Текст книги "Человек-легенда"

Автор книги: Борис Четвериков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 39 страниц)

Сразу же после завтрака начинался обход главврача. Обставлялось это с большой торжественностью. Главврач мчался по коридорам впереди, сияя чистотой и благополучием, распространяя вокруг себя запахи английского табака и карболки. За главврачом, еле поспевая, следовали ассистенты, с очень умными, очень интеллигентными лицами. Далее шествовала светловолосая, толстая, на массивных ногах, обтянутых фильдекосовыми контрабандными чулками, медсестра, несшая поднос с бесчисленными баночками и пузырьками. За ней нестройной толпой шагали доктора, заведующие различными отделениями.

Больные заранее волновались, вытягивали шеи и старались что-нибудь уловить из отрывочных фраз. Все это медицинское сборище произносило множество страшных слов, вызывающих тревогу. "Субфебрильный!" А что значит "субфебрильный"? Самый простой йод именовался "тинктура йоди". У мнительных больных от одного слова "тинктура" могла подняться температура.

Но вот обход закончен. Главврач долго проверял пульс у Котовского и строго спросил:

– На рентгене были? Ничего, больной, не падайте духом!

Прошло около двух месяцев. Молодой паренек выписался, но приходил оформлять какие-то справки и заодно навещал друзей. Наконец он сделал все необходимое. Теперь и Котовскому можно было покинуть голубую больничную палату, успевшую ему изрядно надоесть.

4

Ришельевская улица. Молочная "Неаполь". Сбитые сливки, болгарская простокваша, кефир. Белейшие скатерти на столиках, белейший костюм у добродушного толстяка, хозяина молочного заведения. Ложечки, стаканчики, бутылки с сиропом – все начищено, намыто и сверкает чистотой.

Но сколько пооткрывали этих молочных, закусочных, ночных кабачков! Поэтому они и пустуют.

Помещик Золотарев входит в молочную. Медленно приближается к прилавку, осматривая окна, стены и пустующие столики.

Хозяин молочной даже не переменил позы. Он спокойно ждет, что закажет посетитель. Торопиться некуда, и к тому же такая духота!

– Две простокваши с корицей и сахарным песком, – произнес наконец посетитель. – Терпеть не могу эту простоквашу, но дал слово моей тете, Серафиме Антоновне, что буду соблюдать диету и заботиться о желудке. Что вы поделаете с этими женщинами!

Безразличие исчезает с лица хозяина молочной "Неаполь". Он осторожно спрашивает:

– Минуточку! Что-то очень знакомое имя. Случайно, она не сродни известному коннозаводчику Талалаеву?

– Как же, как же! А вы его знаете?

– Боже милостивый! И он еще спрашивает! Знаю ли я Талалаева! Да если уж я его не знаю, тогда кто же все-таки его знает?! Тогда его просто никто не знает! Да вы зайдите в мою конторку, я вас очень прошу! Господи! Талалаев! Сережа Талалаев!

В задней комнате они пожимают друг другу руки.

– Котовский, – говорит помещик Золотарев. – Прислан к вам для постоянной работы.

Ослепительно белы скатерти на столиках молочной "Неаполь". И посетителей – ни души. Приоткрыв дверь в зал, они могут спокойно поговорить обо всем.

Милый, очаровательный Кузьма Иванович Гуща! Котовский полюбил его сразу. А когда они разговорились, Котовский узнал, что не раз сходились их жизненные дороги.

– Так и вы были в Нерчинске?! А помните надзирателя Дрюкалова? Он был при вас? – спросил Кузьма Иванович.

– Как же не помнить! Свиные глазки и совсем нет лба!

– Я любил, когда нас водили в баню... Это был счастливый час.

– Но всегда воды не хватало, и мы растопляли снег...

– На ночь нас пересчитывали по номерам и запирали в бараке, а вечно пьяный начальник предупреждал, что побеги совершать бесполезно. Вы помните его фамилию?

– Ну как же! Конечно, помню этого мерзавца. Тарасюк! – воскликнул Котовский.

