Текст книги "Человек-легенда"
Автор книги: Борис Четвериков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 39 страниц)
– Отлично. Трогай, возница!
Кони рванули, обомлевший от страха дворянин Иван Дудниченко все еще не верил, что остался в живых.
Купец Иосиф Коган возвращался той же ночью и той же дорогой с ярмарки. Денег у него была куча, наутро он намеревался отвезти их в кишиневский банк. Но обстоятельства сложились иначе. В банк ему ехать не понадобилось. Дорогой он задремал, так как только что заправился шустовским коньяком. Спросонок понять не мог, чего хотят эти люди. Деньги? Какие деньги?
Но тут он совсем проснулся. Он понял, что за деньги хотят от него получить. Пожалуйста! Какие могут быть разговоры? Иосиф Коган отличался быстрой сообразительностью. Он полагал, что лучше потерять немного денег, чем отдать свою драгоценную жизнь.
Вооруженные разрешили ехать.
– А разве вы... не раздеваете? – робко спросил Коган.
– Нет, не раздеваем, – ответил Котовский.
– Что ж. Это очень любезно. Я даже не ожидал такого благородства от грабителей.
– Я не грабитель. Грабитель – вы. А я отнимаю награбленное и отдаю все беднякам.
Казначеем отряда Котовский назначил Леонтия: осторожный и честный человек, на него можно положиться.
– На половину денег приобрети все необходимое, а прежде всего одежду для отряда. Если удастся, покупай и оружие. Остальные деньги раздадим. Надо узнать, кто нуждается.
Разъехались в разные стороны участники отряда – и нет никого. Пустынна проезжая дорога. В вершинах деревьев свистит ветер. Ни пешего, ни конного насколько глаз хватает.
И уже пошла молва по Бессарабии о народном мстителе Котовском, который у богатых отнимает – бедным отдает.
– И вот, братцы мои, – рассказывал старик на базаре, – пала лошадь у нашего водовоза. Ну, думает, теперь и сам ложись да помирай. А Котовский он все дела знает. Не успел наш водовоз опомниться – шасть, подходит к нему рослый красавец, богатырь, видать, силы необыкновенной. "Кто бы это мог быть?" – думает водовоз. А это и есть сам Котовский. "Это у тебя, дружище, пала лошадь? – спрашивает. – Иди купи себе другую". И дал ему восемьдесят пять рублей!
Только старик заканчивал свой рассказ, как его подхватывали другие:
– А вот у нас был случай...
– У нас вот тоже... Погорели, нищими остались... А Котовский...
В этих народных повествованиях Котовский всегда совершал подвиги, всегда был на стороне бедняков и всегда был неуловим.
Собрались как-то мужики деревень Карамышево, Ожеговка и Машкауцы и стали судить да рядить о своем незавидном житьишке. Решено было всем миром на экономию помещицы Бормоткиной напасть, амбары да сусеки у нее прощупать.
Вооружились кто вилами, кто берданками, у многих и патроны и винтовки нашлись, по чердакам поспрятанные. Командовал этой ратью бывший солдат Федор Водянюк, человек расторопный и толковый.
Глухой ночью толпа направилась прямиком, через поле, к экономии. Шли тихо, чтобы не встревожить помещицу раньше времени, а то пошлет за помощью, вызовет солдат, будет худо.
Подошли к поместью, а там все спят, ни в одном окошке огонек не светится.
– Ну, ребятки, начинай, – сказал Федор. – С богом!
Дали залп из всех имеющихся ружей. Только собаки затявкали. А помещица, поди, в перину зарылась и ни рукой ни ногой от страху пошевелить не могла.
Ринулись с криком "ура" на усадьбу, распахнули ворота, взломали замки и – только мешки замелькали, как начали грузить на подводы.
– У кого нет подвод, запрягайте помещичьи, – распорядился Федор.
Моментально нашли все: и коней, и сбрую, и подводы.
– Не сыпь, не сыпь зерно на землю! – покрикивал Федор, наблюдая, как шмякают один на другой тугие мешки. – Зерно-то наше, мужицкое, надо по-хозяйски!
На следующий день появились два эскадрона кавалерии. Проскакали по деревенским улицам. Нигде ни души, полная тишина, полный порядок. С кем тут сражаться?
