Текст книги "Костер для сверчка"
Автор книги: Борис Прохоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)
Их действительно поджидали. И именно в том месте, где предполагала она.
Предусмотрительность попутчицы еще раз выручила обоих.
Она затормозила метрах в пятидесяти от скалы, обозначавшей крутой поворот.
На этот раз капкан был оборудован достаточно профессионально. Четверо мужчин в форме дорожной полиции стерегли участок тракта. Точнее, это не было собственно трактом: крупные глыбы камня перегораживали дорогу. Оставшийся просвет казался таким узким, что сквозь него могла протиснуться, пожалуй, только малолитражка.
Будь Пархомцев один, он поверил бы в подлинность полицейских, стерегших окрестности с автоматами наизготовку. Да и попутчица Ростислава не сразу выявила подмену. А может, полицейские действительно были таковыми; только платил им кто-то другой, но никак не муниципалитет, ибо от происходящего на дороге попахивало тухлятиной.
Попутчица потянула Ростислава назад за скалу:
– Легче. Заметят.
Пояснила:
– На вооружении дорожной полиции нет автоматов «узи». Один мой приятель как-то просвещал на этот счет...
Ее наблюдательность поражала. Конечно, не следовало забывать о том, что сам он видел дорожную полицию впервые в своей сознательной жизни. После долгой болезни он как бы заново народился на свет, в котором слишком многое переменилось. Так или иначе, ему было за что благодарить свою спутницу...
Ближайший свороток уводил в лес. Выбирать не приходилось. Наверняка все приличные дороги, ведущие из капкана, в котором оказались Ростислав и его попутчица, были перекрыты. Дама-олень направила машину по проселку.
– Надо где-нибудь пересидеть ночь. Возможно, ребятам из Службы надоест торчать у камней. А может, они решат, что птичка от них ускользнула. В том и другом случае к утру засаду снимут, а тракт станет свободным.
Он не разделял ее оптимизма. Однако, кивнул согласно, подбадривая себя и попутчицу. Знать бы ему всю трагичность собственного положения! С каждой минутой, с каждым часом шансов на спасение становилось все меньше. Соратник делался бесконтрольным, благоразумная часть Союза была разогнана, наиболее несговорчивые члены его уничтожены. Полиция сбивалась с ног, подбирая трупы респектабельных господ, солидных отставников, маститых функционеров некогда могущественной партии, дважды и трижды лауреатов на ниве соцреализма, профсоюзных и демократических боссов, с многократно незапятнанной репутацией бесстрашных защитников общественных интересов...
Загадочный мор прошел по городам и весям. Покойников находили в самых неподходящих для упокоения и возвышенных эпитафий углах: в выгребных ямах, на чердаке дома свиданий, в болотной жиже, на городской свалке... Повезло, если удушение в мало-мальски приличном месте можно считать везением, очень немногим. Бывший чекист, выказывал былую беспощадность. Но, будучи занятым множеством «горящих» дел, он ни на секунду не забывал о Пархомцеве. Новые и новые, высвободившиеся после проведения экзекуций, ребята, бросались на поиски чудотворца. Наказ им давался твердый: брать Пархомцева живым, а ликвидировать лишь в случае чрезвычайной необходимости. О запрете ни побои и увечья в наказе не говорилось ничего.
В помощь без того многочисленным «службистам» подъезжали поджарые ребята-боевики с Кавказа и из глухих азиатских кишлаков, молчаливые парни Балтии, румянощекие крепыши из Малороссии.... Среди прибывающих попадались даже «запредельщики». К ним относились особо деликатно, памятуя об общей задаче, и в объекты «осуждения» не намечали. Не ущемляли и «реформистов», также встречающихся среди гостей. Благо, материала для утоления общественного темперамента хватало и без «реформистов». «Осуждаемых» легко подбирали среди Многоумствующих «умеренных». Таким образом, как и встарь, больше всего доставалось обывателю. Конечно, это было гнусно. Но что еще делать с обывателем? Не на божницу же его сажать.
Кольцо вокруг гор уплотнялось. Стягивалось туго-натуго. Мышь не сумела бы проскочить через частую есть засад. Однако» чудотворец по-прежнему ускользал.