– Врал пьянчуга. Если с умом – с луны можно убежать.

– Для побега самый лучший месяц – февраль, – припоминал Котовский.

– Правильно! И я так считаю: нет мошки и не очень холодно.

Котовский удивился:

– А вы разве тоже делали побег?

– Конечно. И очень успешно. А лицо все-таки обморозил.

Было что вспомнить этим людям!

Но первый вопрос, который Кузьма Иванович задал Котовскому, – о Москве.

– Что нового? – задумался Котовский. – Как мне рассказывали, все там новое, каждый день выдвигает новые задачи, каждый день – новая страница. Очень там быстро живут! Ну, а что же в Одессе?

Кузьма Иванович стал подробно, обстоятельно рассказывать обо всем, что произошло в Одессе.

– Боролись мы за власть Советов. В декабре семнадцатого года Цека прислал сюда Володарского, затем прибыл отряд революционных матросов из Кронштадта. На сторону революции перешел Ахтырский полк, матросы военных кораблей "Алмаз", "Ростислав", "Синоп" и еще многие воинские части. "Союз социалистической рабочей молодежи" тоже неплохо действовал. Сами понимаете – молодежь! Мы подняли восстание. В январе восемнадцатого года ревком сообщил об установлении в Одессе Советской власти...

– А потом Германия оккупировала Украину...

– И на хвосте германских оккупантов пожаловала прежняя, еще более потрепанная Центральная рада. В те дни, когда советские учреждения эвакуировались из Одессы, на улицах появились контрреволюционные отряды польских легионеров, еврейские сионистские дружины с их голубыми знаменами и уголовники, которыми изобилует Одесса. Все они занялись одним и тем же подлейшим делом – открытым грабежом. В апреле Центральная рада окончательно скомпрометировала себя. Главнокомандующий оккупационными войсками на Украине фельдмаршал Эйхгорн наметил новое правительство Украины во главе со Скоропадским. И вот выплыл гетман. Как говорится, хрен редьки не слаще. Скоропадскому поставили определенные условия. Он должен обеспечить поставки в Германию, вернуть помещикам земли, принять беспощадные меры при всяком неповиновении. Вильгельм Второй "дал согласие на избрание Скоропадского гетманом Украины". Понимаете комизм этого "согласия на избрание"? И тогда без лишних слов германские солдаты разогнали Центральную раду...

Рассказывая, Кузьма Иванович строил такие гримасы и так изображал важную физиономию Эйхгорна и унылое лицо Петлюры, именовавшего себя "главным атаманом войск Украинской народной республики", что Котовский смеялся до слез.

– Д-да, – вздохнул Кузьма Иванович. – А вообще пока положение тяжелое. Одесса – основной опорный пункт интервентов. Кто только не хозяйничает здесь! Польские легионеры расстреливают рабочих, охотятся за мирными жителями, греческие войска свирепо расправляются с забастовщиками, французы привезли негров – зуавы – знаете? Французские, африканские, румынские войска бесчинствуют наравне с белогвардейцами... Никогда еще не переживала Одесса таких черных дней...

Кузьма Иванович замолк на полуслове, обошел все входы и выходы, проверил, нет ли кого поблизости. Убедился, что кругом ни души, вернулся и продолжал:

– Губком был арестован... Но теперь Цека прислал ценнейших работников. Вообще работа у нас поставлена неплохо. Ревком организует боевые рабочие дружины и руководит партизанским движением. Знаете, какие крупные партизанские отряды сформированы! Они еще дадут себя почувствовать! Правильно сказано, что Украина – вооруженный лагерь. И мы победим, в этом-то нет никакого сомнения, дорогой мой Григорий Иванович!

Когда Кузьма Иванович выговорился сам, когда он выспросил в мельчайших подробностях обо всем, что слышал Котовский о Москве, о положении на фронтах и о тысяче других вещей, которые его волновали, тогда он наконец со вздохом сожаления отпустил Котовского:

– Ну, ладненько, с дороги вы, конечно, то да се, устали и тому подобное... Больше я вас мучить не стану. Теперь вы устроитесь в гостинице, встретитесь с Самойловым... А сейчас я вас буду кормить. И не возражайте, пожалуйста, это бесполезно. Пока что никто еще не уходил от Кузьмы Ивановича голодным.

