Текст книги "Костер для сверчка"
Автор книги: Борис Прохоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)
«Ш-ш-ших.., ш-ш-ших.., ш-ш-ших...»
Тесное помещение наполнилось дымом. Было странно, что какое-то шипение породило столь смертоносный эффект – «тип» завалился на бок и, дернувшись, застыл.
В ярости Пархомцев обрушился на дверь. Та устояла. Тогда он истратил остаток обоймы, целясь в замок. Этого хитрая конструкция не перенесла.
* * *
На маленькой станции было без изменений. Все также мозолил глаза красный карандаш водонапорной башни; лишь сами по себе полопались, а потом выпали из рам остатки стекол в круглых окошках под самой крышей, да потемнела кирпичная кладка, там, где цоколь башни был ближе всего к земле. По-прежнему лоснилась под солнцем мазутная грязь бывшей «Сельхозтехники», хотя остатков самой техники: рыхлителей, разбрасывателей, сеялок, и прочего, – уже не наблюдалось. Только в дальнем углу двора топорщился опрокинутый вверх тормашками десятикорпусной скоростной плуг, походивший на перевернутую мокрицу. Неизменными были и сопки; правда, чуть более порыжевшими за истекшие дни. Вольготно прогуливались куры. По-старому тявкали поселковые псы. Хотя ныне их лай принадлежал представителям породистого племени и только изредка – полукровкам. Во дворе одной из усадеб можно было увидеть бульдога, сосредоточенно выгуливавшего самого себя. Все было как и раньше. Немного изменились сами жители. Поселковые обитатели измельчали, в отличие от псов. В глазах жителей, словно в глазах дворняжек, поблескивала гадостная смесь нахальства и испуга. Встречные поглядывали таким образом, словно застали тебя за малоприличным хотя и естественным занятием. Пугало и обнадеживало местное кладбище. Оно сильно разрослось. Но могилки, которые посвежей, не смотрелись заброшенными: отдельные из них просто светились ухоженностью. Глядя на кладбище, любой приходил к выводу: осатанение не задавило людской памяти, а следовательно сохранилась надежда.
Чудотворец также надеялся. Его надежда имела прикладной характер: он надеялся, что ему удалось пересечь поселок неузнаваемым. Ростислав не жаждал популярности.
Чудеса ему обрыдли. Он не желал чудес. Чего же он хотел? Только одного – найти Наташу.
К заброшенной избушке Ростислав подобрался в темноте. Больше часа прождал под тополем, у знакомой калитки, в ожидании восхода луны.
Суррогат светила показался на небосводе в назначенное время. В щедром свете полной луны избушка выглядела, развалиной. Заколоченные березовыми дощечками окна походили на бельма. Чья-то заботливая рука заколотила двери. Окислившиеся шляпки кровельных гвоздей налазили одна на другую; три рядом вбитых гвоздя расщепили косяк, чуть выше был вбит четвертый гвоздь.
Верхний гвоздь выглядел хлипким. Эх! если бы да кабы. Если бы у Пархомцева были клещи. Но таких не имелось. Поэтому он уделил внимание спальному окну. Когда-то в такую же ночь он уже стоял на этом самом месте. Стоял охваченный ужасом.
Теперь ужаса не было. Была грусть и смутное ощущение того, что избушка смотрела на него сквозь тонкие березовые планки загадочным взглядом.
Чего он ждал, явившись сюда? Ведь в полусгнившем строении давным-давно никто не жил, расхлестанная дождями печная труба готовилась рухнуть на тесовый скат, покоробленные тесины которого выгнулись горбами, а палисадник зарос малиной, крапивой и гигантским лопухом. Чего он ждал? Ростислав нащупывал утерянный след, предполагая, что Наташа уже побывала здесь после памятного бегства и оставила знак понятный лишь ему.
Дощечки осыпались под ноги, словно до того держались на честном слове да канцелярском клее...
