Текст книги "Костер для сверчка"

Автор книги: Борис Прохоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

Леденящие кровь визги заполнили двор. Через верх контейнера полетели осклизлые картофельные очистки, луковая шелуха, обертки от жевательной резинки... Рыжий пес, мучившийся за контейнером от несварения желудка, поднялся на дыбы. Скакнул раз... Скакнул другой... Попал в гнилостное нутро железной коробки... Залязгал хищной пастью... Покусанная кошка пружиной выметнулась прочь, растворилась в густой темноте.

Удивленная собачьими челюстями крыса еще подергивала задними лапами, когда рыжее чудовище приступило к трапезе...

Километрах в десяти от города двигатель стих…

– Где мы?

Молчание.

– Вас послал Соратник?

Смуглая фигура на водительском месте хмыкнула. Определенно в этой фигуре что-то было не так. Вспыхни розовый свет на приборном щитке поярче, он сумел бы проверить свои подозрения. А подозрения его сводились к тому, что человек, сидящий за рулем, был... женщиной. Тонкий аромат духов буквально лез ему в ноздри. Он не решился бы утверждать о французском происхождении духов. Их могли изготовить где угодно, но только не в Нижнем Новгороде или Саранске. Судя по букету они стоили умопомрачительных денег. В последнем он ничуть не сомневался.

– Кто Вы?

Кнопка внутреннего освещения мягко утонула в панели. На Валерика глядел Пархомцев!

– Е-мое! _

Это был Пархомцев;, И это был не он – не тот позавчерашний Копченый. Даже не тот Пархомцев, каким он был три года тому назад. От сидящего вполоборота к Валерику человека не следовало ждать добра. Жесткость в чертах изменившегося лица бывший приятель заметил сразу. Фиолетовые крапинки на радужках Ростиславовых глаз сделались гуще, черные, с легким сиреневым налетом глаза буравили взопревшего пленника, молочно-бронзовая кожа напоминала безжизненный слепок, а вишнево-сизый изгиб отвердевших губ вгонял в дрожь.

– Вот-те бимс!– Валерик рванулся вперед. Запоздало сообразив, что у него по-прежнему скованы руки.

Его порыв вызвал усмешку у Пархомцева.

– Требуется прояснить кое-что. – Ржавчина в голосе попутчика удивила даму-оленя.

– Нам не о чем говорить.

– Ты уверен?

– Уверен. От меня ты ничего не узнаешь. Кто знает. Конечно, преимущество на твоей стороне: ты отлично знаешь, что бить или пытать тебя я не стану. Однако ответь на один-единственный вопрос – почему ты оказался трусом?

– Я?! Чего ради?

– Это не оскорбление. Посуди сам. Допустим, я когда-то досадил тебе, отчего ты меня возненавидел. Но Наташа! Она, действительно, нравилась тебе. Ты же предал ее и убил!

– А хо-хо не хо-хоо? Я Тальку пальцем не трогал.

– Зато содействовал ее убийству.

– Как раз. Я тебя-то не думал трогать. – Он взвился. Ярость клокотала в выпуклой Валериковой груди. – И не тронул бы. Мне это западло... Ты сам полез туда, куда фраерам ход заказан. И не я сидел у Соратника на кукане. Сидел дед! Я деда пожалел, – закончил он устало.

– Жалел Змеегорыча, а его убийцу простил.

– К тому времени на крючок попался я сам.

– Письмо с угрозами – чья работа?

– Ну моя. Думал, напугаешься, – зачастил, – уедешь. Про письмо Соратник знать не знал. Я тебя выручить хотел.

– Наташа... Где?

Валерик возликовал:

– Ищи. Я тебе не помощник. Ищи. Не запыхайся.

– Не суетись. Что тебе известно про отряд Манохина?

Валерик откинулся назад. Нехотя процедил ответ. В том как он это сделал не чувствовался прежней увалень, забавник, балагур, рубаха-парень.

– Дед поминал как-то... В общем он грешил на себя. А там кто его знает. – Внезапно пленник напрягся. – Мне ваши манохинцы – бара-бир. Змеегорыч несколько раз поминал одного мужика. У него прозвище такое забавное... Ага! Московский жулик! Якобы некий «Московский жулик» мог прояснить судьбу партизан.

