хочкинс заинтересовался посетителем, и тот сказал, что располагает подобными же. Естественный вопрос египтолога: откуда у него такая ценность? Тот поведал, что год назад был в археологической экспедиции с профессором Бове. Они наткнулись на древнее захоронение, извлекли саркофаг с мумией, но их постигла неудача. Извлеченная на воздух мумия превратилась в прах. Украшения с нее остались, они у него, Десмонда.
– И он их предъявил?
– Совершенно верно. Это редкостные экземпляры: мелкие пластинки и бутончики пурпурного золота, секрет изготовления которых не известен никому из ученых. Возможно, что украшения приобретали такой оттенок от долгого нахождения в гробнице. Возможно, что изготовлявшие их мастера что-то добавляли в золото. Об этом ученые спорят. Но главное, что таких изделий во всех музеях мира – считанные единицы, их очень редко можно встретить в каком-либо захоронении, а потому ценность их неизмерима.
– Не кажется ли вам, что этот молодой человек: намеревается ограбить коллекцию профессора?
– Конечно, это не исключено. Однако, я полагаю, в таком случае он постарался бы остаться в тени, не лезть на глаза профессору. Более того – он передал ему свои украшения, тем увеличив ценность коллекции.
Я посмотрел на Холмса несколько оторопело и, подумав, высказал свои сомнения.
– А вы уверены, Холмс, что переданные в музей украшения – настоящие? Ведь не только ювелир, но и хороший медник может отполировать простую латунь так, что ее не отличишь от драгоценного золота.
Холмс улыбнулся:
– Вы, можно сказать, отлично логически мыслите, мой друг. Это было первое, в чем я усомнился, беседуя с мистером Кларком. Однако он так на меня посмотрел, что я испытал неловкость. Профессор Хочкинс – знаменитый египтолог, и всучить ему что-то, не стоящее внимания, тем более, как вы выразились, «простую латунь», – событие невероятное.
– Тогда чем же обеспокоен Кларк?
– Я уже отвечал вам на этот вопрос: он боится потери в своем штате египтолога. Я продолжу. Почему эти украшения остались собственностью Десмонда, когда должны были принадлежать профессору Бове? Об этом Кларк мне подробно рассказал. Профессор Бове – состоятельный человек, египтология – его страсть. У него огромнейший авторитет среди ученых, и экспедицию он организовал на свой страх и риск, затратив на нее свои личные средства, так что отчитываться ни перед кем не обязан. Экспедицию пришлось прервать ввиду того, что профессор Бове тяжело заболел. Больному, ему пришлось возвращаться в сопровождении Десмонда. Он передал украшения Десмонду и наказал, чтобы он передал их той организации, которая согласится направить экспедицию в найденный ими район захоронений. Он был очень слаб и, по-видимому, предчувствовал свою кончину. Десмонд доставил его домой и передал родственникам. Врачи хлопотали около него, но безуспешно. Он скончался, к прискорбию всех египтологов мира. Кларк был столь предусмотрителен, что, направляясь ко мне, захватил с собой выпуск трудов Британского музея, где опубликован пространный некролог с перечислением научных заслуг профессора Бове. Вот полюбуйтесь.
Я взял в руки выпуск и увидел в черной рамке портрет красивого мужчины, примерно пятидесяти лет. Прочувствованный текст был подписан дирекцией Британского музея и составлен, как я понял, самим профессором Хочкинсом.
– На местности, где побывали Бове и Десмонд, – продолжал Холмс, – осталось еще пять или шесть нетронутых холмов, и профессор Бове остался в уверенности, что они таят в себе захоронения. Десмонд обращался в Парижскую академию, но там не нашлось средств для организации экспедиции, а ждать он не может, так как, узнав обо всем, американцы или кто другой устремятся туда и пожнут плоды трудов профессора Бове. Путь к этим захоронениям знает только Десмонд, но он в эту тайну никого не посвящает, намереваясь сам участвовать в экспедиции. Интересно, что профессор Бове позаботился о технической оснащенности экспедиции. В частности, он использовал новейшие достижения, захватив портативный киноаппарат, и с его помощью был заснят момент обнаружения египетского захоронения. Этот фильм сейчас находится в Британском музее, и любопытно было бы его просмотреть.