Тут волей-неволей Котовскому пришлось познакомиться со всем ассортиментом блюд, какие изготовлялись в молочной "Неаполь". Только убедившись, что гость действительно сыт и не может уже проглотить ни крошки, Кузьма Иванович проводил Котовского, дав ему много практических указаний и советов, как держаться на улице, где есть проходные дворы и каковы порядки у шпиков контрразведки.

5

Три французских эмигранта участвовали в закладке города Одессы: Дерибас, герцог Арман дю Плесси де Ришелье и Ланжерон, скончавшийся от холеры.

Город получался веселый, нарядный. На месте татарского села Хаджибей выросли форштадты. На рейде встали торговые иностранные суда, прибывшие изо всех частей света.

Стало шумно, людно.

Одна за другой возникли прямые улицы, вознеслись ввысь белые колокольни. Маяк бросил луч в необъятный морской простор. Приморский бульвар наполнили моряки – плечистые, загорелые, в белых кителях, щеголеватые, молодые. По гранитной лестнице побежали здоровые, голенастые дети. Прилетели чайки и стали кружить вдоль берега. Крытый рынок наполнился выкриками торговок и гулом голосов, и на Куликовом поле засверкали стеклярусом карусели народных гуляний...

Большой портовый город жил полнокровно, шумно, по-южному крикливо.

А в 1918 году, когда приехал сюда Котовский, Одесса была битком набита бежавшими из России чиновниками, архимиллионерами, генералами и земскими деятелями. Кого только тут не было! Фрейлины и кокотки, архиереи и мукомолы. Царский министр Кривошеин и лидер эсеров Кулябко-Корецкий, весь расшитый позументами Дзяволтовский и бравый генерал Гришин-Алмазов, звезда экрана Вера Холодная и рыхлый банкир Третьяков... Да всех и не перечислишь!

Все они суетились, приказывали, заседали, клянчили у иностранцев кредиты, проигрывали сражения и заводили интриги.

Кроме них в Одессу понаехали отовсюду всевозможные представители, коммерсанты, атташе, авантюристы всех мастей, шпионы, воры и проповедники. И наконец, Одесса кишмя кишела военными, полицией, войсковыми частями...

Три французских эмигранта участвовали в закладке города Одессы. А теперь, в 1918 году, в Одессу пожаловали французы, чтобы участвовать не в постройке нарядного города, а в ограблении. Они явились сюда как захватчики, как завоеватели.

Пришел французский линкор "Мирабо". Вот она – реальная помощь союзников!

Обломки старой самодержавной России – всевозможные "бывшие": бывшие министры, бывшие графы и князья – шумно приветствовали появление на одесском рейде французского линкора. Духовые оркестры наигрывали бравурные марши. Солидные, с животиками, при манишках, субъекты бегали, как мальчишки, по набережной и махали шляпами канатье. Толстый архиерей, забыв благопристойность, разевал пасть, заросшую курчавыми волосами, и кричал до хрипоты "ура". Светские дамы визжали, размахивали пестрыми зонтиками и выкрикивали по-французски приветствия маршировавшему по улицам экипажу линкора:

– Вив ля Франс!

Все читали в "Одесских новостях" "Оду Франции" и любовались на помещенный в "Одесском листке" снимок Белого дома в Вашингтоне с подхалимской надписью и на портрет бравого генерала Бартелло...

Вскоре прибыла и 156-я французская дивизия под командованием генерала Бориуса. Солдат доставили на транспортах, охраняемых военными кораблями.

– Пять тысяч штыков! – похвалялся консул Энно. – Недурно для начала, как вы полагаете?

– Но почему среди них так много черномазых? – удивлялся вновь назначенный военный губернатор Одессы Гришин-Алмазов.

