Текст книги "Из химических приключений Шерлока Холмса"
Автор книги: Борис Казаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)
НЕБЕСНЫЕ КАМНИ
Холмс всегда поражал меня на протяжении долгих лет нашей дружбы. Первые дни нашего знакомства поставили меня в тупик тем, что я обнаружил у своего друга необыкновенно большие и тонкие познания в одних областях знания и полную неосведомленность, если не сказать невежество, – в других. Он тогда же мне заметил, что человеческий мозг не может вместить всего, сколь развит он бы ни был. Холмс сравнивал его с чердаком, который можно захламить знаниями совершенно бесполезными, не оставив свободного места для того, что нужно.
– В каждой области, – говорил он, – есть специалисты, многие из которых своей науке посвятили всю жизнь. Они прекрасно знают одно дело, оставаясь абсолютными олухами во всех других. Почему вы их не осуждаете, Ватсон? Ведь когда знаменитый профессор, выходя с лекции, по рассеянности своей, лезет не в кеб, а в катафалк, у вас подобный анекдотический случай вызывает умиление, но в том, что в науке он звезда первой величины, у вас не возникает никаких сомнений. Я специалист в своей области, а когда мое исследование требует знаний, которыми я не располагаю, то нет ничего зазорного в том, чтобы я выяснил вопрос у специалиста. Я наблюдателен, и он сообщит мне то, что меня интересует, подчас даже не подозревая об этом. В нашем колледже студенты с трепетом шли на экзамен к профессору Торре, который требовал глубоких знаний, последовательности и ясности изложения. Но как принимал экзамен этот профессор? Он приглашал студента к себе в кабинет, предлагал записать несколько непростых вопросов – после чего вставал, глядел на часы и говорил студенту: «Я не буду вас стеснять, вот вам моя библиотека, вот вам час времени. Я удаляюсь, а вы постарайтесь разрешить эти вопросы». Расчет его был очень простой, но исключительно верный. Три стены уставлены шкафами со специальной литературой. Бери любую книгу и списывай с нее. Если студент чего-нибудь и не запомнил, но был внимателен и добросовестен на занятиях, то он найдет ту книгу, которая поможет разрешению его вопросов. Если же он вел «веселую жизнь», то поставьте ему еще три стены в шкафах с книгами, он в них утонет, не зная, как подступиться. Нельзя объять необъятного, не нужно перегружать память мелочами, не имеющими существенного значения. Так можно потерять основную нить.
– Что же, – спросил я, – метод профессора Торре оправдал себя?
– Представьте себе, что да. Он предоставлял студенту полную самостоятельность, не стоял над ним полицейским, выслеживая пользование шпаргалками. Он их предоставлял самым широким жестом, но для того, чтобы такой самостоятельностью воспользоваться, студент должен быть хорошо подготовлен, знать – что он должен искать. В моей работе методом Торре мне приходится неоднократно пользоваться, и я очень ценю его.
Я решился высказать некоторое недоверие:
– Вы сказали о мелочах, не имеющих значения, но, как я все время наблюдаю, именно отдельным мелким деталям вы сами уделяете особое внимание.
– Так в этом и заключается моя наука. Нужно заметить и отсортировать, определить: какая деталь может дать ниточку, а какая только обременяет следствие и может повести его по ложному пути.
Мне невольно вспоминались эти беседы, когда Холмсу пришлось заинтересоваться загадочными письменами. Эта история, я полагаю, показывает, как Холмс, не располагая определенными знаниями, прибегнул к услугам специалистов, преследуя свою цель – пресечение преступления.
Как-то утром Холмс протянул мне полученное им письмо со словами:
– Ознакомьтесь с этим посланием, мой друг.
Исполненное на великолепной бумаге, с каким-то вензелем в углу, письмо гласило:
«Мистеру Шерлоку Холмсу.
Бейкер-стрит, 221-б. Лондон.
Дорогой сэр!