Внутри его ждали! Присутствие людей он ощутил тотчас, как только ноги коснулись пола. Одновременно в комнате вспыхнул свет. За спиной Ростислава кто-то опустил шторы, отсекая свет от улицы. Кто-то дышал в затылок, однако оглянуться не было возможности – прямо ему в переносицу нацелился зрачок автоматного ствола.
– Дышите глубже, Пархомцев, – стоящий перед ним мужчина успокаивающе поднял свободную от оружия руку.
– Просил бы обойтись без эмоций. У нас нет намерений применять в отношении вас меры принудительного характера.
– Ап!– обладатель бархатистого голоса перекинул автомат из руки в руку. Заразительно рассмеялся б восторге от собственной ловкости. Стоявший за спиной Ростислава кашлянул, предупредил:
– Не паникуйте, пожалуйста. Мы вынуждены вас обыскать. Во избежание ненужных эксцессов...
Продолжая говорить, он повел руками по бокам чудотворца, охлопал карманы, тронул пояс. Было заметно, что с процедурой обыска он был знаком заочно. Иначе, не проявил бы неосмотрительности, упустив из вида штанины обыскиваемого, в одной из которых находилось то, чем пренебрегать ни в коем случае не следовало. Проникновение Ростислава через окно сыграло с присутствующими непредвиденную шутку. Хранящийся за поясом чудотворца «пистолет» соскользнул в брюки, и сейчас находился в нижней части штанины, задержавшись там в качестве распорки. Тень от обладателя бархатистого голоса прикрывала ноги Ростислава. Отчего подозрительное вздутие было незаметным. Особенности конструкции оружия пока способствовали его хозяину.
– Вы плохо слышите? У вас шок?.. Любезный, подайте ему стул. – Глаза говорившего заглянули в лицо задержанного.
С облегчением, вместе с тем осторожно, будто подставленный стул был хрустальным, Ростислав присел.
Устроители засады не имели ничего общего со Службой Профилактики. Как любил выражаться Мих-Мих у этих мужчин: «И колер не тот, и колорит другой, и фактура выглядит иной». Обладателя бархатистого голоса Мих-Мих написал бы сепией, непременно назвав картину «Этюдом в коричневых тонах». Второго участника можно было написать углем, в карандашной манере: резкие очертания его фигуры и контуры отдельных деталей казались хорошо проработанными, и в должной мере заштрихованными.
– Итак...
– Я весь внимание, – Ростислав старался попасть в тон говорившему.
– Мы признательны вам, что начало нашей встречи проходит на деловой основе. Надо заметить, я ничуть не сомневался в вашей выдержке. Хотя кое-кто, – мужчина с бархатистым голосом иронически указал округлым подбородком на своего молчаливого спутника, – придерживался иного мнения. Однако теперь, как мне кажется, сомнений больше нет. Мы восхищены вашим присутствием духа.
– Взаимно.
Ростислав воспользовался образовавшейся паузой. Вежливо наклонил голову, сохраняя, однако, мрачное выражение лица.
– Примите и вы заверения в совершеннейшем к вам почтении.
Коротко подстриженные усы широко раздвинулись:
– Ха-ха-ха! С вами приятно вести разговор. Ныне осталось так мало чувствующих, способных оценить юмор людей. Ныне редко кто воспринимает на слух и способен различить иронию, насмешку, сарказм. Утрачивается искусство вести беседу, искусство занимать собеседника. Нет-нет, я не оговорился – именно «слышать». Слушающих – легион, услышавших – одиночки...
«Краснобай!» – презрительно констатировал про себя чудотворец. «Или того хуже – садист. Из тех мальчиков, которые в детстве отрывали пойманным мухам лапки, а позднее выкручивали руки приятелям, любопытствуя муками жертвы.
– Как вы думаете, кто мы?
– ?
– Понимаю ваше недоумение, поэтому не будем напускать туману. Мы – люди влиятельные, свободные от идеологических шор, стремящиеся обрести выгоду там, где это возможно. Скажу начистоту – мы в курсе ваших бед. Добавлю – у нас нет ничего общего ни со Службой Профилактики, ни с... – он саркастически усмехнулся, – Соратником. В общем: мы не едим младенцев, даже будучи голодны.