Позднее явился пристав, и с ним прибыли конные городовые. Кавалеристы вернулись в город, а пристав начал строгое расследование.
"В конце концов, все они одинаковые бунтовщики и зачинщики, рассуждал он, приступая к своему делу, – но должен же я доставать в Кишинев человек пять арестованных".
Целый день вызывал он свидетелей, записывал показания, составлял протоколы, но в сущности ничего не выяснил и только страшно устал.
Вечером его пригласил отужинать чем бог послал местный священник отец Михаил. Оказывается, бог послал попу полное изобилие вин и закусок, так что ужин получился на славу. Между двумя рюмками батюшка, как бы мимоходом, упомянул имя Федора Водянюка, человека неверующего, беспокойного, склонного к бунту.
Пристав пробормотал:
– Весьма признателен, батюшка! – и записал фамилию у себя в блокноте.
Отец Михаил назвал еще два-три имени. Ему ли не знать своих прихожан!
На следующий день расследование было закончено. Федор Водянюк и еще трое под конвоем отправлены в город. Пристав доволен, складывает в портфель все бумаги.
Однако арестованные до места назначения не добрались. Около Савеловского оврага, о котором вообще шла дурная слава, что там нечистая сила пошаливает, навстречу конвоирам вышли вооруженные и потребовали документы и разносную книгу со списком арестованных. Сопровождавший арестованных не хотел сначала отдавать разносную книгу. Но книгу у него отняли и разорвали в клочья.
– Теперь они будут числиться совсем по другим спискам! – заявил Котовский. – Они поступают на службу народу. Кто начальник конвоя?
– Я начальник конвоя.
– Фамилия?
– Чегодаев.
– Так вот, Чегодаев. Арестованных я у тебя заберу. Выдам расписку.
– Это как вам будет угодно, – ответил Чегодаев. Он храбр был только с безоружными и беспомощными.
Ему была вручена расписка. Подписал ее "атаман Адский". Как прочел расписку Чегодаев – так даже перекрестился:
– Не иначе как сам сатана встретился мне на дороге. В такого стреляй не стреляй – пуля отскочит...
И он поспешил отвезти расписку своему начальству.
А в отряде Котовского прибавилось несколько отважных людей.
2
Горели усадьбы. Стражники скакали на взмыленных лошадях по проселочным дорогам. Крестьяне вырубали помещичьи леса, запахивали помещичьи земли... Мятежное было время.
В эти дни Александр Станиславович Скоповский чувствовал себя прескверно. У крестьян было достаточно оснований его ненавидеть. А ночи в Бессарабии темны!
Скоповский трусил. Наглухо закрывал ставни, запирал двери, спускал с цепи волкодавов – и все-таки не мог уснуть. Ему чудились шаги, мерещилось возмездие. Он вставал, надевал халат и шел осматривать дом. Пламя свечи колыхалось, когда он шел с подсвечником из зала в зал, избегая смотреть в печальные, пустые зеркала.
А тут приехал становой пристав и еще больше всех перепугал.
– Ваш этот... ну, который так невежливо с вами обошелся... Я имею в виду тот случай, когда он вынудил вас воспользоваться... гм... извините... окном...
– Я давно понял, о ком вы говорите: о Котовском. Не вижу, однако, надобности напоминать при этом о прискорбном случае, едва не стоившем мне жизни.
– Помилуйте, ведь я с осуждением!..
– Какая все-таки новость?
– Как?! Вы не знаете?! Вся губерния знает! Каков молодчик?!
– Да что же такое?
– А вы действительно не знаете? Дубровский! Форменный Дубровский! Не дальше как вчера по Оргеевской дороге напал на полицию, отбил арестованных крестьян. А на той неделе вот тут, по соседству с вами, у этого... как его... у купца Когана забрал деньги. У него масса сообщников, и, говорят, он буквально неуловим!
– С нашими растяпами все неуловимы!
– Однако создать вооруженный отряд для расправы с помещиками! Согласитесь, что это большая смелость.
Скоповский побледнел, услышав это сообщение. Ведь надо же! Не кто-нибудь другой, а именно Котовский!
Александр Станиславович покосился на открытое окно, под которым цвели левкои... Да, все ясно: надо уезжать, уезжать не откладывая! Правительство, видимо, бессильно что-нибудь сделать.
"В Петербург! Немедленно в Петербург! – неотступно сверлила Скоповского мысль. – Да что, какая гарантия в Петербурге?! За границу, пока здесь не утихомирятся. Эх, нам бы папашу, в бозе почившего! Мягковат, мягковат и с неба звезд не хватает наш помазанник Николай Александрович. С этим народом не так надо разговаривать. Иссякла сила царствующего дома Романовых. Этак недолго и всю Россию прозевать".
В ночь на семнадцатое лошади на конюшне получили двойную порцию овса. Сдобные булочки, слоеные пирожки, жареные цыплята, телятина и всякая другая снедь – все это было уложено в корзины. Долго возились с укладкой. Скоповский давал бесчисленные наказы, читал нравоучения. Наконец мадам Скоповская, вздыхая и жалуясь на изжогу, прочла краткую молитву и отошла ко сну. Скоповский принял подкрепляющие пилюли и тоже задремал под невеселые думы о слабости длани российского самодержца.
В полночь залаяли собаки. Но тотчас замолкли. Затем как будто звякнула подкова о камень... Закачались кусты акации...
Скоповский проснулся от невероятного грохота. Он сел на кровати, прислушался. Дом содрогался от сильных ударов. Дребезжал звонок.
"Вот как это бывает!" – подумал Скоповский и стал нащупывать ногой ночные туфли, но все никак не мог отыскать.
– Кто? Кого? – очнулась заспанная Скоповская. – Уж не случилось ли чего с детьми? Не от Севочки ли телеграмма?
Муж ничего не ответил. Странно пригибаясь, он подкрался к окну, выглянул из-за занавески. Затем бросился бежать. Сначала в кабинет. Отыскал в письменном столе браунинг. Ну, хорошо. Допустим, он даже выстрелит. Даже попадет. Это только приведет их в бешенство, и тогда они не пощадят. Подержал браунинг на ладони и сунул его обратно в ящик письменного стола.
Стук в двери усиливался. Скоповский промчался в гостиную, похожий в нижнем белье на привидение. В буфетной ударился о косяк, но даже не почувствовал боли.
С величайшими предосторожностями открыл окно. Вторично приходится пользоваться этим способом сообщения! Однако раздумывать не было времени. Скоповский встал на подоконник и зажмурил глаза. Ну же!
Спрыгнул, напоролся на что-то острое... Куда ж теперь? Спрятался под садовой беседкой. Дети, бывало, залезали сюда, играя в палочку-выручалочку. Тут хранилась старая, обшарпанная метла, валялась ржавая, продырявленная лейка... Скоповский влез лицом в паутину, она облепила щеки, неприятно щекоча...
– Господи, помоги мне, – шептал он, дрожа всем телом. – Помоги мне, господи!
Сидеть в этом неуютном уголке пришлось довольно долго. Котовский ничуть не торопился. Вошел в дом. Мадам Скоповская закрыла глаза, притворяясь не то мертвой, не то спящей. Но к ней никто даже не подошел.
Котовский деловито разбирал бумаги, уничтожал приходно-расходные книги, долговые записи крестьян.
Только он успел спросить, где же, мол, сам хозяин, как Леонтий и Федор приволокли помещика, перевалявшегося в мусоре, в паутине и крайне непредставительного без верхнего платья.
Котовский метнул на него глазом: что-то очень кислый помещик, уж не отдубасили ли его ребята, когда сюда вели?
– Где отыскался? – спросил Котовский, снова принимаясь за долговые записи.
– Под беседкой! – весело ответил Леонтий. – Прохлаждался! А я обратил внимание, что собака туда заглядывает и хвостом виляет. Интересно, думаю, кого она там знакомого выискала?
– Собака собаку завсегда унюхает! – вставил Федор.
– Потрудитесь открыть сейф, – приказал Котовский помещику. – Ну! Чего же вы стоите?
Скоповский как бы очнулся и побрел было к сейфу, вделанному в стене, но опять остановился.
– Ключи в брюках, – уныло произнес он.