Я осведомлен о вашей крайней занятости, почему и заранее приношу свои извинения. Я очень нуждаюсь в вашем совете. Буду очень признателен, если вы не оставите мою просьбу без внимания. Окажите мне честь посетить меня в удобное для вас время, которое укажите подателю сего. Я вышлю вам экипаж к указанному часу. Простите мне мою старость. Я, несмотря на это, сам бы посетил вас с своей просьбой, но о предмете, который является объектом моего внимания, мне думается, удобнее будет беседовать на месте.
С искренним уважением лорд Беверли».
– Эти пожилые аристократы в большинстве случаев обеспокоены пустяками, и следовало бы, конечно, удовлетворить его просьбу не сразу, чтобы показать действительную нашу занятость, но письмо составлено в таком уважительном тоне, который не всегда им присущ. Экипаж у дверей, и ответ следует передать кучеру, который его ожидает. Однако я полагаю, что лорд Беверли достаточно воспитан для того, чтобы не усмотреть в нашем немедленном приезде излишнюю торопливость. Насущных забот у нас сейчас нет, а что будет завтра – неизвестно. Давайте, Ватсон, прокатимся сейчас же, нанесем визит старому лорду Беверли, хотя, предполагаю, он и не ожидает такого скорого нашего прибытия.
Перспектива прокатиться за город в столь хорошую погоду, какая тогда стояла, мне импонировала, и я согласился без всяких колебаний. Мы спустились к вознице, и Холмс сказал ему, что никакого ответа везти не надо, так как мы поедем с ним к лорду Беверли. Кучер открыл дверцы, мы удобно устроились и отправились в дальний путь.
Подъезжали мы к месту назначения по роскошной тенистой аллее. Загородный дом лорда Беверли представлял собой старинный особняк, изящно украшенный. Вокруг была зелень, через которую просвечивало зеркало пруда. В общем, все говорило о том, что мы попали в райский уголок. Не знаю, сам ли заметил лорд Беверли свой возвращающийся экипаж или об этом уведомила его прислуга, но он уже стоял на ступеньках крыльца и, увидев нас, радостно приветствовал.
– Я бесконечно благодарен вам, мистер Холмс. Не смел надеяться на ваше столь быстрое прибытие. Прошу пожаловать в Беверли-хауз.
Холмс представил меня старому лорду, и мы вошли в дом. Седой и статный, с безупречными манерами, хозяин дома был немолод, но еще крепок, он производил впечатление осколка предшествующей эпохи.
– Видите ли, джентльмены, – говорил он, – я живу здесь довольно уединенно. Время светских увлечений давно миновало. В обществе я бываю редко, хотя кое-какие связи у меня еще сохранились. Изредка я бываю в клубе, где встречаюсь с теми своими товарищами, что, подобно мне, еще обременяют собой нашу грешную землю. Но многих уже нет, а со многими связи порвались. Леди Беверли, с которой мы прожили счастливую жизнь, покинула меня два года тому назад, не перенеся жестокого воспаления легких. Сына мы утратили еще ранее, он служил в колониальных войсках, и оттуда мы получили скорбную весть о его кончине. Я принял большое участие в своем племяннике, сыне моего покойного брата, оставшемся без родителей. Это энергичный, красивый молодой человек. Я дал ему возможность получить хорошее образование, после чего он поступил на хорошее место. К сожалению, учился он не с большим рвением, а потом слишком много времени стал уделять светским удовольствиям. Я был этим обеспокоен и решил, что для него будет благом удалиться из Лондона, почувствовать себя более самостоятельным. Руководствуясь этим, я выхлопотал ему хорошее вместо в наших индийских владениях, надеясь, что новая жизнь заставит его более серьезно ко всему относиться. Не скажу, что он был в восторге от моего решения, но перечить не стал. Более двух лет он был там, писал мне превосходные письма. Сейчас он вернулся и настолько очарован Индией, что мечтает еще раз там побывать. Он привез мне оттуда массу интересных вещей. Пойдемте со мной, я покажу их вам.
