Текст книги "Костер для сверчка"
Автор книги: Борис Прохоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)
И снова в заброшенном карьере наступила тишина.
...На станцию съезжались респектабельные господа.
Долговязый путеец приспустил тяжелые веки, сглотнул слюну и ненавидяще покосился на туристов: «Приватизаторы! Мать вашу греб». Затем он сошел с перрона и отправился снимать социальное напряжение.
Деловито обогнул сияющие лаком лимузины озабоченной требами священник, вежливо изогнув стройный стан в ответ на приветствия и благословляя пассажиров. Юркая собачонка скакнула ближе. Обнюхала составленные в ряд рюкзаки. Собачонку нервировала объемистая поклажа. Взлаяв, она задрала ногу, но получила пинка и нырнула под платформу, где задумалась о мести. А так как в собачью голову ничего дельного не приходило, да и не могло прийти из-за обилия мух, запаха мочи и оглушающего топота ног по платформе, она сочла разумный забиться подальше в щель и там пересидеть обиду...
В «красной» комнате подземелья сделалось чадно. Бумажные полумаски белой грудной лежали на столе; приезжие не обращали на них внимания; без того потные лица багровели на глазах.
– Предлагаю почтить вставанием...
Присутствующие изобразили вставание, слегка оторвав зады от сидений, чтобы тотчас принять исходное положение.
Пара в конце стола переглянулась:
– Ради, этого балагана мы тащились в такую даль? У меня в Астрахани сделка прогорает на астрономическую сумму, а я сижу здесь, как... как...
– Как член весьма и весьма влиятельного союза. Не забывайте об этом, пожалуйста, – улыбнулся второй.
– Наш союз – анахронизм, – огрызнулся первый. – Хватит совать деньги кобыле под хвост. – Он повысил голос.
– Эй, вы! Что вы сказали?
Председательствующий, пламенея голым, словно стеклянным, черепом, навис над столом. Огненно сверкнули линзы очков.
– Что сказал, то и сказал. – Скандалист также поднялся. – Я повторяю: пора кончать с балаганом, господа. Ныне у нас, миль пардон, иные задачи. Задачи, ничуть не совпадающие с проблемами бывшего, подчеркиваю: бывшего союза!
Лицо председательствующего закаменело. Прочая публика внимательно следила за спором.
– Господ мы прикончили еще в семнадцатом!
– Ну не знаю, кого вы там прикончили, только лично я вам... не товари-и-ищ. Напрасно думаете, что здесь сидящие настолько глупы, чтобы действительно уверовать в Идею.
– Очень жаль. Когда Она восторжествует...
– Не юродствуйте. Никогда она не восторжествует. Сколько бы вы ни рассказывали притч о Нем, о смене, быстрой или медленной, поколений... Христианству тысяча с лишним лет, но идеи Спасителя по-прежнему бесплодны. – Он пресек возникшие было возражения. – Вы можете сказать, что Христу поклоняются миллионы. Я же отвечу – ну и что? Соблюдается форма. Но бездеятельна суть. В противном случае, как обстоят дела с «не убий? не укради? не возжелай»?.. Будем реалистами. Мне надоели проповедники в хромовых сапогах с чекистским прошлым.
– Заткнись!!!
– Не орите на меня, анахронизм... в очках. Я не из глупых.
Спорщик с ласковыми гладами кивнул в направлении коридора.
– «Предупрежден – значит вооружен». Ваших «мальчиков» там нет. Мы их несколько… э-э-э, проигнорировали, – он явно кого-то изобразил. – Припоминаете?
Лысый «очкарик» слепо пошарил перед собой. Приятные глаза его оппонента указали на дверь:
– Можете... «э-э-э, уходить».
Хромовые сапоги скрипнули. Скрип их достиг порога. Переместился в темный коридор. Сделался тише. И вдруг заглушился взлязгами выстрелов.
В комнате облегченно перевели дух. Ставший во главе собрания ласковоглазый господин поиграл перстнями на правой руке; розовый и синий топазы с сухим звуком потерлись друг о друга:
– Все-таки, любопытно...
Он полюбовался на игру камней.
