Текст книги "Костер для сверчка"
Автор книги: Борис Прохоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)
Она обежала слушателей презрительным взглядом.
– Вождь поражен? Повторяю: знахарь следил за мной, и в результате, сам того не желая, спас мою жизнь. Ибо никто не покушался на увечную старуху. Этот никто или некто никак не предполагал, что калека надумает куда-то идти. Да и кто мог такое предположить! По мосту предстояло пройти мне, и злоумышленник знал об этом. Правда, он не учел другого обстоятельства – слежки знахаря, из-за которой я вернулась с полпути, не дойдя до провала. – Зеленые глаза пришелицы потемнели. – Теперь я ухожу. Хватит с меня смертей и человеческой крови... – Она говорила тише и тише, ей напряженно внимали. – Всегда кровь... Кровь среди Длинноногих... Кровь на обитателях предгорий... Что ж! Добряк Шиш получил власть над людьми, и тоже начал с убийства...
Шепча себе под нос и качая головой, она походила на умалишенную. Минут пять Длинноногая всплескивала руками, жалобно поглядывая на охотника. Он хотел приблизиться к ней. Она дико вскрикнула, метнулась прочь...
Тропинка изгибалась колесом. Раскаленные полосы света рушились сквозь кроны деревьев, сталкивались, пересекались, накладывались одна на другую, ломались о землю, сливаясь в ослепительные круги и ленты. Избитая подошвами тропа прыгала через толстые корни, ныряла в гущу кустов; возле глаз бегущей проносились затейливые выкройки ..листьев, – острые иглы боярышника, щетина хвои, слабый оранжевый румянец яблочек, собранных в щитки...
«Скорее! Скорее!» – У нее еще было время – отважный вождь не кинется в погоню безоружным. Он смел, но осторожен, рассудочно осторожен. Ему потребуется пара минут, чтобы добежать до навеса, где хранилось оружие. От навеса он поспешит к началу тропы, обогнув площадку, посреди которой лежит прах Ракушки...
Шиш оказался проворней, нежели она рассчитывала. Тяжелая палица догнала ее. Под черепным сводом Длинноногой что-то гулко треснуло – тело женщины скатилось под откос.
...Вновь Тонкое Дерево пытался задержать взбесившегося охотника. Но пальцы юноши соскользнули с чудовищных бицепсов вождя, чтобы пойматься за пояс бывшего наставника.
По чистой случайности кисть правой руки Тонкого Дерева сомкнулась на рукоятке диковинного рубила.
Свирепая гримаса исказила черты охотника. Запястье юноши хрустнуло. Одновременно оружие вернулось к Шишу. С легким треском рубило вошло острым концом в грудь Тонкого Дерева.
Шиш было задержался у раненого. Вождь не желал юноше зла. Он лишь хотел остановить женщину. Хотел подчинить ее своей воле. Шиш..., любил Длинноногую.
Пришелица точно прикинула разницу в скорости бега: массивный охотник двигался тяжелее Длинноногих. Разница была мизерной, но ее достало бы, чтобы уйти от преследования. Ошиблась она в другом: мощные ноги Человека Камня позволяли ему с каждым скачком покрывать расстояние втрое больше, чем удавалось ей. Поэтому он настиг убегающую.
Дальше произошло неожиданное. Палица Шиша поднялась, в его руке, в подтверждение грозного окрика взметнулась в воздух, описывая траекторию...
Обхватив окрасившийся кровью затылок, преследуемая упала на землю, затем скатилась вниз. Он посмотрел ей вслед и увидел в том месте, где упала Длинноногая... собственную палицу!!! И уж потом оружие настигло цель, столкнувшись с невидимой преградой в точке, где за секунду до того находилась пришелица. Затем палица коснулась земли; подпрыгивая, достигла уже лежащей женщины и... молниеносно слились в единое целое с первой палицей...
Спускаться к убитой не имело смыла, никаких сомнений в отношении ее гибели у него не было. Похоже, в происходящем приняли участие злые духи. Беспредельная тоска навалилась на плечи охотника. Наверно, он поддался бы печали, когда б не странное чувство освобождения. Отныне и навсегда рядом с ним уже не будет никого, кто мог бы позволить себе контролировать его поступки, усмешливо следить за каждым его шагом, дерзить ему по поводу и без...
Ковыляя к болоту, Длинноногая лишний раз поражалась выносливости человеческого организма. Ее подташнивало – характерный симптом сотрясения мозга. Чьи-то острые, словно шилья, зубы вонзались в затылок. «Все-таки, он поднял на меня руку. Его привязанность ко мне испустила дух, как только столкнулась с дикарской спесью. Что ж, кто-кто; а я должна была знать, что он способен на крайние меры. Оставалось загадкой одно: под каким соусом он преподнесет эти неординарные меры? И вот... преподнес! Ни дать, ни взять – выразитель племенной идеи, для которого и дружба, и любовь, и родственные узы – ничто по сравнению с величием власти...»
Что Длинноногая, что Шиш – равно не догадывались о возможных последствиях происшедшего между ними разрыва. Каждый из них торопился спасать то, что принимал за главное. Он мысленно прокладывал дорогу, идти которой предстояло его племени. Она брела по пояс в зелено-бурой жиже по направлению к спящему чудовищу, чтобы смертью попрать смерть. Противоречивый смысл этого древнего принципа не тревожил ее. Но всякий раз, спасая ближнего смертный вправе попрать только собственную жизнь. Иначе он превращался в банального убийцу. Однако так уж получилось, что и пришелица, и новоиспеченный вождь в равной степени были далеки от познания сокровенного смысла вечной мудрости.
...Посадкой руководил Остроносый. За двадцать наносекунд до контакта с поверхностью земли техническое могущество Длинноногих получило чувствительный щелчок – в болотную грязь плюхнулась куча разлаженных механизмов, только что представлявших, собой идеально настроенную машину.
Скоротечная паника лишила благоразумия небольшой экипаж. Началось поспешное бегство.
Уже будучи за бортом, барахтаясь в вонючей жиже, Длинноногая услышала причитания Блестящезубого. Он загребал руками грязь, в которую окунулся по плечи, и что-то кричал про энергетический центр, якобы, вышедший из-под контроля... А еще через час некогда могущественные, а теперь лишенные самого необходимого, покрытые ржавой коростой болотной жижи, ссадинами и синяками, безоружные, беспомощные, словно зайцы, они бежали к горам, а земля под их ногами смеялась над хрупкостью человеческого естества...
Женщина покачнулась. До бронированной махины оставалось с полсотни метров.
...Беду накликал Остроносый же, за сутки до крушения шутливо заметив, что нужно досконально разобраться с понятием внутренней энергии вещества, прежде чем создавать двигатели, работающие за счет того, чего не ведает никто. «Спешим. Вечно спешим. Шагаем, оставляя далеко позади собственную голову. Кидаемся запрягать черта, не приглядевшись, где у него перед, а где хвост. Так вместо седла можно угодить задом на рога»
...Катастрофу довершил промах Блестящезубого. Согласно аварийному расписанию, ему полагалось покидать рубку последним, предварительно отключив наружную защиту. Но он испугался – этот Блестящезубый. Он везде и всегда боялся. А страх одного губителен для многих. Бросив, растерянный взгляд на табло, Блестящезубый решил, что защита мертва, и, что ее электронные узлы разрушены окончательно и бесповоротно – табло было темным по всей площади.
Но так вышло, что в хаотических закоулках энергетического центра уцелели крохи энергии. Их оказалось достаточно для регенерации электронной схемы... Хлопотливая и безумная автоматика принялась за ремонт, начав с подачи питания на защиту.
Задним числом трудно представить, как происходило восстановление. Ясно одно – автоматике удалось маловероятное.
Задействованная защита постаралась оправдать свое предназначение: любое тело, которое приближалось к топи, расстреливалось с упорством, достойным лучшего применения. По мере того как вступали в строй новые и новые секции, обеспечивающие подачу энергии, возрастала и дальность поражения «врага».
Расчетливый квазиразум скупо расходовал киловатты. Лишь благодаря этому задерживался вылет патрульного робота, оборудованного для поражения целей вне прямой видимости, а следовательно – сохранялась жизнь в предгорьях. Пока сохранялась...
В последние дни болото огрузло влагой. Ей пришлось брести, раздвигая грудью густую взвесь из торфяной крошки, лоскутов растительного войлока и великого множества пробудившихся к жизни коловраток. Затылок припекало по-прежнему, в отдельные моменты глаза застилало сиреневой пеленой.
Плотно сжав губы и стараясь не дышать, она вылила на голову пригоршню темно-коричневой жидкости из болота. Прохладная влага утишила жар.
Разносимая ветром заразная пыль повсюду стерегла человека и зверя. Остановить желтую хворь могло лишь средство чрезвычайное. Зловещий микроорганизм-мутант должен погибнуть при высокой температуре. Он должен сгореть. Длинноногой претило, что заодно с адским прахом вспыхнут предгорья. Однако время колебаний вышло. Она приняла решение. Пусть гибель части поможет спасению целого, и тем загладит вину пришельцев перед дикой, ничего не подозревающей планетой. Что касается Людей Камня... одним малочисленным племенем будет меньше. Но не стоит делать трагедию. Предохранительный принцип «осуждения» применим и в этом случае. Следует думать о всеобщем благе, тогда перестанут мучить частности. Нет и никогда не было Шиша, Тонкого Дерева, Расщепленного Кедра... Не было Людей Камня... Не существовало Живущих За Рекой... Разве была какая-то высшая необходимость в заселении предгорий двуногими? Когда-нибудь сюда придут иные племена, история этих мест напишется с нуля, как от первоначала; ибо и лог, и скалы, и заново выросший на месте пожарища лес не имеют истории без человека, а бесследно исчезнувшие дикари не оставят после себя исписанных страниц...
Длинноногая осторожно коснулась затылка. Чуткие пальцы не обнаружили раны. Или ей почудилось?..
Споткнулся охотник весьма кстати.
Большой палец правой ноги заныл. Он обругал замшелый валун, торчащий на дороге, хотя тот был явно ни при чем: занятый тревожными мыслями, пешеход ничего не видел вокруг. Надо сказать, у него были основания для озабоченности.
... В двух шагах от охотника лежал человек. Вздувшееся багровое лицо, частое дыхание, спекшиеся губы говорили о тяжелом состоянии лежащего. Незнакомец был очень плох – обоняние улавливало застарелый запах гниющей плоти Обнаженная рука незнакомца сочилась гноем, напоминая бесформенный древесный обрубок. «Духов огонь», – мелькнуло в голове охотника. Человек разлепил веки:
– Ши-иш... Где она? – Пятнистый пронзительно глянул на Шиша.
– Кто – она?
В вопросе не было нужды. Пятнистый интересовался пришелицей.
– Женщина Длинноногих мертва.
Глубокий вздох. Затем:
– Шиш уверен в смерти Длинноногой?
Охотник пожал плечами. Если бы Пятнистый видел то, что довелось увидеть Шишу, он не стал бы тратить время на расспросы. Самому охотнику гораздо интересней другое – каким образом уцелел Пятнистый? Почему, оставшись в живых, он не давал о себе знать?
Больной настаивал:
– Кто-нибудь похоронил ее?
Шиш рассерженно выпрямился. Врать не хотелось. Однако объяснить Длинноногому, почему он бросил тело бывшей подруги непогребенным – было долго. А главное – незачем. Пути Людей Камня и пришельцев разошлись. Умирающий являлся последним из чужаков, о чем Шиш едва ли скорбел. Ведь появление Длинноногих принесло много несчастий обитателям предгорий.
Все-таки он вознамерился успокоить Пятнистого, но неясное чувство побудило его оглянуться и посмотреть на равнину... Посреди топи барахталась пришелица!
Выражение его лица было достаточно красноречивым, так как Пятнистый скривился:
– Она?!
– Да!
– Она... идет к нам? – он говорил с трудом, делая паузы.
– Вовсе нет. Пришелица идет к спящему чудовищу.
– Что?! – умирающий вздернул голову. Добавил тихо, – это конец.