– Вы имеете в виду зуавов и сенегальцев? – хитро улыбался Энно. Зато пусть-ка попробуют распропагандировать большевики этих африканцев!

Темнели силуэты французских кораблей "Жюль Мишле", "Жюстис". Стоял под парами итальянский крейсер "Аккордан". Английский дредноут "Сюперб" демонстрировал силу Великобритании. В Воронцовском дворце поселился французский консул Энно. В гостинице "Лондонская" скучал английский адмирал Боллард и пьянствовал американский разведчик полковник Риггс.

Да, – нечего говорить – вся, с позволения сказать, "цивилизованная" Европа не жалела ни сил, ни расходов, чтобы сообща погасить пожар, вспыхнувший в этой нескладной, непонятной, вечно преподносящей неожиданности, загадочной России!

Одесса кишмя кишела войсками, разведками, полицией.

А в это время Центральный Комитет Коммунистической партии с исключительной тщательностью отбирал в Москве кадры подпольщиков, направляемых в Одессу. Владимир Ильич дал указание посылать лучших.

Чего стоил один только Иван Федорович Смирнов – бесстрашный, неутомимый, страстный революционер! Его знали как товарища Николая, Николая Ласточкина. А вообще-то у него была партийная кличка Маленький Ваня. Старый партиец, за революционную работу он был сослан царским правительством в Сибирь. После Февральской революции вернулся, а теперь прибыл в Одессу и возглавил большевистское подполье.

Вместе с ним приехали Иван Клименко, Елена Соколовская (под именем Светловой) и еще несколько опытных подпольщиков. Губком был воссоздан, и снова закипела работа, несколько ослабшая после недавних провалов.

На Базарной улице, в квартире рабочего Ярошевского, состоялось первое заседание "Иностранной коллегии". Обсуждались методы ведения пропаганды среди войск оккупантов, утверждался текст листовок, решено было издавать на французском языке газету "Le Communiste".

Отважно действовали подпольщики-коммунисты. Это не значит, что не было жертв. Жертвы были! Но вставали на место каждого погибшего новые подпольщики. Вначале их были только единицы, но с каждым днем их число росло. Даже имена некоторых так и остались неизвестными, запомнились только их партийные клички: Громовой, Матрос, Гриша, Лола...

Белогвардейские газеты сплошь и рядом сообщали с невозмутимым спокойствием: "В порту задержан неизвестный молодой человек, раздававший прокламации на французском языке. Неизвестный на месте расстрелян..." "На спуске улицы Гоголя расстреляны два молодых человека. Передают, что на них указали, как на большевистских агитаторов..." "Вся семья была облита спиртом и сожжена..." "Закопан живым в землю..." Кровавые расправы стали повседневным явлением. Свистели кнуты, рычала надрессированная собака... Стоны, крики можно было услышать в застенках белогвардейской контрразведки, во французском "Дезьем-бюро", в польской охранке в Суворовской гостинице на Мало-Арнаутской...

Французский генерал Франше д'Эспре, вояка, не отличавшийся гибкостью дипломата, откровенно советовал:

– Я вас прошу, господа, чуть что – расстреливайте без разговоров, будь то солдат, или непослушный мужик, или большевистский агитатор. Не надо арестов! Ради бога! Всегда найдется поблизости забор. Залп – и уже не надо ни тюрем, ни конвоиров. Чисто и просто! Ответственность за ваши действия я беру на себя. И да хранит вас всевышний!

Щепетильный генерал д'Ансельм – тот просто закрывал глаза на слишком прямолинейные действия своих подчиненных. Он брезгливо морщился: какое грязное дело эта политика!

Ну, а все остальные, пониже рангом, – те и не морщились, и не закрывали глаза. Для какого-то лешего притащили же сюда, за тридевять земель, всех этих бравых матло в живописных беретах и эти голубые шеренги пуалю. Так и нечего церемониться!