– А не могло ли быть, Холмс, что Десмонд – просто убийца профессора Бове?
– Трудно об этом судить, Ватсон, не располагая никаким фактическим материалом. Есть сомнения в этом. Но ведь проще было бы Десмонду довести дело до конца, а затем уже расправиться с Бове, не прибегая к услугам других организаций. Вот вкратце обстоятельства, о которых мне поведал доктор Кларк. Завтра, если вы не возражаете, мы нанесем ему визит, полюбуемся драгоценностями и посмотрим фильм. С Хочкинсом и с Десмондом я попросил его пока нас не знакомить для пользы дела, и мы своей осведомленности ничем не должны выказывать.
Надо ли говорить о том, что я безоговорочно согласился сопутствовать своему другу.
Великолепие Британского музея поразило нас обоих. Меня тянуло подольше задержаться у стендов с экспонатами из Южной Азии, особенно этнографического раздела. Пережитого не выкинешь из головы и сердца. Остановившись у фигуры грозного афганского воина, я в одно мгновение ощутил всю ту обстановку, в которой мне пришлось испытать невзгоды и тяготы, как будто это было не много лет тому назад, а вчера или позавчера. Однако у нас не было возможности задерживаться, и мы, делая вид, что нас интересует все, поторопились в отдел египтологии. У нужного нам стенда, к счастью, не было большого скопления посетителей, и нам удалось присмотреться внимательно к экспонатам. Все украшения, о которых поведал мне Холмс, пересказывая Кларка, были перед нашими глазами. Под стеклом лежали небольшие желтые пластиночки и какие-то мелкие бутончики и цветочки, цвет которых был от красного до пурпурного. Все они были пронумерованы, а рядом с витриной лежал буклетик с подробным описанием каждого из них. Холмс пристально вглядывался, в украшения и внимательно читал описание. В буклетике, правда, были описания и других украшений, которые располагались рядом с интересующими нас под общим стеклом.
После осмотра мы прошли в кабинет директора. Мистер Кларк был очень обрадован нашим приходом. Холмс представил ему меня как своего ближайшего друга и помощника.
– Каковы ваши впечатления, мистер Холмс? – спросил Кларк, когда мы удобно расположились в креслах.
– Несомненно, это очень интересные образцы, – ответил Холмс, – но впечатления этого далеко не достаточно. Если вы, мистер Кларк, располагаете временем и возможностью, то нельзя ли нам просмотреть кинофильм, о котором вы упоминали. Только кулуарно, без лишних зрителей.
– Нет ничего проще. Все заняты своими делами, мы же пройдем в наш небольшой кинозальчик, и я скажу нашему механику, чтобы он продемонстрировал нам ленту.
Зальчик действительно оказался небольшим и уютным, он предназначался только для нужд музейных работников. Когда потух свет, мы в полнейшей тишине стали внимательно следить за всем происходящим на экране. Фильм нельзя было назвать сюжетным, он представлял собой собранные воедино отрывки. Прежде всего мы увидели порт и большой пароход, на борту которого значилось: «Утренняя звезда». У поручней на палубе, вглядываясь в толпу пассажиров и провожающих, стояли, два человека, в одном из которых я без труда узнал покойного профессора Бове. Его спутник, молодой человек, красивый, с энергичными жестами, по-видимому, и был Десмонд. Потом мы увидели пустынную местность и обоих искателей. Самым любопытным оказался фрагмент, заснявший обоих у могильника. Разрытый искателями холм, кирки и лопаты, улыбающиеся счастливые лица обоих. Крупным планом была передача (наверное, возвращение) горсти украшений Десмондом профессору. Они разговаривали друг с другом и радостно улыбались. Весь сеанс не занял у нас много времени, фильм был короток.
Когда мы вернулись в кабинет, то Кларк сказал, что профессор Хочкинс осаждает его очень энергично, требуя выделения средств на экспедицию, и он не знает, как ему поступать.