«О чем он?» – подумал Шиш, Но Длинноногий продолжил сам:
– Людям Камня нужно срочно убираться из стойбища. Бежать, и бежать как можно дальше... Видимо, Длинноногая догадывается, что... Что я не погиб... там, на болоте. Теперь она не остановится ни перед чем. А все... проклятый нож! – Обостренное восприятие подсказало охотнику, что нож, скорее всего, – удивительное рубило. – Все чертов нож...
Пятнистый охнул. Уронил голову:
– В свое время я подстроил так, что был ликвидирован жених Длинноногой, подругой которого она хотела стать. Ее жених... Он – внук трижды проклятого вождя Длинноногих, Велеса. Благодаря Велесу нас превратили в ничтожество.
Две мутные слезинки сползли из глаз к вискам умирающего:
– У Шиша мало времени, но я успею доказать... Теперь я многое вижу иначе. Преступления деда не имели отношения к внуку. Тем более последний, как я понял задним числом, был человеком порядочным и несчастным. Я же принял участие в его убийстве. У нас такое называется – содействовать «осуждению». Все непотребное у нас именуется пристойными словами. Назови подлость иначе, и она вроде бы перестает быть подлостью...
Он помолчал.
– Но... мой нож остался в убитом. Хотя и без этого рано или поздно Длинноногая сумела бы вычислить виновника-трагедии. Она пыталась отравить меня… уже здесь. Тогда я подстроил западню ей. Но... в провал свалилась другая. Мне надо было остановиться еще тогда и честно объясниться с Длинноногой... Зло – не метод. Оно бьет вслепую, попадая в невиновных... Но я спрятался. Выслеживал ее. А выследил... Позднюю Луну.
Глаза Пятнистого закрылись, хотя сознания он не потерял:
– У меня началась гангрена. Зрение подвело... Уже всадив нож, я увидел, что ударил не того... не ту. Мы, Длинноногие, обрекли себя на жестокие игры: то в самобытность, то во всеобщее и поголовное равенство, то в национальное достоинство и имперское величие, то в монолитное единство народов, наций и племен. В любой из игр непременно возникает необходимость в направляющем стержне – системе, аксиома которой – лидерство, вождизм и – как итог – бесправие. За цветом кожи, за языками и наречиями, за помпезностью государственной структуры, за преклонением перед вождем, или, напротив, за восторгами перед совершенством демократической структуры мы не осознали одного – первичен сам человек, уже рожденный быть человеком. Эгоизм и стадность! Стадо может быть большим или маленьким. В ином случае оно низводит личность до положения животного, поэтому права личности не должны быть ниже общестадных. Права отдельного человека не могут быть выше стадных, ибо тогда восторжествует эгоизм...
Похоже, умирающий бредил. Шиш более не понимал его. Потому, оставив Пятнистого, он побежал к стойбищу. А покинутый им Длинноногий продолжал шептать:
– Человек, семья, социальная группа, народ – каждое из этих понятий – аналог личности. Личности с идентичными функциями и правами... Итак, я подаю иск – Пятнистый против государства Длинноногих! Выигрывает Пятнистый...
* * *
Людская вереница тянулась по распадку.
Женщины с большими корзинами за плечами походили на горбатых животных. В корзинах поверх скарба ныли сосунки, требуя материнской груди. Их кормили на ходу. Соленая влага выступающая на коже, мешалась с молоком, попадала в детские рты. Младенцы кидались в рев, воротили нашлепки носов от горько-соленого кормила.
Вождь глянул через плечо. Над предгорьями полыхало небо. Лес и камень корчились в судорогах. Тяжелый дым поднимался над хребтом, лип к горам, вытягивался цепью гигантских грибов, сотрясая материковый грунт. По всей площади предгорий пылали деревья, оплавлялся гранит, огненными комками метались птицы и звери. Столб пепла крутился на месте стойбища. Черный пепел и рои огненных пчел осыпали шалаши Живущих За Рекой.
Шиш представил себе участь Расщепленного Кедра, брошенного в лесу. Подумал о страшном конце Пятнистого, если пришелица не успела прикончить болезнь.
Мужчины, которые несли Тонкое Дерево, остановились. Юноша поднял измученные глаза. Шиш встретил его взгляд виноватой улыбкой. Великодушие вернулось к вождю: он снова был победителем, в очередной раз перехватив злых духов. Он снова был прав. Вождь обязан быть правым всегда.
Он сменил руку, удерживающую копье. Приподнял брови. Новый толчок подстегнул людей. Увесистый обломок, скалы пролетел над их головами. Передовые охотники взяли выше, уклоняясь от камнепада.
Пришелица, сидя в рубке с отрешенным лицом, наклонилась к пульту и утопила пурпурно-красную клавишу... Предгорья взорвались, Неистовый жар отразился от склонов, пал на болото. Занялся пересохший торф...
Вождь подержал на весу рубило пришельцев, завернутое в сурчиную шкурку, и, будучи устыдившись чего-то, сунул его в глубокую трещину скалы. Подвел черту: «Табу!»
Люди Камня двигались через горы. Начиналась большая подвижка племени.
Конец второй части.
Часть третья. ПОД ПЕПЛОМ
«Не все ли равно что я делаю.
Спросите, что я думаю».
И снова прошли дожди.
Здесь высоко в горах водяные струи были особенно густы, прозрачны и упруги. Это верно оттого, что, зародившись в чистых высотах, они пронизали разреженный, светлый от бездымья и малого количества пыли горный воздух.
Вода падала с неба, прыгала со стен ущелья, студеными пенными клочьями выплескивалась с поверхности речушки, грязными фонтанами выбивалась сквозь плетение подошв...
Он шел по скользкому от влаги камню, то и дело остерегая остальных. Уже виделся противоположный, похожий на темно-голубую прореху, конец ущелья. Уже вздохнул и перестал постанывать на носилках Тонкое Дерево. Уже Лесная Курочка, не стесняясь вкрадчивых взглядов молодых охотников, в очередной раз обнажила полные ягодицы и отжала травяной подол. Уже.... но тут Шиш оскользнулся.
Сильный удар затылком о гранитный уступ едва не порвал связки на шее вождя. И дождь, и ущелье исчезли из его глаз...
Когда он вновь разлепил веки, перед ним была шершавая поверхность стены, залитая багровым светом. Дождь стих. Теплый ветер со стороны долины успел просушить одежду и слипшиеся от крови волосы на голове. Тепло от костра согревало висок. И хотя он не видел самого пламени, все же сообразил, что костер разложили опытные руки: огонь не давал дыма, а свет от пламени не колебался. А впрочем, с чего он подумал про ветер? Кожа лица не улавливала тока воздуха. Он расслабленно смежил веки и задремал...
* * *
За окном что-то охнуло, следом раздался вскрик. Если бы Светлана не слыхала раньше, как постанывает на ветру засыхающий тополь, она подумала бы, что снаружи мучается живое существо. Но и зная про старое дерево, она сменилась в лице и поспешно перекрестилась.
Заметив замешательство жены, Павел улыбнулся. Улыбка его вывела супругу из равновесия.
– Ты можешь хотя бы минуту не щериться?
Умышленная грубость сделала его серьезным.
– Ну... чего?
– Ох, прекрати! Все люди как люди. Один ты…
– А что я? Работаю как и все.
Теперь улыбалась она, однако улыбка ее не предвещала ничего хорошего:
– Да уж вы работаете! Ты да твой Максим. Скупаете мед по 120 рублей за килограмм и продаете по 140. Пред-при-ни-ма-те-ли!
В нарочитой рассеченности последнего слова чувствовалось бешенство. Он, пожалуй, мог бы возразить, но предпочел не обострять ситуацию, Находясь в подобном состоянии, любое мужнино противодействие она принимала за оскорбление. Тогда с ней случалась истерика. А истерик он не переносил, как и всякий уважающий себя мужчина.
Впрочем, с некоторых пор уважать себя Павел как раз перестал. Угораздило его связаться со Светиной! Все чаще случались моменты, когда он с сочувствием думал о своем предшественнике, исчезновение которого потрясло поселок. И если бы только поселок...
Арест, а затем и бегство Пархомцева, когда вместе с ним пропали все те, кто его арестовал, вызывал ряд других загадочных исчезновений. Будто сквозь землю провалился участковый Жапис. Не показывались больше ни Валерик, ни его блудная мамаша. Однако огорчительней всего для посельчан была пропажа молодой и покладистой продавщицы.
Светлана в случившемся винила только Пархомцева. Хотя было видно, что в глубине души она не верила в законченную преступность его натуры.
Сам Павел относил жуткие события того лета на счет крупной, хорошо законспирированной банды, двумя членами которой, по его мнению, являлись оперативники и следователь, производившие обыск у Ростислава. Такие крепкие мужики за одну ночь могли ликвидировать целую улицу народа, да еще успели бы перекидать заготовленную ими кучу покойников в реку. А там и концы в воду! Нет, не напрасно приехавший из города «настоящий» следователь «копал» под участкового и своих липовых коллег.
* * *
В автобусе было как всегда. А как бывает всегда? Да никак.
Кузов автобуса приседал, дребезжа на поворотах, точно жестяной короб.
Внутренности двигателя хрипели, взлаивали от полупереваренного дурного горючего, обдавая обочину сизо-черной отрыжкой.
От автобусных выхлопов чернела придорожная трава.
Через люки вверху кузова мелко сеялась едучая пыль. От нее зудело тело, раздражалась слизистая глаз, обесцвечивались краски переводных картинок, густо-налепленных та перегородке между салоном и кабиной водителя. Содержание картинок хранило верность «застойному» периоду, судя по «соцреализмовскому» колориту, и в большей части своей пыталось воспрепятствовать экспансии СПИДа и маковых головок, пронзенных иглой шприца, по объему не уступающего кружке Коха.
Содержимое салона казалось плотным на глаз, и было таковым на ощупь. На остановках люди входили и выходили, они втискивались, ввинчивались, вклинивались в неподатливую массу, просачивались вглубь, оседая где-то в районе задней стенки, а потом исчезали вовсе, где-то за пределами автобуса. Непрерывная диффузия мятых человеческих тел казалась тем удивительней, что не работала задняя дверь; насыщение салона содержимым должно было с минуты на минуту достигнуть предела, но так и не достигало.
– К чертову куму вас, с вашей вежливостью! – невысокая тетка с багровым лицом, перечеркнутым оранжевой полоской напомаженных губ, тянулась свободной рукой к поручню. Дюралевая труба в двух местах выдранного с мясом поручня гуляла над головами, пачкала влажные ладони и угрожала целостности головных уборов. – Дармоеды зряшные! Всю жизнь над народом измываются. Болтают, болтают, а чего?
Высокая тулья велюровой шляпы нервно колыхнулась. Рыжеусая траченная молью физиономия повела горбатым носом:
– Трудиться надо... работать... А болтунов и демагогов призвать к порядку. Цэ-э-э...
– Во-во-во! так ты первый болтун и есть! Надоело. Ох, надоело! Всю жизнь трудимся, а чего? Мать моя с сумкой ходила... Я цельные дни хожу... Еще и дети мои ходить будут. – Она пыталась продемонстрировать эту несчастную сумку, дернула локтем – объемистая авоська не подалась. – И-и-их! Как были они богатые, так и останутся. А мы...
Прилипший к теткиной спине господин встрял усмешливо:
– Евреи, мать, виноваты. Да еще хохлы, да всякие инородцы. От них вся горечь.
По салону прошла волна. Двое молодых людей, царапая пассажиров широкими пряжками поясов, пробивались к господину.
Дрогнуло, прорезало толпу сизое сукно шинелей. Прокололи спертый воздух насупленные под яркими кокардами карие глаза. Реденькие щеточки волос под носами молодых людей ощетинились.
– Господин-товарищ чем-то недоволен? – спросил один из них другого.
– Господин-товарищ плачет по идиш, Володя, – грустно ответствовал тот.
Автобус стих. Жестяное бренчание кузова оборвалось на высокой ноте и замерло. Тетка, проклинающая сумку и болтунов, присела ниже. Велюровая шляпа плавно повернулась из стороны в сторону, туда и сюда, со спокойным любопытством взирая на окрестности.
Молодой человек по имени Володя вплотную приблизился к любителю иронических интонаций.
– Почем нынче держава у господ из Сиона? А может «Ще не вмерла?..» – голос сурового Володи подрагивал как подрагивает перетянутая струна в ожидании рвущего душу прикосновения. Господин-товарищ досадливо наморщил лоб:
– Дурачье! И откуда вы беретесь... такие? – Молодые люди насторожились. Испытующе уставились на говорившего. – Да уже и не осталось в стране ни немцев, ни евреев. И что с того? – Он прищурился. – Ваша братия довольна поди. Как же, рай наступил.
– Кабы... – Володя сплюнул через плечо.
Кто-то робко возмутился плевком. Но затем утерся молча.
– Если бы всех, извели. А то ведь: евреи по убеждению опаснее, чем евреи по крови.
– Лихо! Лихо, молодой человек! Красиво завернули. Только как же вы станете выявлять этих «убежденных» евреев? Метка какая на них проставлена? Или будете их... по запаху... вынюхивать? Может, прибор какой имеется по выявлению?
– Проще, мужик. Все гораздо проще, – открыл рот Володин напарник. – Мы их будем... как тебя сейчас – по языку поганому, масонскому.
Рука Володи дернулась снизу вверх. Господин-товарищ удивленно опустил глаза. Охнул. Лег спиной на пассажиров, дрожа всем телом и прикусив губу. Минуту спустя, по подбородку струйкой пролилась кровь.
– Ох ты! – до смерти перепуганная тетка рванулась к полу, но заклинилась в плотной толпе и повисла, поджав ноги, обморочно поводя зрачками...
Почуяв неладное, водитель вогнал педаль «ножника» в коврик пола. Приоткрыл дверцу, высунул, голову. Заостренная с конца монтировка выжидающе повисла в воздухе.
Тем временем в салоне нарождалась истерика: пассажиры пробивались к дверям, вминая груди и животы в преграждающие путь тела. Кто-то противно взвизгивал. Нервный парень студенческого возраста, скрипя тужуркой, лез к аварийному выходу. Резиновая лента не давалась, а разбить стекло было нечем: спецмолоток лежал в кабине под водительским сиденьем.
Наконец проход освободился. Пассажиры горохом просыпались из автобуса. Люди спрыгивали на землю, по-заячьи отскакивали в сторону.
«Полиция!!!»
Молодые люди в шинелях споро, но без излишней спешки, проследовали за угол, шаг в шаг за хозяином велюровой шляпы. Лица их были безмятежны; они не оглядывались, будто приключившееся касалось кого-то другого, но никак не этих молодцеватых ребят, туго перетянутых ремнями, четко, со стуком ставящих ногу.
И только потом от вестибюля пятизвездного «Аквариума» показались фигуры муниципальных полицейских, выскочивших на шум.
...На грязном полу салона растоптанной лягушкой лежал зарезанный. Вооруженный монтировкой водитель тянул шею, заглядывая поверх перегородки в салон. Опамятовавшиеся пассажиры готовились давать показания...
* * *
Супесь не уступала лопате; пришлось взяться за лом.
С помойной ямой Павел тянул достаточно долго, так что на этот раз жена завелась всерьез. Вроде бы нехитрое дело – метр на метр, и два двадцать глубиной, но он все откладывал и откладывал, подумывая, а не нанять ли кого. Так продолжалось с месяц. В конце концов он решился; и теперь натирал мозоли, проклиная жену, непривычную работу, а заодно Максима, обещавшего помочь, да запропастившегося куда-то. Скорее всего, на ловлю тощих пескарей, которые прятались под камнями между осклизлых свай сгоревшего в последней заварухе моста.
Ну, новый мост, в общем-то, отстроили быстро. Не в пример старому. Хотя и по новому мосту движение не ладилось; взявшие подряд фирмачи, по слухам, чересчур старательно экономили цемент. В результате этой экономии опоры моста непрерывно «линяли», не держали проектной нагрузки. По поводу моста разразился легкий скандал. Фирмачам пригрозили следствием, как выяснилось позже, судить было некого. Фирма оказалась подставной, ответственные лица оказались неответственными. Нити аферы дотянулись до губернских властей и... оборвались.
Зато на окраине губернского центра, в гуще кедрача, вдруг обнаружилось с полдюжины свежеотстроенных коттеджей...
Навязался ему этот мост! Тут от собственных забот голова раскалывается... Досадуя, Павел замахал ломом... Не то на седьмом, не то на восьмом ударе лом высек искру. Он ударил сильней – из-под бойка вылетел целый сноп искр, а звук был такой, словно он бил по чугуну. «Скальный грунт?!» – его глаза налились кровью. Угораздило же копать в самом углу двора. Выгадал называется. Он постарался успокоиться; расставил пошире ноги и стал зачищать яму.
Там, где лом нащупал препятствие, лопата скользнула. Он наклонился – черной проплешиной среди желто-бурого грунта виднелся металл. Что это был металл, а не камень, было понятно по характерному, блеску и особенностям фактуры черной поверхности... Ноги землекопа ослабли: «Клад!»
Через полчаса по всей площади дна вскрылся металл. Края толстой, не тронутой ржавчиной пластины уходили далеко в грунт под отвесные стенки. Это не могло быть горшком или крышкой сундука, хотя блестящая плоскость имела явственную кривизну. Сложная конфигурация плиты не вызывала знакомых ассоциаций...
Озадаченный землекоп прекратил работу.
Тщательно изучив находку, он сделал еще одно, пожалуй, решающее открытие: в том месте, где пластина круто загибалась вверх, вырисовывалось углубление правильной формы, плотно забитое песком. Резкий солнечный свет, попадающий на эту часть пластины, скрадывал мелкие детали, однако и без них было ясно, что пластина представляла собой не просто изогнутый лист, но была элементом какой-то крупной конструкции или механизма. Какой? – В этом еще предстояло разобраться.
Туго запрессованный песок не желал поддаваться. Павел сломал о него ноготь указательного пальца. Для дальнейшей работы требовалось нечто твердое и острое. Пришлось вылезать из ямы и пойти в дом.
Так уже водится: когда ищешь одно, на глаза попадается что угодно, но только не искомое. Он отлично помнил, где лежала отвертка, сейчас ее там не оказалось. Наконец, отвертка нашлась; он мог бы голову дать на отсечение, что в сервант ее засунула Светлана. М-да, опять она. Точно таким же был и ее отец. Тестя, слава богу, вовремя черти прибрали...
Павел сознавал всю несправедливость своих придирок к жене. Как ни говори, а «не дядя дал, сам взял». Да и тесть, вроде бы, ни при чем. Только Павел терпеть его не мог.
Незадолго до своей кончины Светланин родитель принялся чудить. Он и так-то был... не очень. А вот в последние месяцы спятил окончательно. Каковой факт признала даже родная дочь.
Перво-наперво тесть вырубил сад. Да-да, тот самый сад, который и раньше давал доход, а теперь, в условиях свободного предпринимательства, когда каждый разумный человек делал деньги из воздуха, мог просто озолотить. Лихой старик не, посчитался с наследниками. Вырубил под корень груши и яблони, сливы и вишни, предварительно повалив добротный забор.
С забором вышла отдельная история. Вся округа сбежалась смотреть на костер из крашеного теса. На невиданной высоты пламя примчались «пожарки». Примчались напрасно, так как чокнутый тесть караулил костер с ружьем в руках. Он не подпускал никого, караулил до тех пор, пока от бывшего забора не остался один пепел.
Сумятица с садом закончилась чувствительным убытком для супругов. Ружье у тестя изъяли. А ведь какое было ружье! Нынче подобную двустволку бельгийского производства, с вертикальным расположением стволов и инкрустированным ложем, при всем желании нельзя достать даже за валюту. Помимо конфискации муниципальные власти наложили на преступного родственника штраф «за пользование открытым огнем на территории населенного пункта». Тесть от уплаты штрафа отказался наотрез. Дабы избежать большего позора, требуемую сумму внесла Светлана.