– Принесите брюки барину, – усмехнулся Котовский, только теперь поняв затруднение помещика.
Котовский пересчитал деньги и распорядился всем уходить:
– Поджигайте – и поедем.
Ночная прохлада потоком вливалась в настежь распахнутое окно. Пахло левкоями. Котовский быстро управился с долговыми книгами: ведь вся эта канцелярия была ему хорошо знакома.
Скоповский молчал. Он боролся с противной дрожью, которая его сотрясала. Одна мысль пронизывала мозг, обжигала: "Убьют! Убьют!.." Но на него никто не обращал внимания.
Через час Котовский уехал из имения Скоповского. Путь ему освещало зарево: усадьба горела ярко, как свеча. Задержался только казначей отряда, деловитый Леонтий. Ему было поручено раздать батракам деньги, захваченные у помещика.
– А то сам господин помещик сроду бы не догадался, – пояснил Котовский.
На рассвете Леонтий догнал отряд. Он точно выполнил поручение. И вот они ехали рядом. Высоко в небе таяли последние звезды. Над Бессарабией загоралась заря. Туман стлался над виноградниками, над сливовыми садами. Кони фыркали и мотали головами.
Котовский и Леонтий молчали. Затем Леонтий сказал:
– А пожалуй что, вешать их, каналий, надо, а то они натворят еще дел. Я это про помещиков говорю.
– Вы и так, кажется, не утерпели и малость всыпали Скоповскому. Что-то у него, как у сома, был очень снулый вид.
– Так, для понятия, мы с Федором слегка ему дали, пока от беседки вели. А как же? Разве забыл, как они тебя разделали?
– Мы не за себя мстим – за народ! – коротко ответил Котовский.
Вот и совсем посветлело. Всадники свернули с дороги и скрылись в просыпающемся, мокром от росы дубовом лесу.
3
Можно представить, какой переполох начался у кишиневских властителей. Губернатор топал ногами, полицмейстер рычал как лев. Во все стороны летели приказы, секретные распоряжения, срочные шифрованные телеграммы:
"Принять меры! Искоренить! Прекратить!"
А между тем отряд действовал. Полиция прибывала на место происшествия, но всякий раз с опозданием, когда уже ничего нельзя было обнаружить. Думали, что отряд скрывается где-нибудь в пещерах или в дебрях лесов: совершив смелое нападение, он исчезал, как сквозь землю проваливался.
В те дни, когда Котовского разыскивали в Оргееве, появился в селе Ганчешты страшный, горбатый нищий. Он ничьего внимания не привлек: мало ли нищих бродило в те годы по проселочным дорогам. Софья через три дома от своего жилища держала кур, так она не раз видела этого побирушку, даже подумала еще, хорошо ли у нее заперт курятник.
Однажды этот старый горбун пришел к ней, но она его не пустила:
– Стой, стой, я тебе у ворот подам! (Софья была не из тех, что может слишком расчувствоваться при виде нищеты.)
– Спасет тебя бог, – сказал нищий, принимая горбушку хлеба, и Софье показалось, что он при этом усмехнулся.
"Набаловались! – рассердилась Софья. – Не яичницей же его угощать!"
Между тем горбатый нищий побывал и на базаре, потерся в толпе, послушал, о чем люди толкуют, и сам повыспросил, что ему было надобно...
Это и был Котовский. Ну где же найти его тупоголовым полицейским ищейкам, если родная сестра не могла распознать его! После этого он мог без всякого опасения разгуливать по селу.
А пришел он сюда не бесцельно. К нему поступили жалобы на управляющего Назарова, что он душегуб и стяжатель. Еще больше жаловались на купца Гершковича, говорили, что он держит в цепких лапах всю округу и что такого кровососа свет не видал. Надо было это проверить и одновременно запутать полицию, которая сбилась с ног в поисках Котовского и потеряла его следы.
Что взять с горбатого нищего? Посидел он и на крылечке торгового заведения Гершковича, узнал всю подноготную и об управляющем Манук-бея, все доподлинно.
А потом исчез. Вряд ли кто и заметил его исчезновение. Ушел и ушел, бездомным все дороги открыты. Никому и в голову не пришло, что план отмщения за слезы народные был уже разработан.
