Текст книги "Человек-легенда"

Автор книги: Борис Четвериков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 39 страниц)

Это было страшное зрелище: боевой конь не нес своего хозяина, и Ольга Петровна уже готовилась услышать самую страшную весть.

– Где командир? – спросила она бойцов.

– Долго не уходил. Уж как мы его просили! А потом увезли его в Катербург санитары батареи.

Ольга Петровна взглянула на них как на чудесных вестников: значит, жив!

Приехали в Катербург. Часовые. Ольгу Петровну сразу же провели к Котовскому. Он лежал в топленной по-черному хате, возле него коптил сальный фитилек. Он был в очень плохом состоянии.

Ольга Петровна прежде всего проверила его пульс. Котовский слабо улыбнулся:

– Я знал, что ты приедешь, хотя и не велел тебе говорить.

С большим трудом Ольга Петровна уговорила его отправиться в санчасть, в местечко Ямполь.

Медленно двигалась повозка. Котовский потерял сознание. Вот и санчасть. Выбежали санитары. Молча подняли носилки. В открытую дверь видны были встревоженные, озабоченные лица.

В тот же день Ольга Петровна повезла Котовского в Одессу, передав своим помощникам все дела.

– Котовский?! – единственное, что спрашивали коменданты станций. Железнодорожники, не дожидаясь распоряжений начальства, бросались в депо. Там тоже долго не расспрашивали. Произносилось только одно слово: "Котовский". Дежурный по станции предупреждал по телефону об отправке экстренного паровоза с прицепленным к нему вагоном, и паровоз мчался. Нигде не задерживали его.

Промелькнули Вапнярка, Бирзула, Раздельная... Ольга Петровна не видела их. Она не отходила от мужа. Он иногда приходил в сознание, спрашивал:

– Взят Кременец? Жив Орлик? Какое сегодня число? Шестнадцатое июля? Сообщи срочно: мой заместитель – Ульрих!..

10

В Одессе к приезду Котовского была приготовлена дача на Французском бульваре. Самая лучшая, какую только нашли. Из окна открывался широкий вид на море. Веранда выходила в сад. На клумбах цвели розы и гладиолусы. Тенистый сад благоухал.

Котовский лежал прикованный к постели. Врачи собирались вокруг него и затем устраивали консилиумы. Медицинские светила высказывали опасения, не отразится ли контузия на психическом состоянии больного, говорили также о возможной глухоте, указывалась необходимость длительного лечения, клинических наблюдений. В конечном счете приходили к выводу, что надо уповать на могучее здоровье пациента, на то, что с болезнью он справится сам.

Ольга Петровна дежурила возле Григория Ивановича бессменно. Пришли девушки-комсомолки:

– Нужно чем-нибудь помочь?

И очень радовались, если Ольга Петровна давала им поручение: посылала в аптеку за лекарством или просила что-нибудь купить.

Столько солнца было в Одессе, столько воздуха в просторной даче, в благоуханном саду! И такой целительный запах моря долетал с ветром!

Котовский стал поправляться. Выбирался на веранду, садился в плетеное кресло. Солнце доверху наполняло веранду сверкающими потоками. Стекла на веранде были разноцветными, и на полу, на стенах, на коленях Котовского, на скатерти переливались все цвета: зеленый, желтый, оранжевый, сочно-вишневый.

Котовский закрывал глаза. И тотчас возникали выстрелы, крики "ура", поля сражений... В конном строю идут полки. Вперед!

Каких жертв стоит война! Леонтий... Сколько с ним пройдено дорог! И ведь он спас ему жизнь там, в степи, в холодную ночь... Он отыскал, он, Леонтий! Он приносил передачи в тюрьму, помог совершить побег непритязательный, молчаливый, верный друг! Славные ребята у него – девочка и мальчик. И хорошая жена. Как они там? Ждут, наверное?..

И стояло перед Котовским лицо Леонтия. И скорбь ложилась на лицо командира.

Мучительные видения преследуют Котовского. И такая тяжесть в голове!

"Это, вероятно, потому, что давно не делаю гимнастику", – думает Котовский.