Холмс задумался на некоторое время, а затем сказал ему:
– А не могли ли бы вы, мистер Кларк, найти предлог для закрытия музея на некоторый срок, скажем недели на полторы, может быть, на две?
– Если это необходимо, то я постараюсь. Предлог будет такой, который не вызовет подозрений: в некоторых помещениях нужно провести ремонт. Но что мне отвечать на домогания Хочкинса?
– Просто пойти ему навстречу. Предложить ему вместе с Десмондом составить подробную смету, в которой должны быть предусмотрены все расходы. Покажите свою озабоченность сохранностью экспонатов, которые им предстоит добыть, напомните, чтобы у них не случился такой казус, как у Бове, когда у него мумия превратилась в прах.
– Ну, этого ему напоминать не нужно, он и так опечален неудачей Бове и занимается консервирующими веществами.
– Вот-вот, – сказал Холмс, – потребуйте отдельно, чтобы прежде всего он составил смету на такие вещества, затем приобретите их не торгуясь, они для вас никогда не будут лишними, а потом пусть составляют смету на все остальное. У нас, таким образом, будет время отнестись ко всему более внимательно. Есть еще одно условие, мистер Кларк. Вы должны совершить кражу.
– Что вы говорите, Холмс?!
– Ничего особенного. Я выразился слишком сильно, чем поверг вас в трепет негодования. Но мне совершенно необходимо просмотреть образцы Десмонда в спокойной домашней обстановке. Я обещаю вам, что не задержу их у себя и возвращу в полнейшей сохранности. Когда вы закроете музей, то их отсутствие замечено не будет даже самим Хочкинсом, погруженным в это время составлением плана экспедиции и сметой.
– Вы ставите меня в крайне затруднительное положение, мистер Холмс, представляю, что будет, если Хочкинс обнаружит пропажу. Просто кошмар!
– Мистер Кларк, я действую в ваших интересах, простым домыслом едва ли сумею вам помочь. Закрытие музея и отвлечение от экспонатов профессора Хочкинса для выяснения обстоятельств просто необходимы.
Кларк наклонил голову и глухо произнес:
– Хорошо, мистер Холмс, я сделаю все для того, чтобы выполнить ваши требования.
Мы расстались, но на Бейкер-стрит я отправился один, Холмс сказал, что у него есть неотложное дело в Лондоне.
Вернулся он только к вечеру с каким-то средних лет мужчиной. Как оказалось, мастером по установке физических приборов. Привез он также несколько хорошо упакованных ящиков. Их они перенесли в комнатку, где Холмс имел обыкновение ставить свои химические опыты, и до самой ночи провозились, устанавливая и проверяя приборы.
Поднявшись утром, я увидел на столе записку с текстом: «Не удивляйтесь, если меня не будет несколько дней. X». Такие акции моего друга были для меня привычными, и я рассудил, что какая-то версия у Холмса уже есть и сейчас он решил ее проверить.
Прошло четыре дня. Холмс вернулся в хорошем настроении, но на мой вопрос ответил, что предстоит самая тяжелая часть работы.
Он съездил в Британский музей и, вернувшись, привез от Кларка золотые украшения. Теперь я мог не только полюбоваться ими на расстоянии, но и подержать их в руках.
– Музей закрыт, – сказал он мне, – уже два дня. Все помещения опечатаны Кларком, так что, кроме него, в них не может проникнуть никто, даже профессор Хочкинс. Он действительно занят сейчас по горло, составляя с Десмондом план экспедиции и смету. Однако медлить не приходится, хотя кое-какими данными я и располагаю.
Он пригласил меня в свою лабораторию, и там стал тщательно всматриваться в украшения, особенно в те, что сверкали пурпурным цветом. С досадой Холмс взглянул на меня и сказал:
– Вот, дорогой Ватсон, вы не раз восхищались моим умением замечать детали, а сейчас можете быть свидетелем моего промаха, который задержит нашу работу. Видите, сколько я провозился с установкой приборов, а такую мелочь, как целлюлозный лак, с которого, как я вижу, мне и следовало бы начинать, я не предусмотрел. Придется опять терять время, ехать в магазин.