Однако Артем Назаров почуял что-то неладное и успел удрать в Кишинев.
Купцу же Гершковичу не удалось увернуться. К нему в дом вошла дружина Котовского.
– Вы тут взяли в кабалу всех жителей, – сказал ему Котовский. Ну-ка, покажите ваши записи и долговые книги. Тут все? И как раз печка топится! Предадим эту писанину огню. И не вздумайте кому-нибудь напомнить о старой задолженности, не советую. Знаете пословицу: кто старое помянет, тому глаз вон. А теперь принесите выручку из магазина, и чтобы ничего не прятать! Стойте, стойте, куда вы бросились с такой поспешностью? Сначала положите ваш бумажник сюда, на стол. Так. Теперь идите, вас проводят... Принесли? Ну вот. Надеюсь, запомнили, что я говорил?
Когда ночные посетители ушли, Гершкович капал валерьянку, потом кому-то грозил, ругался. Затем рассудил, что выгоднее всего молчать. И хотя слухи ходили, что у него отняли деньги, сам Гершкович клятвенно уверял:
– У меня? Деньги? Какие деньги? Господь с вами!
Артем Назаров хотя и вернулся в Ганчешты, но спал плохо, вздрагивал при всяком стуке и завидовал князю Манук-бею, который своевременно убрался "из этой разнесчастной страны"...
Странные дела творились в Бессарабии. Например, начальник Кишиневской тюрьмы узнал, что Котовский вручил на дорогу деньги большой партии осужденных политкаторжан, отправляемых в Сибирь. Разгневанный начальник тюрьмы расспрашивал тюремных надзирателей:
– Как же он вручил? Вот так-таки явился и вручил?
– Ну да, получил свидание с одним из заключенных и отдал ему деньги.
– А вы чего смотрели? Почему не схватили его?
– На лбу у него не написано, что это он! Уж после арестанты рассказали.
Или, например, кто давал Котовскому списки неимущих студентов и гимназистов? Они ежемесячно получали по почте пакеты с деньгами "от неизвестного".
По настоянию бессарабского губернатора в Оргеевском и Кишиневском уездах рыскали большие полицейские отряды, были учреждены специальные посты, производились ночные обходы...
А в это время отряд Котовского явился на квартиру купца Вартана Киркорова, первого богача в Кишиневе. И произошло это в центре города, к полному негодованию и изумлению власть предержащих.
В квартире Киркорова была роскошная обстановка. По-видимому, денег куры не клевали, но вкуса и понимания красоты не было. Главным образом заботились о том, чтобы все стоило дорого. Хрустальные вазы, мохнатые ковры, очень много мебели, картин, безделушек...
Киркоров вручил Котовскому крупную сумму денег. Он был бледен, руки у него тряслись, он с трудом выговаривал слова, потому что ему сводило судорогой челюсти.
– Вот, – произнес он. – Тут все, что есть дома, можете проверить.
– Вы не станете меня обманывать. Это было бы рискованно. Ну, а теперь принесите оружие.
– Револьвер?
– Да, хотя бы револьвер.
Киркоров принес револьвер и предупредил:
– Осторожнее, он заряжен.
Впоследствии его спрашивали знакомые:
– Отчего же вы не стреляли?
– Что я – сумасшедший? – возражал Киркоров.
– Облавы! Как можно скорее облавы! – кричал губернатор, узнав об этом происшествии. – Мобилизуйте местное население, оцепляйте лес и делайте облавы!
– Не идут. Мы уже пробовали. Они лучше умрут, чем выдадут Котовского. Точно установлено, что население снабжает его продовольствием, одеждой, даже оружием.
Но как раз оружия-то отряду и не хватало...
Однажды Котовского разыскал человек, пришедший из Пересечина. Это был, по-видимому, мастеровой, руки у него были заскорузлые.
– Уж я бы не успокоился, пока тебя не нашел, – сказал он решительно. – Дело-то у меня, понимаешь, срочное.
– А что такое? Рассказывай.