Черно-карандашный мужчина хмыкнул. Это было то же самое, как если бы засмеялась закопченная эмалированная кастрюля. «Бархатистый голос» удивленно повернулся, к развеселившемуся спутнику. Такого момента Ростислав ожидал с самого начала разговора. Молниеносным движением извлек из штанины и сунул под полу пиджака «пистолет».
«Бархатистый голос» развернулся к чудотворцу:
– Что с вами?
– Не понимаю.
– Но у вас такой напряженный вид. Мы сделали что-то не то? Вас взволновали мои слова?
Следовало успокоить его.
– Откуда вы появились? Каким образом определили, что я приду именно сюда? Следили за мной? Откуда вам известно про меня? Как вы попали в дом?
Он выстреливал вопросами, не дожидаясь ответов.
В облике «бархатистого голоса» прибавилось сепии. Шоколадные глаза его выпучились, рельефно выделившись на каштанового цвета лице.
– Тысяча извинений... Можно попросить: не так быстро... У нас имеется предложение...
– Никаких предложений! Хотите, чтобы я рехнулся?
– Нет уж, – пожалуйста, воздержитесь от этого. Участь психического больного вам должна быть уже знакома. Нужно ли повторяться... В нашей осведомленности отсутствует сверхъестественное. Просто в окружении Соратника есть наш человек. То же самое можно сказать и о Службе Профилактики. По поводу проникновения в дом... Осмотрите входную дверь и убедитесь, что гвозди перекушены...
Его рассудительные интонации должны были смягчить ситуацию. Но Ростислава понесло:
– В та-та-таком разе вам должно быть известно, где находится Наташа?
Противники поедания младенцев заметно сконфузились:
– К сожалению...
– На этот счет у нас нет информации.
В последнем он сомневался.
– Что вам нужно?
С каждой минутой Ростислав делался грубее, а его собеседники уступчивей. «Бархатистый голос» старательно добавлял елея:
– У нас нет причин что-либо скрывать от вас. Не стану утверждать, что мы – меценаты, но позволю себе заметить на совпадение ваших интересов с нашими.
– В чем заключается это совпадение?
– Поясню. Нам выгодно ваше благополучие. Как в материальном, так и чисто физическом отношениях. Проводить доходные дела можно лишь с заинтересованными людьми. С персонами, которые (буду прямолинеен) уже познали вкус бытия. Которых прельщают прелести жизни. У которых душа повязана многими узами. Мы устанавливаем контакты с живыми и грешными людьми. Правда, нам нет нужды в преступниках и идеалистах. Первые – потенциальная угроза для всех, и для нас тоже. Преступник не способен быть деловым (извиняюсь за каламбур) человеком, ибо всегда преступает рамки морали. Идеалисты же плохи тем, что они косно замыкаются на морали. Легко превращаясь в начетчиков. И те, и другие нетерпимы ко всему, что плохо согласуется с их узколобыми принципами. Они агрессивны. Истеричны. И преступники, и идеалисты убеждены в преимуществе грубой силы. Преступники уповают на силу физическую. Идеалисты, насаждая свою «единственную правду», не чувствуют ни физического, ни духовного насилия; и здесь не известно: какой вид насилия более противен человеческой природе.
Он остановился. Хохотнул.
– Мда-а-а... Кажется меня повлекло на философскую стезю. Чур меня! Поговорим о деле... Мы готовы платить. И платить хорошо. Помимо оплаты наши люди обеспечат вашу безопасность. У нас хватает сил, чтобы остановить поползновение любой из организаций. Тех же «безвнуковцев». Дабы убедить вас, открою маленький секрет; все серьезные организации подкармливаются из нашего кармана.
– Вашего?– Ростислав оценивающе посмотрел на разнородную парочку.