– Любопытно, сколько лет этому ископаемому чекисту, если уже в девятнадцатом ему было не меньше двадцати восьми?
Он не успел удовлетворить любопытство – через порог ступил и обрушился на пол атлетически сложенный парень, бывший штангист. Рубаха на животе упавшего сочилась кровью. «Ушел!»
* * *
Хотелось настоящего турецкого табака. Отец сплюнул, вытер сухие губы и посмотрел в окно. В двух шагах от окна желтел подсолнух; на тонком стебле висело сразу с десяток корзинок. Корзинки были мелкими. Они обещали тощее семя и чреватую осложнениями зиму.
Отец сдержанно вздохнул. Потянулся за сигаретами. Очкастый Соратник обещал папирос, но все тянул. Те сигареты, которые приносил Володя, отдавали парфюмерией, в ущерб крепости. От них даже не желтела слюна. «Проклятые янки! Всегда и во всем от них надо ждать подвоха»... Следовало сходить в церковь. Соратник уже попрекал его набожностью, намекая на отцово семинаристское прошлое.
Что он понимал в таких личностях, как Отец, этот закомплексованный мещанин. Отец смутно припоминал восторженно-стылую физиономию Соратника, молодого тогда чекиста, одного из многих сотен и тысяч, попадавшихся ему на глаза. Сколько воды, а главное крови, утекло с тех пор. Он прикинул, пару раз качнул головой. Ему мало импонировала эмоциональность Соратника: «Резв не по летам». А его друзья. Кому могут нравиться типы со свинячьими глазками и слюнявыми ртами, которых представлял ему Соратник?
Вчера бывший чекист пушил Потомка, по вине которого едва не попал в западню. Цх! Очкарик много нервничает. Отец никогда не доверял очкарикам. Хотя при чем здесь очки? Или между очками и его антипатией имеется какая-то связь? Вот и теперь Соратник носится с довольно опасным прожектором. Нельзя населять мир призраками. Прошлое всегда представляет опасность для будущего...
Копченого жаль. Сатрапы древности, и те щадили убогих. Копченый пропал бы, заставь Отец вытащить его из стен страшного заведения…
* * *
Заведение ему вначале понравилось. Здесь каждый говорил и делал то, что делал и говорил, не оглядываясь при разговорах на типов вроде Пасынка. Позже он уяснил, что это далеко не так: можно было все, за исключением действий и слов, которые приходилось не в нюх санитарам, а также вечно раздраженным медсестрам.
Общество в палате подобралось пестрое. Слева от Копченого пресмыкался желто-зеленый, но жутко цивилизованный субъект, бывший по совместительству лидером Всемирного Сообщества Микроорганизмов.
Желто-зеленый непрерывно питался. В перерывах между едой он выступал от имени и по поручению проглоченной им белковой массы.
Еще интересней оказался другой сосед. Если пожиратель белка родился инфузорией и оставался таковой всегда, то второй сосед переродился в ходе очередной сессии Верховного Совета довольно захудалой временной Республики, где-то на далекой окраине бывшей Империи. Проникающая радиация оппозиционно настроенных фракций пробила дубленую шкуру соседа, вызвав редкостную мутацию, в результате которой возник индивидуум чрезвычайного пола. Мутант не имел возможности указать про себя в анкете что-либо определенное: «Муж.» или «Жен.», на худой конец, что-нибудь нейтральное. Словом, на свет явилось ни то ни се, ни первое, ни второе, ни третье. Это было что называется «ни богу свечка, ни черту кочерга». Однако мутировавшая особь могла-мог-могло совокупляться с лицами конкретного пола, отчего порождалось возвышенное бесплодие духа.
Целые дни пролеживали по палатам муниципальные тюфяки; слонялась по коридору, напрашиваясь на неприятности и получая их сполна, «стреляла» в туалете сигареты и захламляла унитазы, получала экзотические препараты, названия которых не значились нм в одном фармацевтическом проспекте, многоликая толпа. Временами сквозь толпу прокладывала путь в кабинет и обратно, сшибая оглушенных лекарствами больных, заведующая клиникой. Среди попираемых ею больных значился и родной супруг заведующей. Уличенный в супружеской неверности, он был госпитализирован собственной супругой, имея за душой скорбный диагноз и гриф «Социально опасен».