И вдруг опять острой болью свежая, незажившая рана: неужели нет Няги?! Этого нельзя представить! Неужели он никогда больше не улыбнется, сверкая белыми зубами, не скажет: "Ну и жара! Можно баранину жарить, честное слово!".

Сияет одесское солнце. Пахнет морем. Чья это дача? Вероятно, какого-нибудь Инбер или Родоканаки... или Маразли... Сгинули все, как дурной сон!

Без жертв нельзя. Невозможно. Макаренко, Няга, Христофоров, Леонтий... Жанна, Иван Федорович Ласточкин, Кузьма Иванович Гуща... и тысячи, тысячи славных героев!.. Оценят ли грядущие поколения эти жертвы? Товарищи молодые люди! Ведь вы не пройдете равнодушно мимо могилы маленькой Жанны? Жизнерадостный Михаил Няга – он для вас, только для вас пожертвовал собой, чтобы вам лучше жилось на свете! Стало ли вам лучше? Счастливы ли вы?

– Тебе вредно так долго сидеть на солнце, – говорит жена Ольга Петровна, врач Ольга Петровна, и уводит Котовского в прохладные комнаты.

Как только Григорий Иванович поднялся с постели, появились посетители.

Первым пришел корреспондент одесской газеты. Он был элегантен: в светлом костюме кофейного цвета, в модных сандалиях, без шляпы.

– Одну минуточку! Виноват!.. Постараюсь быть краток... – с нагловатой вежливостью приговаривал он, однако мучил Григория Ивановича более часа, задал ему сто вопросов и все записывал в книжечку, тоже элегантную, с блестящими какими-то застежками. – Мы должны отобразить... Массы хотят знать легендарного командира...

Когда он ушел, Ольга Петровна чистосердечно призналась:

– Еще бы минута – и я выгнала бы его в три шеи.

– Зачем же? – возразил Котовский. – Пусть себе. Каждый старается по-своему.

Пришли почитатели. Пришли старые друзья. Пришли рабочие завода: не может ли он выступить? Хотя бы кратко? Ну, раз нельзя, то нельзя... Главное, набирайтесь здоровья!

С утра до вечера Котовский занят был приемами. Приходили с подарками, с цветами. Приходил поэт и прочел длинную поэму, посвященную Котовскому, называется "Сверкающие клинки".

Кончилось тем, что Ольга Петровна от всей этой суеты решила увезти Котовского в Тирасполь.

В Тирасполь? Котовский оживился. Да, он хочет поехать в Тирасполь. Обязательно в Тирасполь! Ведь там пахнет садами, рыбой, прибрежными камышами, ведь там плещет полноводный Днестр...

В Тирасполе он по-настоящему отдыхал. Начал понемногу выходить на прогулки. Посетил могилу Христофорова. А там стал приходить на берег Днестра ежедневно. Сидел и смотрел туда, на ту сторону, всматривался, вглядывался... не мог оторвать глаз от голубой дымки, от неясных далеких очертаний.

Быстро разнеслась весть, что в Тирасполе находится Котовский. Посетителей не было, корреспонденты не приходили. Но рано утром появлялись молдаване: из города, из окрестных деревень. Они приходили с корзинами, наполненными лучшими сортовыми яблоками: душистым йонатаном, золотым шафраном, бумажным ранетом, кальвилем. Они ставили корзины на крыльцо и быстро удалялись. Боже упаси! Они не хотели утомлять больного, не жаждали сообщать, от кого именно приношения. И без того известно от кого: от Стефанов и Костаке, Мариул и Христо – от простого трудового народа. Кроме яблок Ольга Петровна находила в корзинах дыни, ранние сорта винограда, сливы и арбузы – все, что выращивала изобильная Молдавия.

В конце августа Котовский засобирался в дорогу:

– Пора, Леля. Бригада уже подо Львовом.

Котовский еще не поправился. Но больше не в силах был оставаться в бездействии. Двадцать восьмого августа Ульрих вместе с приказами и сводками рассылал радостное сообщение: Котовский вступил в командование! Котовский вернулся в бригаду!

11

В городе Ананьеве было пыльно и душно. Лето стояло засушливое. Изредка проносились грозы, гремел гром, теплый ливень обмывал истомленные листья деревьев, по канавам пузырились потоки желтой, мутной воды. И опять пекло солнце.