Мы прошли в комнату, где стоял застекленный шкаф, в котором на полочках были выставлены самые различные вещи индийского обихода, красивые изделия, редкое оружие. Многое из того мне уже приходилось встречать в период моей военной службы. Лорд Беверли обратил наше внимание на отдельно лежащие два камня голубовато-серого цвета, неодинаковой величины. Нижняя поверхность камней была плоская, более темного цвета.
– Вот этот камень, – сказал лорд, беря в руки меньший из них, – привезен моим племянником Эрнстом Беверли, а этот принадлежит его приятелю, с которым он вернулся из Индии, профессору Бержье. Оба утверждают, что эти камни у индийского населения в особом почете. Один индийский раджа, с которым я знаком уже несколько лет, проживает в Лондоне, совершенствуется в науках. Это человек большой культуры и разносторонних знаний. Я как-то пригласил его к себе и показал эти камни. Они произвели на него впечатление, и он сказал, что в Индии они считаются священными. Но дело, собственно говоря, не в этой их миссии, а в надписях на них. Профессор Бержье– ориенталист, знаток древних языков. Он за такими письменными свидетельствами охотится. Это, как я понял, и было причиной сближения его с сэром Эрнстом. Племянник свой камень приобрел у какого-то нищего и похвалился этим перед Бержье. Тот загорелся, сказав, что он располагает подобным, и главное, что в них есть, с его точки зрения, надписи, которые следует расшифровать, что может немало добавить к истории древних цивилизаций. Бержье этим и занят. Горячий поклонник Шампольона, расшифровавшего египетские иероглифы, он очень хочет пролить свет на историю народа, некогда населявшего Индию. Эти надписи, полагает профессор Бержье, какое-то ответвление древнего санскрита. Кое-что ему удалось расшифровать, но это очень трудно не только из-за древности, но и по сохранности надписей. Лучше они проглядываются на камне сэра Эрнста.
Холмс вытащил лупу и стал внимательно разглядывать камни. Нечеткие, заметные лишь на одной стороне камня извилины были очень похожи на строчки письма. Действительно, на камне профессора Бержье они были различимы хуже, но тем не менее очевидно присутствовали. Распознать, что в этих строчках, конечно, было не под силу никому из присутствующих.
– Это понятно, – заметил сэр Беверли, – камень профессора приобретен им также по случаю, уже более пятнадцати лет тому назад, почему и сохранился хуже. Вот видите, в некоторых местах он даже осыпался.
Холмс аккуратненько собрал осыпь на бумажку и спросил лорда, не будет ли у него возражений, если он заберет ее себе.
– Конечно, нет! Никаких возражений, мистер Холмс!
– Благодарю вас, – сказал Холмс, – но вы не сказали мне главного. Что побудило вас пригласить меня? Я не вижу пока никакого убийства, кражи, подлога, шантажа, ничего такого, что могло у вас вызвать тревогу.
– Я подойду к этому, мистер Холмс. Хотя это может оказаться старческой блажью, за что заранее прошу у вас снисхождения. Профессор Бержье показал, что ему удалось расшифровать. Вот запись текста, весьма отрывочного, но в какой-то степени определенного.
Он протянул листок бумаги, и мы прочли: «…году… после разлива большой реки царь царей узнал, что на него идет… царь царей устремился ему навстречу и уничтожил его войско… Добыча была обильная… Все радовались победе и прославляли царя царей…»
– А где делал эту запись профессор Бержье, где он проводил расшифровку?
– У себя дома. Он возился с камнем долго. А потом продолжил свою работу, сняв отпечатки восковой бумагой и сфотографировав надписи.
– Он бывает у вас?
– Бывает, но не часто, у него много дела. Обычно он приезжает из Лондона вместе с сэром Эрнстом.
– А кстати, где сейчас ваш племянник?