– Ну не совсем так. Мы только представители. Мы говорим от имени солидных людей. А-а-а, вас удивляет несвойственная нашему положению роль? Видите ли. Такое соглашение, которое нам предстоит сегодня, исключает участие рядовых исполнителей. Лишь поэтому... Вы нас понимаете?
Эти: «нас», «наше», «мы», «у нас», «нами» – усиливали ярость Пархомцева.
– Вы же обязуетесь...
– Я ни перед кем не обязуюсь!– Взорвался Ростислав.
– Позвольте закончить... Вы обязуетесь время от времени использовать свой талант. Использовать, согласно нашей заявке, в медицинских и рекламных целях.
– Кончили?
Чудотворец напрягся.
– Если вы закончили, то подите...
«Бархатистый голос» вскочил. Его черно-карандашный приятель зло передернулся.
– В таком случае мы уступаем вас Соратнику!
– Погодите!– «бархатистый голос» пытался исправить ошибку, допущенную его спутником. – Погодите! Вы не так по...
В проеме кухонной двери показалась новая фигура.
– Пархомцев! Не надо-о-о!
«Пистолет» вздрагивал в руке Ростислава, откашливаясь, точно гриппозный больной. Заостренные кусочки металла бороздили штукатурку. Дырявили перегородку. Расщепляли мебель. С визгом отскакивали от печки. С жадным причмокиванием буравили человеческие тела...
– А подите вы!.. Провалитесь!..
Ненасытная жажда разрушения овладела им. Хватит травли! Хватит издевательств! Его загнали в угол? Так пусть попробуют удержать!
– Нечисть!.. Проклятые пришельцы!..
– Ни слова больше! Кто сказал о пришельцах?– низкий голос донесся из-под пола. Дрогнули, подпрыгнули вверх половицы– Шиш – означает «бродяга» и «разбойник»... Шишига – нечистая сила. Пошто льешь кровь? Тебе назначено воскрешать. А ты что делаешь?
– Не желаю!– воскликнул Пархомцев. – Будь они прокляты-ы-ы!!!
– Слабосилец, – снова колыхнулся пол.
– Кого воскрешать-то? Этих?
– А хоть бы и их. Разве они – не собратья твои?
– Не-е-е мо-о-о-огу...
– Тогда беги. Возможно ты догонишь того, от кого убегаешь.
* * *
Злыдни настигли. Они больно щипали Ростислава За икры. Свирепый уродец, превозмогая одышку, полоснул бритвой по штанине. Пархомцев, изловчившись, поддал карлику «с носка». Жестокий заостренный носок туфли разбил уродцу грудную клетку. Злыдень сплюнул кровью. Однако не отстал. Искаженное ненавистью кукольное лицо его сделалось, лиловым.
– Резать! Пущать кровянку! Бей по сусалу инородца!
– Дурак, – сказал ему Ростислав. – Во мне две крови.
– Москаль заср... Бей великодержавного шовиниста! Кроши чернозадого! Режь всех, кто не нашей масти!..
– А шиш тебе, – выплюнул с желчью чудотворец.
– Сам, – Шиш! У тебя на лбу написано…
– Сам-то. Сам-то, – по-школярски обрадовался уродец.
– Сколько душ загубил, мерзавец?
Ростислав обиделся до слез:
– Я... от безысходности. Я... защищался. Меня вынудили.
– А я, по-твоему, что?– в свою очередь насупился карлик. Куснул себя за палец. Скрежетнул зубами.
– Я, по-твоему, таким родился? Да меня, если хочешь, тоже затравили, как... как... как... Даже не знаю как.
– Кто тебя травил?– пренебрежительно фыркнул Ростислав.
– Известно кто – жиды да инородцы, москали да масоны, хохлы да Киргизия...
Он долго перечислял.
– И нас. И нас, – пищали остальные злыдни.
– Мы все затравленные – перетравленные.
– Постой, – обратился к уродцу Пархомцев. – Я же тебя убил.
– Вот такой ты наесть – убивец. Только ты меня и воскресил. А где Хохрик?