Катина мать сбилась с ног, поливая гряды и клумбы, вычерпывая до дна колодец. Катя же бегала на почту, дрожащим голосом спрашивала в окошечке "До востребования" и шла домой тоскливая, убитая горем. Она не знала, что и думать! Няга перестал писать...

Произошло объяснение с матерью.

– Ревешь? – спросила мать, когда они уже легли спать и погасили свет.

Катя промолчала.

– Думаешь, не вижу? – в потемках говорила мать. – Вижу. Дочери, конечно, всегда своим умом живут, матери у них в счет не идут, все по-своему решают. А мнение материнское выслушай.

Катя молчала, но слушала.

– Ты ведь все об этом скучаешь, белозубом цыгане? Глупость одна, брось. Я же его повыспрашивала, он даже вовсе и не Михаил. Илларион.

– Как не Михаил? – возмутилась Катя. – Все ты выдумываешь, мама!

– Илла-ри-о-он! Сам мне признался. А может, и два у него имени. Одно слово – басурман.

– Пусть два имени! Пусть басурман! Все равно я его люблю!

– Вот когда заговорила! Да что толку от твоей любви? Ты это мне объясни.

Долго гудела мать, все в одну ноту, бесцветно, рассудительно. Но разве докажешь сердцу?

Катя решила поехать и отыскать Михаила Нягу, где бы он ни был, хоть на краю света. В письмах адреса его не было: полевая почта номер такой-то, и все. Но когда он уезжал, он говорил, что едет на Жмеринку. Со Жмеринки и начнет она розыски. Неужели бригады Котовского не найдет!

Настал день, когда Катя исчезла из дому. Хватилась мать – а постель как была постлана с вечера, так и не тронута. Туда-сюда, думала, у подруги заночевала, но день прошел, другой – не вернулась Катя и письма не оставила. Только подружка забегала, сказала, что поехала Катя своего Михаила разыскивать.

Ехала Катя в теплушках, ехала на площадках вагонов товарных поездов, отмахивалась от солдатских любезностей, спорила с железнодорожниками, упрашивала кондукторов...

Так добралась она до фронта. Здесь часто проверяли документы, здесь было строго. Катю не раз задерживали, приводили в Особый отдел. Она подробно рассказывала свою несложную историю. Понятно было, что она ничего не выдумывала.

– Но где же ты своего Михаила найдешь? Ведь у нас Михаилов много, а разгуливать в этих местах не полагается.

– Да это же Няга! Няга-то один? Он в бригаде Котовского, кавалерист, он командир Первого полка! – выпаливала Катя.

– В самом деле, есть такой полк в Отдельной кавалерийской бригаде. Командир полка? Так ты ему кем приходишься?

– Жена! Вот кем прихожусь!

– Жена, а между тем он не пишет?

– Может быть, ранен? Я все равно его найду! Вы меня не остановите! Уж раз я решила...

– Вот что, гражданка, – сказал ей в одном Особом отделе военный, – я вам дам провожатого, он доставит вас в штаб бригады – это совсем близко в штаб бригады Котовского. Вы там знаете кого-нибудь?

– Конечно! Самого Григория Ивановича знаю. Ульриха с женой... и еще...

Она так уверенно назвала фамилии, имена!

Начальник Особого отдела сам решил ее проводить. Кто знает, а может быть, ходит, разнюхивает расположение частей? Но скорее всего, случайная подружка, мимолетная любовь этого самого Михаила...

– Как фамилия вашего мужа? Няга? Он кто по национальности? Ага! Молдаванин? Словом, пошли.

И начальник Особого отдела двинулся вперед первым.

12

Когда умер Няга, Юцевич подумал, что надо бы известить эту девочку из города Ананьева о случившемся, ведь они переписывались, и это была, может быть, настоящая любовь, может быть, супружеские отношения.

Однако выяснилось, что никто не знал адреса этой Кати, даже ее фамилии. У Няги в бумагах не оказалось никаких адресов. Сохранилось письмо от Кати, но там, кроме почтового штемпеля ананьевской почты и подписи "Катя", нельзя было найти никаких нитей. Машенька Ульрих тоже не знала ни адреса, ни фамилии. На этом и пришлось успокоиться.