– Он будет только через неделю. У молодого человека в Лондоне много старых товарищей и привязанностей. Не могу же я держать его взаперти. В возвращениях своих он точен, как я того от него требую. Через неделю он будет дома, полагаю, что вместе с профессором Бержье. Он увлекся его идеей расшифровки этих надписей и хотел бы отправиться с ним опять в Индию разыскивать добавочные сведения. Я разделяю эти его стремления и не пожалею средств, постараюсь помочь ему заняться, как я считаю, благородным делом. Может быть, молодость его не будет растрачена по-пустому и он оставит какой-то след Беверли в науке… Но вот с некоторого времени у меня появились, может быть, совсем необоснованные сомнения, по поводу которых я и хотел с вами посоветоваться. В один из своих последних визитов профессор Бержье упал с лошади. У меня хорошая конюшня, и они с Эрнстом иногда позволяют себе верховую прогулку.
Естественно, он испачкался. Мой дворецкий, помогавший ему умыться, сказал мне, что заметил у профессора возле локтя какую-то татуировку. Бержье очень выдержан, воспитан, я бы сказал даже – обаятелен. Элегантный сорокапятилетний мужчина с короткой бородкой и безупречными манерами. Но – татуировка! Я не знаю ни одного джентльмена, который позволил бы наносить на свою кожу какие-то знаки!
– Но ведь профессор по национальности француз?– остановил лорда Холмс.
– А я не думаю, что и во Франции образованные, воспитанные люди позволяют себе такое.
– Пожалуй, вы правы, сэр, хотя совсем не исключено, что это след мальчишеских увлечений, когда все они бредят пиратами. Или же какое-нибудь несчастье, в котором такую татуировку ему нанесли насильственно. Он знает, что вам об этом известно?
– Что вы, мистер Холмс! В порядочном доме на такие вещи не принято обращать внимания, тем более упоминать их. Дворецкий же об этом никому не проронил слова, кроме меня. У меня прислуга старой школы.
– Превосходно, сэр. Не могу ли я взять у вас эти камни на некоторое время? Я привезу их ровно через неделю в полной неприкосновенности, когда вернется ваш племянник. Только я просил бы вас не посвящать его во все и не говорить ему, что вы передали мне камни.
Мы очень тепло распрощались, и тот же кучер доставил нас на Бейкер-стрит.
С утра следующего дня Холмс исчез и пропадал до позднего вечера. Опять утром он отправился, по его словам, в библиотеку, еще через пару дней он пригласил меня с собой.
Мы оказались в кабинете профессора Фуллера. Черноволосый с проседью, всклокоченный, с горящими глазами, он произвел на меня впечатление демона. Холмс изложил ему суть дела, которое его интересовало. Профессор взглянул на принесенные камни и тут же сказал:
– Нет никакого сомнения, что это метеориты. Они – ваши?
– Нет, к сожалению, профессор, они нам не принадлежат, я принес их только для того, чтобы вы их осмотрели. Нас интересуют надписи на них.
– Надписи? А кто вам сказал, что это надписи?
Холмс осторожно пояснил, что это лишь подозревается владельцем камней,
– Конечно, конечно, – сказал профессор, – неосведомленные люди вольны в таких подозрениях. Некогда это имело даже трагические последствия. В «падающие звезды» передовая наука долго не верила, отвергая такое явление самым решительным образом, относя такие камни к продуктам вулканической деятельности. Самой ярой противницей метеоритов была Парижская академия наук. Их прославленный химик Бертолле объявил падение метеоритов легендой, которую нельзя объяснить не только физикой, но и ничем разумным вообще. Какой-то невероятный парадокс: наука опровергает, а суеверия приближают нас к познанию истины!
Холмс слушал очень внимательно. Я же позволил себе замечание.
– Простите, профессор, такое утверждение что-то трудно усваивается нашим разумом.
– И все-таки это имеет место, мистер Ватсон! Все началось с того, что петербургский академик Паллас, путешествуя по Сибири, обнаружил в глухой енисейской деревне неподъемную глыбу железа, найденную на вершине какой-то горы отставным казаком. Как и зачем она туда попала, никому не было ясно. Но академик приложил неимоверные усилия, чтобы эта глыба была доставлена в Петербург. Там ее поместили в кунсткамеру для всеобщего обозрения. Вряд ли она сохранилась бы в Сибири до приезда туда Палласа, если бы не одно обстоятельство. Нашедший железо казак хотел использовать его в своем хозяйстве, но это ему не удалось. Он с огромным трудом отделил от глыбы кусок, который ковался превосходно, не требуя нагрева. Однако изготовленные из него изделия были слишком мягки. Кузнецы хорошо знают, как придать твердость металлу путем закалки. Но это железо закалки не принимало и оставалось мягким после того, как его раскаленным опускали в воду. Таким образом, железо было признано для поделок непригодным, что и спасло всю глыбу.
В Петербурге ею был очень заинтересован приехавший туда немецкий ученый Хладни, широко известный своими работами по акустике. В 1794 году им была выпущена в свет книга о метеоритах, которая и стала тогда объектом ожесточенных нападок со стороны французских ученых. Однако именно эту книгу и можно считать первыми началами метеоритики – немыслимой ранее науки. Вам, наверно, известно предание о том, как английский король Ричард Львиное Сердце, организатор крестовых походов, заключив мир с Саладином, вступил в состязание по добротности своего оружия. Саладин тогда подкинул в воздух шелковый платок и подставил под него свою саблю. Попав на острый клинок, платок распался на две половинки. Мечом Ричарда достигнуть такого эффекта не удалось. А ведь не только меч короля, но и вообще мечи крестоносцев славились как замечательное оружие. У них не было той остроты, что у арабских клинков, но по крепости они были необычайны, а именно это и требовалось в боях, где удары обрушивались на панцири и кольчуги. Металловеды и химики нашего времени долго и безрезультатно старались раскрыть секрет мечей крестоносцев, а помогли им в этом старые хроники. Оказывается, мечи эти изготавливались в испанском городе Толедо и в Северной Италии. Но искусство изготовления было не па первом плане, главное было в материале, который использовали. Это, как выяснилось, было метеоритное железо. Металл, посланный самим небом! Разве такое не вдохновляло крестоносное войско?
– Простите, профессор, – опять остановил я увлекшегося ученого, – нам не совсем ясно это. Выходит, что никакой крепости у мечей крестоносцев не было, достигался только психологический эффект: воодушевление воинов, суеверно считавших, что само небо за них, раз посылает им свой металл?
– Нет, нет, мистер Ватсон, я уже сказал вам, что они отличались необычайной прочностью. А вот в чем причина этого, выяснилось значительно позже. Дело в том, что «небесный металл» на самом деле не железо, а природный сплав его с никелем. А никакой другой элемент, введенный в сталь, не сообщит ей такой вязкости, как никель. Вы можете, конечно, недоумевать: как же так – сибирский кузнец признал небесный металл непригодным, а задолго до него, оказывается, из него изготавливали великолепное оружие! Совсем не исключено, что здесь суеверие оказало какое-то положительное влияние. Сибирский кузнец не представлял себе, откуда взялся этот металл, а оружейники знали, что у них в руках металл, «посланный небом». Они не просто закаливали его после нагрева, а долго томили в горне, где железо науглероживалось. После этого оно отлично принимало поверхностную закалку, оставляя прочной, вязкой сердцевину изделия.
Ваш первый камень как раз образец такого железа.
– Простите, профессор, – вмешался на этот раз Холмс, – вы сообщаете нам крайне интересные сведения, и мы в высшей степени благодарим вас за них, но почему вы сказали только о первом камне?
– Потому, дорогой Холмс, что метеориты подразделяются главным образом на железные и каменные. Второй экземпляр – образец каменного метеорита. Вас, наверное, интересует, как я так сразу и безоговорочно определил, что ваши камни – метеориты? Для занимающегося метеоритикой столько лет, как я, это не составит груда. Возьмите лупу и всмотритесь в эти включения – мелкие шарики, желваки. Их называют хондрами (от греческого «хондрос» – зерно). Каким путем они образовались, я, пожалуй, не сумею вам ответить – ученые много спорят по этому поводу. Но они – характерные признаки для метеоритов. Ни в одной земной породе их не обнаруживают. Встречаются изредка такие метеориты, в которых не присутствуют хондры. Их так и называют – ахондриты. Но если вы их увидели, то можете не сомневаться – перед вами метеорит.
Вдохновенность, с которой вел свой рассказ профессор Фуллер, передавалась и нам. Однако я отдавал себе отчет в том, что Холмс, очевидно, не затем посетил этого энтузиаста, чтобы слушать популярную лекцию. Профессор между тем продолжал:
– Ученые, занимающиеся метеоритами, знают друг друга, находясь даже в разных странах и континентах. Они извещают друг друга о находках и своих исследованиях. Обширные публикации на эту тему привели к тому, что, образно говоря, каждый зарегистрированный метеорит мы, что называется, «знаем в лицо».
– Вот как раз это, – сказал Холмс, – представляет для нас особый интерес. Я побывал в лаборатории профессора Тредвелла, и там мне по крошкам от каменного метеорита произвели полный анализ состава. Вот его запись.
Фуллер внимательно вгляделся в поданный листок, а потом попросил своего сотрудника принести ему какие-то папки. В них оказалась целая картотека. Он долго перебирал ее, потом позвал к себе еще двоих сотрудников и, протягивая им запись анализа, принесенного Холмсом, торжествующе сказал:
– Вот, полюбуйтесь! Осколок знаменитого Оханского метеорита. Давайте немедленно проведем обследование и запротоколируем всё.
Они очень долго рассматривали метеорит, измеряли его, нюхали, разглядывали включения, все аккуратно записывая. Потом профессор обратился к ним.
– Мистер Холмс, не согласитесь ли вы переговорить с владельцем этого камня, мы очень заинтересованы в приобретении его в нашу собственность. Это требуется британской науке. О цене, я полагаю, мы с владельцем, при его согласии, договоримся.
– Я сообщу владельцу ваше предложение, – сказал Холмс, – но как это он воспримет, я не могу и предположить. Он не относится к лицам, нуждающимся в средствах. О результатах переговоров я во всяком случае, профессор, поставлю вас в известность. Но не скажете ли нам, что такое Оханский метеорит?
– Охотно, охотно! Его падение зарегистрировано тридцатого августа тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года. По месту падения, как это принято в метеоритике, он и получил название – по городу Оханску, в России, в Пермской губернии. Он развалился на несколько осколков, создав целый каменный дождь, который переполошил всех в округе. Некоторые осколки были доставлены в Петербург в Академию наук, а много их осталось у местных землевладельцев или даже крестьян, которые приписывали им целебную силу. Некоторые обломки попали за границу и были проданы их владельцами. Такой обломок есть и у нас. Идентичность химического анализа, столь предусмотрительно принесенного вами, не позволяет в этом сомневаться. Метеорит был крупный и представляет для науки немалый интерес. Очень было бы хорошо собрать все его обломки.
– Позвольте, профессор, задать вам еще один вопрос. Меня интересуют записи, сделанные на камне. Вот видите, их?
– Ах вот вы о чем! Я могу вам сказать, что все это заблуждение. Никаких записей ни на одном из этих камней нет, хотя, конечно, не исключено, что где-нибудь и кто-нибудь иногда мог использовать такой материал. Эти извилистые линии не однажды воспринимались как какие-то записи, что приводило к весьма драматическим последствиям. Библейское предание об избиении младенцев по повелению царя Ирода, полагаю, вам хорошо известно. Падение метеоритов наблюдалось уже тысячелетие, несмотря на то что недавняя наука считала это абсурдом. В одной из древних китайских летописей рассказано о том, что с неба упала звезда, превратившись в камень, на котором было написано о скорой смерти императора. Тот такого пророчества не потерпел и, подобно Ироду, приказал всех жителей местности, где видели падающую звезду, умертвить, а сам камень уничтожить. На родине Оханского метеорита, правда задолго до его падения, произошло нечто подобное. В окрестностях Москвы упал метеорит, и люди «увидели» на нем какую-то запись. Толкователи «расшифровали», что она предсказывает скорую гибель государства. Царствующий тогда Иван Грозный был разгневан до крайности и скор на расправу. Толкователей подвергли жестокой каре, а камень разбили на куски. Всему виной в таких случаях были регмаглипты. Так называют ученые следы на поверхности метеорита, оставленные частицами атмосферы, когда он, раскаленный, проходит через нее. Глядя на них, создается впечатление, что метеорит был сжат какой-то гигантской рукой, оставившей на нем вмятины. Но в воздухе часто случается, что метеорит раскалывается на несколько кусочков. Место раскола вроде как «свежая поверхность», на нее частицы действуют не с момента вхождения метеорита в атмосферу, а несколько позже. Соответственно этому и регмаглипты на такой поверхности менее оплавлены, они более резки и отчетливы, создают впечатление каких-то начертаний, записей на плоскости. Эти следы очень много говорят метеоритоведам. По ним можно установить, как происходит полет, сколько времени, когда произошел раскол, получить много других сведений. Непосвященный же, а тем более суеверный человек принимает подчас регмаглипты на поверхности раскола (как мы говорим – торцовой) за неведомые таинственные письмена.
Горячо поблагодарив профессора Фуллера за интересный рассказ, мы с ним распрощались. Холмс попросил у него разрешение взять с собой на некоторое время протокол обследования камня, обещая вернуть его в самом непродолжительном времени. Профессор согласился и, прощаясь, еще раз напомнил Холмсу, чтобы он переговорил с владельцем камней о возможности их продажи.
Аккуратно завернув камни, Холмс сказал мне, что из незамедлительно следует доставить лорду Беверли, и, наняв кеб, уехал. Я же отправился домой и стал его ожидать.
Вернулся он к вечеру. Я не стал задавать ему лишних вопросов, но он сам сказал мне:
– Вот, дорогой Ватсон, доля правды в утверждениях профессора Фуллера все же есть.
– Я вас не понимаю. Что значит – «доля правды»? Профессор Фуллер – большой ученый, прославленный метеоритовед, обладающий великолепными знаниями. Он, можно сказать, энтузиаст своего дела, просто одержимый. Как мы с вами, дилетанты, можем ставить под сомнение хоть что-то из того, что он нам сообщил?
– Я не о том, Ватсон. Я имею в виду его замечание по поводу того, что случается иногда, что суеверия и предрассудки скорее подвигают к установлению истины, чем наука. В нашем случае аристократический предрассудок лорда Беверли по поводу замеченной татуировки заставил его обратиться ко мне. Не было бы этого «великосветского чванства», все прошло бы, как задумано, аккуратно, без треволнений. Мы с ним договорились: завтра к середине дня он пришлет за нами коляску. Племянник известил его, что к утру будет дома вместе с профессором Бержье. Мы имеем возможность познакомиться с ними. А камни я отвез, и лорд поместил их в свой шкаф, где они находились ранее.
Коляска оказалась у нашего дома в точно назначенное время. Когда мы выехали за город, то я заметил, что за нами следует какой-то кеб, и обратил на него внимание Холмса. Тот посмотрел на него пристально и сказал, что вряд ли есть основание для тревоги, это, по всей вероятности, кто-то из проживающих в той же местности. Я все же оглядывался на неотступно следующий за нами экипаж. Когда мы подъезжали к усадьбе лорда Беверли, кеб исчез из вида, и я несколько успокоился.
Лорд Беверли, как и прежде, встретил нас у входа и тепло приветствовал. В гостиной, куда он нас проводил, находилось еще двое. Труда не составляло определить, кто из них сэр Эрнст, а кто – профессор Бержье. Будучи представлены лордом, мы расселись вокруг стола, сделали несколько обычных, ничего не значащих замечаний, после чего перевели тему на красоты Индии, с которыми, как заверил Холмс, мне пришлось соприкоснуться. Бержье, человек плотно сложенный, лет сорока пяти, как я определил, оказался словоохотливыми. Он вспоминал многие забавные случаи из индийской жизни, с ним происходившие. Манеры его отличались изящной небрежностью. Я поддерживал этот разговор, Холмс изредка вставлял какое-нибудь замечание. Молодой сэр Эрнст был красив и, я бы сказал, щеголеват. Со своей, стороны он также участвовал в беседе, что-нибудь поправлял или уточнял. Создалась атмосфера непринужденности, в которой только старый лорд, придерживался присущей ему сдержанности.
– Мы ознакомились, – вдруг сказал Холмс, – с коллекцией лорда Беверли. Она великолепна. Особенно те ее образцы, что доставлены вами. За эти священные камни вам, я думаю, пришлось уплатить немалую сумму?
– Пустяки, – ответил Бержье, – они действительно недешевы, поскольку редки и своеобразны, но за них, я полагаю, следует платить и дороже, так как истинная, их цена гораздо выше.
– Вы имеете в виду начертанные на них письмена?
– Вы угадали. Для ученого-ориенталиста они бесценный клад, хотя непосвященные и не замечают этого.
– Очень интересно. Удалось ли вам хоть что-нибудь прочесть по этим письменам?
– Очень немного! Записи короткие и слабо выражены, а дело мы имеем, можно сказать, с палеоязыком. Это какое-то ответвление древнего санскрита. Необходимы поиски добавочных сведений, розыск таких же камней, а это, согласитесь, очень сложная задача. Я своим камнем располагаю уже пятнадцать лет, но я бился над ним безуспешно очень долго. Если бы не счастливая встреча с сэром Эрнстом, у которого также оказался подобный камень, я вряд ли чего-нибудь достиг.
Холмс слушал все очень внимательно и наклонял голову в знак своего согласия. И вдруг неожиданно для всех спросил:
– Почему вы говорите неправду, профессор?
– Что вы имеете в виду?! – возмущенно воскликнул Бержье.
– Камень этот не находится у вас в течение пятнадцати лет, как вы сказали. Более того, здесь только его часть.
– Что за нелепое утверждение! Откуда у вас такие сведения?!
– Очень просто, профессор. Вот полный анализ состава вашего камня, проведенный в лаборатории профессора Тредвелла.
– Вы что, позволили себе нарушить целостность камня? Быть может, свели на нет проведенную работу?
– Отнюдь нет. Камень в первозданной неприкосновенности. Для анализа использована осыпь, крошки с него.
– А, тогда другое дело. Но что из того? Как вы смеете делать подобные замечания?
– По составу оказалось легко определить, что ваш камень – осколок известного Оханского метеорита.
– Оханский или не Оханский – меня это мало интересует! Если бы даже записи были сделаны на дереве или каком другом материале – для ученого это безразлично!
– Совершенно справедливо. Только записей этих нет. То, что вы показали лорду Беверли, это всего лишь атмосферное воздействие на метеорит при его падении. Это нам в подробностях разъяснил известный метеоритовед профессор Фуллер. Лорд Беверли склонен к субсидированию ваших дальнейших поисков. А вам для этого совсем не требуется пересекать океан. Вы сможете представить ему результаты, не покидая Англию, находясь только подальше его усадьбы – в Бирмингеме, Манчестере, Ливерпуле или другом городе, расходуя то, что он будет высылать сэру Эрнсту, по своему усмотрению. Ваши записи о походах царя царей он возьмет на веру, а как нечто реальное он получит другие камни, которыми вы располагаете уже сейчас! Они будут осколками с того же метеорита.