Собеседники вздрогнули – дама-олень вмешалась в разговор:

– «Преданье старины глубокой...» Кому какое дело до истории кучки партизан? Кому в наше время это нужно?

Она взялась за руль:

– Пора двигаться. Мой совет, достопочтимый попутчик – скорее расстаться с этим господином. Расстаться наиболее решительным и пикантным способом.

– Неподалеку будет мост. Надо выгрузить твоего приятеля в реку. Иначе он наделает много хлопот.

Ростислав опешил:

– Он же в наручниках. А у нас нет ключа.

– И не надо. Кто сказал, что перед отправкой в реку ему следует освободить руки?

До ее последних слов пленник сидел спокойно. Зато потом произошло непредвиденное. Утяжеленные металлическими «браслетами» кулаки обрушились на голову Пархомцева. Низкий потолок салона ослабил замах и поспособствовал сохранности головы чудотворца. Но пока Ростислав разбирался в ситуации, пленник вышиб ногами дверцу – хрупкий замок импортной машины не выдержал бешеного толчка и хрупнул. Извернувшись дугой, – в воздухе мелькнули каблуки полусапожек, – Валерик вылетел вон. Коснулся боком асфальта, охнул. Рывком поднялся с колен, и кинулся прочь от дороги.

Дама-олень присвистнула, глядя на Ростислава, который с отсутствующим видом провожал взглядом убегающего. Похоже ее попутчик не жалел о случившемся.

* * *

...Этот день на исходе зимы был морозным. Черная переохлажденная влага наледей возгонялась суровым солнцем. Микроскопические иголки льда танцевали в стылом воздухе, вызывая резь в глазах, занавешивая дали, жгуче покалывая щеки. Воротник полушубка касался шеи как холодный компресс:

– Господин поручик, как на духу...

Невысокого роста офицерский чин стряхнул куржак с отворотов полушубка. Белая пудра просеялась на носки франтоватых катанок.

– Где гарантия, что не брешешь?

– Помилуйте, какие гарантии? Мало вам, что головой рискую? Тогда как вы и ваши люди не рискуете ничем, ни синь пороха.

– Каким образом ты объяснишь отрядникам нынешнюю отлучку?

– Так не своей волей... Он, —Манохин, —меня и в старый лагерь, да по заячьим ловушкам... Кто учтет, сколь времени я потрачу? Однако чересчур долго мне рядиться с вами нельзя.

– Не забывайся, – поручик ощерился. – Я тебе – не базарная тетка, рядиться не стану. Сблудишь – тут же закопаю.

Молодой собеседник хитро прищурился:

– Навару с меня, с убитого-то.

– А нам с тебя взвар не пить – грязен больно.

Парень, действительно, не блистал чистотой. Куцые полы зимнего пальто и каракулевый воротник лоснились. Местами драповая ткань пальто выказывала дырочки – обычное приобретение таежных новичков. Плохо освоивших искусство ночевок, у костра. Каштановый волос бороды и усов был неряшливо разбросан по лицу, много месяцев не знакомому с бритвой. Судя по количеству зольной пыли, скопившейся среди меха шапки, последняя долго служила изголовьем и теперь годилась, разве что для пугала. Да. Человек в драповом пальто был неаппетитен. Сам же он чертовски хотел есть. Поручик видел это по лихорадочно-яркому блеску в глазах партизана, да по тому как часто и натужно тот сглатывал слюну.

– Так-с, так-с... Предположим, план удастся, и бандиты попадутся. – При слове «бандиты» парень передернулся. —Бросьте, милейший. Бандиты – есть бандиты. Партизаны дрались с французами. Нельзя считать партизанами сброд, который стреляет из-за угла, и стреляет, опять же, в своих соотечественников.

– Позвольте! Вы, господин поручик, тоже имеете дело, скажем так, не с французами, и даже не с тевтонами;

Сказав такое, – человек в драповом пальто сжался, словно в предчувствии удара. Но удара не последовало – поручик беззвучно хохотал.

– Оставим спор. Я – бандит в неменьшей степени, —чем манохинцы. Все мы – выродки! Упыри, сосущие святую кровь Отечества. И, однако, меня в какой-то степени оправдывает благородная цель. Я защищаю порядок, дерусь на стороне законной власти. А Манохин, и иже с ним, – на стороне Лжедмитриев, вскормленных на германские деньги. Взять тебя... Ну отчего твоя милость вначале бежит к отрядникам, а затем идет на поклон к властям?