– Подождем, когда сама пришлет запрос.

Но Катя не догадалась прислать запрос. Вместо того сама явилась в штаб, сопровождаемая военным.

Легче было бы написать в извещении, чем вот так, говорить ей прямо в лицо, что того, кого она разыскивает, нет на свете.

Штабисты переглянулись, когда Катя спросила:

– Где я могу увидеть Михаила Нягу, командира Первого полка бригады?

Наступило напряженное молчание. Начальник Особого отдела сразу понял, что произошло, понял по растерянным, огорченным лицам, по этой затянувшейся паузе.

"Вот оно в чем дело! – горестно вздохнул он. – Вот бедняжечка! Нелегко ей будет узнать... Экое горе!"

Здесь, в обстановке войны, фронта, приходилось постоянно слышать: убит, смертельно ранен. Другое дело – сообщать о смерти родственнику, невесте, жене.

– Катя! – начал Юцевич, замялся на секунду и продолжал: – Так вот, Катенька, какое дело... Понимаете, что получилось... Я должен сказать, Катя... – И вдруг рассердился на себя, что мямлит, тянет, и резко закончил: – Михаил Няга пал смертью храбрых. Убит.

– Вы сядьте, Катя, – ласково сказала Машенька Ульрих, – мы вам расскажем все подробно. Хотите выпить воды?

Начальник Особого отдела ушел, вздыхая и невольно думая о своей семье, оставленной на Урале, в Пермской губернии. Тоже, поди, ждут, волнуются... Храбрая эта Катюша! Ведь надо же – прикатить на фронт!

Катю оставили переночевать. Катя почти не плакала. Почему-то она всего ждала, только не этого. Она думала, что увидит около Няги жену, другую, похитившую счастье у нее, Кати... Или узнает, что Няга решил почему-то порвать с ней – и тогда она убедит его, докажет, что они предназначены один для другого... расскажет ему о своей любви... А тут... ничего нельзя доказать, ничего нельзя исправить! Ничего!

Через несколько дней Катя уехала.

13

Котовский возвращался с Ольгой Петровной в бригаду. Они заехали попутно в ветеринарный лазарет навестить Орлика.

Нашли его в полном запустении, накануне гибели. Раны его начинали гноиться, стоял он в неубранном, тесном стойле, был нечищен, некормлен, худ.

Услышав голос хозяина, он жалобно заржал. Это была трогательная встреча. Котовский гладил коня, похлопывал его по спине. Орлик смотрел такими разумными, полными страдания, человеческими глазами, и так подрагивал кожей, и так радовался, так верил боевой дружбе!

Котовский говорил коню:

– Я тебя так не оставлю! До чего же тебя довели, бедняга!

И затем обратился к Ольге Петровне:

– Ты можешь вообще лечить лошадей? Ну что я спрашиваю? Конечно, можешь! Заберем Орлика, и ты сама им займись. Не возражаешь?

Таким образом, они прибыли в бригаду вместе с Орликом.

Хотя командиру подробно писали о жизни бригады, пришлось все снова по порядку рассказывать: о том, как бригада вырвалась у Бужей Горы из окружения, о том, что Иван Белоусов после битвы у Горинки "открыл счет" за ранение командира и этот счет непрерывно растет.

– У нас счеты с врагами революции давнишние! – сказал Котовский.

И начались новые упорные бои. Стояли горячие дни. Часто противники скрещивали оружие на хлебных полях, и кони топтали тяжелые колосья, мчались по спелой пшенице, так и не дождавшейся жатвы. Котовский совершал рейды по вражеским тылам, перерезывал железнодорожные пути, препятствуя вывозу из Советской страны награбленного противником имущества.

Орлик, как острили в лазарете, разгуливал "по увольнительной". Он поднимался по деревянной лестнице на второй этаж и вдруг заглядывал в штаб, отыскивая там Котовского. Машинистки сначала визжали от неожиданности, а затем угощали незваного посетителя сахаром.