И все-таки, все-таки, несмотря ни на что, борьба не прекращалась, и в революционном подполье действовала уже целая армия, насчитывавшая в общей сложности до двух тысяч человек. Наперекор всему, в самом стане врагов, вот тут, в центре города, можно сказать под самым носом контрразведки, работала советская подпольная организация, сложная, разветвленная, налаженная, постоянно поддерживающая связь с Москвой, руководимая Центральным Комитетом Коммунистической партии и возглавляющая партизанские отряды в тылу врага.

6

С Самойловым Григорий Иванович познакомился в тот же день.

Из молочной "Неаполь" Котовский отправился в гостиницу, на Екатерининскую улицу. Две-три условные фразы – и посетителя повели показывать свободный номер.

– Очень рады вас видеть. Так вам устроить встречу с Самойловым? Будет сделано. А вы пока отдохните с дороги. Располагайтесь как дома. В будущем у вас редко выберется свободный денек. Вот здесь умывальник. Можно душ. Белье на постели чистое.

Какие приветливые люди! И как просто, точно и быстро выполняют свою опасную работу!

Котовский растирался мохнатым полотенцем после душа, когда вошел невысокого роста человек, весь какой-то уж очень изящный, холеный, благоухающий одеколоном, с тонкими чертами продолговатого лица. У него была черная как смоль, лопаточкой бородка, за которой он, по-видимому, ухаживал.

"Бородатый ассириец", – подумал Котовский.

– Самойлов, – произнес пришедший. – Будем знакомы.

Он оказался чрезвычайно интересным и приятным человеком. Сдержанный, он обнаруживал неукротимость. Умница, он никогда не давал почувствовать своего превосходства. Он объехал весь мир, знал несколько языков.

Самойлов с явным удовольствием разглядывал мощную фигуру Котовского:

– Вы, по-видимому, очень здоровый и очень сильный человек. Это в нашей трудной работе пригодится. Военный мундир носить умеете? Есть превосходные документы, и все данные у вас подходят.

– Мне все подходит, что требуется в решительный момент.

Самойлов познакомил Котовского с некоторыми особенностями подпольной работы.

– Редко где можно встретить такое скопление сыщиков, провокаторов, как в Одессе, – рассказывал ассириец, поглаживая бороду. – К счастью, действуют они несогласованно, враждуют и считают всех, исключая самих себя, круглыми идиотами, способными только испортить дело.

Умные глаза Самойлова искрились усмешкой.

– Ну-с... Кто у нас здесь есть? Разведка свирепствует, хватает направо и налево, носятся тяжелые слухи, что оттуда живыми не выходят. Кроме белогвардейской разведки в городе действуют – каждый на свой страх и риск и каждый, опираясь на свой аппарат и свою агентуру" – и французское "Дезьем-бюро", и "Двуйка" ясновельможной Польши, и румынская "Сигуранца", и американское "Эф-Би-Ай" – всех не перечислишь, и все одинаково изощренны и безжалостны.

Самойлов задумался. Он как будто колебался, рассказать ли о своем, личном, что не имело прямого отношения к делу, но, пожалуй, было поучительно.

– Мне случалось в жизни сталкиваться с испанскими застенками. Еще изощреннее Япония. Военные круги заняты изобретением средств разрушения, а эта публика... они состязаются в выдумывании самых изуверских пыток. Чего тут нет! Одни щеголяют пытками звуком, падающими лифтами, другие занимаются пытками мужей в присутствии жен, пытками жен в присутствии мужей... Средневековье – детский лепет! Подумаешь, сжигание на кострах! Загонять занозы под ногти и лить воду в ноздри... Пытать лампионами ослепительно ярким светом... Не давать спать по нескольку суток подряд... Подвешивать на крючьях, избивать резиновыми палками, просто бить смертным боем, топтать, пинать, бить чем попало и по чему попало... Гноить в подвалах и мучить в каменном мешке... Водить на ложные расстрелы и стрелять мимо, в стену, и снова отводить в зловонный карцер, наполненный крысами... С каким ужасом, с каким отвращением узнает будущее человечество о современных "садах пыток"! И это в наш "цивилизованный" век! Век радио и электричества!.. Но все это так, к слову, просто вспомнилось... Извините меня...