По убеждению заведующей психически здоровых людей не было. Околочивающаяся вне стен клиники публика состояла из ее будущих пациентов, временно пребывающих.на свободе исключительно по недосмотру и нехватке больничных мест. В излечиваемость пациентов заведующая верила так же, как в канцерогенные свойства редьки. Единственным спасением для больных она считала строгую изоляцию и пожизненный учет. Все люди, по ее мнению, нуждались в следующем: замках на палатной двери, решетках на окнах, смирительных вязках и окрике...
Постепенно Копченый заметил, что народ в палатах все же меняется. То притащат одного, то прищучат другого, а то, глядишь, кого-нибудь вытолкнут вон. Так он познакомился с мыломаном, которого подкинули, точнее, привезли упакованным в собственном соку.
Мыломан попался веселый. Едва его распеленали, он принялся за дело и уже к выходному в палатах нельзя было отыскать крошечного обмылка.
Следом за мыломаном привезли оригинального любителя живности. Это был тощий, всегда насупленный предприниматель Он держал голову вбок и щурил глаза. На свободе любитель первое время интересовался только букашками. Ну занимается человек для души, для интересу, и дай ему Господь. Но вскоре он перешел на крупных существ. Завез к себе домой посредством бартера натурального аллигатора. А крокодил-то пятиметровый! А крокодил-то не дурак, и каждодневно испытывал настроение к еде. А жрал он только мясо! Вот и начал любитель-предприниматель выпускать аллигатора по ночам на подножный корм. Выйдет человек звездной теменью на двор и... аминь! Где-то через месяц Копченого задолбили. Подсаживается к нему в столовой красномордый больной, протягивает вилку и цепляет котлету Копченого. Съел больной котлету, вытер губы, потом заявляет: «Чего вылупился, задохлик? Голоса у меня, понял? Болезнь такая. Рогатиком буду, весь измучился».
На хворого красномордый походил слабо. А уходя весело пообещал: «Если ты, придурок, на меня в обиде, можешь жаловаться Лепиле. Я – политический. Мне все равно ничего не будет».
Только исчез красномордый, следом подвалил второй хворый, полнее первого пудов этак на пять. Залез он Копченому губами в самое ухо и сипит: «Гордись! Мне Пасынок передал, чтобы я с тобой покорешился. Вот, шизик библейский, ты оказался в приличном обществе. Я тебя век одного не оставлю, даже если тебя, психа плешивого, отошлют в спецклинику».
Вот уж называется «велика честь, да нечего есть». Хотел Копченый отойти в сторонку, а новоявленный кореш саданул его в подбородок...
Когда на шум подоспели санитары, мускулистый больной скромно стоял у стены и держался за живот. «Психует шизик», – он указал пальцем на Копченого. Кончилось дело тем, что убогого привязали к кровати до утра.
Чаще и чаще в голове затравленного Копченого путались явь и бред. А в день, когда по настоянию Отца его освободили, у него оказалось два сломанных ребра. Поэтому несколько недель после выписки он лежал пластом, изредка откашливаясь сгустками крови.
И вот теперь его осаждали злыдни.
Дальше – больше. Шныряет нечисть по комнате, словно тараканы, лезет изо всех углов. Дом небольшой – одна комната, в углу печь, в другом – кровать, подле единственного окна – табуретка и круглый столик, из тех, что когда-то служили подставкой для кадки с фикусами. Тесней некуда, а тут еще эти... Куда ни шагни, какой-то горбатенький путается в ногах. Из лекарств у Копченого только валерианка, так горбатенький и до нее добрался. Перебрал злыдень валерьянки, и опаскудил туфли хозяина. Правда, туфли – не ахти, без шнурков, со стоптанными задниками. Но других у Копченого не было. Местами пощипанный Хохрик, увидя опустевший флакончик, стонал от такого бесчинства и разграбления; зажмурил зеленые глаза, взвыл по-кошачьи: зачем, мол, так-то? Ему бы этого флакончика до издоха не вылизать, а горбатый злыдень выхлестал в две минуты.
Горбатенькому на Хохриково горе наплевать. Уселся липким от валериановой настойки задом на чистую табуретку, остренькое усатое рыльце задрал к потолку и давай наяривать на расческе:
«...И рыдают бабки у околицы,
Не хотят, чтоб был капитализм».
Еще злыдень, повыше первого ростом, гуляет афеней от окна до двери. Дергается на ходу, словно параличный. Навязывает встречным и поперечным ржавые кнопки, которыми Копченый пришпиливает газету на окно. Торгует злыдень по безбожной цене, поштучно, пятак за пару. Интересная прибыль получается: спер ходовой товар, рекламирует в качестве импортного и налога не платит.
Назойливей других – карлик сложной наружности, со странным произношением, напоминающим нечто между жеванием манной каши и причмокиванием. Карлик выдавал себя за чистопородного злыдня, важничал; задирался с кем ни попадя, бодал неуступчивых собратьев, кидался на занемогшего животом Хохрика, доводя обалдевшее животное до зверского исступления. Ближе к вечеру карлик вырвал у кота большую часть усов, сломал левый клык и сделал попытку завязать полосатый хвост двойным морским узлом.
Венцом деяний темпераментного карлика явился укус хозяйской ноги. В момент укуса Копченый решился растоптать хулигана. Однако тот поспешно отскочил в сторону, визжа что-то неудобопереводимое, напоминающее: «Да здравствует влкая ская нация!» От кусачего злыдня наносило псиной и шовинизмом. После его выкриков яснее стали мотивы нападок горбатенького злыдня на кота. А печной «квартирант» окончательно раскрыл глаза Копченому на низменную сущность ядовитого собрата:
– Бесстыдство совести! С учетом того, что общественная совесть есть ядро национального сознания.
Поедая собранные с пола хлебные крошки, чумазый приживала разглагольствовал:
– Направление против отдельно взятой нации направлено против человечества в целом и против каждой конкретной личности. Отсюда антикошачья направленность карлика. При условии, что слабосвязанное кошачье сообщество можно считать... чм-м-м, в некотором роде, нацией...
Незванные гости плодились день ото дня. Вскоре они заселили двор. Наконец пробил час, когда к Копченому приволокся Сосед, держа за шиворот упитанного злыдня, точно нашкодившего щенка.
Сосед-пенсионер криво улыбался, подергивая жухлым личиком и на редкость красочно сквернословил в адрес вяло сучившей лапками добычи…
Пенсионер накрыл злыдня помойным ведром в тот самый момент, когда злыдень, находясь в тесной крысиной компании, поедал свиной корм. Злыдень уплетал чужой рацион за обе щеки. В недолгие паузы между приемами запаренного комбикорма и картофельной мелочи в, мундире травил анекдоты с сексуальным уклоном, слушание которых совсем недавно попахивало строгой мерой социальной зашиты с последующим поражением в правах.
Крысы охотно слушали злыдня. Заглядывали поганцу в рот. Взвизгивали в наиболее пикантных местах. Восторженно стучали жесткими хвостами о деревянный пол. Копченый заподозрил, что и сам сосед, допреж повязать рассказчика, выслушал не менее дюжины анекдотов таясь за углом стайки. Иначе с чего на его впалых щеках блуждали фиолетовые пятна смущения?
Изловив злыдня, пенсионер пошел по его следам, которые привели к домику Копченого. Тут сосед швырнул увесистую добычу прямо на пол, прошептав Копчёному на ухо: «Агитирует, провокатор, за всеобщее равенство и повсеместное строительство социализма... грызунам на потеху».
Понесло пенсионера закоулками. Присел он на табуретку; прямо на разомлевшего уродца. Горбатенький пискнул, вырвался, убежал под кровать...
Лопнуло у Копченого терпение. Объявил общее собрание с обязательной для злыдней явкой, с завлекательной повесткой дня: «О частной собственности». Выкинул аншлаг: «Грабь награбленное!».
Злыдни сбежались дружно. Расселись. Горбатенький пробку от флакончика понюхал, встал в позу:
«Как должно поступать с жрецами Фальшивых свергнутых богов?»
Карлик почуял любимую тему, восторженно затрепетал: «Разить и стрэльять! Стрелить и ризать!»
Он визжал, а сам к Хохрику подбирался. Под пиджаком на груди у него не то перочинный нож, не то увесистая гайка спрятана.
Через поддувало вылез печной затворник. Опух от философского образа жизни. Раздулся. Маститно смотрится, как сказал бы Хохрик, не будь он котом.
Вылез злыдень и начал давить эрудицией:
– Мы выяснили... вопрос заключается в том... предшественники наши оказались преступно-бездеятельными... что поставило наше дальнейшее существование под вопросом... и... – Он перевел дух... вопрос о сопричастности... судить или бить?.. каяться или?..
– Никаких каяться! – зашелся карлик. – Всех рэзать! Робить грязь! Пущать кровянку!!!
Злыдень-афеня выскочил вперед, из его карманов посыпались медяки.
– Господа, мы никак не можем осознать того, что наши предшественники осознать не могли. Я согласен с принципом сопричастности. Но не во имя дальнейшего, кровопролития, а в предупреждение. Дабы было неповадно потомкам... Не мочно тяжелую наследственность поменять на крупное наследство. Мочно, лишь предотвратить дальнейшую пагубу...
Карлик выхватил из-за пазухи бритву, полосанул афеню по шее, во все стороны метнулись брызги крови. Часть их попала Копченому в лицо.
«Взжи-и-ик!». У хозяина домика сделалось темно в глазах.
...Сиреневый шквал захлестнул Копченого. «Кровь? Люди, я прошу – не надо крови! Наташа-а-а!»
Страшная метаморфоза происходила с увечным: кожа его светлела, растягивая сухожилия и хрящи, росло и раздувалось тело, светлели, теряя идиотское выражение, глаза...
«Наташа!»
Ростислав возвращался...
«Боги принимают сторону победителя».
Ростислав вспомнил все. Вспомнил сразу. Походило на то, что он и не забывал ничего, сознавая себя всякую минуту. Только сознание это существовало где-то отдельно от него: находилось за непроницаемой для слов и поступков перегородкой, по другую сторону которой чуть мерцало проявление его второй, фактически уродливой жизни. Теперь перегородка рухнула и два его бытия, две ипостаси вовсе не смешались в однородную массу, но четко обозначились различными слоями – он и его многомесячный бред.
Пожалуй, единственное, чего он не знал, да и знать не мог. это продолжительность безумия. Время – исключение из правил. Зачастую самый обычный сон смещает временные точки. Уже проснувшись, человек нелегко реставрирует хронологию событий, путая «вчера» с реальностью десятилетней давности. У «вчера», «сегодня» и «давно» нет образов. Названные символы безлики; само время напоминает змею, хвост которой находится в ее пасти. «Вчера» и «завтра», «начало» и «конец» – безостановочный бег по кругу…
Судя по солнечному свету, проникающему через небольшое окно, время приближалось к четырем. Следовало уходить, если он не хотел встречи с Володей и Валериком. При мысли о последнем у Ростислава сжались кулаки. От начала и до конца предшествующих событий Валерик водил его за нос. Сейчас Ростислав понимал: простофилей был кто угодно, но только, не его «приятель», на совести которого, по-видимому, осталось убийство Мих-Миха. Стоило лишь сопоставить факты. Это длительное отсутствие Валерика... Сколько его не было тогда в поселке? Около недели. Достаточный срок, чтобы настичь и убить художника, а затем вернуться обратно. А загадочное появление нагана и денег в квартире, где жил Пархомцев... А пожар...
Не совсем ясной оставалась роль очкастого любителя хромовых сапог, его участие в воскрешении Отца. Зато Володю Ростислав запомнил хорошо. Им оказался тот самый крепыш в черной кожанке, что, в компании, с другим парнем, крепко отделал Ростислава возле моста за Титовской сопкой. Эх, если бы не Валерик! Если бы не Валерик, не было бы и крепыша и кожанке, не было бы драки, не было бы ещё многого, искалечившего жизнь Ростислава...
Он чуть-чуть опоздал. Голоса «задушевных приятелей» уже доносились со двора.
Ростислав обежал взглядом комнату в поисках убежища. Ничего! Голоса приближались. Он метнулся к окну, вспомнив свой предыдущий побег, но окно не открывалось.
В сенях стукнули дверью.
Ростислав втиснулся в щель между полом и ржавой панцирной сеткой кровати. Ржавая пыль просыпалась в глаза, он заморгал, а в комнате затопали.
– Где этот полудурок?
– Я знаю? Говорил – задавить его надо, – Валерик был категоричен. Так как на стуле сидел Володя, он плюхнулся задом на кровать. Пружины взвизгнули, частой пудрой поднялась в воздух летучая дрянь; продавленная сетка коснулась лежащего под кроватью.
– Мне-то бара-бир, а вот Соратник еще пожалеет, что не дал прикончить чокнутого.
Находясь в отчаянном положении, Пархомцев все-таки повернул голову поудобней. На том месте, где сидел Володя, виднелись только табуреточные ножки и пара штанин, приспущенных на черные полуботинки. Это слегка успокоило; значит, и Володя не мог видеть Ростислава. Но встревожило другое; тяжелый Валериков зад мог почувствовать помеху, препятствующую дальнейшему прогибу сетки. По счастью, бывший приятель увлекся спором.
– Бара-бала... Услышит Соратник – поучит тебя конспирации.
– Видал я его! – Запальчивость Валерика были притворной. – Что я сделаю, если привык выражовываться?
– Отвыкнешь. Поменьше цепляйся к Копченому. Отец запретил...
– Отец! Все Отец, да Отец! Поглядеть хорошенько, так от него навара...
Передние ножки табуретки оторвались от пола, со стуком вернулись в исходное положение.
– Укороти язык, доиграешься...
– Заложишь?!
– Зачем... – табуретка придвинулась к кровати, одновременно голос Володи понизился. – ...Ты еще много не знаешь. – Он сделал многозначительную паузу. – И Отец, и Соратник... они не сами по себе. Они – пешки.
– Ха-ха!
– Не хакай. Не о союзе речь. Здесь... люди посерьезней. Наши стариканы против них – ерунда. – Он почти шептал. – Для тех, настоящих, мы с тобой – пустое место, рвань, мокрушники. Я точно не выяснил, но картина получается, скажу я тебе! так что ты лучше не рискуй. За тобой без того грехов накопилось... Тальку упустил – раз. Павлик преподобный со Светланой сюда заявились – два. Упущенная тобой Наталья тоже здесь обнаружилась днями. Ты ее видел и промолчал при этом – три.
У Пархомцева захватило дух – Валерик вскочил, точно ошпаренный:
– Ты чо?! Очумел, как Копченый? Я что – Магомед? Откуда мне знать, за ради чего Пантеля сюда переехал, да еще стерву свою приволок?
Даже не видя Валерика, Ростислав ощутил, насколько тот перепуган.
– Это Соратник свою дурь на меня актирует! Это он, змей очкастый, парашу гонит, что я Тальку душить не стал... Я ему сразу сказал: «Шиита из меня не сделаешь». Я душить не могу. Ножом могу... Из ствола могу... А он мне: «Надо без крови». Хочешь без крови? Души сам. Ну он и... – Валерик затрепыхался, изворачиваясь. – Тальку я видел. На остановке. Но я подумал – вдруг не она? Вдруг – похожий кто? Вышло... сикось-накось. Ведь я покойников боюсь. – Запричитал. – Она же мертвая была!
– Любишь ты ее – вот и «мертвая», вот и «вдруг не она». Ты Пархомцева только из-за нее. Соратнику на блюдечке поднес. Ты и нас предашь из-за нее. Нет, как хочешь, но с Натальей ты разберись...
Крики спорщиков вспугнули кота, до последней минуты прятавшегося за печкой. Кот метнулся на подоконник, спрыгнул на пол, заскочил под кровать – прямо к самому лицу оцепеневшего Ростислава.
Хохрик, считая, что оказался под надежной защитой, требовательно замяукал, уставившись на хозяина светящимися в подкроватной мгле зелеными глазами.
Счастье в этот день держалось стороны Пархомцева: Валерик перешел в наступление, не обратив внимания на кошачьи вопли:
– Следишь за мной, гомик кожаный?!
Володя пропустил «гомика» мимо ушей:
– Зачем? Хотелось бы унюхать, кто следит за мной. Все мы у Соратника под микроскопом, а он – у тех...
Перепалка продолжалась еще минут пять. Затем разобиженный «приятель» Ростислава хлопнул дверью. Помедлив, покинул помещение и Володя. Пархомцев остался наедине с голодным котом.
В полицейском участке творилось несообразное. В кабинет Закурдаева лезли все, кому не день. Наймушин отталкивал любопытствующих широкой, почти квадратной спиной, а народ усиливал натиск.
– Какого черта! Людмила...
Секретарь оказалась тут же; вяло откликнулась на призыв шефа.
– Выпроводи их!
Юркую секретаршу побаивались сильнее начальника. Разочарованная публика подалась к выходу. Раскинув руки, Людмила выжимала публику из комнаты, словно поршнем, пока последний человек не оказался за порогом. Затем дверь захлопнулась с треском, говорящем о нежелании секретарши скучать в приемной, когда в кабинете у шефа творились такие чудеса.
– Что скажешь?
Закурдаев прикурил от массивной зажигалки. Зажигалка скрипнула, робко заискрила. По фитилю вплелась золотая нить; фитиль стрельнул огнем, погнав в лицо курильщика струйку дыма.
– Сначала вонь, потом огонь, – проворчал Закурдаев. Фитиль задохнулся под выпуклой бронзовой крышкой – новая порция легкой копоти рассеялась в воздухе, омрачая реноме фирмы – изготовителя роскошного прибора «Братья Росс и К0».
– Что я скажу? – просипел. Наймушин. – Я кто – «Ювелирторг»?
– Мысль!
Закурдаев потянулся к телефону. Кучка сияющих камней рассыпалась по столу; ореховая полировка испятналась разноцветными бликами. Присевший было Наймушин испуганно подставил ладони, – пронзительно-зеленый берилл замер у самого края стола.
Была ли это красивая шестигранная призма бериллом – этого, собственно говоря, алтаец, не знал. Все его знания о драгоценных камнях ограничивались сведениями, почерпнутыми в детстве из занимательной книжки Ферсмана. Так запомнилось, что достоинствами настоящего драгоценного камня являются: «Красота, долговечность и редкость». Ну и кое-что еще. Кажется, в той же самой книжке упоминались две или даже три разновидности берилла, самая редкая из которых называлась изумрудом. Названий других, изъятых из самоцветов, он припомнить не мог, сколько ни напрягал свою в общем-то, отличную память. В голове крутилось: «топаз», «гранат», «опал», «нефрит»... Однако звучные слова не желали никак определяться...
Приглашенный Закурдаевым эксперт прибыл через час. Он был вздорен и сер. Если бы не его массивные очки, он выглядел бы совершенно безликим.
Эксперт от минералогии явно тянул время в противовес собственным утверждениям о непомерной занятости. Он долго препирался с шефом региональной полиции. Но препирался скучно, от его слов отдавало казенщиной, невыразительностью и слабым знанием государственного языка, что лишний раз оправдывало прибалтийскую фамилию специалиста. Ассимилировавший прибалт был неприятен Наймушину. Неприятен обликом, а также доскональностью, с которой он рядился в оплате демонстрацией своего брюзгливого превосходства и неуступчивостью. В конце концов, эксперт приступил к делу; ради которого приглашался, и присутствующие вздохнули с облегчением.
Безликий прибалт брал камни один за другим, изредка выдавливая из себя загадочное: «Зона»... «Габитус»... «Двойникование»... «Огонь»... «Карбункул»...
У Наймушина затекла спина, пока эксперт занимался органолептикой, чтобы затем снизойти до собеседников.
– Откуда эта коллекция?
Закурдаев ощерился:
– Мы тоже хотели бы это знать. И надеялись, что вы (он сделал упор на последнем слога) просветите нас.
Эксперт подозрительно-удивленно взглянул на шефа:
– Я – геолог, вернее, геофизик...
– Вот вам и карты в руки, – перебил его Закурдаев. – Где и в каком месте можно набрать таких симпатичных камушков?
– Вы что? Хотите сказать, что все ого, вся эта куча, местного происхождения?
– А разве нет?
Лицо эксперта смялось, как фольга, сжатая в горсти. Он заговорил с угрозой в голосе:
– Скорее я поверю в природный кристалл, имеющий форму «Звезды Кэра», или бриолета, или маркизы... – Он набрал полную грудь воздуха и зашипел, будто ему на большой палец у ноги свалился утюг, – Такого быть не может, потому что не может быть никогда! Гранат... Огненный опал... Изумруд... Турмалин... Оникс... Все находящееся здесь не может быть обнаружено в местных горах. Эти камни не могут быть найдены в одном-единственном месте.
– Хорошо, хорошо... – шеф полиции затушил очередную сигарету. – Во сколько вы оцениваете это собрание?
– Поищите оценщика. Я всего-навсего геофизик. Меня не волнуют ваши... ваши полицейские дела.
Наймушин тронул пояс, на котором рядом с револьвером висела дубинка:
– Может, шеф, его привести в соответствие?
Начальник зло глянул на прибалта. Тот приподнялся со стула:
– Только попробуйте! Я сегодня же обращусь к адвокату...
– Вы плохо о нас думаете. Никто не собирался вас трогать... пока, – раздумчиво добавил шеф.
– Однако я на вашем месте способствовал бы нам охотней.
– Поучите своих подчиненных!
– На вашем месте, – продолжал начальник полиции, – я помогал бы местной власти с большей охотой.
– Мне, повторяю, нету дела ни до ваших полицейских забот, ни до сепаратизма ваших властей...
– Кстати, – эксперт прямо-таки сочился ехидством, – нынешняя администрация не приветствует, мягко говоря, столь узко очерченные тенденции.
Рот Закурдаева растянулся в широкой улыбке:
– Стоит ли касаться далекой от нас администрации, мудро запамятовавшей о Вашем членстве в Верховном Совете небезызвестной республики. А ведь об этом нетрудно напомнить...
Эксперт вскочил:
– Мое членство было противодействием. Я боролся изнутри.
– Ага-га. Стенограммы сохранили «яростный накал» вашей борьбы.
– Чушь! Не было никакой стенограммы!
– Было. Все было. Подобные вещи всегда закрепляются документальным образом, когда официально, а когда... Хм-м-м.
Прибалт-геофизик смотрел на шефа полиции, беззвучно шевеля губами. Затем выскочил вон.
Закурдаев повернулся к подчиненному:
– Зажми намертво доходягу, у которого изъял камни. Зажми в тиски. Хочешь – поджигай ему пятки, выдергивай через рот кишки, но узнай, откуда шел товар...
* * *
Ростислава хватились вечером. Вызванный Володей Соратник заявился сам не свой, в глазах черти высвечивали. Не доверяя подопечным, самолично обыскал комнату. В заключение обыска глянул под кровать, завернув жалкую подстилку к изножью. Отчетливый след подкроватного «лежбища» на пропыленном полу отразился в его очках. Сухой кулак Соратника выбил каплю крови из Валериковой губы. Осмотрительный Володя уклонился от причитающегося ему удара.
– Он вас подслушивал!
Валерик забыл про рассеченную губу. Дико уставился на панцирную сетку.
– О многом болтали? – слегка остывший Соратник Начал допрос...
* * *
Как и предполагал очкастый поклонник хромовых сапог, Ростислав отправился на поиски Наташи. Ее приезд сюда, в предгорье, мог объясниться только одним – она надеялась встретить здесь Пархомцева. В крайнем случае – нащупать конец той ниточки, которая привела бы ее к нему. Можно было предположить, что она направилась прямо в горы, к прабабке Ростислава. Ведь ей не было известно то, о чем догадывался он, а именно – о смерти Хатый. На автостанции могла ждать засада. Пришлось отказаться и от такси: он не запасся деньгами. Откуда бы Ростислав их взял? В редкие случаи, когда Володя вкупе с бывшим приятелем брали его с собой, за всех расплачивались первые два.