Всюду знали его. Он шел по улице какого-нибудь села – независимый, знающий себе цену. Из дворов кричали:

– Орлик! Орлик!

Он шел не оглядываясь. Вполне справедливо, что его – коня самого Котовского – восторженно приветствует народ.

Ольга Петровна промывала его раны, снимала коросты. Орлик терпеливо переносил боль, только подрагивал кожей да облизывал горячие губы языком.

Ему давали сливы, чтобы чем-нибудь порадовать. Орлик очень любил сливы. Он ел их и выплевывал косточки. Еще он любил крутые яйца.

14

Бригада находилась в шести километрах от Львова. В начале июня 1920 года стотысячная армия Врангеля хлынула из Крыма и начала развернутое наступление. Однако даже это не спасло белополяков. Враг был изгнан из пределов нашей земли, войска Западного фронта освободили Бобруйск, Минск, Вильно, Гродно и подошли к Варшаве.

Пилсудский бросился к своим покровителям. В частности, он долго беседовал с Гарри Петерсоном. Гарри был, как всегда, беспечен и мил. Он никогда не разыгрывал из себя важной персоны. Но именно им были нажаты тайные пружины.

Немедленно был оповещен Вашингтон. Немедленно Вашингтон снесся со своим посольством в Лондоне. Немедленно состоялась конфиденциальная беседа некоего весьма авторитетного лица с министром иностранных дел Англии Керзоном.

Да, было очевидно: спасать Пилсудского надо. Иного решения тут не может быть.

Не того ожидали от этой войны господа империалисты. Сколько хлопот, сколько затрат – и такие плачевные результаты! Где эта самая Москва, которую Пилсудский клятвенно заверял, что завоюет? Ему в помощь был послан Врангель, с которым особенно кокетничала Франция, готовая даже признать его "правителем юга". Почему же эти две армии не соединились? Не осилили голодную, холодную, с разрушенным транспортом Советскую Россию?

Делать нечего. Министр иностранных дел Англии Керзон предъявил Советскому правительству ультиматум. Он требовал прекратить преследование польских армий, иначе угрожал войной против Советской России. Как будто и без того английские военные корабли не обстреливали крымский берег! Как будто и без того английские танки не участвовали в боях, предоставленные армии Пилсудского!

Ультиматум ультиматумом, но Англия в то же время нажимала и на Польшу. От Советского правительства требовали не преследовать польские армии, а от Польши ждали нового наступления на Россию! В этом отношении с Англией были солидарны Америка и Франция. Все они категорически настаивали, чтобы Пилсудский продолжал войну.

Поляки тогда подняли вопрос о том, чтобы Англия и Франция в свою очередь объявили войну России. Но Америка, Англия и Франция решили ограничиться моральной и технической поддержкой Польши.

Между тем положение в Польше было значительно хуже, чем можно предположить. Польские правители увязли в долгах, полностью расстроили хозяйство и с каждым днем теряли доверие народа. Польша была накануне краха. Больше и мобилизовывать было некого. Состав армии изменился, молодежь осталась на полях сражений, на смену ей пришли пожилые люди, которых посулами не накормишь. А чего ждать Польше от союза с бароном Врангелем? Польские помещики понимали, за что воюет Врангель: за единую неделимую Россию, то есть такую Россию, в состав которой войдет и Польша под скромным названием Привислянского края. У Врангеля уже и соответствующее правительство заготовлено, достаточно сказать, что возглавляет его монархист Кривошеин, что в нем находятся и Струве, и князь Трубецкой...

С какой стороны ни посмотри, у Польши не было больше выбора. И тогда покорный слуга вышел из повиновения хозяину. Так загнанная кляча отказывается тянуть воз, несмотря на удары кнута. Хозяева империалистические страны – понукали, требовали от Польши новых усилий, хозяева даже угрожали. Но Польша на этот раз ослушалась и вынуждена была пойти на заключение мира с Советской Россией.

15

В одном из последних сражений, под Милятином, был убит Ульрих.

Машенька плакала на груди Ольги Петровны. Ольга Петровна тихо успокаивала ее. Они провели бессонную ночь, беседуя.

– Жены военных всегда должны быть готовы к неожиданности. Такова наша участь.