Самойлов прошелся по комнате, как бы стряхивая с себя воспоминания. Видимо, многое пришлось ему испытать. И многое хотелось бы рассказать этому сильному, смелому человеку, которому он вполне доверял.

Он хотел бы рассказать о подпольной Одессе, где существуют и будут существовать, что бы ни случилось, губернский комитет партии, городской и районный комитеты, ревком, военный отдел, разведка и редакция. Ведь Котовскому придется работать под руководством Военно-революционного комитета. Может быть, ему придется бывать и на Ришельевской улице, в табачной лавке "Самойло Солодий и Самуил Сосис". А может быть, придется посещать и модное ателье "Джентльмен", где он будет получать очередные задания.

Да, обо всем этом хотелось бы рассказать Котовскому, сразу ввести его в дело. Но этого не позволяла конспирация.

Самойлов курил. Голубой дымок сигары скрывал иногда его лицо. После длительного молчания он сказал очень теплым, задушевным голосом:

– Вот. У вас будет самый трудный участок. Впрочем, в подполье все участки трудные. С обстановкой, в которой вам придется работать, постепенно познакомитесь. Разумеется, вы сами подберете себе помощников, сами построите свою работу так, как вам удобней. Но для начала вы встретитесь с двумя нашими разведчиками. Славные ребята, но немножко любят играть с опасностью. Кстати сказать, в прошлый период вашей деятельности у вас был тот же грешок. Но тогда вы сами за себя отвечали, а теперь вы включились в огромное коллективное дело. Тогда вы были, так сказать, дичком, действовали на свой страх и риск, по своему разумению, и это было тогда хорошо – вести партизанскую войну, заражать своим примером запуганные массы...

Котовский усмехнулся:

– Меня всегда ругают за это. И Гарькавый ругал. И другие мне то же самое говорили. За одно могу поручиться: никого не подведу.

– Ну, действуйте, сами все увидите на деле. Со мной будете встречаться разве что только там, в "обществе", – у меня ведь совсем особая работа, я занимаю большую должность у них, у белых... Тоже, вообще-то говоря, дерзость. Но я так всю жизнь. Такова специальность. Я буду оказывать вам всякое содействие. А пока пожелаю успеха. Всего хорошего!

7

Пришли к Котовскому будущие его два помощника. Вася был высокий, порывистый, нетерпеливый. Это сказывалось даже в том, как он ерошил свои светлые, золотистые волосы и все приговаривал:

– Картина ясна! Вопросов нет, суду все ясно!

Михаил был поменьше ростом, черный, щетинистый, спокойный и молчаливый. Вася над ним даже подтрунивал. Когда Михаил на все вопросы отвечал только какими-то междометиями или отрывочными "да", "нет", "точно не помню" и все в этом роде, то Вася наконец терял терпение и восклицал:

– Михаил, перестань тараторить! Ты никому не даешь слова сказать! Сам посуди, другим-то тоже хочется высказаться, а ты ни на минуту не прекратишь своей болтовни.

Все смеялись, а Михаил краснел и добродушно просил:

– Ну ладно уж, какой уж есть. Не люблю я много разговаривать.

Вася любил стихи и знал наизусть всего "Евгения Онегина". Вася был незаменим, когда приходилось действовать через женщин.

Михаил славился хладнокровием в решительную минуту и своим бесстрашием. Боялся он только женщин.

Для отдельных вылазок и задач трудно было бы найти лучших исполнителей, чем Михаил и Вася. Разве что мог с ними соперничать одессит Самуил. Это были уши и глаза Котовского. Что бы Котовский ни делал, что бы ни затевал, он всегда был уверен, что где-то поблизости, даже и для него невидимые, фланируют его ребята, готовые выручить, известить, предупредить. Это было очень важно.

Вначале набралось тридцать храбрецов, тридцать отважных смельчаков, готовых идти за Котовским в огонь и в воду. И все невидимки: и есть они, и нет никого. Тридцать храбрецов, и к ним присоединились еще тридцать, еще тридцать... Отряд вырос в конце концов до двухсот пятидесяти человек.