– Погодите, Холмс, – сказал я, стараясь хоть чем-нибудь быть ему полезным, – не подойдет ли вам бесцветный лак для ногтей, принадлежащий мое супруге? Ведь насколько я знаю, он представляет собой именно раствор целлюлозы.
Холмс внимательно всмотрелся в поданный ему флакончик и удовлетворенно заметил:
– Спасибо, Ватсон. Хотя это и счастливое совпадение, но ваша помощь очень кстати.
Желтую пластиночку и пурпурную розетку Холмс осторожно протер ваткой, смоченной эфиром, после испарения которого поверхность обоих украшений покрыл целлюлозным лаком. Дождавшись, когда лак высох, он сделал аккуратный надрез на образовавшейся пленке и отделил ее.
Поверхность нисколько не изменилась, а пленка осталась прозрачной, хотя Холмс рассматривал ее и в прямом и в отраженном свете.
Мне показалось, что Холмс в своем опыте потерпел неудачу, и я высказал ему это.
– Не торопитесь, Ватсон, опыт дал ответ на один вопрос. Вы, я полагаю, не избежали в своем детстве такой забавы, как пускание мыльных пузырей. Обращали, надо думать, внимание на красочные переливы их поверхности? Почему появляется окраска? По той причине, что здесь происходит встреча двух потоков света, отраженных от двух поверхностей мыльной пленки. Это общеизвестное явление интерференции. Если бы пурпурная окраска на украшениях вызывалась той же причиной, то она должна была бы исчезнуть при нанесении целлюлозного лака, так как отражение наружной поверхностью уничтожено. Этого не получилось, и мы с уверенностью можем утверждать, что окраска золота – не пленочный эффект, а что-то более сложное.
Холмс перешел к прибору и закрепил в нем пленку с пурпурной розеткой. Долго всматривался в окуляр, сверялся с таблицей, потом пригласил меня.
– Вот поглядите. Это – спектроскоп. Электроды, между которыми возбуждается искровой разряд, у него из чистого золота. Таким образом, посторонних линий мы в полученном спектре обнаружить не должны. Но всмотритесь внимательно. Видите эту линию? Это железо. Спектральный анализ замечателен тем, что улавливает присутствие ничтожных долей элемента, которые не обнаружишь обычными химическими методами. На целлюлозной пленке присутствуют следы железа.
Я всмотрелся и увидел линию, которую показывал мне Холмс. Он придвинул к спектроскопу какую-то приставку и сфотографировал спектр. То же самое он проделал с пленкой, снятой с желтой пластинки, также записал спектр на фотопленку. Никакой линии железа обнаружено в этом случае не было.
Холмс перешел к другому прибору. Это был электромагнит. На тонкой кварцевой нити он подвесил желтую пластинку – ее тут же выбросило из магнитного поля. Пурпурная розетка, наоборот, сразу потянулась к одному из полюсов.
Холмс был сосредоточен до крайности. Я следил за всеми его действиями затаив дыхание. Он опять обратился к пленкам и перешел к еще одному прибору. Это была установка для катодного распыления. На бесцветную пленку, снятую с пурпурной розетки, Холмс осадил золото, и она тоже запылала пурпурной окраской.
– Ну вот, – сказал Холмс, – теперь очевидно, что пурпурная окраска образовалась от присутствия железа в золоте. Однако – продолжим.
В маленьком тигелечке он приготовил сплав чистого золота с одним процентом железа. Это уже не относилось к собственности Британского музея, и с ним он мог проделывать любые манипуляции. Из полученного сплава он аккуратно маленьким молоточком выковал диск и стал нагревать его слабым пламенем. Желтая поверхность диска скоро приобрела пурпурную окраску, такую же, как у экспонатов Британского музея. Я выразил свое нетерпение, сказав Холмсу, что теперь, видимо, узнавать нечего, ибо ясно, что пурпурная окраска возникает при термической обработке золота, содержащего железо. Однако Холмс, как я заметил, все еще не был удовлетворен. Он протравил участок поверхности полученного образца и поместил его в поле зрения металлографического микроскопа. Такое же проделал и с пурпурной розеткой из Британского музея. Параллельно этому он прокатал кусочек чистого золота и также рассмотрел его после протравки в микроскоп.