Он вдруг вспомнил про кота.
– А Хохрик, действительно, был не нашей масти, – загалдели злыдни...
На их пути оказалась глубокая рытвина. Заднее тракторное колесо разбило колею. Набросав позади себя гору ошметков.
Злыдень-уродец свалился в рытвину. Под влиянием внезапно нахлынувшей жалости чудотворец извлек карлика из рытвины; попытался обтереть его. Извернувшийся злыдень расцарапал руку спасителя.
– Ты чего?.
– Того самого, – истерично рыдал уродец. – Не нашей веры, а хватаешься. Осквернил меня, масон.
– Масо-о-он, – передразнил Ростислав, – Значения слов не знаешь, а туда же.
– Хто не знает? Хто не знает? – закудахтал карлик. Кинулся за оброненной бритвой. Ростислав нагнал. Дал щелчка в острую макушку. Выхватил бритву из-под носа злыдня и переломил ее. Карлик от щелчка да от большой досады по-стариковски заохал. В несчетный раз укусил себя за пальцы.
Сам ты ничего не знаешь. Масон – это который хочет захватить власть. Чтобы всех уничтожить...
Злыдни притихли, настороженно глядя на горбатого уродца. Карлик-афеня подмигнул Ростиславу левым глазом, усмешливо заявил:
– Кому – масоны, а кому – тьфу! Мне масоны ни капельки не мешают.
Горбатенький взревел:
– Христопродавец! На тебя – тьфу!
– А я на тебя...
– А я...
– А я...
Бессильный переплюнуть оппонента уродец приспустил грязно-синие штаны. Нагнулся и показал афене голый зад.
Афеня звонко рассмеялся:
– Зад-то – не наш. Он желтый, как у китайца.
Показал уродцу «козу».
– У-y-у, азиат.
Горбатенький дал «свечку». Молниеносно надернул штаны.
Суетясь, затянул нитку, служившую ему поясом. Остренькие глазки уродца забегали по сторонам.
Вслед за афеней хихикнул чудотворец. Вскоре вновь поугрюмее:
– Да ну вас. О чем с вами толковать? Ведь вы мне только чудитесь.
– Не скажи, – протянул уродец.
Карлики зашумели:
– Чего надумал!
– Шлангом прикидывается...
– Ваньку валяет...
– Ущипни себя...
Чумазенький печной житель призывно махнул лапкой. Обращая на себя внимание чудотворца.
– Констатируя данное высказывание, имеем два взаимоисключающих варианта: или мы – фантомы, или мы – реальность. Исходя из...
– Есть третий вариант, —громыхнул потусторонний голос.
Напуганные громкими звуками воробьи метнулись на обочину. Вспорхнули. Разлетелись в стороны. Со стороны ближайшей сопки взметнулись полупрозрачные, светящиеся в предутреннем свете линзообразные тела. Одна из «летающих тарелок» нависла над Ростиславом.
При виде низко спустившейся к ним «тарелки» злыдни захлопали в ладоши.
Вокруг Пархомцева заискрились фиолетовый кокон. Кожу чудотворца защипало.
– То, что ты называешь «злыднями» – не игра воображения, но и не порождение природы. Это овеществленные символы.
– Что сие значит?
– Спроси у них, – скрежетнуло из-под земли.
«Летающая тарелка» взмыла в небо. Фиолетовый кокон померк и растаял. Из глубины недр вырвалось приглушенное: «Memento more».
– Маму морим, – взвизгнул горбатенький уродец.
– Помни о смерти, – назидательно сказал печной приживала.
– Цени жизнь. Ибо жизнь бесценна, а конец ее – подтверждение тому.
Человек передернул плечами:
– И это жизнь?! Да тебе жить не стоит! Обременитель.
Мордочка горбатенького кривилась в приступе ненависти:
– Нынче кто в почете?
Коричневый палец уродца указал на афеню:
– Торгаши, да жулики!
Ростислав механически продекламировал:
«Когда у власти воры,
Тогда в почете вор».