– Я случайно, можно сказать краешком уха, слышал. Одним словом, есть такое распоряжение: наш исправник едет в эту ночь из Пересечина в Оргеев и везет с собой тридцать ружей. Я как услышал такую новость, так и прикинул своим умишком: тридцать ружей – штука не маленькая, и Котовскому как раз может пригодиться.
– Спасибо за заботу! А уж эти ружья, можешь быть уверен, будут у меня.
Исправник оказался ретивый и начал отстреливаться. На козлах у него сидел солдат, он стал нахлестывать лошадь, думая спастись бегством.
Лошадь подстрелили, исправника и его охрану разоружили и пешком отправили.
– Службу плохо знаешь, болван ты этакий, – ворчал на исправника Котовский. – Ружья везешь, а где же патроны?
За поимку Котовского взялся пристав второго участка, опытный петербургский сыщик, присланный в Кишинев на постоянную работу. Хаджи-Коли был безобразен. Маленького роста, но с огромной головой, он был весь как бы помятый, весь изрытый морщинами. Кожа у него была геморроидального цвета. В центре физиономии помещался мясистый, свисающий, как спелый плод, на губы фиолетовый нос. Но глаза – глаза у него были колючие, быстрые. Он умел примечать. В этом ему никак не откажешь.
Хаджи-Коли взялся за дело спокойно. Он долго приглядывался, принюхивался, перечитал все донесения, побывал на местах происшествий, побеседовал с "жертвами": с дворянином Иваном Дудниченко, с купцами и чиновниками, повидался и с Артемом Назаровым, который знал Котовского с детских лет.
– Так-так-так... Вы говорите, способный был мальчик? Так-так-так... Отлично ездил верхом?
Хаджи-Коли два часа пробыл у господина полицмейстера.
– Денег не жалеть, – давал указания полицмейстер. – Сами понимаете, вся эта неприятная история может отразиться даже на карьере высокопоставленных чиновников, не говоря уже о других.
Полицмейстер придвинул свое худое, обтянутое желтой кожей лицо к самому уху Хаджи-Коли, дохнул на него гнилостным запахом изо рта и прошептал:
– Под строжайшим секретом могу вам сообщить, что наш уважаемый Киркоров, Вартан Артемьевич, как вы знаете, тоже пострадавший, пожертвовал десять тысяч рублей из личных средств для награждения того, кто поймает этого разбойника.
В селе Мокра обитал гроза всего окрестного населения помещик Войтенко. Его прозвали Людоед. Ненавидел его народ лютой ненавистью.
Любил он охотиться за крестьянами, которые случайно забредали на его землю. Он выскакивал из кустов и кричал:
– О-го-го! Э-ге-ге!
Крестьяне бросались бежать, стараясь скрыться в чаще леса. Войтенко только этого и ждал. Прицеливался из охотничьего ружья, заряженного дробью, и стрелял.
Он жил одиноко, жена у него умерла, детей не было – один, как филин в дупле, обитал в большом, двухэтажном доме.
Поймав мужика за порубкой леса, Войтенко не жаловался в суд:
– Я сам ему судья. Хочу – казню, хочу – милую.
Но никогда не миловал.
Крестьянский скот за потраву загонял к себе и требовал штраф с его владельца.
Бабы для сокращения пути перебегут через его поле – так он им пустит вслед заряд соли и хохочет:
– Теперь почешутся!
Но настали суровые дни. Пришел для помещика час расплаты. Мужики на сходе постановили: казнить Людоеда.
– Мы его, как крота из норы, выкурим! – сказал Антосяк, недавно вернувшийся из армии.
Пришли в усадьбу. Обложили хворостом дом, керосином облили, чиркнули спичку – и пошло полыхать горячее пламя, поднялось высоко к небу зарево, как проклятие душегубу.
Крестьяне стояли вокруг и смотрели.
– Хорошо горит, – сказал Антосяк. – Дерево сухое.
Помещик, видать, крепко спал. Уже и крыша занялась, из окон валил густой, черный дым, а он все не появлялся. Наконец выскочил на крыльцо, остановился – и сразу все понял. Там его ждали. Лица были каменные. Никто не простил. Пули на него пожалели, убили батогами, как змею убивают. Убили и бросили тут же, у начинающего тлеть и дымиться парадного крыльца. И молча ушли по освещенной пожаром дороге.