– Вот, Ватсон, обратите внимание на кристаллическую структуру поверхности. У чистого золота после прокатки без термической обработки видны мелкие кристаллы, а после термической обработки – крупные. Определенно, что пурпурные розетки при их изготовлении прошли термическую обработку. Если сказать точнее, они сначала были изготовлены, после чего термически обработаны. Загадка в том, как придавалась им такая оригинальная форма – бутончика, шарика на короткой ножке? Вы слышали что-нибудь, Ватсон, о плюющемся серебре?
Я ничего не знал о плюющемся серебре и не представлял себе, какое оно имеет отношение к украшениям из Британского музея.
– Видите ли, дорогой Ватсон, окись серебра в расплавленном состоянии поглощает большое количество кислорода – до двадцати с лишним объемов. Сама она разлагается при нагреве, и серебро восстанавливается до металла. Если расплавленное серебро после этого быстро охладить, то на его поверхности образуются наросты; расплавленное серебро разбрасывается во все стороны, как говорят специалисты, «плюется». Вызывается это поглощенным кислородом, выделяющимся при сжатии остывающего металла. Бутончики из Британского музея по своей форме очень похожи на брызги плюющегося серебра. Однако мы имеем дело не с серебром, а с золотом, за которым такого «каприза» никем замечено не было. Давайте снимем спектр с самой розетки, большого ущерба мы ей не нанесем, раз уж выявили, что окраска не поверхностная.
Он проделал все это очень тщательно и долго вглядывался в полученный спектр, засняв его на фотопластинку. Обнаружились очень слабые линии, которые нельзя было приписать ни одному из металлов.
– Поздравляю вас, Холмс, – сказал я, – вы, кажется, прославитесь открытием доселе неизвестного химического элемента!
Холмс посмотрел на меня без улыбки и пристально,
– Не иронизируйте и не торопитесь, Ватсон. Не к открытию элемента, а к разгадке тайны, мне думается, приближают нас эти слабые линии. Нам придется все же поработать отдельно с одним из этих пурпурных бутончиков.
Он поместил бутончик в трубочку из кварца и расплавил его в очень медленном потоке водорода, который подавал из стеклянного газгольдера. После охлаждения он внимательно изучил внутренние стенки кварцевой трубки.
– Вот, Ватсон, глядите сюда, – сказал он. – Видите в стороне от золота – два колечка? Это осадились пары каких-то двух элементов. Подозреваю мышьяк и серу. Я пока вас покину и побываю у хорошего знакомого – профессора минералогии. Надеюсь не задержаться, если застану его на месте.
Он ушел, а я стал размышлять о причине его интереса к составу золота Британского музея. Слов нет, испытания он вел увлекательные, но есть ли в них смысл для того расследования, которое он намерен провести для Кларка? Может быть, Холмс, имеющий недюжинные способности в своем деле и располагая высокими знаниями в химии, просто уступил своей последней страсти и не может остановиться?
Он появился примерно через полтора часа, и мы тут же вернулись к прерванному занятию.
– Посмотрите, Ватсон, на этого красавца, – сказал он мне, показывая кусочек какого-то минерала золотистого цвета. – Это аурипигмент, или сернистый мышьяк, внешний вид которого побуждал фальшивомонетчиков древности к поискам возможности фальсифицировать им золото, безуспешно правда.
Холмс отделил от принесенного еще меньший кусочек, истер его в агатовой ступке, после чего сплавил порошок с чистым золотом. Отставив огонь, он предоставил сплаву остывать. И тут вдруг золото начало «плеваться». Совсем так, как серебро, о котором он мне рассказывал. Застывшие капли были как раз той формы, что и украшения из Британского музея. Я видел, что Холмс был доволен, но он все не останавливался.
Полученные бутончики он подверг нагреву, и те засияли пурпурным цветом!