– Про этих двоих бабушка надвое сказала, – рассудительно изрек печной обитатель. Подразумевая горбатенького и афеню. – Не надо никем пренебрегать. Всякое сущее неприкосновенно.
– А это что?
Ростислав задрал распоротую бритвой штанину.
– Но давай уродцу бритву.
– Он сам возьмет.
– Отними. В природе многое противно нам. Мы стремимся исправить природу. Она поправляет нас.
– Где Наташа?
– Ищи, – обнадежил чумазенький.
– Черта лысого найдешь, – возликовал уродец.
– Поторгуйся со мной. – Афеня прищурил глаза. – Сойдемся в цене, подскажу.
– Ерунда! – донеслось издалека...
Символы знают лишь то, что известно тебе самому.
– А мой чудесный дар? Что мне делать с ним?
Он кричал в голубое небо, – высоко задрав голову.
– Он твой. Тебе и решать. Живи-и-и...
Тяжелое небо опрокинулось. Легло на плечи Пархомцева.
* * *
Комиссия следовала за комиссией. Богданов устал отругиваться. Потемнел с лица.
Бригаду таскали в прокуратуру. Дважды побывал у следователя и Ростислав. Следователем был строгий, рыжий телом человек. Про которого Мирза отозвался неблагожелательно: «Пфуй. Штаны носит, а лицо – мягкий бабий задница».
С Ростислава что взять? Ему легче всех. Он в бригаде человек новый. Вот Рыжий попотел. За Рыжим старые грехи имелись. После третьего вызова Рыжий поплакался бригадиру: «Бо-ог-даныч, тебе как человек человеку... Я што ли виноват? Ты ж знаешь, я в тот день на валке не стоял. Вот Мирза стоял. Студент стоял...».
Плевок бригадира впечатался в грязь.
... Завидное счастье у Богданова: с утра была его очередь первым идти на деляну. Таков был порядок, установленный невесть кем и невесть когда, задолго до бригадирства Богданова. Очередник покидал зимовье на час раньше других. Чтобы к приходу бригады подготовить костер, заправить бензопилы и переделать кучу незначительных, но досадных дел.
Так что по закону зависшая с вечера сосна полагалась бригадиру. Но легла она на широкую лапинскую грудь. Смяв грудную клетку вальщика в кровавый комок.
Зависшие на кронах соседей стволы считались грязной работой. Спускать «парашютистов» полагалось, в соответствии с инструкцией, незамедлительно. Чего в тот раз бригада не сделала, бросив зависшую сосну до утра. И то. Вокруг на сотню верст не было ни души, если не считать самих лесорубов. Да и ствол заклинился туго. Рыжий утверждал, что спустить сосну можно при одном условии: подпилив здоровенную лиственницу, которая подпирала зависший ствол с левой стороны.
Конечно, Рыжего считали трепачем. Но во всем, что касалось валки, на него полагались безоговорочно. Полагались даже теперь – после гибели Лапина. Уж видно леший сыграл злую шутку. А может лесорубов подвел отсыревший грунт. Как бы то ни было, но в этот раз приключилось то самое, что происходит раз в сто лет, чего предвидеть не в Состоянии и лохматый таежный бог.
Горюя, Мирза был все-таки краток: «Лапин зря вперед шел. Зачем спешил? Богданыча очередь полагалась... Чужой смертью Лапин взял». Бригадир на это кивнул согласно, Следом за ним бригада согласилась, что грешно забегать вперед очереди. А потом бригадир достал бутылку спирта, дабы мужики могли помянуть погибшего.
А на улице шел первый дождь пополам с мокрым снегом. Снежная грязь лепила на узкое стекло единственного окна и там таяла. Стекая на сруб мутными каплями. Сквозь мутное стекло виднелась земля, усыпанная серо-белыми пятнами, точно не вылинявшая до конца зимняя шкурка длинноухого. Где-то далеко дождь и снег ложились на свежую могильную насыпь. Насыпь раскисала, некрасиво расплывалась по сторонам жестяной пирамидки, на вершине которой кособочился небольшой, с ладонь, также жестяной крест.
Свою порцию спирта Ростислав разбавил сырой водой. Содержимое стакана замутилось. Стало похожим на мокрое оконное стекло. Он понюхал образовавшуюся смесь, раздумал пить.
Его долю выпил Мирза.
Сглотнув спирт, татарин прикрыл глаза. Сожалеючи просипел обожженным горлом, адресуясь в пространство за окном: «Хороший спирт. Зачем добро водой портил? Не делай так больше, студент...»
Срок, отпущенный судьбой Богданову, истек через месяц. К тому времени Ростислав ушел из бригады.
О случившемся студенту поведал Мирза:
– Ночью изба загорелся. Меня Рыжий будил... Меня Рыжий тащил... Мы наружу вылезли... А бригадир сгорел.
Рассказчик по-детски всхлипнул:
– Снова прокурор приезжал. Меня допрашивал... Семиреков допрашивал... Всех допрашивал. Я «человек человеку» хвалил. Семиреков хвалил... Потом прокурор хвалил. А бригадир сгорел.
Он вытер глаза.
– Говорят, врач Богданыча резал. Что резал? Если уголь один... Задохнулся бригадир, потому сгорел? Почему другой не задохнулся? Богданыч крепче всех был...
И без всякого перехода:
– Пфуй. Пойдем студент ко мне, махам будем кушать, водку пить, балашек смотреть...
Татарин ушел.
Пархомцев долго глядел вслед. Красная сорочка Мирзы, заправленная в широкие штаны, штанины которых, в свою очередь, заправлены в белые шерстяные носки, мелькнула раз-другой у перекрестка, проглянула на углу квартала и исчезла навсегда.
Но была еще одна «встреча». Несостоявшаяся.
... Телефон стоял в кабинете директрисы.
Когда раздался звонок и к телефону попросили Пархомцева. застарело-молодящаяся директор бросила трубку. Ей не понравился новый учитель. С одной стороны – он был мужчиной. Она любила иметь в коллективе мужчин, и не просто «брюконосителей», но молодых цивилизованных людей. Наличие в учительской представителей сильного пола ее вдохновляло. Здесь Пархомцев пришелся ко двору. Однако, с другой стороны: присланный для пополнения математик сразу показал себя «сухарем». Он мало улыбался. Избегал пикантных шалостей, так скрашивающих казенно-педагогическую жизнь. У него не возникло желания, обменивая классные журналы, с высоты своего роста метнуть взгляд за вырез кофточки хорошенькой учительницы. Прочитала бы наедине, а в голосе ее звучала бы материнская забота и ни грамма осуждения.
Пархомцев директрису презирал. Претили ее фамильярный тон и вульгарный язык. К его презрению добавлялась доля брезгливой жалости, когда он слушал рассказы о «боевом прошлом» руководительницы. В своих устных мемуарах она заходила слишком далеко. Так, впервые он содрогнулся, слушая, как немцы сдавались в плен из желания увидеть ту, слухи о красоте которой просачивались через фронт. Разумеется, этой боевой красавицей была директриса...
Стальная выдержка математика подвергалась большим испытаниям. Наконец – пришел момент, и он сорвался. Забывшись в приступе деланного дружелюбия, директриса окликнула его: «Ростислав, заср...ц». «Какой я вам заср...ц!»– взорвался учитель. Начальство незамедлительно сделало озабоченное лицо: «Ну если тебе не нравится по-простому, я буду обращаться к вам(!) только официально».
... Больше в тот день Пархомцеву не звонили. Уже вечером соседка передала ему записку.
С первого слова можно было догадаться об авторе записки. Мирза писал, что хотел бы встретиться с Ростиславом. Далее неразборчиво говорилось про арест Рыжего, якобы умышленно поджегшего зимовье и предварившего поджог убийством бригадира.
В конце записки татарин излагал явную чушь: мол, Рыжий убил Богданыча потому, что кто-то подговорил его на убийство, заплатив Рыжему большие деньги, Мирза явно перебрал араки, когда черкал записку. Но как бы то ни было Ростислав обрадовался гостю. И ожидал его с нетерпением, ибо Мирза обещал зайти снова.
Стемнело, а гость не появлялся. Прошла ночь. Потом рассвело. Минул новый день. Мирза как в воду канул.
Пресса полнилась слухами о партийном кладе. О спрятанных до лучших времен сокровищах. По пути на родину Пархомцев внимательно просматривал газеты, которые, пестрили сообщениями сенсационного характера. Много писали про таинственные бункера, заполненные контейнерами с драгоценными металлами, золотыми и платиновыми слитками. Заголовки резали глаза: «Ранее изъятые средства партии – надводная часть айсберга!». «Сокровища партийной Голконды», «Уходя, они хлопнули! дверью Гохрана», «Приемы НСДАП не умерли»…
Сенсация казалась затяжной. Газетчики воспрянули духом, тиражи газет удвоились. Ряд изданий по такому случаю незамедлительно ушел в подполье и оттуда забрасывал грязью всех! – от бывших сановников до уборщицы.
Предположения прессы вызывали у обывателя коматозное состояние. Участились случаи самоубийств. Зато партийные лидеры корпоративно отмалчивались, и в петлю не лезли. Коротко взлаял, тут же замолчав, орган компартии. Что-то осуждающе-угрожающее в адрес продажной власти изрекла руками малоформатная газета Демократической партии России. Анархисты всех уклонов не сказали ничего – они были заняты розысками сокровищ.
Скандальное чтиво развлекало чудотворца до тех пор, пока в одной из бульварных газет он не встретил упоминание о... самом себе.
В небольшой колонке фамилия Ростислава туго увязывалась с именем его бывшей жены и ее второго мужа. Прочие затронутые ушлым автором личности приводились вскользь. В коротком тексте Пархомцев дважды именовался «одним из партийных эмиссаров», вернувшимся из-за рубежа для ревизии спрятанных сокровищ. Светлана и Павлик именовались его правой рукой. Абзац с «правой рукой» он перечитал дважды. Походило на то, что в названном месте воображение автора статьи достигало потолка образности. Впору было воскликнуть: – Если не можешь писать – не пиши, а если все-таки можешь – не пиши все равно!»
В общем, аукнулись Ростиславу камушки, найденные им металлическом подземелье.
Кончалась статейка соблазнительным предположением чудотворцу: явиться с повинной. Еще более соблазнительным выглядела приписка о том, что всякий, могущий сообщить что-либо о теперешнем местонахождении Пархомцева, получит солидное вознаграждение. Таким образом, перед чудотворцем встал двойной соблазн: он мог явиться с повинной, а заодно потребовать «солидное вознаграждение за сообщение о самом себе.
Ростислав преодолел искушение. Сделался крайне осторожным. Предпринятые им меры должны были огорчить автора статьи господина Наймушина, знай о том последний.
Вскоре за бульварной прессой на чудотворца обрушилась официальная власть. Многостраничный, объемом схожий с еженедельником «Совет» инкриминировал новоявленному «партийному эмиссару» целый ряд мелких и крупных злодеяний. Из крупных наиболее зловещими выглядели обвинения: в многолетнем подрыве финансового и экономического могущества государства, в корыстном предательстве народных интересов, в нарушении государственной монополии на торговые операции драгоценными камнями и металлами. Мелкие злодеяния Пархомцева приводились бегло. Среди «мелочи» числилось убийство не то шести, не то шестидесяти человек. Целый «подвал» отводился способам, посредством коих чудотворец лишал жизни невинных людей, женщин и господ обоего пола. Описываемые способы впечатляли не меньше размеров контролируемых им сокровищ. Легендарному Джеку-Потрошителю полагалось краснеть перед Ростиславом. Но краснел и непривычно сквернословил Ростислав. Отныне на него объявлялась массовая облава.