– Хотя бы ранило! Хотя бы отняли ногу! – шептала Машенька, глядя красными от слез, опухшими глазами куда-то в стену. – И ведь всего ему было двадцать восемь лет!..

Она перебирала в памяти бесконечные мелочи, маленькие радости, отдельные случаи из их совместной жизни, приобретавшие теперь особый смысл. Потом опять плакала – горько и беззвучно.

– Хорошая вы были пара, – вздохнула Ольга Петровна. – Я всегда на вас любовалась.

– Если бы вы знали Мишу! Всегда чуткий, всегда заботливый...

– Не так вы о нем говорите! – взволнованно заговорила Ольга Петровна. – Надо говорить: он бессмертен в памяти поколений! Надо говорить: он погиб славной смертью, защищая родину и свободу! Мы гордимся им! Вытрите слезы, Маша!

Ульриха похоронили в парке Почаевской лавры, под сенью громадных, буйно разросшихся деревьев. Прозвучал залп прощального салюта...

Деревья неумолчно шумели вершинами, вели какой-то свой, важный и серьезный разговор. Почаевская лавра была старинная, пропахшая ладаном и восковыми свечами, наполненная тлением, перезвоном колоколов, церковными песнопениями. Но могучие деревья утверждали расцвет, силу, рост, торжество жизни.

В О С Е М Н А Д Ц А Т А Я Г Л А В А

1

Когда стало известно о поражении польской армии, о позорном бегстве Пилсудского, княгиня Долгорукова сразу же стала готовиться к отъезду.

– Лучше выбраться заблаговременно, – говорила она горничной, которая была у нее вместо собеседника в тех случаях, когда хотелось наедине думать вслух. – Терпеть не могу оголтелого плебса, беженцев, паники, толпы!

Наиболее предусмотрительные люди давно уже уезжали из Варшавы. Делали они это без шума, умно. Вдруг фабриканту Закржевскому срочно понадобилось побывать в Париже. Вдруг старому русскому сановнику Гагарину захотелось принять морские ванны, и непременно в Италии. Вдруг преосвященный владыка пожелал посетить святые места.

Но вот и мирный договор подписан. Значит, прав был Гарри, что не спешил уезжать?

Теперь недовольна была Люси.

– Мирный договор? – говорила она, и ей как-то не шли такие слова: "мирный", "договор", это не из ее лексикона. – Мама, а где же Москва? Обещали Москву! Ох, уж лучше не слушать этих государственных мужей!

– Что ты от них хочешь? Спасибо еще, Варшаву удержали.

– С этими полячишками как раз пощеголяешь туалетами на московских балах, держи карман шире!

– Люси! Кель выражанс! Ушам не верю! Откуда это у тебя?!

– Правда же, мама, обидно.

Они теперь часто говорили об Америке. Раз война кончена, Гарри здесь нечего больше делать. Они немножечко побаивались: Америка! Как-то сложится там их житье?

– Говорят, у них небоскребы, небоскребы! – испуганно округляла подведенные глаза княгиня.

– Не одни же небоскребы, мама. Вероятно, есть и приличные дома.

Гарри в день подписания мирного договора между Польшей и Советской Россией вернулся домой в таком же отличном расположении духа, как обычно.

– Итак, война окончена! – произнесла трагическим голосом княгиня, не дождавшись, пока Гарри сам начнет этот разговор.

– Кто это вам сказал? – удивился Гарри. – Ах, вы имеете в виду подписание мирного договора! Это – мелочь, маленький эпизод. Может быть, придется подписывать еще много таких договоров. Разве в этом дело? Нет, мама, война никогда не кончится. Сейчас, например, начинается очень интересная, я бы сказал, эпопея. Можно назвать ее "ассорти". Много мелочи. Скажу не хвастая: ювелирная работа! Но и это не все. Пока идут малые войны. А вот когда начнутся большие... Тут еще длинная история, которой одному нашему поколению не расхлебать!

– Ну, это в общем масштабе. Но мы – в частности вы, Люси, я, – ведь мы теперь поедем в Америку? Не правда ли?

– Если вы ничего не имеете против, мы немного побудем здесь, скромно ответил Гарри.

– Конечно, Гарри. Я только думала... Очень хорошо! А я уже понемногу начала укладываться... Но если мы остаемся, то лучшего и желать не приходится! И Люси будет довольна.

В Варшаве и не думали оплакивать неудачи. Напротив, все делали вид, что дела обстоят блестяще. Устраивали празднества, иллюминации, назначали балы... Ликовали. Произносили речи. Как говорила княгиня, делали хорошую мину при плохой игре.

Приближалась весна. Произошло семейное совещание в доме Долгоруковых: где и как провести лето.

– А почему бы нам, например, не поехать в Молдавию? – с невинным лицом предложил Гарри.

Вопрос был не случайный. Во-первых, у Гарри в Молдавии было имение, которое он мимоходом приобрел у помещика, когда у того пошатнулись дела. Гарри хотел сюрпризом показать новое приобретение, да и самому взглянуть, что это за покупка, совершенная им еще давно через покойного пана Скоповского (о Скоповском и его смерти в доме не упоминалось, так как это расстраивало княгиню). Во-вторых, у Гарри в Молдавии были дела, и он хотел сочетать приятное с полезным.

Признаться, Люси мечтала о поездке куда-нибудь на курорт, на морские купания, или в Италию, или даже в Америку, чтобы посмотреть наконец на обиталище мужа. Но если Гарри так хочет... Люси была покладистого характера и умела во всем находить удовольствие.

Что касается княгини, она была в эти дни безразлична ко всему. У нее была хандра. Ее мало интересовало, что и как будет в дальнейшем.

Когда скоропостижно скончался Александр Станиславович Скоповский, княгиня очень была опечалена. И поплакала она не раз. Ей думалось, что вот кончился последний ее роман, последнее увлечение... И хотя она по-прежнему молодилась, по-прежнему злоупотребляла сильными духами, предпочитая французские, годы брали свое.

Люси понимала женским чутьем переживания матери, хотя на эту тему у них пока еще не было сказано ни слова. Было заведено во всех подробностях разбирать только увлечения, неудачи и успехи Люси. Здесь княгиня не стеснялась. Она полагала, что лучше дочери разбирается в этих вопросах, и постоянно давала советы, предупреждала о каких-то мнимых опасностях, высказывала длинные суждения о мужчинах, о мужском эгоизме, и мужской ветрености, бесцеремонно анатомировала каждое зарождающееся в Люси чувство, не понимая, что есть вещи, которых лучше вообще не касаться, настолько они боятся чужого прикосновения.

Потеря княгини как бы уравняла положение этих женщин: княгиня потеряла Скоповского, Люси потеряла Юрия. И как-то совсем неожиданно для обеих у них произошел разговор, где обе были откровенны и не ощущали того, что одна из них – мать, другая – дочь.

– Ты любила Юрия? – спросила княгиня.

Люси вздрогнула от неожиданности. Посмотрела, искренне ли, от души ли говорит мать. Но у княгини стояли в глазах слезы, потому что она в это время думала о своем горе.

– Да, мама, я любила его по-настоящему, люблю еще и сейчас. Это может так быть?

– А Гарри?

– Ну что же, Гарри? Гарри хороший, но он... как бы тебе это сказать... Он совсем-совсем американец!

– Это я понимаю, ты мне не объясняй, я это очень понимаю. У нас с тобой одинаковая судьба. Разница только в том, что ты потеряла своего первого, а я потеряла своего последнего. Вот и вся разница.

2

Итак, все трое поехали в Молдавию. И Гарри снова волновался, предвкушая удовольствие, как Люси и княгиня удивятся, что имение принадлежит им. Правда, оно значительно хуже Прохладного, но что же делать. Прохладное пока что так же недосягаемо, как если бы оно находилось на луне. Придет время – и они вернут эти земли. Гарри ни минуты не сомневался в этом, он никогда не отказывался от того, что принадлежало ему! Рано или поздно собственность будет возвращена, хотя бы для этого понадобилось еще десять кровавых войн!

Коляски хрустели по гравию, и вокруг все цвело, благоухало, радовалось солнцу.

– Налево, налево! – кричал Гарри, полный воодушевления.

– Гарри ужасно любит хвастаться, – шепнула Люси матери, и обе заговорщически засмеялись.

– Дубовая роща, великолепная древесина! – кричал Гарри, как продавец на аукционе, расхваливая свой товар. – Эта дубовая роща уже относится к нашим владениям! – продолжал он, заглянув в план, который был развернут на его коленях. – А вот и дом! Видите? С колоннами! Как вы находите? Честное слово, Тургенев! Настоящий Тургенев!

Имение на самом деле было премиленькое. Тут были сад, и виноградники, и оранжерея. И опять все оказалось приготовленным, предусмотренным, и они отлично разместились, и даже была теннисная площадка, и крокет, и гамаки, подвешенные между деревьями.

Правда, в теннис не с кем было играть, правда, было довольно скучно после шумной Варшавы здесь, в этой зеленой заводи, в этой живописной деревенской глуши. Но Гарри обещал, что осенью они поедут в Ниццу, или даже в Алжир, или в Японию, в экзотическую Японию... Куда угодно!

3

В Кишиневе находился штаб атамана Гуляй-Гуленко, военного представителя Петлюры при боярском правительстве Румынии. Вот с этим Гуляй-Гуленко и были у Гарри дела.

Гуляй-Гуленко был молод, дерзок, немножко не хватало ему воспитания, образования, лоска, был он какой-то ненастоящий, как будто ряженый, как будто все нарочно, не на самом деле. И одевался он зачем-то не в обычное европейское штатское платье или хотя бы в военную форму. Ходил по улицам, и все глазели на него, как на заморское чудо.

– Просто какой-то запорожец за Дунаем! – говорили о нем в деловых кругах, пожимая плечами.

Может быть, из-за этой его картинности и относились к нему не вполне серьезно, хотя он обделывал большие дела. Он занят был вербовкой белогвардейцев, уголовников, он никем не брезговал. Он формировал свое войско. По совету Гарри была создана румынским правительством специальная вербовочная комиссия, чтобы набрать для Гуляй-Гуленко добровольцев.

Гарри было известно, что в маленьких городках Турции и Румынии скопилось много белогвардейских офицеров, осевших там при эвакуации юга Украины. Им предлагались выгодные условия. А так как все равно им терять было нечего, деваться некуда и многим не нравилось заниматься мелкой спекуляцией, продавать фальшивые бриллианты, наниматься официантами в рестораны или изображать виртуозов игры на балалайке и бренчать в великорусских оркестрах, то вербовка проходила довольно успешно, даже лучше, чем в Бессарабии и Буковине.

Гарри дал и еще один практический совет атаману:

– Почему бы вам не установить связь с немецкими колонистами под Одессой? Мне лично приходилось встречаться с этими людьми, они вовсе не из тех, кто собирается строить социализм, и они могли бы помочь вам.

– По-моему, они больше любят кушать колбасу домашнего приготовления, чем совершать военные подвиги, – меланхолично ответил атаман.

– Хорошо! Пусть они кушают колбасу! Пусть не воюют! Но можно оказывать поддержку другими способами.

– Вообще-то там есть отдельные отряды из зажиточного крестьянства... И сейчас там не затихает борьба... Я попробую. И не откажусь от вашей помощи, если, например, вы дадите мне явочные точки...

– Никаких точек я вам не дам, но денег получите. И кое-кому будут посланы распоряжения, чтобы оказывали вам содействие. Вы понимаете, атаман: кто-то должен выиграть в лотерее сто тысяч? Вот происходит розыгрыш. Один вытянул билет – пусто. Другой вытянул билет – пусто. Вы человек энергичный, смелый. Почему бы не попробовать? Вдруг вытянете тот самый номер! А?

– А как же! Очень просто! Украину-то я исходил вдоль и поперек. Знаю! Где еще столько крепких хозяйств? Там богатеи – ого, дай бог каждому! Где еще так развито национальное, кровное? Значит, нужна только крепкая рука, протянуть руку, сказать: "Гей вы, хлопцы-запорожцы!.." Да что там! Все бы поднялись как один, если бы не это самое... не жесткая хватка коммуны!