Молодой человек вновь хитро прищурился:

– Здесь нет никакой загадки. За манохинцами будущее. Они предоставляют возможность выдвинуться тысячам таких, как я. Всяк слаб и грешен, всяк желает побыть, еще при жизни, «вашим благородием», а не «Ванькой». Порываю же я с отрядниками оттого, что, если уцелеет Манохин, «вашим благородием» в ближайшее время будет он. Он, а не я. На всех благородных мест не хватит.

– Жрать тебе захотелось! Боишься сдохнуть где-нибудь под елкой.

– Тоже верно... Кстати. У вас не найдется хлеба? Хорошо бы и сала.

Поручик качнул крутолобой башкой.

– Умен, а дурак. Отрядники сало учуют за версту. Чем объяснишь? Скажешь, в снегу нашел?

Драповое пальто неохотно согласилось. Офицер продолжал:

– Последнее. Хлопнем мы бандитов, а ты, милейший, как же? Ведь на тебя пальцем показывать будут – предатель-де. Или пристукнут где-нибудь на повороте: у манохинцев на селе родова имеется – целый край.

– Я человек губернский, для здешних мест – приезжий. О моем уходе к партизанам не известно ни одной душе. Кроме того, – молодой человек прищурился в третий раз, – подозрение падет на другого. Во всяком случае мне так кажется.

– Кажется, или?..

– Или.

– Убежден?

– Да-да-да.

Досада заставила поручика поморщиться: надоедливое «да-да-да» звучало уже раз пять или шесть. Не считая себя Цицероном, поручик тем не менее был привередлив – бессмысленное присловье собеседника резало ему слух…

Партизан поднялся:

– Наганчик дайте.

– Да-а-а?

Соображения драпового пальто могли показаться вполне резонными:

– Наган – не сало. Его на нюх не возьмешь. С наганом спокойнее как-то. Мало ли чего...

– Так-с. Я тебе – наган. Ты из этого нагана, да мне в живот. Как знать, милейший, может тебя специально подослали.

– Да-да-да. На покушение ходят с готовым оружием. С тем оружием, что у отрядников, только на ворон покушаться. А значит – есть резон обзавестись наганом у меня. Чтобы потом: моим салом – меня же по мусалам?

– Грех быть столь недоверчивым, господин поручик...

– Недоверчив? А кто нынче верит?! За бога, царя и отечество? Царя нет. В бога кроют на всех фронтах. Остается отечество. Остается ли? Отечество ныне у каждого свое... Долго нам ждать новой веры. Не скоро уверует народ во что-то святое. Ох нескоро! В древней истории тому тьма примеров. Корни всякой веры тянутся из глубины веков. Перережь их – на порушенном месте ничего доброго не вырастет. Только огородный хрен растет с посеченного корня. Так на то он и хрен...

Рожнов вышел из задумчивости. Глянул – толкнул глазами перебежчика. Эк, лиходей! Молод, а уже заподлел. И далеко пойдет. Сколько таких – голодных до власти, жаждущих невыслуженного звания? Нет понятия у отребья, что не эполеты делают генерала. На что надеются? На большевистское чудо? Чудо, бывает, приходит к человеку. Но не следует в расчете на чудеса строить будущее. Гадостно сделалось офицеру: молодой бандит полагается на кровавое чудо, поручик же растерял надежды, чужая кровь уже не пьянит его...

...Молодой человек в прожженом драповом пальто не получил нагана от осторожного поручика. Зато, как ему и предсказывали. он пошел далеко. Очень далеко.

«В сухой пустыне, на движущемся песке для жаждущего все равно, будет ли во рту его жемчуг или раковина.»

«Если действительно на одного спасенного приходится сто тысяч погибших, то дьявол в самом деле остался в выигрыше, даже не послав на смерть своего сына.»

«Погорел!»– внизу живота Павла пульсировал-бился какой-то сосуд.

Застигнутый врасплох, он оставался в майке да застиранном трико. Его подняли прямо с постели, не разрешив ополоснуть лица. Нечищенные зубы свербило. Павел не привык ходить с нечищенными зубами. Каждое утро он спешил съесть бутерброд, на худой конец – выпить чашку сладкого чая. Тогда первая утренняя сигарета не приходила натощак. Сейчас ему нестерпимо хотелось курить. Он терпел, зная наперед, – что табачный дым вызовет дурноту в пустом желудке.

Санкцию на обыск ему предъявили тотчас. Он ничего не понял в этой процедуре, и все последующие часы гадал: санкция на обыск – хорошо или плохо? Является ли санкция на обыск заодно и санкцией на арест? Или задержание оформляется отдельно? Обладая смутными познаниями в области права, Павел путал меру пресечения, состоящую в заключении под стражу, с кратковременной мерой принуждения. Спутаться было легко. Вышеназванные меры старательно путались теми же полицейскими, предоставляя адвокатам поле для выигрышной деятельности. Адвокаты витийствовали на тему о произволе и беззаконии. Обвиняли в покушении на основу основ – права человека. Полиция скучно, сквозь зубы, извинялась. Местный бюджет оплачивал душевно-травмированным гражданам причиненный полицией ущерб. А полиция ошибалась снова и снова. Будто ей на роду писано, чтобы всегда а стыкаться на одном и том же месте. Выходило так: законы Тагора-Менделя касались не только каждого человека в отдельности, они распространялись целые кланы и службы. Права человека плохи одним: контроль за их соблюдением возложен на человеков же. Перевернув в доме решительно все, мастера досмотра взялись за двор и надворные постройки.

Сорок раз душа Павла замирала и вновь отходила. Особенно «горячо» пришлось в тот момент, когда юркие спецы подобрались к туалету, справа от которого находилась «помойная» яма. Дружно приподнялись лома... Слаженно ухнули обыскивающие... Шаткая туалетная будка дрогнула, качнулась! ухнула набок!!! В сторону присутствующих вымахнула удушливая волна запахов.

Стиснув зубы, и зажав нос респираторами, люди в серых комбинезонах довели дело до конца. Заполненный жижей объем тщательно протралили. Упавший в ходе обыска нужник остался валяться на боку, прикрывая вход в металлическое подземелье, вынуждая полицию принять за очевидную, хота и маловероятную, версию о случайно найденном среди бела дня портфеле, с драгоценными камнями в нем.

* * *

Ситуация создалась хуже не придумаешь. Закурдаев второй час мерял шагами кабинет. Упершись в несчетный раз в панель, отделанную, легкомысленно изукрашенным финским пластиком, он секунд пять словно принюхивался, а затем по-армейски, – грудь колесом, плечо вперед, – разворачивался на месте и направлялся к противоположной стене, продавливая ботинками палас.

Взвинченное настроение шефа вынуждало Наймушина соблюдать предельную осторожность.

– Легенда с «портфелем» рассчитана на остолопов. Как я теперь вижу, – отплевывался Закурдаев, – мне приходится иметь дело со стопроцентными остолопами. Портфели, набитые драгоценными камнями, оставляют без присмотра в анекдотах или в криминальных романах мадам Ревю. Перво-наперво, вы по-дурацки упускаете Валерика. Затем решаетесь на поспешный обыск, который ничего не дает и, разумеется, дать не может. А под занавес ваши люди вспугивают хозяина «случайно найденного» портфеля, и, придя в великое изумление перед собственной глупостью, незамедлительно прекращают слежку, за подозреваемым. Прекращают в момент, когда подозреваемый способен навестила след. Расстроенный Наймушин, будто занузданный конь, согласно кивнул. Насмелился:

– Имеются сведения, что сбежавший Валерик каким-то образом связан с мощной террористической организацией…

– С какой?– Заостренные уши Закурдаева порозовели. Помощник спрятал глаза.

– Со Службой Профилактики, – выдавил он неохотно, выказывая безадресное опасение.

– Надо же!– к большому удивлению Наймушина шеф не выказал удивления.

– «Безвнуковцы» взяли парочку типов из Службы. Прыткие ребята, – он уточнил, – эти террористы. На 42-ом километре их высыпало, точно грибов. Похоже, они устроили там охоту. Но на кого? С абсолютной уверенностью можно сказать одно: кто бы ни был этот неизвестный – человек он крайне отчаянный. Я не помню другого такого случая, чтобы Служба Профилактики бросала такое количество боевиков на одного. Вот бы...