Крестьянские бунты полыхали по всей Бессарабии. В дыму восстаний орудовал отряд Котовского, орудовал дерзко и умно. Может быть, он поднимал молдавских крестьян на бунты своим примером и отвагой? Может быть, с его именем пошел Антосяк убивать ненавистного помещика? И если бы не было повсеместно известно о неуловимом Котовском и его славных делах, может быть, еще долго свирепствовал бы Войтенко?
Тревожная, полная опасностей жизнь у Григория Ивановича Котовского. Но ни разу он не пожалел, что решился на такое рискованное дело. Только теперь он чувствовал себя человеком. За ним охотятся, против него брошены большие отряды полиции. Ну что ж, это – война. Зато на его стороне неизменное сочувствие народа.
Когда его дружина нападает с оружием в руках на купцов и помещиков где-нибудь на дороге около Селештского леса, мимо них по тракту проезжает немало крестьянских подвод, но никто не заступается за проклятых богатеев. Одни делают вид, что ничего не видали и не слыхали. Другие откровенно смотрят и посмеиваются:
– Так им и надо, толстосумам! Пускай потрясут их хорошенько!
– Бунэ зыуа! – кричат они Котовскому. – Бунэ зыуа, рэзбунэтор нородник! Здорово, народный мститель!
И едут себе кому куда требуется.
Приближается ли полицейский отряд или где-нибудь внезапно появляются казаки – всегда найдется человек, который выбежит из кустов и крикнет Котовскому:
– Скэпаць-вэ! Спасайся!
И разве хоть один раз было такое положение, чтобы Котовскому негде было приклонить голову! Всюду находились для него и приветливое слово, и пища, и кров.
Однажды пришел к Котовскому и Иван Павлович.
– Ну как? – спросил Котовский. – Совсем пришел?
– Совсем. Раиса померла у меня. Один остался на свете. Примешь в свою семью – послужу народу. По крайней мере буду знать, что не зря коптил небо.
Вздохнул Котовский, ничего не ответил. Много видел он безысходного горя, жалко было ему людей.
4
Пристав второго участка Хаджи-Коли не дремал. Он раскинул сеть своей агентуры по городским окраинам, по улицам городской бедноты, по окрестностям Кишинева.
Долго он вынашивал свой замысел, и наконец ему удалось подобрать провокатора, который втерся в доверие рабочих и через них нашел путь в отряд Котовского.
Некий Зильберг имел опыт в своей работе. Он умел всех разжалобить.
– Брат у меня на каторге, тачки с углем возит, – рассказывал, тяжко вздыхая, – отец умер от непосильной работы, а я даже и непосильной не могу отыскать, вот уж сколько месяцев с хлеба на воду перебиваюсь...
Вспомнил Котовский все свои мытарства и бесплодные поиски работы, вспомнилось, как отец умер...
Приняли в отряд этого человека.
Каждую минуту провокатор ждал, что его прикончат. Он не выдерживал взгляда Котовского, как пес не выдерживает человеческого взгляда. Он опускал глаза. Притих, старался не выделяться, участвовал в нескольких нападениях на полицейских чиновников. Никакой связи со своим патроном долгое время не устанавливал, боялся, что за ним следят.
И вот выбрал удобный момент. Отряд сделал передышку. Зильберг для большей верности сам проводил Котовского до его квартиры в Кишиневе, где он последнее время скрывался.
– Отдыхай, – сказал ему на прощание Котовский, когда они дошли до входной двери, – большие дела скоро будем делать, и наш отряд разрастется...
Все еще не верил, все еще опасался предатель. А вдруг Котовский догадывается! Может быть, все знает и уже давно приговорил его к смерти? Вот сейчас обернется и пристрелит, как паршивую собаку...
Но вот Котовский шагнул... постучал... Вот ему открыли... и захлопнулась дверь за Котовским... Тихо. Провокатор сначала стоял как прикованный. Затем медленно-медленно пошел. Добравшись до перекрестка улиц, быстро оглянулся, чтобы узнать, не следит ли кто за ним... Потом чуть не бежал, запыхался, юркнул в чей-то чужой двор, притаился и ждал, выглядывая из-за забора... Но опять никого. Сердце стучало. Бросился со всех ног, с шумом ворвался в квартиру Хаджи-Коли и выпалил:
– Есть! Готов! Куприяновская улица, дом номер девять!
И – рухнул на стул. Губы пересохли, он все облизывал, облизывал их горьким языком.
Хаджи-Коли дал ему глотнуть воды. Но заниматься им не было времени. Не теряя ни минуты – в полицию.
Крупный полицейский отряд оцепил все прилегающие улицы. Хаджи-Коли лично руководил операцией. Конечно, он рисковал головой, но, что делать, такая профессия. Он ловко отодвинул засов у входной двери, вместо того чтобы стучаться. Все! Дверь открылась, из дому пахнуло теплом... И они ввалились с револьверами в руках.
Котовский еще не спал. Он взглянул на них, понял, что это провал. Не дрогнул, не шевельнулся. Только челюсти сжал, да так, что скрипнули зубы.
– Разрешите? – вежливо произнес Хаджи-Коли.
И щелкнул металлическими наручниками.
В ту же ночь произведены были аресты в доме No 10 по Киевской улице. Там схватили Прокопия Демянишина и Игнатия Пушкарева, совсем недавно примкнувшего к отряду.
На следующий день на Яковлевской улице был задержан еще один дружинник, Захарий Гроссу. И это все. Других участников вооруженной группы Котовского не удалось обнаружить. Некоторое время продолжали розыски, обшарили все окрестности города, но затем махнули рукой: не в них дело.
Следователь по особо важным делам приступил к разработке нашумевшего дела. Он не упустил ни одной подробности, блеснул знанием всех юридических тонкостей. Папка, вмещающая протоколы допросов, принимала внушительные размеры.
На Оргеевско-Кишиневской дороге стало тихо. Ветер свистел в вершинах деревьев. Грачи пролетали вечером, собираясь на ночлег. Купцы и помещики проезжали здесь по-прежнему с оглядкой и страхом. Но напрасно. Никто не появлялся из лесу, никто не останавливал скачущих лошадей.
Леонтий как ни в чем не бывало занялся своим хозяйством. О прежних его ночных отлучках не знал никто, кроме жены. А жена была находчива и ловка на язык, умела ответить, если кто, бывало, и справлялся о ее муже: "Уехал в город..." "Поехал на базар продавать сено..." "Спит, устал чего-то, не буду тревожить..." Ну, и отвяжутся. А вернется Леонтий – молча накормит, напоит, одежду и обувь высушит, не спрашивает, где был да какими делами занимался. Когда перестал ночами отлучаться, удивилась она. Долго удерживалась, но в конце концов спросила:
– Неладно что?
– Плохо, – вздохнул Леонтий.
А тут как-то велел собрать всякой домашней снеди да домотканое одеяло захватил. Отвез все в город и вернулся без этих вещей.
– Если что в тюрьму передать, ты меня лучше посылай, – заметила жена Леонтию мимоходом.
Посмотрел Леонтий на нее внимательно: ох и сметлива!
5
А Котовский был полон замыслов, планов и в тюремной камере. Он не упал духом. Ведь рано или поздно усилия полиции должны были увенчаться успехом, когда-то должны были его схватить. Котовский находил применение для своих сил и в тюремной обстановке.
– Какие такие взимания с новичков "на камеру"? – гремел Котовский. Пока я здесь, никто не будет ничего взимать!
Он выслушивал жалобы арестантов, давал советы, заступался за малолетних. Он был занят целые дни. Оказалось, что и здесь можно помогать беззащитным. Оказалось, что и в этом мире отверженных много бесправия, жестокости и это бесправие, эту жесткость нужно победить. Было в Котовском что-то еще, кроме его незаурядной физической силы. Одних он притягивал к себе, располагал. Другие его боялись. Он стал безраздельно руководить всей тюремной жизнью.
Мысль его работала. Он готовился к большому, отчаянному мероприятию: запертый на замки, окруженный толстыми каменными стенами, охраняемый стражей, он задумал ни больше ни меньше как освободить всю тюрьму. Он с воодушевлением разрабатывал подробности этого плана. Посвящены в него были только его ближайшие друзья.