Город безмятежно шумит, веселится, торгует... Мчатся по улицам великолепные автомобили с иностранными флажками на радиаторах... Живет шумной жизнью порт... Рестораны полны нарядными женщинами и блестящими офицерами, предпочитающими ресторанный столик грязным и неуютным окопам... А ведь революционное подполье-то есть! Это не выдумка газетных репортеров! Оно есть, и потому-то бывает так тревожно дельцам и начальникам: кто их знает, где они, эти большевики, в данный момент и что они замышляют?

8

Когда Котовский впервые переоделся в гостинице в форму капитана и вышел показаться Васе и Михаилу, оба они схватились за оружие, потом переглянулись, снова посмотрели на "капитана" и принялись восторгаться и хохотать.

– Господин офицер! Пройдитесь по комнате! – умолял Вася.

– Замечательно! И походка совсем другая! Никогда бы не подумал! Если бы на улице встретил, не узнал бы ни за что! – бормотал Михаил. (От удивления он даже стал разговорчивым!)

– Вы курите, капитан?

– Пардон?.. Благодарю вас, у меня сигареты...

Опять взрыв восторга.

– Григорий Иванович, но как вы умеете? Все равно я вот и знаю, что это вы, а между тем это совсем не вы!

– Эх, в театре бы вам выступать!

Котовский был доволен впечатлением, которое произвел на своих друзей.

В подрывном отделе Одесского подпольного ревкома Котовского ценили, очень любили и каждый раз, когда он был в деле, тревожились за него, хотя скрывали друг от друга тревогу, уверяя один другого, что за кого-кого, а за Григория Ивановича они спокойны, что Григорий Иванович как заговоренный или уж такая удача ему во всем.

Ничего так не любит Котовский, как сложное и опасное задание, полученное от ревкома. Каждое задание он тщательно продумает, разработает – и, глядишь, появляется в городе торговец Беркович, хозяин овощной лавки. Он шепчется со спекулянтами, приценяется, дает взятки... и собирает необходимые сведения.

Есть определенный круг людей, который знает торговца Берковича. Есть люди, которым знаком только помещик Золотарев – любитель бильярда и знаток лошадей. Есть общество, где свой человек – капитан Королевский, игрок, покоритель дамских сердец и прожигатель жизни. Немало пациентов принимает почтеннейший доктор Скоропостижный на Базарной улице. И славится своей образованностью некий агроном Онищук – все тот же Котовский в десяти лицах...

– Вы слышали? – шушукаются в отелях, в гостиницах, в особняках. Говорят, этот Котовский опять сделал какой-то дерзкий налет... Столько полиции, а Котовский разгуливает по городу, как у себя дома! Это просто ни на что не похоже! Что смотрят иностранцы?!

Вполне разделяет эти страхи и красавец Королевский, хотя он выражает уверенность, что "старая полицейская лиса – наш милейший полковник Сковородин, – разумеется, примет надлежащие меры".

Капитан Королевский! От него сходят с ума светские женщины. О, конечно, его ждет прекрасное будущее! Как он красиво ухаживает, как хорошо танцует! Какое обхождение! И говорят, сказочно богат... Капиталы своевременно перевел за границу, а дома, а земли... Ну, конечно, пока это недосягаемо, где-то не то в Рязанской, не то в Тульской... Впрочем, он, кажется, и сейчас обделывает крупные дела...

Сам градоначальник высказывался о нем в весьма лестных выражениях (правда, всем известно, что мнение его превосходительства всегда совпадает с мнением его супруги), но говорят, что и среди иностранцев Королевский известен как деловой человек и джентльмен...

Котовский в полной матросской форме разгуливает по набережной, мирно беседует с матросской бражкой и сидит в кабачке "Белый парус" с друзьями-приятелями... Котовский торгует зеленью на базаре и попутно получает сведения о партизанских отрядах... Поздним вечером он снова капитан Королевский. Он проводит время среди золотой молодежи, девиз которой "вино, женщины и карты", и попутно узнает много полезных вещей, которые выбалтывают пьяные офицеры...

Сюда, в "Олимп", к Робину – в самые модные и самые фешенебельные рестораны – являются и контрразведчики. Они приходят поздно ночью, потрудившись над избиением, калеченьем своих жертв. От них пахнет еще кровью этих несчастных. На кулаках у них ссадины, а в глазах еще не остыла переходящая за пределы всех общечеловеческих норм и даже здравого смысла сатанинская ярость садистов, настоящее безумие. Их серые физиономии перекошены, они охрипли от бешеных выкриков, угроз и площадной брани. Они уже не люди, они опасны для человеческого общества, их ждет конец или в психиатрической, или от пули в лоб, которую они сами преподнесут себе как избавление от кровавого тумана и преследующих их страшных призраков.

Приходил в ресторан полковник Сковородин, приходили страшные, с бледными, полубезумными лицами капитаны, поручики. Мрачно лили в глотки спирт и коньяк и с ужасом убеждались, что не пьянеют, не могут опьянеть, не могут никаким спиртом залить ошалелый мозг, обезумевший от всей этой крови, от вывороченных суставов, от искромсанного человеческого мяса...

И это видел Котовский. Ненависть сжимала ему горло. Но он находил в себе силы поднимать бокал и отвечать загадочной улыбкой какой-нибудь сомнительной красавице, приехавшей в Одессу или шпионить, или соблазнять престарелого, но влюбчивого богача.

На отдых не оставалось времени. Даже заглянуть в молочную "Неаполь", поесть болгарской простокваши под добродушное ворчание милейшего Кузьмы Ивановича и то удавалось редко.

Котовский менял обличье, появлялся в самых неожиданных местах, располагал полнейшей осведомленностью о всех намерениях и замыслах врага. Котовский жил десятью жизнями и всеми десятью рисковал.

9

Не раз появлялся в одесском обществе и поручик Орешников. И вот встретились Котовский-Королевский и Орешников на званом обеде у французского военного атташе. Они чокались звонкими настоящими "баккара" после предложенного хозяином дома тоста за новую Россию, и Орешников опять откровенно и изумленно вглядывался в лицо "капитана". Все ясно! Орешников опять узнал его! Оставалось решить вопрос: как настроен теперь Орешников? Враг он или друг?

Военный атташе занимал прекрасное, просторное здание в центре города, на Французском бульваре. Вокруг дома был сад. Столовая, где они сейчас находились, вся была в зеленых отсветах от деревьев, которые забирались ветвями в распахнутые настежь окна. Дверь на веранду... В крайнем случае можно перепрыгнуть через низкую баллюстраду... и отстреливаться, отступая, в саду...

Котовский внимательно оглядел всех сидевших за столом. Офицеры... сановники... нарядные женщины... Вот! Так и есть: по меньшей мере, эти двое, с водянистыми глазами и нездоровой кожей, – несомненно, переодетые сотрудники "Дезьем-бюро"!

Котовский достал носовой платок и попутно убедился, что револьвер на месте. Достаточно условного сигнала – дать два выстрела подряд – и дружинники не замедлят прийти на помощь под видом ли патруля или городской полиции...

Но вот уже принесли и сладкое блюдо. И у военного атташе блестят глаза. И красивая дама, соседка Орешникова, смеется громче, чем полагается по хорошему тону. Орешников любезничает с ней и не обращает ни на кого внимания...

И вот уже гости шумно выходят из-за стола. Мужчины на веранде курят. Орешников о чем-то беседует с одним из этих подозрительных французов. Котовский сознательно держится около Орешникова и следит за каждым его движением...

Когда Орешников спустился по широким ступеням веранды в сад, проследовал за ним и Котовский. Здесь они остановились около клумбы. На них пахнули ароматы роз и резеды.

И вдруг Орешников, не оглядываясь на Котовского, склоняясь над кустом розы и нюхая развернувшийся цветок, произнес внятным шепотом: