Текст книги "Костер для сверчка"
Автор книги: Борис Прохоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)
«Опасней всего те злые люди, которые не совсем лишены доброты»
Желтая язва на ладони образовалась не сразу.
Сначала, на покрасневшей коже возникло серое пятнышко. Расщепленный Кедр подосадовал на него, поцарапал ногтем зазудевшее место, и на какое-то время забыл о нарождающейся болячке.
Наконечник требовалось сменить. У старого скололся угол, когда копье попало в лопатку здоровенного рогача. Вот уже с пол-луны острие, вернее, сохранившийся в оправе осколок, торчало в стороне от оси древка. Привести в порядок оружие он собирался еще накануне вечером. Что может быть хуже неисправного копья! Правда, у него имелось в запасе другое. Но оно предназначалось для очень крупной добычи и хранилось для особого случая. Расщепленный Кедр не привык полагаться на дубину. Попробуйте ею свалить кабана, когда он пойдет в атаку. Скошенный кабаний череп на редкость, крепок и надежно защищен двухпальцевым слоем тугого сала. Пусть старого добытчика замучают злые духи, но без колющего оружия он не рискнет промышлять крупного зверя.
Старое копье кормило, Расщепленного Кедра много лун. Только непосвященному манипуляции с копьем могли показаться простыми – шаг в сторону... замах... и грудь бегущего зверя вспарывается смертоносным жалом. Однако Расщепленный Кедр владел и другими приемами. Он умел, к примеру, отскочив, нанести боковой удар – в самое сердце стремительной добычи... Впрочем, он много умел, этот охотник на крупного зверя.
...Он почти заканчивал. Оставалось заплести седло вместе с зажатым в расщепке мыском наконечника. Тут он заметил, что неясное пятно на руке приобрело песочно-желтый оттенок, а ладонь взбугрилась и уже не зудела, но обдавалась жаром.
Родниковая вода ослабила жжение. Сидя на корточках, он макал в воду заболевшую кисть. Боль поднималась все выше. Одновременно разрасталась язва...
К обеду близ родника сидел измученный человек и с содроганием наблюдал, как среди распадающихся тканей его руки накапливались, хаотически шевелясь, частицы золотистой пыли. Багровая полоска, окаймляющая язву, перехватила запястье, а необычное разложение уже достигло кости, и та слоилась, точно сгорая на костре.
Паническое чувство колыхнулось в сердце старого добытчика. Его подташнивало при виде обезображенной болезнью руки. Плоть его бескровно разрушалась; мириады крошечных «муравьев» вгрызались в тело.
Разведенный в начале дня костер еще тлел. Расщепленный Кедр наскреб здоровой рукой смолы...
Янтарные капли падали на рану, но он не ощущал ожогов. Вспыхивающая живица обездвиживала желтую пыль – мгновение спустя страшный процесс возобновлялся с новой силой.
Нужно было решаться на крайнюю меру, на которую отважится далеко не каждый. Лучше пожертвовать рукой, нежели погибнуть. Были случаи, когда человеку отрубали загнившую конечность и жестокая операция спасала жизнь. Может, и сейчас коварные духи удовольствуются малым. Отступятся, проглотив руку истребителя кабанов, забыв напустить на него огненную трясовицу?
Операцию он перенес без единого стона.
С перетянутой гибким прутом культей побрел до стойбища, отмечая пройденный путь редкими алыми пятнами.
По дороге Расщепленный Кедр припадал от изнеможения на траву, но окончательно лег только в виду жилища.
От уютного навеса отделяла поляна с десятком застарелых пней, густо крытых семействами тугоногих опят. Старый добытчик не отважился пересечь поляну, как до этого не смел приблизиться к нахоженной тропе. Дорогой он обходил людные места, невзирая на слабость, из-за которой каждый лишний шаг вызывал сердцебиение и темноту в глазах. Петлял он сознательно, а к стойбищу пробирался единственно затем, чтобы предупредить об опасности. Привыкший полагаться на себя, старый добытчик не помышлял о том, что кто-либо поможет ему. Частые опасности и лишения, которые принимались им за собственно нормальную жизнь, приучили его безропотно встречать удары судьбы. Так; и теперь. Он противоборствовал с духами болезни один на один. Делая все возможное, чтобы не пропустить заразу в стойбище...
Когда б не боли и не тревога, лежать было отрадно. Жар небесного костра согревал плечи; валежина за спиной позволяла принять позу поудобней.
Пролежал он так недолго. У навеса показались женщины. Заслышав голос, они направились к нему, но замерли как вкопанные, когда предостерегающий окрик повторился.
Расщепленный Кедр потребовал Шиша. К великой досаде старика Шиша поблизости не оказалось. Пришлось положиться на растерянных женщин, понятливость коих вызывала у него большие сомнения. Однако тройка молодых матерей, разглядев растерзанного добытчика, довольно скоро уразумела – грозная беда коснулась предгорий. Большего от них и не требовалось.
...Наиболее скверное заключалось в вездесущности диковинной заразы. Болезнь разносилась прилипчивой желтой пылью. От последней не было укрытия. Она могла проникнуть через самую узкую щель, через самое крохотное отверстие. Отныне враг грозил отовсюду, хотя сам он был недоступен человеческому глазу...
В это самое время Шиш смотрел на Тонкое Дерево, едва не сбившего охотника с ног.
В руке у юноши сверкало нечто.
«Дай!» – потребовал Шиш.
Тонкое Дерево мотнул головой, спрятал руку за спину. Ранка на внешней стороне кисти Шиша, казалось, околдовала юношу. Брови Шиша приподнялись.
Не то вздох, не то всхлип раздался за большими камнями. Тонкое Дерево шагнул туда.
«О-о!»
Охотник кинулся к нему, споткнувшись о распростертое тело Поздней Луны...
Место, куда был ранен Поздняя Луна, выдавалось пятном почерневшего меха. Охотник коснулся щеки лежащего – она хранила живое тепло, хотя дыхание не обнаруживалось.
Оголенный живот Поздней Луны пересекала резаная рана, проходящая от пояса до паха. Ранение было скверным. Тот, кто покушался на жизнь несчастного, нанес удар снизу вверх, держа оружие лезвием от себя, а потом развернул его по вертикали, в результате чего острый конец лезвия описал большую дугу и буквально вспахал брюшину. Достичь подобного эффекта при помощи обычного оружия было невозможно. Но подобное удалось бы без труда, владей преступник чудесным рубилом вроде того, которое в настоящую минуту находилось у Тонкого Дерева.
Сидя на корточках, Шиш поднял голову. Гибкое лезвие в руке молодого охотника казалось чистым. Однако там, где оно соединялось с костяной ручкой, явственно виднелась бурая полоска.
Рывок!.. Захват!... Сияющее рубило звякнуло о камень.
Тонкое Дерево скорчился от боли…
– Ну, – голос Шиша предвещал дальнейшие осложнения.
Лишь теперь юношу осенило, что на него пало подозрение в убийстве. И это тогда, когда он сам в немалой степени грешил на наставника.
Ситуация становилась нелепой. Впрочем, юноша испытывал облегчение при мысли о том, что ни в чем плохом Шиш не замешан. Иначе, с чего бы ему подозревать Тонкое Дерево? А коль у наставника совесть чиста, то следовало не медля объясниться с ним.
– Тонкое Дерево нашел это, – он протянул рубило Шишу, – в сотне шагов отсюда...
Рассказ его был сбивчив, но охотник поверил сразу, омрачившись сильней. С недавних пор Тонкое Дерево вызывал у него неприязненное чувство. Ведь никто иной как Тонкое Дерево был свидетелем его торжества над болотным чудовищем. Поспешного торжества. Кроме того, юноша позволял себе вмешиваться в дела Шиша. А только что признался в плохих мыслях об охотнике. Причиной тому послужила ерундовская царапина. Здесь Тонкое Дерево что называется, попал пальцем в небо, но даже минутное сомнение его в репутации наставника было оскорбительным. «Чего он лезет? Чего высовывается?» Будто такой опытный охотник, каким считался Шиш, нуждается в советах и участии молокососа.
Поздняя Луна вздрогнул... или это показалось?