– Не выйдет. Между нами, и руководством «безвнуковцев» давние разногласия. По мне, – Внутренняя Безопасность сует нос не в свои дела. Что поделаешь? «Безвнуковцы» – опора президента. Он не даст и волосу упасть с их голов.

Китель на груди Закурдаева собрался складками.

– От «Безвнуковцев» информации мы не получил. Надо обходиться собственными силами.

Минут пять мучительного раздумья хватило Наймушину для перехода к решающему разговору, начать который он собирался еще накануне, но в течение суток так и не решился:

– Что будем делать с найденными камнями?

Громкий хохот.

– А что с ними делать? Возвратим владельцу. Если таковой обнаружится. Не обнаружится? Тогда передадим государству, согласно описи и заключения оценщика... – Шеф полиции шутливо ткнул помощника пальцем в живот. – Никак тебе пришло в голову кое-что другое? – Резкие складки; идущие от носа к уголкам рта, перечеркнули веселость начальника. – В любом случае нам будет выплачено вознаграждение. Чем больше камней мы изымем у похитителей, тем больше окажется наша доля.

Он принялся сызнова мерить шагами кабинет:

– Страсть любопытно узнать – кто обладает подобным сокровищем?.. Ненавижу! Толстосумы!.. Заср... буржуа! Наворовавшие миллионы!.. Теперь-то они – хозяева жизни.. Мы с тобой за пятьсот в неделю рискуем, подставляя лоб под пулю, в то время как разжиревшая бражка презирает нас и не подаст руки.

Здесь шеф явно преувеличивал. Кому-кому, а лично Закурдаеву не приходилось играть со смертью в прятки. Такое приключалось с другими. В остальном Наймушин был согласен. Хотя состоятельные клиенты, – то есть потерпевшие, – при встрече руку все же подавали, однако делали это с явным нежеланием если не сказать – с пренебрежением.

– Как Заида?

Помощник слегка удавился.

– Не жалуется... Собирается к родителям.

Дальше удивление его возросло: из бордовой, с серебряным тиснением папки шеф извлек голубоватого цвета документ.

– Отправь жену с детьми куда потеплей. Семейный пансионат для них уже оплачен. На средства фирмы.

Изумление помощника достигло предела. Посылать домашних на отдых в теплые края в разгар лета? Когда и здесь теплее некуда?

– Мои уехали вчера. – Шеф криво усмехнулся. – Тут может стать чересчур жарко.

– А если все-таки рискнуть и пойти на контакт с «безвнуковцами»?

– Это всегда успеется. Знаешь: связался черт с младенцем… Выгорит, дельце – сливки им, профырится – шишки в нас полетят. Вопли начнутся. «Влезли не в свои сани!.» Сорвал операцию, запланированную безопасностью!.. «Мы – муниципальники. Нам положено по крошечкам клевать. Сегодня утром звонил комиссар: что там, мол, за пальба по ночам, у вас под самым носом? А я чего? Машину-то упустили. С какой стати два налета подряд? Разберись тут. Кто-то освобождает задержанного. Затем подлетает бронированная колымага, из которая открывают пальбу. Зачем? Отчего! У них половина тракта под огнем, трупы сутками штабелюют... И хоть бы хны.

Шеф подобрал живот:

– Ты вот что. Ты наблюдателей к дому того счастливчика! Который портфели находит почем зря, верни. Людишек своих погоняй! Нечего им сало в дежурке наращивать. Нам сбежавший Валерик – позарез! Нам тип, по поводу которого мордовороты из Службы Профилактики хлопочут, он нам нужнее, чем «безопасникам». Чувствую: такой человек много-много чего может дать...

Внимая начальству, Наймушин восхитился.

* * *

– Зря отпустил. – Попутчица не то сердилась, не то констатировала случившееся. – Напрасно.

– Человек я.

– Много ли в человеке человеческого? В чем его отличие от животного?

Ростислав потянулся. Щелкнул задней дверцей. И уж потом заговорил:

– Есть отличие. Человек существует как бы в нескольких мирах сразу. Миры те сотворены его собственным воображением. Прочее живое обретается в единственном мире, называемом реальным. Будто среда вымышленная, но претворенная, менее реальна.

– Существование бога – вымысел. Где тут реальность?

– Сочинив божество, живя по законам, якобы предписанным Верховным существом, общество рано или поздно материализует то, что некогда было только выдумкой.

– Философически мыслящий псих – вот кто ты.

Дама-олёнь выгнулась и зевнула. Твердые соски ее грудей сместились вослед изгибу тела. Даже в призрачном салонном свете они явственно бросались в глаза, будоража его чувства. Она выпрямилась; махнула рукой:

– Вольному. – воля, прощенному – рай.

Ехали недолго. Вскоре свет фар уткнулся в сплошную зелень...

Укромная поляна позволяла, наконец-то, отоспаться. Без риска быть замеченными раньше утра. С минуту дама-олень возилась, откидывая сиденья, доставая из багажника тонкое подобие одеяла. Пошуршала тканью. Тихо щелкнула чем-то, следом ее сонный голос спросил: «Бродяга, не хотите отдохнуть?»

Ростислав сунулся внутрь машины. Пахнущая кремом и духами ладонь толкнула его в лоб.

– Порядочные господа не лезут в брюках на пост ель. – катился по салону задорный смех.

Потоптавшись, он разделся; затем неловко забрался в теплый салон. Поискал место, чтобы лечь.

Свободное место имелось, но угораздило же его попасть руками на занятое.

Захватило дух: пальцы коснулись обнаженного живота попутчицы.

Ростислав дернулся назад, стоя коленками на упругом сиденье. Качнулся... Сверзился лицом вниз... Уткнулся лицом в ароматную теплую кожу. Забарахтался, будучи не в состоянии подняться, путаясь в каких-то тряпках, – то и дело касаясь груди, бедер и живота ошеломленной бурным натиском женщины.

– Так сразу?!.

– Простите... Я не хотел... Я нечаянно… О черт!

Последнее восклицание пришлось на наиболее пикантный момент – рука его угодила туда, куда ей вовсе не следовало попадать. К оправданию Пархомцева надо заметить, что указанному месту полагалось быть прикрытым хоть бы полоской материи. Даже в ночное время. Однако об этом он подумать не успел. Пылал от смущения.

– Ничего, ничего. Располагайся. – Она опять прыснула. Сдвинулась вбок, высвобождая место подле себя

Он лег, и затих.

– Секундочку... – Теперь она налегла на Ростислава горячим телом. Мягко стукнуло, войдя в верхний паз, оконное стекло. Наполненное ароматами парфюмерии и косметики пространство отсеклось от большого мира...

Он честно старался оставаться благородным до конца. Кто из них был более неосторожным? «Игнат не виноват и Авгинья невинна. Виновата хата, что пустила на ночь Игната.»

– Уф, отпустило!

Послышался его вздох.

– Сударь чем-то недоволен?

У него щемило внутри. Ладонь женщины легла на лицо. Тонкие пальцы зажали нос. Он высвободился:

– Тебя не мучает связь с незнакомым человеком?

– Проще говоря, ты сомневаешься в моей репутации? Тебя интересует – не являюсь ли я женщиной легкого поведения? Вот признательность!

Помолчали. Затем дама-олень добила раненую совесть пылкого партнера:

– Стыдно ли мне? Нет, нет, нет! Является ли ваша милость первой для меня? Опять трижды нет. И снова мне не стыдно. Я тебе нравлюсь. Ты мне интересен. Чего ж еще? Надеюсь, тебе было приятно?

– Ну и самомнение, – он попытался обратить разговор в шутку. Она проявила настойчивость:

– Отвечай!

– Ну... конечно.

– Не так... Повторяй за мной: «Мне было дьявольски приятно!»

Нелепое озлобление прошло. Внезапно он испытал нежность к этой... даме. Называть ее иначе, даже про себя, Пархомцев не мог.

– Может это и нехорошо... Лучше позже, чем никогда. Мне до сих пор неизвестно ваше... твое имя...

– «Что тебе в имени моем.»

Ужас стиснул его сердце.

– Как?.. Как?!

– Разве ты не слышал это прежде?

«Слышал. Но когда? Но где? Почему сказанная ею фраза пугает меня?... Она, правда, красива. Изумительно красива... Эти экстравагантные черты лица... А какие у нее стройные, красивые ноги! Ноги? О чем это я?!

– Я... я должно быть влюбился в тебя.

Гибкое, светлое на фоне ночного мрака, тело развернулось к нему. Шепот ее сделался хриплым:

– Псих... как правило, такое говорят «до». Ты первый, кто сказал «после». Я оценила. Я даже верю. Но как же?..

– Молчи!– Он зажал уши. – Послушай, не надо...

– Ростислав, у тебя было прозвище?

– О чем ты?

– Ничего. Просто вспомнилось. Например: – «Московский жулик». Ты знал такого человека?

– He-а. Он уехал, когда я был еще маленьким.

– Кем он был?

– Да ну его!

Ответил все-таки:

– Коновалом… кажется. По-теперешнему – ветеринаром. Зачем тебе эта старина?

– Та-а-ак, – пропела женщина. – Зашло в голову...

Мягкие руки притянули Ростислава, прижали к груди. Они забылись.

* * *

Светящееся тело эллипсоидной формы пронеслось над трактом со стороны далекого города. Оно взмывало вверх; круто пикировало к земле. Временами «летающая тарелка» поднималась так высоко, что терялась тусклой точкой среди мириадов брызг разлитого по небу «звездного молока». Но проходили мгновения, и сплющенная неимоверной скоростью голубовато-белая чечевица ныряла в гущу деревьев. Где неспешно проплывала меж стволов, часто меняя траекторию. Удивительным образом избегая столкновений со всем, что плотнее воздуха. Происходящее походило на затейливую игру невиданной доселе медузы, избравшей средой обитания атмосферу.

В очередной раз приблизившись к земле, «летающая тарелка» затрепетала. Накренилась... Выправилась... Осела к самой траве... Подпрыгнула раз-другой... И помчалась рывками к цели. Ее рыскающие движения становились целеустремленными. Пока не перешли в финишную прямую.

Разреженная плоть достигла лакированной стенки автомобильного салона. Распустив веер голубоватых искр. Тут же растаявших. И проникла внутрь машины. Струя светящегося тумана пролилась на спящего мужчину. Залила обнаженное тело. Уплотнилась. Собралась в кокон. Вскоре кокон трансформировался в мениск с закругленным ребром. Опалесцирующий мениск пару секунд колыхался на теплой человеческой груди, А затем снялся с насиженного места, и вылетел через лобовое стекло...

Измотанная злоключениями предшествующих суток очаровательная попутчица Ростислава вздохнула во сне, плотнее прильнула к лежащему рядом с ней мужчине. В остаточном свете «летающей тарелки» кожа дамы-оленя приобрела нежно-сиреневый оттенок...

Внезапно женщина вздрогнула. Подобралась. Ей привиделось ослепительное сияние фар встречной машины. Идущей в лоб автомобилю, за рулем которого сидела она сама. Напрягшиеся руки крутанули «баранку». Огненные фары рванулись влево. Дама-олень довернула руль, раскрутила его в обратном направлении – дорога впереди была свободной.

* * *

...Играли без азарта. Шлепали старыми и пухлыми, как утопленники, картами по исструганной, но до гладкости вышарканной рукавами столешнице. Натужено разгоняли сонливость, да осевшую в глубинах тела немоту.

По плахе стола шмыгали вконец обнаглевшие; мыши. Отдельные из них затаивались за консервной банкой, скорбя по неухваченным хлебным крошкам. Мыши шерились. Вмиг уходили от постылого человеческого взгляда в густую тень.

Горящая осина в железной печи стреляла очередями. Брызгала струями тепла на замусоренный пол.

...Валка стояла, уже третьи сутки. По вершинам лиственниц словно кнутом стегал буран. Он слепо тыкался в оконное стекло, изредка пиная тяжелую дверь.

На столе между тем накапливалось серебро «казны». Очередь банковать перешла к Копченому, когда Рыжий слез со скамейки и унырнул под нары – в самый черный угол. Рыжий покопошился там, затем вернулся на прежнее место, почему-то досадуя. По дороге он наступил на распущенные завязки стеганых брюк, подпрыгнул, и завершил свой путь под вопрошающим взглядом Богданова.

– Какая разиня мои валенки запсотила?

Бригадир недоверчиво повел носом:

– На место надо класть...

Посоображал:

– С чего ты вдруг стал мерзнуть?

Но Рыжему бригадирова воркотня – впустую. Ухватил в руку карты... Залоснился... Вошел в раж... В конце кона перебил Копченов ход парой тузов; радостный потянулся к куче монет. Разом заохал Лапин, перекосив рот. Поймал Рыжего за рукав.

– Мужики, да вить он махлюет – хорек вонючий! Где он второго туза взял? Вить крестовый туз из игры в самом начале вышел... Не давайте ему банк!

Пойманный задергался. Коршуном пошел на доходягу:

– Что заливаешь!..

– Богданыч, гадом буду! Когда это я мухлевал, хотя бы раз? Мирза, скажи им…

Мирза молчал. Ловил носом воздух. Зато Лапин не унимался по-прежнему. Егозил задом по скамейке. Тыкал в горячке Ростислава острым локтем в бок.

– Стырил же, гад, туза...

Наконец Мирза усмешливо разжал губы:

– А ведь Рыжий... этого-того.

Он прошел в угол. Разворошил под нарами тряпье. Разогнулся с пустой поллитровкой в руке. И закрутил крупной башкой:

– Ты, бригадир, бутылку спрятать велел. Я спрятал... Рыжий нашел. Весь арак выпил.

Богданов в скулах затвердел. Косо глянул на провинившегося, лицо которого покрылось пятнами.

Уличенный зашелся криком:

– Чо на меня-то?.. Нечаянно я, ей-бо. Как человек человеку говорю... Зуб у меня... Мочи не было.

И к Лапину:

– Ты-то че щеришься? Тебе бы не тузьев моих считать. Тебе бы лучше бабу свою постеречь, сохатый.

Будто дымом забило зимовье. Недобрым, чугунным сделался бригадир. Сидящим показалось даже, что над их головами навис уросливый в момент падения сосновый ствол. Грозя оставить от картежников сырое место. Навис. И бежать некуда. И поздно уже убегать.

У Копченого захолодело в животе. Быстрее остальных он осознал, что Рыжий болтнул о том, о чем болтать никак нельзя было.

Еще в первые дни работы Копченого на деляне Богданова предупредили: «С Лапиным о бабах не трепись, студент.» «А в чем дело?» – Растерялся парень. «Стукнутый он на бабах. Свою первую жену поймал в кровати с хахалем... Обоих порезал насмерть.» «До смерти?»– ужаснулся Копченый. «А то! Срок мотал за убийство. Потом, видать, чокнулся он по бабьей части.»

Теперь посиневший, с дергающимся лицом, Лапин и шапки не взял. Сразу же после слов Рыжего вылетел в дверь, сбив с ног старика Семирекова.

– Дурак!– Кинулся Копченый на Рыжего. – И в картах ты мухлевал... Видел я, как ты шарил рукой... Только не понял сразу.

– Иди ты!– Остервенел красномордый.

Замаха не заметили. Только у Копченого губы обожгло и рот переполнился соленым.

За первым ударом последовал другой. – Мужики вмешаться не успели. Копченый упал спиной на подскочившего Мирзу.

Пока шла свалка, за стеной сквозь шум бурана просыпался конский топот. «Лапин на лесниковом коне ускакал,» – враз опомнился, и затосковал Валеич.

– Домой верхом побежал...

– Не остынет дорогой, так дома шухеру наделает…

– Э-э-эх! Балашек напугает... Бабу убьет... Он же больной! – горевал татарин…

Перехватил Рыжего бригадир. Отбросил к порогу. Помедлил на миг. Затем пошел на «человек-человеку», топча просыпавшиеся карты, выставив перед собой бурые клешни рук. Ползла за Богдановым широкая, безногая тень, вздрагивающая от бешенства.

Стало видно, как Рыжего проняло от страха; хмель его холодными каплями вышел через поры лица.

– Мужики... – не сказал, просипел. – Мужики... Не посчитайте западло. Сдуру я...

Огромная Богдановская пятерня не дала ему договорить, —стянула на горле Рыжего ворот рубахи:

– Догоняй Лапина! Вернешься без него – под ближайшей осиной похороню, и трупа не найдут.

Стукнула за Рыжим дверь. Морозные клубы прокатились по-над полом. Бригадир на корявую чурку сел, словно дело сделал. Копченый на него уставился: