Текст книги "Человек-легенда"
Автор книги: Борис Четвериков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 39 страниц)
– Немедленно скрывайтесь! Вас схватят при выходе, когда гости будут расходиться...
Орешников произнес это и быстро удалился, пошел навстречу очень милой, но слишком уж декольтированной особе и направился с ней к беседке.
Котовский мигом очутился в аллее. Отсюда во всех подробностях была видна веранда, и Котовский заметил одного переодетого субъекта из "Дезьем-бюро": он торопливо пробирался через толпу, встревоженный, явно кого-то разыскивая. Кого же? Да, совершенно очевидно: он разыскивал Королевского! Нельзя медлить ни секунды!
Немного времени потребовалось Котовскому на то, чтобы очутиться в соседнем саду, а затем – в переулке. Место было знакомое, здесь неподалеку была одна из конспиративных квартир, где можно переодеться. С Королевским придется покончить раз и навсегда... Как они докопались?
Котовский скорее почувствовал, чем услышал... Так и есть! Погоня! Вот и слева хрустнула ветка... Кажется, они подняли на ноги всю свору. Котовский ускорил шаг. Мелькнула шинель на пересеченной им улице... Котовский не оглядывался, но ему казалось, что погоня совсем близко, чуть ли не слышно учащенное дыхание, звяканье шпор, оружия...
Но вот и калитка дома! Если она не заперта... Котовский одним прыжком очутился в знакомом дворике. Он держал револьвер наготове, но никто не ворвался следом. Очевидно, они хотят по всем правилам полицейской науки оцепить со всех сторон двор, расставить повсюду засады и тогда уже ворваться в помещение и живым или мертвым взять намеченное лицо...
Когда из калитки этого дворика вышел священник в лиловой рясе, весь пропахший ладаном и благочестием, тихий, со светлой бородкой и длинной гривой волос, – военный из контрразведки преградил ему путь:
– Батюшка! Вернитесь назад!
– Не могу, дорогой. Следую во храм божий для отправления церковной службы.
– Ничего не знаю. Нельзя.
– Господин военный! Вы сражаетесь за избавление нашего отечества от супостатов, а мы, скромные служители церкви, молим всевышнего о ниспослании вам победы...
– Que diable! Что там такое? – спросил французский офицер и подошел поближе. – Кто там спорит?
Но, увидев священника, офицер вежливо козырнул и попросил объяснить, о чем они разговаривают.
– Батюшка вышел из этого двора, я сказал, что нельзя сейчас, сначала проверим документы, а он...
И вдруг у офицера идея:
– Господин священник! Вы живете здесь. Не встретили ли вы кого-нибудь во дворе, когда выходили? Подумайте, припомните, прежде чем отвечать! Для нас это очень важно!
– Как же! Как же! – просиял священник. – Лицезрел безумца, едва не сбившего меня с ног. Не хочу оскорбительно отзываться о воинстве нашем, но опасаюсь, извините, что сей агнец, аки Ной, упился винами до бесстыдства и вел себя непозволительно в отношении духовного пастыря!
– Что он говорит? – наморщил лоб француз. Для него эта смесь славянских и русских слов была почти недоступна, хотя он довольно прилично знал русский язык. – Какое воинство? Какой, к черту, Ной? Где Ной?
– Он говорит, что его чуть не сбил с ног военный. Он показался батюшке пьяным.
– Очень хорошо! Но где же этот пьяный?
– Там, – показал священник на небо.
– Отдал богу душу? Застрелился?! – завопил француз. Его вовсе не устраивало получить Котовского мертвым.
– Нет, зачем же. Он полез вверх, все вверх по лестнице, извините за выражение, на чердак.
– Ну, тогда он от нас не уйдет!
– Так что же все-таки прикажете делать с попом? – настойчиво спрашивал контрразведчик.
– С попом? Ах да, с попом! Пускай убирается подобру-поздорову. Здесь, наверное, не обойдется без стрельбы. Тот, на чердаке, обязательно будет отстреливаться, уж я знаю этих господ большевиков! Тут по нечаянности и в священника можем угодить, неприлично получится, в газетах напишут...
И офицер со всей любезностью, одновременно вынимая из кобуры кольт, предложил священнику убираться:
– Идите, идите, святой отец! Да помолитесь за упокой души грешника Григория!
Довольный своей остротой, француз похлопал по плечу священника и, больше не обращая на него внимания, стал отдавать распоряжения отряду контрразведчиков, подкрепленному агентами "Дезьем-бюро".
Святой отец поспешно удалился, осеняя себя крестным знамением. Контрразведчики занялись поимкой Котовского. Подготовка была закончена, кольцо вокруг домика замкнулось.
Но там, на чердаке, стояла невозмутимая тишина. Никому не хотелось лезть на рожон, взбираться на чердак по лестнице, чтобы наверняка получить пулю в лоб. Напрасно кричал офицер, предлагая Котовскому не стрелять, советуя Котовскому сдаться. Чердак упорно молчал.
Наконец всем надоело прятаться в кустах и толпиться вокруг захудалого дворика. В доме никого не оказалось. Разъяренные контрразведчики вскарабкались на крышу, проникли на чердак, но и там никого не обнаружили. Птичка улетела!..
Как только Котовский скрылся в подъезде дачи французского атташе, Вася и Михаил заняли наблюдательные посты. Михаил стал фланировать по ближайшей улице. Вася забрался в самый сад, надел фартук, отыскал лейку и принялся поливать клумбы на отдаленных аллеях.
Вначале как будто все шло гладко. Гости пошли ужинать, слышно было, как звякала посуда, как выкрикивали тосты. Но вот Вася заметил, что несколько военных вышли на веранду и о чем-то шушукаются, а затем у парадной двери и на улице появились подозрительные фигуры в штатском... Они явно к чему-то готовились, переговаривались, заняли места возле каждого открытого окна... Если бы они охраняли спокойствие званого ужина, то к чему бы им занимать всю улицу?
Вася видел, что Михаил вынужден был уйти в переулок, чтобы не привлекать к себе внимания... Надо предупредить Котовского! Как это сделать? Если одеться лакеем и войти с блюдом? Принести шампанское во льду? Но вот гости выходят из-за стола, высыпали на веранду... Вот и "капитан Королевский"... Ну, теперь надо действовать! Если упустить этот момент, будет поздно.
Вася уже намеревался подойти со своей лейкой к той клумбе, около которой Котовский-Королевский беседовал с офицером... Но тут он заметил что-то странное в поведении Котовского: Котовский быстро пошел по аллее и вдруг перемахнул через забор! Вася еле успел проследить, куда он направился. И тут обнаружил, что вся свора разведчиков тоже ринулась вслед за Котовским...
Теперь наблюдение перешло к Михаилу. Михаил видел, как Котовский скрылся во дворе одного домика. Тотчас подбежал сюда разведчик, но войти во двор не решился, остался у входа, поджидая других. Вскоре Михаил увидел множество шпиков.
"Оцепляют двор! – догадался Михаил. – Надо звать наших!"
И помчался вызывать дружину на выручку Григория Ивановича, по дороге встретив и Васю.
Решили отбивать Котовского, внезапно налетев на разведчиков.
Но события обернулись иначе.
И Вася, и Михаил были изумлены, когда в номер гостиницы вошел священник. Священник сорвал бороду, сбросил лиловую рясу и, чертыхаясь, полез в ванну.
– Ну, ребятки, сегодня я чуть не влопался! – сообщил Котовский, фыркая и поднимая каскады брызг. – Вот история! Очень неприятно!
– Григорий Иванович! – спросил Вася, влюбленными глазами глядя на Котовского и с нетерпением ожидая подробного рассказа о происшедшем. – Вам принести мохнатое полотенце?
10
На другой день после званого обеда у французского атташе Котовский докладывал Ласточкину о добытых им сведениях.
Иван Федорович Смирнов очень полюбил этого большого, сильного, мускулистого и всегда полного жизни, энергии, изобретательности человека. Сам Иван Федорович был небольшого роста, недаром и кличка у него была Маленький Ваня. Маленький, а силы неистощимые. Он работал с утра до глубокой ночи: инструктировал, проверял выполнение заданий, расставлял силы, давал указания, писал статьи для подпольных газет, тексты листовок, воззваний, проводил заседания... и нельзя было понять, когда он все это успевал.
– Вы знаете, – говорил Котовский, – иной раз слушаешь, слушаешь этих господ офицеров и еле сдерживаешься, чтобы не выхватить револьвер и не пристрелить их на месте. До какого падения можно дойти в припадке классовой ненависти! И как отвратительно их благоговение перед иностранцами! Они ползают на коленях перед всеми этими д'ансельмами! Мне кажется почему-то, что, не надейся они на всевозможных заокеанских дядюшек, они нашли бы в себе больше силы для защиты кровных своих интересов. Но вообще-то ничто им не поможет.
– Конечно, не поможет! – горячо подхватил Иван Федорович. – Но иностранцы уже сейчас смотрят на Украину как на свою колонию. В Америке даже создан специальный Русский отдел по скупке акций и угодий Украины.
– Мне удалось узнать, – рассказывал Котовский, – что французское правительство ставит условия Директории: во-первых, передачу Франции концессий на все украинские железные дороги сроком на пятьдесят лет...
– Это мы используем для газеты, – пробормотал Иван Федорович, записывая.
– Это не все. Они требуют уплаты всех царских долгов и задолженности Временного правительства. И кроме того, чтобы вся финансовая, торговая, промышленная и военная политика в течение пяти лет со дня подписания договора велась под контролем представителей французского правительства.
– Ну это ясно! Они не продешевят! – засмеялся Иван Федорович. Аппетит у них хороший!
– Вы понимаете, до какой наглости они дошли! – Котовский сжал кулаки. – И они воображают, что у них что-то получится!
Котовский перешел к деловым сообщениям: в Польшу переброшена из Франции армия генерала Галлера, в Западной Украине усердствует по вербовке солдат в галицийскую армию митрополит униатской церкви Шептицкий, в Ужгород прибыла американская военная миссия, возглавляет ее небезызвестный разведчик Паркер и не уступает ему в опытности и рвении некий пастор Гордон. Еще удалось узнать, что в Одессе новая облава в рабочих районах назначена на такое-то число, что в районе Куяльника, то есть там, где вход в катакомбы и где размещена типография, готовятся массовые обыски.
– Вот как? – встревожился Иван Федорович. – Надо распорядиться, чтобы все дни, пока идут обыски, никто не выходил из типографии и никто туда не входил.
Все сообщенные факты после тщательной проверки использовались для подпольной газеты и листовок.
В листовках разоблачались тайные соглашения интервентов и петлюровцев, разъяснялся смысл событий на Украине. Еще пахло от них свежей типографской краской, а они уже летели в города и села, в воинские части и рабочие цеха, в кубрики французских кораблей, в казармы польских легионеров.
– А теперь вот что, – сказал Иван Федорович, когда выслушал сообщения Котовского, – давайте-ка обсудим, что нам предпринять. Дело в том, что помимо десанта, прибывшего морским путем, интервенты ожидают пополнений, следующих маршевым порядком или на поездах через Румынию. В частности, ожидаются греческие войска. Тут нам придется что-нибудь сделать...
– Вы хотите, чтобы их пощипали наши повстанческие отряды?
– Это во-первых. Во-вторых, мы могли бы – как вы полагаете, Григорий Иванович? – могли бы мы кое-где разрушить железнодорожные пути?
– Сегодня начнем? – спросил Котовский, прикидывая уже в уме, где раздобыть взрывчатки и кого взять с собой в первую очередь на эту опасную операцию.
11
А ночью они уже отправились в путь. Котовский хорошо ориентировался. Ведь здесь они отступали с Венедиктовым, цепляясь за каждый рубеж, отстаивая каждое село, не отдавая без боя ни одной переправы.
"Ну вот, – подумал Котовский, – дадим бой врагу на этих же рубежах".
Он разбил боевую группу на девять самостоятельно действующих звеньев. Каждое звено должно было произвести два взрыва. Одним было поручено взорвать мосты, другим – полотно железной дороги. Сам Котовский, захватив с собой Васю и Михаила, намеревался пустить под откос первый эшелон с солдатами интервентов, который уже миновал Тирасполь и вот-вот должен был прибыть в Одессу.
Распределив силы, Котовский приготовил все необходимое для первого взрыва, который должен был послужить сигналом для всех остальных. Этим достигалась мгновенность выполнения всего задуманного. Когда интервенты опомнятся, все будет уже сделано, а сами дружинники будут далеко.
Все благоприятствовало смельчакам. Ночь выдалась темная. Поднялся ветер, гнал тучи, но тучи пролетали, не пролив ни капли дождя.
– В такую погоду вряд ли кто выйдет на прогулку, – подбадривал Котовский спутников, шагая против ветра с тяжелым грузом.
– Да и обходчики дорог попрячутся в эту ночь по своим будкам, согласился Вася.
Михаил молча запахивал полы пальто, которые трепали порывы ветра.
Но вот и достигли намеченного места. Здесь был уклон. Поезд будет мчаться навстречу гибели.
– Закладывай, а то опоздаем! – торопил Котовский. – Миша, а ты поглядывай, чтобы кто-нибудь непрошеный не наскочил.
– Готово! – вскоре возвестил Вася и стал спускаться с насыпи, волоча за собой шнур.
Они ждали. Им казалось, что все сроки миновали, что поезд задерживается или вовсе не придет. Руки окоченели.
– Эх, костер бы сейчас!.. И печь бы в золе картошку... – вдруг почему-то вспомнил Вася.
– К-картошку? – удивился Котовский. – Какую картошку?
– Идет! – громким шепотом сообщил Михаил.
Они замолкли и напряженно слушали. Вдали возникал все более усиливающийся звук... Затем и паровоз подал голос. Померещилось ли машинисту, что кто-то шагает по шпалам? Или какая-нибудь неосторожная корова забрела на насыпь, выщипывая увядшую траву?
Еще минута – и блеснул свет, три огромных глаза... Ближе, ближе...
– Начали! – махнул рукой Котовский.
Быстрый огонек побежал по земле, вскинулся вверх по насыпи... Все трое были уже на опушке леса и мчались тропинкой, спотыкаясь о корни деревьев, изредка поглядывая назад, где творилось что-то невообразимое...
Вслед за первым взрывом прогремел где-то близко второй, за вторым третий...
Иван Федорович Смирнов никогда не ночевал в одной и той же квартире. Он мало заботился об удобствах. Застанет ночь на заводе – останется на заводе. Или спал у себя в модном ателье, прикорнув в задней комнате на диване. Или устраивал ночлег в сторожке скульптурной мастерской на Княжеской улице, где обычно проводились заседания губернского комитета.
В ту ночь, когда он отправил Котовского и его боевую дружину на опасное задание – взрывать железнодорожные пути на участке от Раздельной до Одессы, – Иван Федорович вообще не спал. Когда ему приходилось самому рисковать, он делал это не задумываясь. Но, поручив опасное дело другим, он всегда места себе не находил. Тем более теперь, когда думал о Котовском. Разве мало он перенес? Можно бы и поберечь его. Такой человек должен дожить до будущих дней, когда отгремят орудийные залпы и придет то счастливое время, о котором стараешься даже не думать, так оно прекрасно. Ведь настанет же такой час, когда люди будут постоянно жить в семейном кругу... У Ивана Федоровича есть жена, есть сын, только мало кто об этом знает. Жизнь-то все складывается так, что видеться с семьей почти не удается: до революции то в тюрьме, то на каторге, вернулся в семнадцатом сразу послали на работу...
Иван Федорович даже рассердился на себя: вот куда забрели мысли секретаря подпольного губкома!
"Но Котовский, Котовский... – вспомнил он опять, прислушиваясь к завыванию ветра. – Может быть, он будет выращивать сады, увеличивать урожаи? Ведь он по специальности агроном. Или будет выхаживать новые породы коней? Он так хорошо про них рассказывал..."
Глухая ночь, а секретарь губкома глаз еще не сомкнул. Голова тяжелая, и, если бы не эти тревожные мысли, кажется, упал бы и заснул мертвым сном... Но сна нет, и все думается, думается...
"Ведь железнодорожные пути охраняются военными частями... Что, если Котовский нарвется на патруль? А если операция пройдет удачно, не следует ли и в дальнейшем держать под угрозой дорогу? Пускать под откос эшелоны, обстреливать воинские поезда?.."
Наутро Котовский докладывал о выполнении боевого задания.
Как обрадовался Иван Федорович, видя Котовского целым и невредимым! Крепко обнялись боевые товарищи.
– Пожалуйста, будьте осторожнее. Имейте в виду, что ваш участок подпольной работы – самый опасный и самый боевой. Приказываю напрасно не рисковать!
Что творилось в Одессе! К месту катастрофы помчались дрезины, но оказалось, что туда не попасть. В восемнадцати местах было повреждено полотно, взлетело в воздух несколько мостов и виадуков.
В тот же день газета "Коммунист" сообщала, как встречает незваных-непрошеных гостей свободолюбивая Советская Украина.
Ничем не примечательная, узенькая одесская улица с каменной мостовой. Маленький домишко, не построенный, как многие другие здания, знаменитостями вроде Фраполи, Боффо, Коклена, а самый что ни на есть заурядный домишко, каких много и на Молдаванке и на Пересыпи, на всех этих Дегтярных, Кривых, Садиковских улицах. Темные сводчатые ворота, подслеповатые окна и по фасаду вьющийся плющ. Провиантская, дом номер одиннадцать.
При нем имеется, безусловно, дворник, фамилия его – Кулибаба, живет он – сразу как войдешь, во дворе направо, в самой захудалой, в самой плохой каморке.
Дворник как дворник. А дружит он из всех жильцов с художником Славовым, занимающим однокомнатную квартиру с выходом в подворотню. Дружба эта давнишняя, дворник частенько захаживает к Славову. Они очень симпатизируют друг другу, а беседуя, именуют один другого по имени-отчеству:
– С добрым утречком, Степан Димитриевич! – поставив метлу у дверей, обычно произносит Кулибаба. – Как почивать изволили?
– Здорово, Карп Андреич, – отзывался Славов, встряхивая длинными, как и полагается художнику, волосьями, явно нуждающимися в гребенке. Спалось-то ничего, только крысы одолели. Я уж стал разбрасывать им по полу корки хлебушка, чтобы они по мне не бегали, так опять беда – из-за корок мухи развелись.
– Новую картинку затеваете?
– "Рожь" Шишкина. На заказ.
– Хорошо, – любовался Кулибаба, – приволье. И деревья красивые, я очень люблю деревья. Вот что значит – дело мастера боится. Талант!
– Талант у каждого есть, – возражает Славов, – развивать надо.
– Что нет, то нет! Не у всякого жена Марья, кому бог даст.
Художник Славов больше рисовал с открыток. А когда никто ничего не заказывал, от нечего делать бесплатно малевал портреты жильцов или шел куда-нибудь на Ланжерон, на Арбузную пристань и рисовал, как он говорил, "лазурную пустоту".
Так вот – дворник как дворник, художник как художник. Но кое о чем не знали и не догадывались жильцы. Не знали, например, что захаживал к Славову некий офицер, Славов звал его Леня. А то так – и не захаживал, а прямо в подворотне передавал Кулибабе пакет. Передаст и уйдет, а Кулибаба вручит этот пакет девочке лет четырнадцати, она забегала мимоходом, никто на нее даже внимания не обращал, мало ли в Одессе детворы бегает. Ее Кулибабе показал Гриша, который тоже бывал у художника. Только позднее узнал Кулибаба, что это Котовский, а то все Гриша да Гриша...
Ласточкина Кулибаба тоже знал. Вежливый человек, обязательно со всеми за руку поздоровается. С бородкой, лицо хорошее-хорошее. И всякий раз что-нибудь интересное расскажет: о фронтах, о безобразиях белых.
Кулибабу ставили на страже у ворот и проводили совещания подпольщиков. Табачная лавка на Ришельевской сама по себе. Удобная явка боевой дружины Котовского: и в самом центре города, и внимания не привлекает – пожалуйста, покупайте желающие английские сигареты, табак Асмолова, гильзы Александра Катык и компания... Это самая надежная маскировка. На Греческой улице специально для явок открыли "паштетную", у пересыпцев была явка в чайной на Церковной улице... Встречались также подпольщики и в переплетной мастерской Сандлера... Но квартира Славова тоже была хороша.
Котовский иногда и ночевал здесь. Комфорта особенного Славов предоставить не мог, сам он спал на диванчике, тоже без особого шика, а гостю постилал на столе. Котовский выговаривал художнику:
– Что это ты, Степан, никогда не приберешься? Посмотри, сколько паутины! Хочешь, я сам сниму и пауков повыбрасываю?
– Ни в коем случае! Они мух ловят, а мухи мне буквально работать не дают.
– Но ведь смотреть противно!
– А я и не смотрю. Да и что тут противного? Обыкновенная паутина. Я не знаю, кто еще есть на свете тише и безобиднее пауков!
Однажды к дворнику пришла не та девочка, что обычно, а какая-то другая, с косичками, быстроглазая. Сунула записку: "Это вам", – и убежала. Записка была всего в два слова: "Почистите квартиру". Это Котовский предупреждал, он тотчас узнавал о том, что затевают "Сигуранца" и "Дезьем-бюро", у него всюду были свои глаза и уши.
Кулибаба сразу же пошел к Славову. Дело в том, что Славов не только предоставлял квартиру подпольщикам, он еще артистически подделывал документы, изготовлял бланки, удостоверения для подпольщиков и, вручая такой документ, приговаривал:
– Полюбуйтесь! Даже лучше, чем настоящий! А подписи, подписи какие! Не подкопаешься!
У Славова хранилась медная печать белогвардейского воинского начальника. Тоже была полезной. Но теперь нужно было ее прятать.
Быстро они проверили все, что было в комнате. Ненужное сожгли, ценное Кулибаба зарыл на чердаке.
В тот же вечер явились с обыском. Дворник, как и полагалось, присутствовал при этой процедуре. Перерыли все, даже матрац трясли и щупали, открытки все пересмотрели, под диван заглядывали. И вот что заприметил Кулибаба: один из полицейских, производивших обыск, наткнулся в кипе бумаг на этажерке на нелегальную газету; полицейский скомкал газету, пошел к водопроводу, будто бы попить, а сам эту газету затолкал в сточную трубу. Кулибаба смотрел и глазам не верил! Стало быть, и этот сочувствует?
В общем, при обыске ничего не обнаружили, порылись в дворницкой каморке и ушли.
После этого случая долго никто из подпольщиков не появлялся. Выясняли, не ведется ли наблюдение за домом номер одиннадцать. А потом здесь же хранились инструменты, здесь же Котовский подробно распределял роли: подготавливалась операция с захватом склада оружия.
Тем временем художник Славов закончил копирование Шишкинской ржи и принялся за "Девятый вал" Айвазовского.
12
Через все фронты, через все заставы, через всю кипевшую восстаниями, полыхавшую пожарищами Украину упорно пробирались связисты – посланцы Москвы. Центральный Комитет инструктировал, снабжал людьми и руководил всей работой подполья. Связь никогда не прерывалась. Ехали в поездах, шли пешком от деревни к деревне, ночевали в степи, обходили стороной опасные места и двигались дальше связные.
Так передвигались и эти две молоденькие девушки. Одну звали Тоня, другую – Феля. Тоня была посмелее. Феля боязливая, тихая, на первый взгляд. В пути им встречались шайки головорезов, вооруженные петлюровцы, свирепые боротьбисты, гайдамаки, всякие "батальоны смерти", "железные дивизии", "рыцари Запорожской Сечи"...
Нет, не робкие девушки, а бесстрашные революционерки, отважные комсомолки были Тоня и Феля. Поручение ЦК – доставить Одесскому губкому четыреста тысяч денег, директивные письма и литературу. Получили они адрес явочной квартиры, пароль и отправились в путь. Директивные письма были зашиты в кофточки, деньги спрятаны в двойное дно чемодана, адреса и пароль выучены наизусть.
Спали по очереди. Делали пересадки. При проверке предъявляли документы. Но кто обращает внимание на каких-то девчонок!
В две недели добрались до Николаева и здесь узнали, что николаевские рабочие организации разгромлены, по городу гуляют погромщики...
Посадка на пароход, идущий в Одессу, производилась со строгой проверкой документов и повальными обысками пассажиров. Когда обыск кончился и полицейские, бряцая оружием, ушли, уводя с собой какую-то плачущую женщину, девушкам удалось прошмыгнуть на палубу и забиться в самый темный угол на корме.
Море было беспокойное. Фелю укачало. Но вот вдали показались огоньки Одессы. Высадились на берег и пешком добрались по назначенному адресу.
Там принял их товарищ Николай. Сдали деньги, он тщательно их пересчитал, затем занялся разбором почты.
Пока товарищ Николай читал привезенные письма, пришел на явочную квартиру рослый, статный мужчина. Товарищ Николай очень ему обрадовался и сказал:
– Вот как хорошо, Григорий Иванович, что вы пришли! Тут к нам девушки приехали, нужно их устроить с ночевкой. И голодные, наверное. Позаботьтесь о них, пожалуйста.
Тоня и Феля поняли из разговора, что это знаменитый Котовский. У Фели даже головная боль прошла. Она разглядывала этого человека, о котором ходило столько фантастических рассказов.
– Скажите, пожалуйста, – нерешительно обратилась она к нему, – вы ведь Котовский? Вы на самом деле Котовский?
– Разве не похож? – рассмеялся Котовский, а сам уже обдумывал, как лучше поместить их и что сделать, чтобы они хорошо отдохнули.
Узнав, что Тоня и Феля привезли от ЦК важные директивные письма, Котовский пристально посмотрел на тонюсеньких, худеньких девочек, и глаза его засветились жалостью и участием.
– Небось страшно было? – спросил он.
– А чего страшно? – спокойно ответила Тоня. – Мы не в первый раз ездим. Привыкли.
Час был поздний. Котовский, не откладывая, повел связных в гостиницу на Пушкинскую улицу. Там их прежде всего отправили в ванную, затем накормили. Котовский тем временем вызвал комсомолку-подпольщицу Фиру.
– Вот, – сказал он, – вам поручаются две храбрые девушки. Я знаю, что вы сумеете их обласкать, пригреть. Нелегкая работа, сколько раз они рисковали жизнью. А на вид совсем малыши!
– Понятно, – ответила Фира, – я поухаживаю за ними. Здесь им будет хорошо.
Быстро набрались связные сил и отправились в обратный путь, в Москву, снова нагруженные докладами, литературой и письмами. Перед отъездом девушек Котовский дал им поручение лично от себя: побывать на Маросейке, узнать, живет ли там Миша Марков.
– Понимаете, девушки, – говорил он, – хороший паренек, беспокоюсь я о нем. Очень уж он тихий. Только про меня ничего не говорите, а то прискачет, а еще рано. Просто узнайте, как бы от себя, и всё. Приедете снова – расскажете мне про него.
В доставленных девушками письмах, между прочим, сообщалось, что ЦК направляет в Одессу, в распоряжение губкома, нескольких товарищей из Иностранного отдела. Предлагалось губкому усилить работу в войсках интервентов с целью их разложения, разъяснять политическую обстановку, призывать к неповиновению под лозунгом "Штык в землю".
И вот прибыла из Иностранного отдела ЦК, из Москвы, Жанна Лябурб. Она была маленькая, нарядная, причем нарядная в любом платье, в любом платочке – так она умела все носить, все приладить, так все ей шло. Ее черные волосы завивались кудряшками на сверкающем белизной, прямом и широком лбу. Глаза у Жанны были ярки и любопытны ко всему миру. Все привлекало ее внимание, все ее радовало, до всего ей было дело.
Кроме нее прибыл из Москвы молодой Жак Елин, который долго жил в Париже и хорошо знал французский язык.
И еще появились новые работники "Иностранной коллегии".
Получив инструкции, они отправились на набережную, разбрелись по кабачкам, по харчевням, замешались в толпы французских матросов и солдат, завели знакомства, дружбу. Это непосредственное общение должно было дать еще большие результаты, чем распространение подпольной литературы. Впрочем, и литература тоже стала передаваться в руки французских матросов и солдат через агитаторов "Иностранной коллегии".
Работу "Иностранной коллегии" объединял президиум. Каждая группа не знала даже о существовании другой. Часто лица, состоявшие в одной группе, не знали своих сотоварищей.
Самой многочисленной была французская группа. Но и в польской группе насчитывалось немало смельчаков во главе с польской коммунисткой Геленой Гжеляк. В румынской группе было пятнадцать человек, но кто, кроме губкомовцев, знал о них? Среди румынских коммунистов выделялся большим опытом Бужор, направленный в Одессу по предложению Ленина. Вместе с румынскими коммунистами работали коммунисты-молдаване, в их числе бывший шкипер броненосца "Потемкин" Криворуков. А в сербской группе были коммунисты Стойко Ратков, Вальман Драган, Живанко Степанович...
Трудно было наладить работу среди греческих солдат. Им внушили, что их посылают на священную войну за поруганную большевиками православную веру. Чтобы поддержать в них эту уверенность, одновременно с солдатами направили в Россию священное воинство: трех епископов, четырех архимандритов, сорок священников с клиром и много ладана для благовонного дыма.
Была в "Иностранной коллегии" и английская группа. В ней в числе других работал английский эмигрант, известный под фамилией Кузнецов.
Но самой рьяной, самой неутомимой из всех деятелей "Иностранной коллегии" была француженка-коммунистка Жанна Лябурб. Маленькая Жанна была общей любимицей. Как бережно относились к ней все подпольщики Одессы! А она была так неосторожна! Она совсем не берегла себя!
– Так нельзя, милая Жанна! – упрашивал ее Котовский. – Вы должны быть незаметны, неуловимы, а между тем вы держитесь так, что стали самой популярной личностью в Одессе.
– О! – вскидывала брови Жанна. – Популярной? Как Вера Холодная?
Жанна умела заливчато, заразительно смеяться. Улыбался и Котовский. Но затем Жанна серьезно отвечала:
– А вы? Разве вы не рискуете на каждом шагу?
– У вас особенно сложное положение. Вы должны вступать в беседы с солдатской массой, с матросами, это ваша работа, ваша задача. Но вы никогда не знаете, нет ли среди ваших собеседников провокатора или даже не провокатора, просто человека других взглядов, службиста, который пойдет и доложит начальству. Вы раздаете листовки. Можете вы быть уверены, что та же рука, которая протягивается за листовками, не наденет на вас наручники?
– Вот видите! – воскликнула Жанна беспечно. – Вы сами же опровергли себя! Доказали, что мне невозможно быть осторожной, что приходится идти на риск... А вообще-то вы правы, – вздохнула она, – мы, пропагандисты "Иностранной коллегии", ходим по канату. Одно неосторожное движение – и... И стоит ли, мой друг, об этом говорить? Умирают ведь только один раз!
Котовский смотрел на маленькую, хрупкую Жанну и думал о том, что женщины-разведчицы, женщины, работающие в подполье, – это самое потрясающее, самое страшное, что он видел на войне. "Наше дело солдатское, – думал Котовский, – мы исстари выходим на поле брани и действуем мечом, но женщины – пока они не ходят в атаку (этого только не хватает!). А то, что выполняют те девушки-связные или Жанна Лябурб, разве это не страшнее всякой атаки?"
Котовский гнал от себя даже самую мысль о том, что Жанну могут схватить. Видеть ее здесь, в подполье Одессы, было для него тягостно, тревожно, невыносимо.