Убитого было жаль. Он не выделялся обаянием и добычливостью, однако его покладистость искупала перечисленные недостатки.
Только что бездвижное тело, кажется, шевельнулось вновь. Нет. Поза лежащего не изменилась. Вот кожа убитого приобрела синий цвет. Чересчур синий, сказал бы охотник. В отдельных местах синева сгущалась до черноты. Нормальные покойники ведут себя иначе. Трупные пятна у них проступают через несколько часов. Конечно, многое зависит от погоды, но и в теплый день мертвяки не меняют цвет мгновенно. А этот только начал остывать, а уже налился сизым цветом, словно выкрасился в соке ягод вороньего глаза.
...В голове шумело. Холодно щипало кожу. Он чувствовал, как смертельная тоска коснулась сердца, разошлась с током крови по телу, лишая зрения, слуха и обоняния.
На какой-то миг охотник отключился. Тонкое Дерево смотрел на потемневшее лицо Шиша, на пляску сиреневых волн вокруг Поздней Луны и стучал зубами.
Каким образом закрылась рана Поздней Луны? Этого юноша не заметил. Волнение его было столь сильным, что происходящее виднелось ему будто через плотный сиреневый туман. Перед глазами у него троилось.
Когда картина сделалась четкой, он увидел, что на животе мертвого, умирающего ли, вместо жуткой дыры осталось бледно-розовая полоса...
Заживлением дело не ограничилось. Сине-фиолетово-сиреневые пряди, протянувшиеся от Шиша к Поздней Луне, продолжали трепетать. Это трепетание будило соки на лице бывшего покойника.
Тонкое Дерево по-женски взвизгнул – запрокинутая ладонью вверх рука лежащего приподнялась, а пальцы, медленно сжались в кулак. Впервые юноша встретился с невероятной причудой духа, возвратившегося в оставленное им тело, вместо того, чтобы искать новое. И причиной случившегося явился не знахарь, а Шиш.
...Прошлое не оставляет человека. Оно незримо присутствует в настоящем, готовит засады в будущем. Можно сказать: прошлое – это будущее, повернувшееся к нам спиной. Прошлое встречается в лицах, которые узнаваемы, знакомы нам.
Прошлое подстерегает нас в предутренних снах, что-то обманчиво предвещая на завтра. А будто, те предвещие сны и сбываются, то лишь оттого, что прошлое забежало вперед, сменив личину безвозвратно-упущенного на бесконечно-обещающее. Не верьте «завтра». Оно солжёт, как лгало «вчера». Надейтесь на новый день, он даст не меньше, чем старый. А может и более того. Завтрашний день ничем не хуже минувшего, ибо время в любой свой момент необычайно, будь то прошлогоднее бабье лето с опостылевшей дробью солнечных зерен, дырявящих красный лист год ногами, с извечными шляпками поздних грибов, бодрячески проснувшихся меж стеблей травы, подушечек мха и перекрестьев прутьев, будь то грядущая весна, когда расхристанный снег пьяно расплывается по сторонам, а игольчатая шкура на реке шипит по-гадючьи под ногами. Все это наше – неповторимое для каждого время. Это неизбывное прошлое. С нашей смертной виной перед ним. С нашими мелкими заслугами перед людьми...
Длинноногая запуталась в прошлом.
Она плакала не по Пятнистому и не по Блестящезубому. О них не стоило жалеть.
Она тосковала об утраченной борьбе. Истинно сказано: «Умерший враг делается дороже живого друга».
Были моменты, и пришелица грызла пальцы, горюя о Пятнистом. Он не имел права улизнуть «неосужденным». Знать бы его растленную натуру еще на родине! Ныне же, когда было поздно, она с уверенностью могла сказать, что он был «реформистом-предельщиком».
Слухи про нелегальное общество «реформистов» доходили до нее еще в студенческую пору. Дальнейшие события подтвердили справедливость этих слухов. «Реформисты» делали все, дабы нарушить равновесие в стране. Сам Велес был бессилен перед этими оборотнями. Избравшими полем действия общественные кухни, подворотни, загаженные пивные и другие места, где собирались для сплетен и анекдотов вечно недовольные интеллектуалы. Оружием «реформистов» являлась клевета. Страшась открытой борьбы, они подставляли «осуждению» честных людей. Так ушел «осужденным» близкий друг Велеса Пирун.
Сведения, подбрасываемые «реформистами», были клеветой постольку, поскольку угрожали стабильности и вызывали ничем неоправданные жертвы.
Где-то на втором курсе она столкнулась с методами «реформистов» вплотную...
Туалетная комната Института «Демократических преобразований» размещалась в полуподвальном помещении. Чтобы попасть к умывальникам или в кабинки, прикрывающие посетителей стенками из листового железа отовсюду, за исключением той стороны, которая смотрела на лестницу, требовалось спуститься на четыре ступени ниже уровня коридора. В тот день подходы к ступенькам загораживали две упитанные девицы с чужого факультета. В любом случае она прежде не видела этих грязно размалеванных лиц. Лишь потом сообразила, что неряшливый макияж и не соответствующая возрасту искусственная полнота девиц служили маскировкой.
Занятые беседой девицы игнорировали подошедшую.
.... Длинноногая помялась. Сунулась было в щель между студентками, но одна из толстушек словно ненароком перекрыла путь, выставив в проход по-мужски. жилистую ногу. Подобная грубость нуждалась в ответе. Чего-чего, она умела постоять за себя. Резко повернувшись, Длинноногая расчистила дорогу плечом. Маневр был неожиданным; левая девица пошатнулась и загремела по ступенькам. Однако порадоваться своей маленькой победе пришелице не довелось. Толчок в шею – и она очутилась в туалете, то есть там, куда, по мнению наглых девиц, ей попадать не следовало.
Между угловой кабиной и дощатой перегородкой, за которой находился склад наглядных пособий, шесть человек избивали одного.
Драчуны представляли собой таких же ряженых, как и девицы с лестницы. А то, что на первый взгляд показалось дракой, на деле таковой не являлось: избиваемый был связан, изо рта у него торчал конец какой-то грязной тряпки. Жертву обрекли на молчание; она могла лишь сдавленно стонать.
Длинноногая признала избиваемого; им оказался молодой, приятной внешности преподаватель с соседнего факультета. Кто-то ей рассказывал про этого многообещающего «светила» с кафедры народоведения. Говорили и о том, что он – принципиальный сторонник системы «осуждения», вызывающей лютую ненависть у «реформистов»...
Обычно аккуратного преподавателя накрыли спины мучителей. Она услышала тяжелые хрипы, прежде чем опомнившиеся «толстухи» снова накинулись на нее.
Дрожащий от ненависти голос крикнул, адресуясь к дверным стражам:
– Как сюда попала эта?..
Потом Длинноногую оглушили.
...Выйдя из больницы, пришелица узнала, что симпатичный преподаватель был убит; его останки обнаружили там же – на заплеванном кафеле туалетной комнаты. Самой Длинноногой повезло больше: покончив с жертвой, «реформисты» в спешке оставили в живых единственного свидетеля. А впрочем... Что бы она поведала властям? Да ничего. Описание масок, укрупненных ватой фигур, умышленно искаженных голосов – подобные детали вряд ли бы удовлетворили самого покладистого следователя. А вот ей пришлось бы объяснять, каким образом, будучи без сознания, она попала в коридор, где ее подобрали сердобольные однокурсники?
* * *
Следующей «желтая» болезнь одолела Ракушку. Как сказал бы Расщепленный Кедр – это было чересчур. Но старый добытчик сказать этого не мог, ибо не ведал о последних событиях. Он валялся на жесткой подстилке под сводами своего шалаша и бредил. По-молодому крепкий организм его боролся с воспалением.
Истребитель кабанов и косолапых сделал все, чтобы уберечь Людей Камня от коварной хвори. Но он не учел удивительных свойств «желтой пыли»...
Ракушка ополоснула лицо в ручейке, там, где до прозрачности чистая вода стекала по травянистому ложу. Стекала с бугра, на лесистой вершине которого Расщепленный Кедр оборудовал себе убежище.
Умывшись, Ракушка зябко передернула смуглыми полными плечами и не стала пить, хотя испытывала жажду: вода показалась слишком холодной для ее слабых в беременности зубов.
Болезнь накинулась на молодую женщину стремительно, ещё на пути от ручья. Увлажнившийся после подъема в гору лоб зазудел, вскоре на нем проявились, точно нарисованная комочком глины, обширная язва.
Последний отрезок дороги Ракушка бежала, вскрикивая от ужаса, оступаясь на ослабевших ногах. Раз-другой она принималась плакать, ощупывая трясущимися пальцами лицо. Зараза липла к пальцам, спускаясь все ниже, и минут через пять край язвы приблизился к горлу...
Ее увидели издалека. Завизжали ребятишки… Их испуганный рев поднял на ноги стойбище. Заболевшая брела к жилищу, а люди расступались перед ней, пятились за угол; кое-кто оглядывался при этом, посматривал через плечо, намечая путь к бегству.
Дорогу заразной преградил Шиш:
– Нельзя!
Ослепшая и оглохшая Ракушка продолжала идти…
– Ракушка, стой! – загремел охотник.
Он крикнул дважды, срывая горло. Судя по остекленевшим глазам, она не слышала его; сейчас Ракушку не сумел бы остановить и рев косолапого.
Копье охотника стояло под навесом. Раздумывать далее было опасно. Привычно перехватив древко, он откинулся корпусом назад. Грозное оружие устремилось к цели... Ноги женщины подсеклись. Она упала плашмя, переломив копье, наконечник которого торчал между лопаток убитой, как острый побег пырея,
Предсмертное «О-о-ой» заставило содрогнуться. Случившееся произошло в мгновение ока, и только Тонкое Дерево поспел за событием, пытаясь остановить Шиша... Копье было в воздухе, когда юношу настигла оплеуха.
– Охотник жесток. Зачем он убивал Ракушку? – Побледневший от ярости юноша сжал кулаки.
Убийца не выказал сожаления:
– Я спас племя.
– Убийство человека ни для кого не может служить спасением. Шиш нарушил Большое Табу, – юноша плакал. Еще вчера преклонится он перед наставником. Теперь он его презирал. – Почему ты решил за всех? Ведь ты – не вожак.
Да, – у племени не было вожака. Расщепленный Кедр исчез. Странная болезнь одолела его.
Охотник пресек ропот, заговорив громче.
– Теперь я – старший охотник! Нет. Я буду не старшим охотником. Я буду... вождем! Я уберег вас от заразы, остановив Ракушку. И я же загнал дух Поздней Луны в остывшее тело...
– Так верни дух Ракушки! – Поздняя Луна держался за стойку входа и с надеждой смотрел на Шиша.
Охотник вскинулся. Собственно, в нем не было полной уверенности в собственных чудесных способностях. Оживить Ракушку? Ну-ну. Можно рискнуть жизнью, единоборствуя, например, с косолапым. Но у него нет желания мучиться ради полуженщины-полудевчонки, недавно приведенной с другого берега реки и, следовательно, доводящейся ему чем-то вроде дальней родственницы соседской синицы. Убитая меж тем распадалась шевелящимся желтым прахом. Шиша передернуло.
Да, он убил. Но на пользу племени. Да, он нарушил Большое Табу. Но стало ли людям от этого хуже? Не стало. Оказывается, любые запреты похожи на людей: проходит какое-то время, и самое суровое табу начинает стареть. Стареют и уходят в Прошлое одни запреты, появляются другие. Кому сегодня нужны заумные табу, придуманные Пханом или Много Знающим? Их табу не вечно. Вечным будет то, что прикажет людям он, Шиш. Только у него есть право накладывать вечное табу, ибо он заслужил это право, а не выпросил его у людей. Он поборол болотное чудовище. А кто, в конце концов, сумел загнать духа жизни в остывшее тело? Один он последние луны думал о людях, каждый из которых заботился только о себе. Разве они оценили его заботу? Вот и Сейчас от него требуют новой жертвы – его здоровья. Разве это справедливо? Что ж!
– Охотники предгорий и женщины! Шиш скажет вам то, чего вы не поняли до сих пор: главное – это племя! Племя неприкосновенно. Вождь неприкосновенен вдвойне. Жизнь человека имеет какое-то значение, если речь идет о сохранности племени. Пускай погибнут десятки охотников, старух и детей, но племя и его обычаи должны сохраниться навсегда...
Он глох от собственного крика; звуки его голоса двоились, будто одновременно с ним кричал Пятнистый. Шиш замолк на мгновение, пытаясь выделить голос пришельца, однако тот умолк вместе с ним. Это было наваждением.
– Люди Камня – дети единого духа! Лишь вождь знает, чего хочет Дух. Вождь – это я.
– Что-что? – возразил Тонкое Дерево.
Охотник был начеку – новая пощечина лишила юношу слов. Заискивающе всунулся Поздняя Луна:
– Вождь прав. Тонкое Дерево глуп. Хотя желает казаться умнее всех. Вождь прав, заколов Ракушку, ведь она указывала духам болезни дорогу в стойбище. Все равно из Ракушки не получилось бы хорошей подруги: скоро пять лун, как она впервые заночевала с Поздней Луной, но до сих пор у Поздней Луны нет потомства. – Он хихикнул. – А ведь она могла бы и поторопиться...
Юнец трещал долго. Длинноногая поглядывала то на него, то на Шиша. Выражение се глаз было непонятным. О чем она думала? Кто знает. Вот она снова улыбнулась. Может, потешалась над Поздней Луной?
...С Пятнистым Длинноногая познакомилась на курсах. Профилирующий предмет читал усеченный в размерах и языке человечек, который постоянно спешил, шепелявил, перевирал Велеса и, поправляясь, встрепанной курицей метался у доски. Внимать ему было забавно. Хотя чаше всего он нес заумную тягомотину: «Передающиеся по наследству властные заряды. Закон сохранения потенциала власти... Делегирование массами атомов власти лидеру и компенсации заряда... Закономерность распространения единственно научной системы на территории планеты, а в дальнейшем...»
Длинноногую смущал запутанный механизм наследственной передачи властных зарядов. Он казался таким сложным и многоступенчатым, что трудно было понять: кому и через сколько поколений достанутся заряды, обрекающие личность на лидерство. Успокаивало, однако, то, что природа грамотнее курсантов, и в их век пресловутые заряды ухитрялись попадать к достойным претендентам на лидерство.
Через десяток лекций она на все махнула рукой. Уследить за ходом мыслей шепелявого лектора было абсолютно невозможно. Вроде бы и сам он понимал это. Потому нарочно завирался, чтобы смягчить сухость материала.
Сидя рядом с Длинноногой, Пятнистый дремал. Такое небрежение учебным материалом ее угнетало. Каждый социально-порядочный гражданин должен быть неравнодушен к проблемам общественного устройства. Позже антипатия прошла – сонливость одолела и ее. Вскоре Пятнистый признался – он на курсах вторично, по спецнаправлению, но, несмотря на второй заход, поумневшим себя не чувствовал. Его признание рассмешило Длинноногую.
В следующем семестре к образовавшемуся дуэту присоединился Блестящезубый. Вот тогда она и свела их со своим другом – точнее, женихом. Собиралась ли она замуж? Трудно сказать. Но вот уже четыре года как их общие знакомые уверились в неотвратимости брачных уз для нее и ее друга.
...Брачная перспектива лопнула самым трагическим образом. Печальный финал пришелся на последний день занятий.
В тот страшный день и час ей довелось осознать, сколь близок для нее был давний друг. Она представляла себе его узкое, интеллигентное лицо, где нижняя, будто припухшая, губа имела родинку. Однако его глаза и голос память не сохранила. Получался какой-то плоский портрет, точно снятый стоп-камерой. В портрете отсутствовал малейший намек на движение, отчего он смотрелся фотороботом никогда не существовавшего гражданина. А вот чего она забыть не могла – его привычки шутить на самые рискованные темы. Шутил он дерзко, кривя уголки красивых губ.
Шутки пугали окружающих; они непроизвольно оглядывались, а потом неловко меняли тему, относя бестактность шутника на счет его происхождения, так как каждая собака в городе знала, что он доводился потомком великому Велесу. Последняя шутка стоила ему жизни.
Кощунственный экспромт слышали только трое. Она могла бы поклясться, что за весь вечер ни Блестящезубый, ни Пятнистый не подходили к телефону, как поклялась бы и в том, что и тот, и другой услышали смертоносную остроту впервые. Жених сочинил ее тут же, по ходу разговора.
С вечеринки они расходились поодиночке. А спустя час у квартиры ее друга, как показывали очевидцы, собралась толпа...
«Осужденный» потомок Велеса пролежал на бетонном полу подъезда до утра. Проводили его без нее. Она не боялась скомпрометировать себя, и не знала за собой вины, ее отговорил участковый врач жениха: внешность «осужденного» пострадала и деликатный медик не ручался за выдержку близкой покойника. Он долго объяснял ей неуместность участия в похоронах, а когда последовал безвольный кивок, означающий согласие, он вынул из-под халата и сунул ей в руки что-то холодящее пальцы. «Он умер с этой штукой в спине». Потом врач вздохнул, заскрипел подошвами ботинок по лестнице, оставив в распоряжении Длинноногой обоюдоострый клинок с резной рукояткой из кости.
Накидка Шиша распахнулась от рывка. За поясом торчало невиданное рубило, лезвие которого вспыхивало синевой.
– Духи желтой болезни малы; они разносятся ветром, они не тонут в воде. Шиш посоветуется с Духом племени о том, как избежать опасности.
Уголками глаз он проверил реакцию толпы. Люди смолкли, затаив дыхание. А Шиш повернулся лицом к бесформенной груде, что совсем недавно называлось Ракушкой. Слабый сиреневый луч протянулся от охотника к останкам.
Желто-бурый прах прекратил шевеление. Внезапно охотника стошнило. Он сглотнул, подавляя спазм, и расслабился, чтобы спустя секунду обратиться к племени, презрев попытки оживить Ракушку: .
– Нам следует уйти за горы. Так повелел мне дух. И я, послушный его воле, говорю вам – собирайтесь! – Кремневые желваки вздулись по краям его скул.
«О-о-о», – застонали женщины. Дети прижались к матерям. Даже «желтая» хворь казалась нестрашной перед лицом враждебного пространства, находящегося по ту сторону гор. Ох, горько покидать обжитые лес и пещеру, бросая кучу нужных вещей.
Тонкое Дерево смотрел, на Шиша. Голова юноши противилась откровениям охотника.
– Духи служат людям, а не наоборот. Злой дух или добрый, он может быть сильнее Тонкого Дерева, но Тонкое Дерево выше всякого духа.
Широко раскрыв рот, охотники и женщины глядели то на юношу, то на Шиша. Смельчак обреченно добавил:
– Для Шиша не существует, запретов. Он плюет на обычаи племени. Еще до убийства Ракушки он хотел убить Треснутое Копыто...
– Что-о-о?! – ошарашенный вождь потянулся за оружием. Однако дубины не было рядом, а концы сломанное копья виднелись среди праха молодой женщины, над которым кружились зеленые мухи, непонятным образом избегая посадки на привлекшие их останки.
– Вот чем Шиш изрезал ремень у провала, палец Тонкого Дерева указал на блестящее рубило. – Шиш прятал оружие в лесу, но я нашел его. Я видел кровь охотника на листве, под кустом, где он зарыл рубило. Вон ранка на руке Шиша!
Он горько усмехнулся:
– Тонкое Дерево верил убийце. Теперь я не верю ему. Однажды поднявший оружие на собрата станет убивать и дальше. Так говорил Сим.
Настроение людей быстро менялось. Затылком, спиной охотник ощущал возрастающую неприязнь. Отрицать сказанное Тонким Деревом было глупо: всех заворожил блеск чудесного рубила – главной улики. Хорошо бы отвлечь, сбить с толку горластых: охотников, изменив тем самым ситуацию в свою пользу. Косолапого валит не тот, у кого больше силы, и не тот, кто первым кидает копье. Могучего, зверя одолевает знающий куда нанести удар.
Пока он собирался с мыслями, Длинноногая отделилась от толпы и пошла через площадку. Двигалась она решительно, с таким видом, будто направлялась по важному делу. Он окликнул ее не вдруг, а лишь когда ее стройная фигура достигла тропинки, убегающей в лес.
Уже второй раз за этот несчастный день ему выказывают неповиновение. Окрик подстегнул пришелицу, она ускорила шаг.
Похожий на бегство уход Длинноногой возмутил вождя. Ее уход был подозрителен хотя бы тем, что уходила она с пустыми руками, не захватив корзины, без которой любой женщине нечего делать в лесу. Выходит, Длинноногая не собиралась туда заранее, а решилась в самый последний момент, далеко не подходящий для каких-либо отлучек.
И опять врожденное добродушие изменило ему. Подобные женские фокусы могли разозлить кого угодно. Бешеный рык пролетел над площадкой: «Гр-р-р!» И следом:
– Стоять! Назад! Я кому говорю!
Пришелица встала. Оборотилась. В продолговатых кошачьих зрачках отразились стоящие напротив люди. Она смотрела на них так, словно это были не они, а стая галок, надоедливых и гомонливых.
– Ну? – в сухом вопросе чувствовался вызов, – Что вождю надобно от меня?
Между ними лежала гладкая земля – каких-нибудь двадцать-тридцать шагов. Гладкая земля, на ней – немного травы да холмик бурлящей пыли на том месте, где испустила дух Ракушка. Глинистого цвета пыль расплескалась среди жестких пучков подорожника, и чудилось, что былинки содрогаются без ветра.
– Мясо темными рожками посыпала я... Ну да, мясо, которым отравился Длинноногий, от которого едва не скончался Тонкое Дерево.
Юноша ойкнул. В знак великого удивления шлепнул себя ладонью по губам Шиш.
– Но… – почему?
Улыбка пришелицы была лишней на ее построжавшем лице.
– Мне не известно, каким образом обнаруженное Деревом рубило попало под куст. Но я знаю, чье оно. Это оружие Длинноногих. Оно принадлежало Пятнистому. Мы называли такое рубило ножом. У Пятнистого его украла... я. А потом... Потом оно исчезло. Хотя я надежно спрятала его... – Вздохнула. – Впрочем, вождя интересует кое-что другое. Не так ли? Его интересуют темные рожки.
Шиша обдало жаром: пришелица, назвав его вождем, явно издевалась. С чего бы? Разве не она, на пару с Пятнистым, предлагала ему решиться на подобный шаг?
Он тронулся к навесу, еще не сознавая зачем.
– Пусть вождь остается на месте. Иначе он больше ничего не услышит. Надеюсь, Люди Камня поверят, что отравление Тонкого Дерева было случайностью...
Теперь он понял. Никто иной как Пхан, явился причиной той трагической случайности. Когда Пхан вырвал приглянувшийся ему кусок мяса из рук Длинноногой, он тут же сморщил нос и сунул мясо Тонкому Дереву. А юноша поделился с Длинноногим. Но кому предназначалась отрава?..
Длинноногая между тем продолжала. В голосе ее появилась хрипота, ибо ей приходилось кричать, чтобы быть услышанной:
– Кто подстроил падение Треснутого Копыта в провал? Кажется, я начинаю догадываться. Изрезать ремень, которым держалось перило, а затем утащить нож из моего тайника мог лишь один человек. Если только он... – Длинноногая задумалась. – Впрочем, от моей догадки Людям Камня мало пользы. Тот, про кого я подумала – не из племени Шиша.
Толпа подалась вперед. У охотника пропала злость, приходилось радоваться выходке женщины, отвлекшей внимание толпы. Вместе с тем, в нем росло недоумение: что заставило ее повиниться так кстати? Однако, какой бы причиной она не руководствовалась, у Шиша появилась возможность обдумать дальнейшие шаги.
– Вы напрасно разделались с Много Знающим...
Он вздрогнул: что еще неожиданного откроет пришелица насторожившейся толпе?
– Знахарь действительно отлучался от лога. Однако, к провалу он не ходил. Не было его у моста... Я видела знахаря все время в тот злополучный день. Много Знающий не резал ремень. Он не подстраивал ловушки Треснутому Копыту. Он был занят другим делом. Он... следил за мной.