Ростислав дремал, неудобно скорчившись, на переднем сиденье роскошной машины, ничуть не ведая о масштабах облавы. Через лобовое стекло тупо пялилась на него желтая до отвращения луна, освещающая полурасстегнутую блузку попутчицы, тихо дышавшей у Ростислава за спиной. Много ниже машины пришепетывала на перекатах Катунь. Облизывала молочно-черным языком неподатливые берега. Пескариные хвосты запятыми высовывались из-под гальки, вздрагивали, принимая колкие удары песчинок, скрывались на миг в тени и проглядывали вновь, рискуя быть схваченными жиреющими ленком или тайменем. По ту сторону реки наемный пастух жег костер. Искры отлого ложились в воде. Шипели, угасая. Пескари пружинили ото дна. Ловили обмирающие искры беззубым ртом. Досадующе поводили короткими усами. Открытая грудь дамы-оленя золотилась в свете луны, будто осыпанная этими искрами. Приподнимаясь, чтобы устроиться поудобней, он ловил взглядом ее зачарованное сном лицо, яркие округлости ее груди и ежился от прилива крови к голове, подозревая, что дама-олень не спит. Иначе отчего мимолетная улыбка нет-нет, да и коснется пухлых губ, а в затушенных тенью глазницах мелькают частые просверки?
Ближе к рассвету он изнемог от, ломоты в теле, от давно не удовлетворяемого желания. Видение высокой женской груди вызывало жажду и едва ли не обморок...
* * *
Арахланихина развалюха от домика Копченого наискосок. Ох уж эта Арахланиха! Она в прежних годах, да молодого соку была ведьма-ведьмой, обладала сноровкой на ворожбу и на порчу. Любого стоящего мужика к последней кикиморе могла приворожить.
Первый Арахланихин супруг затерялся в войну. Да разве ей одной такое горе? Много баб вдовствовало в ту пору. Но только ни к кому другому, а именно к ней присох кузнец.
Местный кузнец был мужчиной здоровым, видным из себя, ну разве увечным немного, так это самую малость. Имелось у него от фронтовой контузии невнимательность на уши. Какой же это дефект? И что до его частичной глухоты изголодавшейся бабе? Вдовы в кузнецовом слухе мало нуждались.
Эх! Какие девки по селу незанятыми ходили! Однако бравый кузнец, как рассказывали Копченому, на них без всякого взимания. Взял, да и посватал Арахланиху. Но она и после того запиралась в колдовстве. «на коль, – отругивалась, – мне этакая болячка, кабы я присушивать умела? выродись я колдуньей, приворожила бы в таком разе нашего председателя. Ведь он-то, кузнец, он, бабы чересчур съестной; умнет зараз буханку хлеба и не охнет. Его прокормить – убить дешевле».
Кликала, кликала она, да и накликала кузнецу заупокой. Был мужик, а вишь... помер. Зато председателя Арахланиха попортить не успела. Ликвидировали к тому времени колхоз, и съехал председатель. Перевели сельский люд в советское хозяйство, где начальником – не председатель, но бери выше – директор. Замахиваться на директора дважды вдова, похоже, не насмелилась. Потому и зачахла в одиночестве. Вот такая любовь...
Арахланихина история – полбеды. Помнится, в палату, где мордовали Копченого, поместили вальяжного товарища по прозвищу Марксист. Был Марксист великим знатоком «Капитала», а заодно, страстным поклонником всякого рода собраний. Что ж, когда нет доброго заделья, и собрание сойдет за праздник. Который десяток лет село держится на собраниях. Оно ведь и не тяжко, и не валко, языка ничуть не жалко. Приспособился люд к мероприятиям. Пособираются... Посовещаются... И. хоть молока с зерном от того не прибавится, зато появится ощущение чего-то сотворенного. Ишь как просто! Ударили о зубы языком стронулась глыба. А дале сама пойдет. Ав-то-ма-ти-чес-ки. Сказано же: «Вначале было слово». Словом оно и осталось. Пустым Порожним. А на большее, один черт! ни у кого прав нетути… Надели обывателю ботало на шею. Ходи по собраниям, звук подавай. По звуку определится – туда ли идешь? Не заносит ли тебя влево-вправо, в сторону от выделенной поскотины? Не крадешься ли туда, где трава посочней, не про тебя которая? Затем и надобны собрания, советы, заседания, чтобы мужик всегда был в узде, да тьму специалистов по навешиванию ботал не оставил бы без дела и прикормки. Скотина при ботале себя не слышит.
Копченый Марксисту не раз говорил: «Насилие – не есть метод. Гляди-ка, не вышло бы большее худо». Тому же все нипочем: призывает больных революцию делать, санитаров бить. Будто на свете нет горшего зла, чем санитары. Начинать, так уж с лекарей.
В больницу вальяжный Марксист угодил единственно из-за влечения к насилию и природного отвращения к пацифизму. Взялся он травить в квартире тараканов. Достал за приличные деньги на основе конверсии у армейских подходящее средство и... вывел усачей. А заодно с полсотни кур, породистого кобеля, соседскую свинью со всем семейством и проезжего функционера либерально-демократической партии. Вдобавок, надо еще подумать, отчего Марксистовы жабры, что с правой стороны, вдруг заспешили на свидание к богу? А он: «Чего греха бояться, коли и так черти снятся?»
* * *
Светало...
Ростислав голову, поднял. Попутчица, не оправляя блузки, причесывалась. Дремотно улыбнулась встречь. Перегнулась через спинку сиденья, тронула обнаженной кожей колючей щеки...
«Нет, не случайно, боль тая,
Идет ко мне тропой печальной
На кладбище любовь моя.
Которую я звал случайно.»
«Даже американский президент имеет право не отвечать на вопросы корреспондентов, хотя спрашивать его могут о чем угодно».
Отец в раздражении хотел отшвырнуть очередной опус, но привычно сдержался. Что-то лисье скользнуло в его желтых глазах. Расчетливо медленно он гильотинировал очередную сигарету, раздавил ее коричневыми от никотина пальцами, вынул из пачки другую и закурил. «Цх-х-х. Получается: я питался младенцами? Надо ли так беспардонно врать. Хотя... » Он прищурил глаза. В его время врали не меньше, и, если придерживаться истины, он сам способствовал лжи. А что оставалось? Ложь, пропагандистское вранье, всесветное завирательство – были единственными материалами, которых доставало в избытке, за счет которых в города притекал хлеб, на которых закладывались новые и новые предприятия. Из неправды выплавлялся металл и ковалось оружие. С помощью лжи заправлялись баки машин и тракторов. Враньем выстилались железнодорожные и шоссейные пути... А разве ему это было надобно?! Сегодняшний автор обвиняет Отца в смерти миллионов людей. Кто виноват, что ложь материализуется в нечто конкретное только посредством загубленных жизней? Разве недостаточно того, что он, подобно Господу, сотворил подобное творение? Каково сырье, таков и продукт. Ну, а эти, – нынешние, – лучше его? Нет, они гораздо коварней. Вытащив его из чистилища, где он не осознавал себя, в чистилище осознаваемое! Вытащить, дабы, прячась за его спиной, делать страшное дело. А отвечать ему?
Вчера исчез Пархомцев. Поднявшаяся суета означала одно – Пархомцева ищут. Окажись поиски успешными, чудотворцу несдобровать. Горе побежденным!
В отношении Пархомцева Отец уже пытался кое-что предпринять. Выслушав его, Соратник повел себя более чем странно. Цх-х-х... В последнее время бывший чекист охладел к нему. Стучались моменты, когда Соратник откровенно досадовал на Отца. А вчера в его снулых глазах скользнуло едва ли не презрение. Воскресший становился помехой, и ощущал это. Планы очкастого любителя хромовых сапог решительно менялись. В новых замыслах его оставалось все меньше места для Отца и других.
Опытный тактик, не менее опытный психолог, – извлеченный из небытия Отец сохранил первоначальные способности и просчитывал ситуацию на несколько ходов вперед. Итак, он становится лишним? Отлично! Только не Соратнику обучать его мастерству интриг. Здесь он мог дать фору кой-кому посерьезней вечного чекиста. Он давно озаботился предпринять определенные шаги и теперь ждал результатов.
Володя явился по первому зову. Володин нос хранил последствия знакомства с шикарной попутчицей Ростислава, был припухшим и отливал сизым. Настроение явившегося желало лучшего, а сам он жаждал реванша, поэтому предложение Отца пришлось ему не по душе.
– Соратник недоволен вами. – Воскресший раздумчиво посмотрел в окно. – Он винит вас во всех неудачах.
Парень в кожаной куртке оскалился. Он давно ждал продолжения.
– Соратником сказано: «Придет время и мы избавимся от шантрапы. Уголовники пачкают движение». – Отец предпринял неуклюжую попытку несколько сгладить впечатление от уже сказанного. – Я возражал против... столь резкой критики в твой и Валериков адрес. Цх-х-х... Но кто я, и кто Соратник? И все-таки он неправ. Разбрасываться такими... сотрудниками, как вы,.. мхм... преступно.
Лицо кожаной куртки зачугунело.
– Мне кажется, господин (этим «господин» было сказано многое) Соратник поддался слабости, пока еще простительной, и теперь мечтает о единоличном руководстве. Надо помочь ему... осознать ошибку.
– Согласен, – кожаная куртка был краток.
Характер помощи, которую собирался оказать своему шефу Володя, понравился Отцу настолько, что, помешкав, он извлек из кармана и протянул парню наган. – Такая вещь пригодится в твоем деле. Мало ли что. Ходят слухи... на дороге шалят.
Наган пренебрежительно отвергли. Володя распахнул куртку; воскресший уважительно глянул на автомат и две гранаты, размещенные в специальных кармашках на внутренней стороне кожанки.
... Догадка Володи оправдалась скоро. Скорее, чем они ожидали. От поста, где Ростислава видели в последний раз, и до ближайшей засады тракт наматывал серпантин протяженностью в четыре километра. На этом, свободном от парней из Службы Профилактики, участке затаится для двоих не составляло труда. Куда сложнее – спрятать автомобиль. Насколько Володя был в курсе последних донесений (портативная рация хрипела не переставая) автомобиль шикарной дамы и по сю минуту находился в розыске.
Узкий съезд на проселок маскировался кустарником. Они было проскочили его. Пришлось дать задний ход, чтобы «уазик» вписался в просвет между полосами ивняка.
Миновав кустарник, Володя затормозил.
– Дальше придется пешедралом. Эта дорога далеко не идет. Там. – он неопределенно махнул рукой, – когда-то стояла летняя дойка. Молоковозники колею накатали...
Он поставил автомат на стрельбу очередями; пошел вперед, держась кустов.
«Службисты» подобрались к поляне, на которой стоял автомобиль дамы-оленя, минутой раньше Отца и его спутника. Поляна в самой широкой части своей, не достигала двадцати метров. Слева от поляны виднелся скотопрогон. Он давно зарос травой и угадывался частыми рядами кочек; набитых за десятки сезонов копытами коровьих гуртов. Один край поляны сползал к ручью. Берег ручья хранил следы обваловки – здесь некогда был водопой. Сама площадка, где стояла дойка, напоминала о себе парами обуглившихся столбов да окислившимся металлом, проглядывающим из полутораметровых зарослей крапивы.
«Службистов» было четверо. Одетые в маскировочные комбинезоны времен «покорения» Афганистана, они залегли неподалеку от ручья и терпеливо выжидали момента для броска.
Сколько Володя ни вглядывался в противоположный край поляны, больше никого он не обнаружил. Отец расслышал, как он бормотнул себе под нос: «Лопухи, архангелов мать. Скопились в одном месте, будто куропатки». Чуть слышно скрипнуло железо – продолговатый глушитель сел на конец ствола Володиного автомата.
«Службисты» насторожились. Машина дамы-оленя была им видна полностью. Тогда как со стороны Отца просматривался лишь край капота. В ответ на немой Володин вопрос Отец рубяще опустил ладонь. Кожаная куртка улыбчиво показал, что понял, тронул затвор...
Частые хлопки разорвали утреннюю тишину.
Женщина в машине прянула назад. Вдавилась спиной в сиденье. Лобовое стекло автомобиля взорвалось трещинами; цепочка круглых отверстий пробежала по стеклу, что-то с силой вспороло обшивку кресла у самого плеча Ростислава.
Рывок! Пархомцев выпал на траву. Перекатился. Дернул заднюю дверцу. Потянул попутчицу за руку. Коротко охнув, она свалилась на него. Ростислав поднял попутчицу, налег всем телом, ожидая продолжения стрельбы...
Первая же очередь кожаной куртки сразила двоих. Еще один был задет, как видно, несерьезно.
Подпольная выучка «службистов» не уступала японским стандартам: затихли хлопки Володиного автомата, как началась ответная прицельная пальба.
В считанные секунды парни из Службы обрушили огонь на машину, так как решили, что стреляли оттуда. Однако через четверть минуты сделалось горячо уже Володе. Пули секли листву. Визгливо натыкались на бункера, кормушки, мятые трубы, сваленные грудой среди кустов. На голову Отца сыпались срезанные свинцом ветки. Он пожалел об оставленной в «уазике» шляпе. Приник к земле... Преодолел потрясение... На корточках передвинулся влево и пальнул из нагана.
Теперь оставшиеся в живых «службисты» деловито взялись за Отца. Ливень пуль хлестал над его лежбищем. Оставалось поражаться тому, что он еще жив.
Передышка, полученная Володей, пошла тому во благо. Он сменил позицию, дал очередь, ужом прополз старым руслом ручья, и появился в тылу у противника.
Здесь он мог не церемонится. Выпрямившись во весь рост, он расстрелял «службистов» в упор...
Ботинки на рубчатой, подошве остановились у самого лица. Смотреть снизу вверх на подошедшего было тяжело. Голубые глаза «кожаной куртки» бесстрастно взирали на Ростислава, выдерживая встречный взгляд. Наконец Володя отвернулся. Тяжело ступая, пошагал туда, где находился владелец старого нагана. Уже на ходу он буркнул: «Отец...» Этого хватило, чтобы Ростислав поднялся, не опасаясь более.
... Коренастый человек страдал молча. Две тупоносые пули прошили его живот... Однажды он уже познал смерть. Потому сейчас к возможности умереть заново отнесся философски. Хотя кончина предстояла мучительная. Наверно также уходили из жизни тысячи смертных, которые отправлялись в небытие по его,. Отца, воле. И совсем неважно в каком месте настигал их конец. Гораздо важнее – с чем они уходили? А он? Сейчас в эти минуты, он был обычным маленьким человеком. Не всесильным. Таким, каким его сотворила природа... Он думал о матери. О тех редких мгновениях, когда заботился не он, а о нем заботилась мать... Умирающий жалел. Себя ли? О себе ли? О величественной и жалкой судьбе своей?.. Отец жалел человека. Пожалуй впервые у него оказалось время на размышления... Они втащили его в салон. Попутчица Ростислава куснула губу. Хрипло кашлянула в кулак, усаживаясь за руль.
– Как ты?
Сонный Володин голос ответил:
– За меня, Пархомцев, не боись. Отца... выручи! Привязался я к нему.
– Ты убил Мих-Миха?
– Брехать не стану – не я. Хотя, послали бы меня.
– Наташу... кто?
Плечи кожаной куртки поднялись и опустились.
– Пошел я. – Он протянул руку, тут же отдернул. – Дорогу на Перевал я очищу. Береги Отца. Не убережешь – под землей разыщу. – Понял, что перестарался. Умолк. Положил на колени Пархомцеву один на трофейных автоматов. – Бывайте!
Ростислав кивнул.
С большим грохотом Доходяга обрушился на стул. На мгновение показалось; что ножки стула отлетят, однако казенная мебель, спроектированная с учетом больших нагрузок и потрясений, устояла.
– Влип ты капитально...
Тщедушный перекупщик взвыл:
– За что, начальник?
– А за советскую власть.
Доходяга взвыл вторично:
– Ей-ей, начальник, не пойму...
– Понимаешь. Ты у нас умненький.
– Не-а.
Торжествующий смех Закурдаева шевельнул бумаги на столе:
– Первый раз встречаюсь с человеком, который не согласен с тем, что он – умный.
Мосластые руки шефа задвигались перед носом арестованного. Тот боязливо сощурился.
– А камушки?! Ты их у себя в почках накопил? Так мы тебя вылечим. Здесь многие болезни лечатся, не только почечно-каменная... У нас твои дела имеются, аж... с восьмидесятых годов.
Арестованный недоверчиво хмыкнул.
– Напрасно сомневаешься. На других не имеются – сожгли в переполохе, а тебе « повезло»: твое досье уцелело. Корочки, правда, чуть-чуть обуглились.
В черносливовых глазах доходяги вспыхнула решимость:
– Не имеете права стращать. Требую адвоката, так как адвокат мне полагается по закону.
–Будет! Все будет. Но если ты, – вкрадчивость переполняла Закурдаева, – будешь выкобениваться адвокат поможет тебе, как верблюду третий горб. Куча свидетелей покажет: к нам ты поступил уже без камушков и без… почек, здесь тебя никто пальцем не трогал, зато ты кидался на всех, и по нашему недосмотру, разумеется, изувечил сокамерника.
Кажется сокамерник Доходяги в самом деле выглядел не блестяще, потому что перекупщик окончательно поблек.
– Ну, не надо расстраиваться, начальник. Нервные клетки не восстанавливаются. Обойдемся без адвоката. Только... Честность тоже чего-нибудь стоит. А?
– Гарантирую...
– Спрашивайте.
– Чьи камни?
– Черт его!.. Нет-нет, внешность этого лоха я запомнил по гроб жизни. Но вот кто он? откуда?..
Голос перекупщика сделался жалобным. – Ей-ей, мы с ним снюхались случайно. Мне его фамилия и адрес ни к чему. Вы же знаете, у, нашего брата глаз-рентген. Паспортов не спрашиваем, так вникаем. Этот жук, которого камушки, он – мужик легкий, не из ваших. Опять же, товар у него роскошный. Люди из вашей епархии с такой приманкой на охоту не ходят. За такой товар «тихарю» кучу бумаг исписать надо, пока его ему доверят в руки взять...
Терпение Закурдаева кончилось. Понимая это, Доходяга перешел к конкретной части своих показаний:
– ...Я его разок, еще до камушков, видел.
– Кого?
– Да жука, которого ищете. По-моему его еще в прошлый раз пасли. Но пасли не ваши, не «безвнуковцы»...
Он важно замолчал.
– Кто же?
– Серьезный парнишка был в «топтунах». – Взглянул скорбно. – Я на вашем вопросе решительно могу пострадать.
– Не жмись, мы слово держим.
– Ну... Мне кажется, тот, кто водил интересующего вас человека, был из... Службы.
– Заливаешь. Нету такой.
– Есть, начальник, есть! Богом клянусь! Пиши адресок парнишки. Но обо мне, чтоб ни-ни...
Шеф полиции записал. Раздумчиво посмотрел на задержанного.
– Как насчет нашего условия?
– Будет. Пересидишь у нас до утра. А там... гуляй Вася. Сам понимаешь, твой отпуск, – посмеялся сказанной двусмысленности, – оформить нужно надлежащим образом, не то разговоры пойдут.
Когда Доходягу увели, в кабинет вошел Наймушкин.
– Как?
Закурдаев бросил через стол листы с показаниями... Ознакомившись, Наймушкин подвигал челюстями. Записи смял. Сунул к огню зажигалки.
Воспламенившаяся бумага упала дотлевать в объемистую пепельницу. А Наймушкин также неспешно, как за пару минут до того шеф, взглянул на дверь, через которую вывели задержанного.
– Понято. Перекупщики обществу не нужны. Один вред от них. Так я пойду распоряжусь?
Закурдаев помотал головой:
– Сделаешь сам. Ориентируйся на сердечную недостаточность. Все.
В горле Отца слышались хрипы. Лоб его был сухим и походил цветом на свинцовые белила. Бесконечность готовилась поглотить умирающего, а он, изнуряя себя, говорил и говорил, словно хотел наверстать то, что по молчаливой и скрытной природе своей упустил за время двукратного пребывания на суетной земле. Выносливость, которую он выказывал, если не поражала, то уж во всяком случае трогала. Он говорил. А свидетели его агонии видели, что его слова предназначались не им, а кому-то огромному, непостижимо далекому, находящемуся по другую сторону гор. Дама-олень достала из машины сифон с минеральной водой. Вода не потребовалась: умирающий не чувствовал жажды.
– Твой талант, Пархомцев, излишен на этот раз. Я запрещаю трогать меня.
Ростислав вздрогнул: мысли Отца совпали с его собственными. Только в отличие от раненого он думал о том, что не сумел бы помочь последнему, даже если бы захотел. Не хотел.
– Я считаю: нельзя менять природу. Уходя – уходи! Зачем человеку вторая жизнь? Подсчитывать ошибки первой? Ни вторая, ни третья жизнь не сделает человека счастливее, не сделает мудрей. Наша мудрость, как и наше счастье, – разовый капитал... И десять жизней не вытравят страха перед концом. Что ж. Лучше отбояться единожды. Но навсегда. Мне нечего завещать. Я лишен права что-либо оставлять после себя. Разве может малая часть завещать целому? Ведь я – лишь часть того праха, который где-то покоится. На мне вина перед тем Отцом, который был до меня. Однако главная вина на тебе, Пархомцев... Живое в мертвом, мертвое – в живом! Страшно!.. Две жизни – это две смерти! Помни...
– Бредит, – не то спросила, не то охнула, жалеючи умирающего, обладательница теперь уже не роскошной, а в грязи и пробоинах от пуль машины.
– Он не бредит, – никого не стесняясь рыдал Ростислав. Вдалеке протрещали автоматные очереди. В районе боя пару раз гукнуло. Стало понятно, что на тракте сработали гранаты. Прямо над головами со звоном промчался вертолет с синей полосой и латинской буквой «р» на фюзеляже. Верхушки берез рвануло током воздуха; из гнезд на пузе металлической «стрекозы» просыпались газовые снаряды, с шипом унеслись к месту схватки.
Веки Отца сомкнулись. Поднесенная к его губам ладонь не ощутила тепла...
«Уазик» ворвался на поляну, словно выпущенный из пращи. Юзанул. Осел на бок, хлопнув истерзанной покрышкой. Кабина «уазика» представляла собой дуршлаг. Траектории пуль, пронизавших кабину, пересекались внутри ее столь часто, что безопасного пространства попросту не оставалось. И все-таки водитель изрешеченной машины был невредим. Он выпрыгнул наружу на ходу. Приземлился на корточки. Не вставая, и удерживая оружие наизготове, он зыркнул глазами по окрестностям. Глянул вверх, опасаясь вертолета.
– Ни черта хорошего!
Потом коротко выругался.
– Там этих чурок и хохлов набилось столько – «градом» не прошибешь.
Тут он заметил мертвого Отца. Рассвирепел. Схватился за автомат. В третий раз за истекшие сутки страшное дульное отверстие глянуло в лицо Ростислава.
– Тебе что было сказано?!
Ростислав тоже обозлился:
– Заткни свою железку себе в зад!– смутился прорвавшейся грубости, но вовсе не из-за Володи. – Так решил он. Не тебе решать за него, и... за меня.
– Он правда так хотел?
Дама-олень кивнула. С каждой минутой она все внимательней приглядывалась к Ростиславу. Временами ею овладевал испуг, хотя она выглядела уверенней, чем это удавалось ее спутнику.
– Ну вот что. Моим колесам, – Володя пнул расхристанную покрышку, – каюк.. На вашем же ландолете далеко не уедешь. – Он ловко сменил обойму, швырнув разряженную, в кусты. – Спасибо полиции. Часа два три засранцы из Службы будут утирать сопли и слезы после газовой атаки. Попытайтесь проехать березняком на другую сторону гряды. Проберетесь в лощину, а там проходит дорога... Возможно вам удастся объезд. Терять все равно нечего.
Проходя мимо Пархомцева, он взвился:
– Пристрелить бы тебя!
Обернулся к телу Отца, перешел на деловой тон:
– Точно пристрелю, если тебе повезет и ты выскочишь из этой мясорубки живым, но забудешь похоронить Его.
– Прежде чем убить меня, – огрызнулся невесело Ростислав.
– Я-то уцелею. Я обязательно уцелею. Зато дружку твоему бывшему долгой жизни гарантировать не могу.
Спустя минуту разодранная на левом плече Володина кожаная куртка скрылась среди камней и деревьев...
Дорога за грядой была. Не дорога – парная колея, приметная лентами короткорослого, словно прикатанного, подорожника.
Ростислав оглянулся. Каким-то чудом неразворотливая машина одолела подъем, усыпанный валежником, а затем сползла по противоположному склону, протискиваясь между корявых стволов, сминая березовый и осиновый подрост. Местами колеса глубоко проседали в прелом грунте. Примерно на середине спуска двигатель запсиховал, загоняя автомобиль между плотно сбежавшимися друг к дружке деревьями.
Дорогой голова Отца покачивалась, слепо указывая направление, которого следовало придерживаться. В какой-то момент тело его зависло, налегло на спинку переднего сиденья, так что остывший лоб ткнулся меж лопаток водительницы.
– Да положи ты его!– не выдержала дама. Резко подалась к рулю, содрогаясь от мерзкого ощущения мертвой головы у себя на спине.
Ростислав, неловко развернувшись и морщась, толкал мертвеца в грудь до тех пор, пока чугунно-тяжелый торс не опрокинулся вбок, и не лег вдоль сиденья. Следом за падением мертвеца послышался отчетливый звук соприкосновения его головы с металлом. «Вот он мой крест!»– подумал чудотворец.
На первом бугре машина встала.
– Что случилось?
– Мы что – поедем с ним до конца?– Тонкий палец с вишневого цвета ногтем показал назад. – Оригинально – наткнуться на полицию, имея в компании бездыханное тело. И не просто бездыханное, а с двумя пулевыми отверстиями в животе. Куда как интересно. Если не забывать, что смертную казнь за убийство пока не отменили.
– Не мы же убили его...
– Этот несущественный факт нам придется доказать.
Дама-олень поморщилась:
– Я уж молчу о твоем обязательстве, данном знакомому нам Володе.
– Гм... – Он смутился.
– Темпераментный молодой человек. – Уточнила. – Этот самый Володя, обещавший тебя пристрелить.
На такую характеристику «кожаной куртки» Пархомцев отреагировал кисло. Ответствовал расплывчиво:
– Да уж...
– Не да уж. Постарайся быть объективным. У знакомого нам Володи вероятно имелись веские основания недовольствовать бродягой вроде тебя... – Ростислав саркастически поклонился Она ответила ему тем же.
– Я не буду доискиваться, что это за основания. Суть не в них. Будь я на месте Володи, обязательно припомнила бы и некий газовый баллончик. Он этого не сделал. Напротив – выхватил нас из лап ребят Службы Профилактики. – Два последних слова она произнесла гораздо тише. – Скажи теперь, что «кожаная куртка» – не джентльмен. А коснуться его внешности...
– Не надо... касаться.
– О, о, о! Какие нежности при нашей бедности. Подвезла его, называется! Меня дважды чуть не убили... Продырявили мой автомобиль... С десяток раз напугали до смерти... Наконец – посадили на мою шею труп. И после всего я не должна касаться приятных тем. Увольте, дорогой попутчик. Дальше потрюхаешь один. А я желаю, чтобы тебя пристрелили, и как можно быстрей. Только тогда я поеду спокойно.
Оскорбительное «потрюхаешь» обидело его. Почему он должен «трюхать»?
– Нашли могильщика...
– Полезному никогда не вредно учиться. Или бросим Его на дороге? Под первым попавшимся кустом?
Со стороны их разговор мог показаться диким. Но всегда ли плачут на похоронах? Откуда люди взяли, что чья-то смерть – важнейшее событие для всех? Для Ростислава, например? Для его попутчицы? У которых впереди вырисовывалась возможность оказаться в положении Отца?..
Могила получилась мелкой. На большее у Пархомцева не достало ни сил, ни умения. Лопатка, валявшаяся в багажнике, годилась на что угодно, но только не для рытья могил. Чему случайный пассажир даже не удивился. Если сам автомобиль сошел с конвейера в одном из западных Штатов, то инвентарь при нем отдавал отечественной придурью.