Вся эта увлекательная работа очень утомила меня, несмотря на то что роль моя была только подсобной. Я подавал то или другое по указанию Холмса, что-нибудь закреплял и вел запись всего проделанного. Холмс же работал сосредоточенно, с напряжением, все время растолковывал мне происходящее. Он потратил значительно больше сил, но я не заметил в нем признаков усталости. Тем не менее он, прибирая все на своем лабораторном столе, сказал мне:
– Кажется, Ватсон, мы выяснили здесь все, что можно, и нам пора отдохнуть и поужинать.
Когда мы сидели за столом, я поинтересовался у своего друга, имеет ли какое-нибудь отношение эта его работа к Десмонду, который столь насторожил директора Британского музея Кларка.
– Видите ли, дорогой Ватсон, пока я не могу сказать чего-либо определенного, но согласитесь, что проведенное нами исследование интересно само по себе. Мы, таким образом, соприкоснулись с преступниками древнего мира.
Я выразил сомнения, указав, что в большей степени мне видится здесь не преступление, а искусство.
– Вы правы, Ватсон, наблюдаем мы искусство. Секрет изготовления пурпурного золота египетскими ювелирами до сих пор не был известен ни ученым, ни металловедам. Однако к тому были побудительные причины, и далеко не всегда бескорыстные. Совершенно не исключено, что аурипигмент, послуживший нам ключом к разгадке, использовался мастером для «увеличения», как ему казалось, количества полученного им золота. Вы, я полагаю, знаете историю открытия Архимедом его знаменитого закона? А получилось это из-за того, что знаменитому ученому предстояло уличить мошенника мастера, который, изготавливая корону сиракузского царя, в золото добавил менее ценный металл – серебро. Таких мошенников с древнейших времен была уйма. Известно ли вам, что прославленный философ Диоген, о котором Александр Македонский сказал, что если бы он не был Александром, то хотел бы быть Диогеном, в молодости своей был фальшивомонетчиком?
– Ну, Холмс, зачем же вы бросаете тень на великого философа?
– Если быть более точным, то мошенничал его отец, бывший менялой, а Диоген ему в этом неприглядном деле помогал, за что и подвергся изгнанию. В вас укоренилась мысль, что гений и злодейство – две вещи несовместимые. На этом, например, и основана легенда об отравлении Моцарта завистником Сальери. А эту тезу можно взять под сомнение. Касаясь Сальери, следует сказать, что у него не было основания завидовать Моцарту; он пользовался сам большим и заслуженным успехом. Значиться учеником Сальери составляло для музыканта большую честь. Но не в этом дело. Если человек проявляет в чем-то большой талант, то мы невольно приписываем ему и все прочие добродетели. В таком случае, если все злодеи – дураки, то чего же их опасаться? Среди них бывают исключительно талантливые, творениями которых можно было бы гордиться, если бы они не использовались в преступных целях. Я приведу вам недавний пример. До газовой резки металла не додумались инженеры, но сделал это самый отъявленный взломщик. В тысяча восемьсот девяностом году в Ганновере вскрыли банковский сейф и похитили крупную сумму денег. Полиция и эксперты были ошарашены. В стенке стального сейфа было прорезано аккуратное окно. Толщина стенок достигала одного сантиметра, а впечатление было таким, что взломщик резал не сталь, а простую фанеру. Преступника выследили и поймали. Спросили прежде всего, каким он инструментом пользовался. Он указал на два небольших баллона. Он изобрел газовую резку металла и не подумал, что за нее он может приобрести деньги, положение и славу; та же полиция отнеслась бы к нему с большим почтением, если бы он оставил привычное ему ремесло. Весьма возможно, что и в нашем случае мы имеем нечто аналогичное. Наука и техника нашего времени делают невероятные успехи, которые умные преступники используют в своих целях, немало затрудняя работу по раскрытию их злодеяний.
Утром следующего дня мы зашли к давно знакомому Холмсу ювелиру. После обмена приветствиями Холмс показал старичку пурпурную розетку и спросил, не сможет ли он изготовить ему такую же. Тот вооружился лупой, рассмотрел розетку со всех сторон, сделал какие-то измерения и отрицательно покачал головой.
– При всем моем уважении к вам, мистер Холмс, вряд ли смогу быть вам полезен. Это очень тонкая работа; если кто и может воспроизвести ее, то только старик Хайт.
