Текст книги "Костер для сверчка"
Автор книги: Борис Прохоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)
Попутки шли густо, но ему долго не везло. Водители косились на потрепанную фигуру, а затем или прибавляли скорость, или, тормознув, тотчас срывались с места, выстреливая черными клубами полусгоревшего топлива. Лишь на исходе второго часа ожидания взвизг тормозов смеялся звуком открываемой дверцы.
– Куда? – Вытянутые по вертикали овалы светозащитных очков чудом держались на курносом лике. В первый момент трудно было определить, кто сидел за рулем – мужчина или женщина. Но следом, по припухлости губ и высокой груди, Ростислав догадался, что перед ним особа женского пола.
– Куда вам?
Особа содрала очки. Именно содрала – он заметил на внутренней стороне дужек присоски. И это было не все: с таким типом лица, который скрывался за зеркальными стеклами, он встречался впервые.
Глаза особы располагались пол острыми углами к линии носа, отчего лицо женщины напоминало... напоминала что-то оленье.
– Садитесь, – она указала на свободное место рядом с собой. Голос попутчицы был низковат. А черты лица, если брать по отдельности, могли показаться излишне оригинальными. Однако в совокупности они могли вызвать шоковое состояние или грудную боль. Попутчица знала об этом, потому предупредила:
– Учтите, монтировка у меня под рукой.
Он осторожно захлопнул дверцу и уже затем спросил:
– Зачем подобрали, если не доверяете?
Плечи особы передернулись.
– Это не ответ.
– Скучно... – Ростислав не понял. Тогда ему пояснили.
– Я предпочитаю скуке боязнь.
Машина тронулась.
– Алик?.. Нарк?..
Он повернулся к «боязливой» попутчице с вопросительным видам.
– Упряжь на вас... незавидная. Как у алкоголика или наркомана.
– А-а-а. Нет-нет... Мое хобби – сумасшествие.
Его лицо хранило серьезное выражение. Особа за рулем стрельнула глазами сквозь тонкие стекла, убеждаясь, что странный попутчик не шутит.
– Это опасно?
– Что?
– Ваше хобби?
– Я тихий. Наоборот, меня обижают, – с отчетливой грустью пояснил Пархомцев.
– Ха-ха-ха...
Он обиделся. Дама-олень почувствовала его обиду:
– Не делайте плаксивой мины. Клянусь здоровьем президента, мой смех не относится к вам. Я считала чокнутой себя, но вот познакомилась с натуральным сумасшедшим и уже начинаю жалеть о собственной нормальности. Кстати, как вас называла мама? Ваша мама.
– Она называла меня Ростиславом.
– Архаика. – Что-то упало ему на колени. – Когда расчешетесь, выбросьте щетку в окно. Подозреваю, ваша голова давно не встречалась с шампунем.
Ростислав смущенно пригладил волосы:
– Думается, до того, на что вы намекаете, пока не дошло. Но щетку выкину обязательно.
Плавная смена спусков и подъемов убаюкивала; мягкое сиденье располагало ко сну. Автомобиль двигался плавно; управление находилось в твердых руках, хотя по внешнему виду узких длинных пальцев, оснащенных миндалевидными ногтями, этого нельзя было предполагать.
– Эй, ненормальный! Заснули?
Липкие тенета опутали сознание.
– Будете нагонять на меня сон, выкину на ходу. – Пархомцев посмотрел на водителя потусторонним взглядом. – Непременным условием нашего совместного путешествия является ваше бодрствование.
Смысл витиевато закрученной фразы не сразу осознался пассажиром – он клевал носом. Автомобиль тормознул, потом резко дернулся.
– Последнее предупреждение. – И почти жалобно. – Расскажите о своем сумасшествии. В противном случае усну, тогда мы оба окажемся в Катуни... Да откройте же глаза, наконец! Что вам – стриптиз продемонстрировать, чтобы взбодрить? – После минутного раздумья. – Сомневаюсь, чтобы столь крутая мера подействовала на законченного бродягу. Глаза у вас какие-то... – произнесла с отвращением, – ...снулые.
Ростислав очнулся. Залился краской.
– Осторожней. – Было непонятно, о чем он. Однако женщина олень ободряюще хихикнула...
Он испытывал удушье. Что-то жесткое ощущалось на горле, тянуло вверх, словно петля. Вот уже подошвы отделились от земли... Дыхание пресеклось... В легких, зародился хрип... Перед глазами – многоцветные миражи, в ушах – стократное эхо... Ни внизу, ни над головой, ни по бокам – нигде нет опоры, только склизкая зыбь. Эх, сказочный век! Какая бабка, неужто безумная Арахланиха, нашептала небылицы о земном рае? Какой спрос с безумной старухи? Надобно ль самим быть простофилями да верить в бредни ловких людей. Любому ведомо: сладки речи по хитрой нужде ведутся.
Арахланиха? Да вот она! Наискосок от Ростислава прибежища. В бобылках обретается.
...С некоторых пор уверовала убогая в телекомментаторов. Уверовала истово, не в пример новообращенным мусульманам, которые столь сильно почитают Коран, что не имеют ни времени, ни сил, дабы следовать самим наставлениям Книги Книг.
Итак. Вещают комментаторы с экрана, а Арахланиха ловит информацию открытым ртом. Попадает информация на вспаханную, густо унавоженную слухами почву; возгоняется теория в практику. Только пригорюнится комментатор го поводу неурожая на острове Пасхи, Арахланиха слезы соболезнования утрет и боженьку помянет. Конечно, бог – он не Яшка, знает, кому тяжко. При всем том всевышний не в состоянии всякой пенсионной, для общества бесполезной, старушке, чай подсластить.
Успокоит телеэкран убогую: дескать, ввиду стабилизации рынка, золотые, платиновые и прочие изделия производятся в избытке и по вполне приемлемым ценам, а бериллы, топаз да яхонты продаются дешевле груш – Арахланиха узелок в охапку, и дробным галопом в лавку. Круп в мыле... лоб в поту... Глаза навыкате... Прибежит, а там... отлив. Ничего и никого. Все уже были. Осталось убогой завалящее бриллиантовое колье, на ее сиротское пособие. Да еще ту многокаратную безделушку приходится транспортировать до дома на личном риске. Инкассаторов-то бабке не положено. А время нынче – золотые коронки на ходу рвут, вместе с прической.
Разобраться, так Арахланихе ничуть не тяжелее других. Копченый подглядел как-то: ей скотник Коля-Коля из туристической поездки в Гонконг доставил универсальный путеводитель, составленный на исключительно государственном языке. С приложением в виде лазерного стрелкового тренажера.
«Из-за этого тренажера, – делился впечатлениями племянник-турист, – тамошние аборигены нашим коммивояжерам заодно с товаром руки обрывают, по самые плечи».
Не глядите, что Коля-Коля – рядовой фермы, что образованием он не страдает и на интеллект не падкий. Сообразил же, чем тетке угодить.
С того дня, по наблюдениям Копченого, воспрянула бабка духом. Отыщет в путеводителе прибыльную цель, и телепортируется вдоль лазерного луча, будто ведьма на помеле; забыв калитку запереть. Пришел на Арахланихину улицу праздник. Стала она голос подавать. Выйдет, будто встарь, за околицу, да как запоет фальцетом:
«Широка страна моя родная...
Ехала деревня мимо мужика...»
...Слушая Ростислава, женщина-олень то и дело прыскала. Тягучий, как смола, подъем, завершался въездом в ущелье. Примерно в двухстах метрах от въезда тракт был перекрыт – перпендикулярно осевой стояла красная машина. Пархомцев плохо разбирался в импортных марках машин, но та, что ограничивала проезд, смотрелась внушительно.
– Приехали, – в груди у него похолодело.
– Это за тобой?
Спутница Ростислава напряженно смотрела через лобовое стекло. Опершись о капот машины, стояли двое. За рулем сидел третий. Даже на таком расстоянии было заметно, что водитель красной машины был лыс.
– Из федерального?
– Ху-ке, – он зачем-то расстегнул ворот рубахи.
Засада приближалась. Валерик и Володя отклеили зады от капота. Выпрямились. Правая рука Володи нырнула за отворот неизменной кожаной куртки. Одновременно бывший приятель Пархомцева торопливо развернул плащ, малоуместный в жаркий солнечный день. Складки плаща запутались. Валерик рванул – синтетическая ткань скользнула, на землю, обнажив маслянисто поблескивающий предмет, который пугающе уставился на подъезжающих.
– Остановите.
Женщина-олень послушно затормозила.
– Слушайте внимательно, – губы Пархомцева прыгали. – Это бандиты. По их милости я чуть не стал идиотом. На этот раз, похоже, живым меня не отпустят. Сейчас я вылезу и пойду к ним. Вы же дайте задний ход... В конце спуска есть возможность развернуться... Надо надеяться, вам дадут уйти. Им нужен только я.
– Сидите... пока. Она извлекла из сумочки, лежащей на сиденье между ней и пассажиром, ярко раскрашенный цилиндрик, С силой толкнула дверцу и направилась к красной машине, пряча в кулаке цилиндрик.
Зачарованные видом роскошной женской фигуры, бандиты остались на месте. Соратник опустил стекло, высунул голову наружу, удивленно наблюдая за действиями решительной особы.
Как она шла! Несмотря на смертельную опасность, у Ростислава пересохло во рту. Автомат Валерика опустился коротким стволом вниз. Широко раскрытым Володиным ртом можно было ловить мух.
Когда между ней и засадой осталось чуть более метра, раздался отчетливый хлопок. Дюралевый цилиндрик запрыгал по асфальту. Пархомцев растерянно наблюдал за происходящим. Соратник свесился из машины, приоткрыв телом дверцу. Остальные двое обрушились на дорогу. Дальше он отвлекся от засады, настолько колдовскими казались движения подбегавшей к нему женщины…
– Чем вы их?
Она отмахнулась:
– Уносим ноги.
– Вам есть что уносить...
Уже на ходу она отпарировала:
– Теперь верю, что ты сумасшедший. У меня, например, от страха сердце заходится.
– Зачем же рисковала? – Настала очередь Ростислава перейти на «ты». Женщина-олень покосилась в его сторону:
– Ты уверен, что эти... оставили бы меня для свидетельства в суде? – Оглянулась. – Минут сорок нам гарантировано, а дальше?
Он тяжело задумался.
«Из любой человеческой толпы может быть воссоздана первобытная орда».
Закрутился Павел со своим кладом, как собачий хвост с репьями. Найденного хватило бы за глаза всему районному центру. Но, оказывается, не штука натыкаться на богатство, штука, как его в дело произвести. Еще одна проблема, самая деликатная, – каким образом уберечь клад так, чтобы о нем не прознали? Ему достало бы и четверти найденного, но чего ради дарить государству остальное?
Что оно ему – кум? сват? брат? Среди государственного аппарата у Павлика родственников не было. Оно, разлюбезное чиновничество, ограбило бы его не задумываясь, оно облупило бы Павлика, будто вареное яйцо. Он же всей бюрократической мощи мог противопоставить лишь уловки изворотливого и деятельного человека, каковым считал себя все время, за исключением коротких минут душевного разлада.
Среди непосвященных в тайну выгребной ямы оказалась и Светлана. Осторожный супруг перекрыл бесценный пятачок двора неподъемным горбылем. А затем спровадил супругу на давно заслуженный ею отдых.
Избавиться от Светланы не составило сложности, учитывая сумму, которую он передал в полное ее распоряжение. Солидная пачка валюты выглядела так прельстительно, что жертва будущего курортного безделья забыла поинтересоваться происхождением Павликовой заначки.
Уже на автобусной остановке он внимательно посмотрел на жену, отмечая увядшую кожу, острый загривок, шелушащиеся от застарелого лака волосы. Она почувствовала его взгляд, повернулась, ободрила готового временно осиротеть мужа решительным взором и нацелилась в открывшуюся дверь салона.
...Целую неделю он «пас» Доходягу, однако тот не показывался в обусловленном месте: или перекупщик лишний раз подстраховывался или был занят более прибыльным делом. Хотя, какое дело могло быть важнее того огромного куша, на который намекал перекупщику Павлик.
На четвертый день пустого ожидания Павел, заметил назойливое любопытство ярмарочного шпика и сообразил, что успел намозолить глаза торгующей публике. Пришлось менять место, после чего шпик утратил к нему интерес.
Перекупщик не объявился и в понедельник. Ну, не могли же его замести? Он так твердил о собственной неуловимости, о принятых им мерах безопасности, о имеющихся, наконец, связях в полиции, что не поверить ему мог только разуверившийся во всем пессимист...
Павлик толкался у входа на ярмарочную площадь.
Изображая озабоченного затяжным похмельем петуха, он повторил заход к пивному киоску, где орудовал тощий, как глист, бледно-лимонный владелец киоска, подтверждающий собственным чахлым, нетипичным для продавцов такого рода товара, обликом сомнительное качество продукции. Пиво отдавало отрубями и отчего-то картофельным крахмалом. Его приходилось крепко подсаливать, иначе оно не лезло в рот. На картонных кружках-подставках чернильно синела голова марала, бессмысленно вперившаяся в чернильного же цвета кедровую шишку. Края картонок разбухли, обтрепались; восьмигранная пивная посудина удерживалась на них несколько боком. К пестрого цвета жидкости, гордо именуемой «Пиво Улалинское», полагались раки. Членистоногих завозили издалека. По пути следования они теряли клешни, часть брюшка, усы и даже красный цвет. То, что попадало страждущим на столики уже не могло считаться раками. Брезгливый к обжевкам Павел игнорировал отечественный деликатес...
Внезапное волнение среди любителей улалинского пива не миновало Павлика. «Облава», – пронзительным шепотом доложил ему бывший «нацбатальонец» со свернутым набок носом. Принадлежность кривоносого к разогнанному несколько лет тому назад формированию выдавал треугольник тельняшки, видимый в вырезе рубахи. Косые полосы «нацтельняшки» вызывали раздумье: то ли угол наклона был так и задуман, в полном соответствии развороту носа «батальонщика», то ли выступающая часть лица была подогнана кем-то под косой узор обмундирования? «Батальонщик» застегнулся на все пуговицы, а затем юркнул за киоск.
Более заинтересованный, чем встревоженный предстоящими событиями кладовладелец сунулся к двустворчатым воротам, но тотчас отлетел назад. К воротам хода не было. Стоящий там полицейский отошел подальше, к киоску, где сделался недосягаем для раздражительного служаки.
Как выяснилось, ярмарочную площадь шерстили не только полицейские: тут и там проглядывали крепкоскулые физиономии «безвнуковцев».
Это попахивало серьезным. Парни из внутренней безопасности не занимались шелухой вроде Доходяги; их интересовали сепаратисты, «национальщики», функционеры ряда подпольных партий. Парни из Службы Внутренней Безопасности молниеносно пресекали любые возражения, не задумываясь пускали оружие в ход, и горе было тому, кто злонамеренно или по недомыслию путался у них под ногами. Поговаривали о наследований «безвнуковцами» темных, традиций ОМОНа, о контактах, устанавливаемых первыми с мифической Службой Профилактики, бороться с которой, в первую очередь, и были призваны «безвнуковцы».
Благоразумие требовало затаиться, что он и попытался сделать, нырнув в толпу. Но кто-то нахрапистый планомерно оттеснял сгуртовавшихся людей в дальний угол рыночной площади. Полиция на сей раз задействовала все наличествующие силы; публика запрессовывалась в узкое пространство между мясным и зеленым рядами. Оттуда имели единственный выход – прогон шириной в полтора метра. В этом прогоне и происходило главное действие: четверо в штатском осматривали пропускаемых по одному, сверяясь с определенными приметами, обыскивали, проверяли документы. Кое-кого выхватывали из тонкой цепочки и отводили в сторону.
Павлик затосковал. Образец очередной партии товара лежал у него в кармане. Выбросить образец, который сам по себе обладал приличной стоимостью, было жалко. Сохранить? Но на импровизированной проходной камень так или иначе отберут, сам же Павлик схлопочет по морде, и это в лучшем случае.
– Ну-ка, подними. Чо сказано!
Стоящий за ним мужчина вряд ли состоял в полиции или Службе Внутренней Безопасности. Не был он и шпиком. Рожа как у него больше приличествовала уголовнику средней руки, настырный тон его голоса возмутил оплошавшего кладовладельца.
– Шел бы... – У Павла отвисла челюсть. – Ты?
– Вот-те фунт с осьмой! Пантеля?
Встреча ошарашила обоих. Первым опамятовался Валерик. Он нагнулся, а когда Павлик снова увидел его торжествующее лицо, в руке Валерика исходил розовыми искрами топаз величиной с теннисный шарик.
– Это чо? Это зачем выкинул? – приглушенно скандалил закадычный «приятель» Пархомцева, прочно сжимая топаз в мосластом кулаке. Совсем некстати возник взмыленный Володя, Валерик упрятал трофей. Затем молча и сноровисто он обшарил карманы кладовладельца. Последний старался показать, что камень был единственным. Горячая мимика кладовладельца не оказала должного впечатления, ибо Валерика интересовало нечто другое, а именно, документы жертвы, изъяв которые налетчик исчез.
Соваться к выходу без карточки, удостоверяющей личность, было не просто чревато, а прямо-таки смертельно опасно.
Обмирая на ходу, Павел еле переставлял ноги, увлекаемый толпой в направлении досмотра...
Впереди оставалось человек двадцать. Очередь сокращалась быстро. Очередной досмотрщик впивался в подозреваемого; прилипал к нему, словно минога; резко встряхивал, выворачивая наизнанку; неуловимыми движениями доставал дно карманов, изнанку обшлагов, оборотную сторону манжет. Зазевавшихся, рефлекторно сопротивляющихся брали на прием. Оглушив, обыскивали, придерживая на весу за широрот; петом волокли к патрульной машине, белый борт которой украшал шутливый девиз: «Мы не за безгрешных. Мы против греха». Коротконогий господин, подпирающий Павлика сзади, прочел надпись, сплюнул зло: «Для плутов и бог – плут». Павлик опасливо отшатнулся.
– «Предельщика» поймали!!!
Люди кинулись на крик. Полицейские в штатском и румяный «безвнуковец» открыли дорогу толпе. Охнула пожилая госпожа. Треснула загородка, обрамляющая проход.
«Предельщиков» Павлик прежде не встречал. Да и вряд ли кто-нибудь из бегущей «публики видывал хоть одного, «предельщика». Толпу раздирало любопытство, а главное – радость избавления от досмотра. Господа были раздражены, взвинчены, заинтригованы и жаждали разрядки. Лучшим объектом такой разрядки мог служить загадочный «пределыцик» – один из тех, кто пытался низвергнуть демократию, кто выступал за ограничение гражданских прав, за монотеизм, за диктатуру, за произвол... Толпа окружила «предельщика». Смяла...
Павлик счел удобным воздержаться от проявления гражданских эмоций и скромно удалился, свернув за угол.
* * *
Последние три месяца Отец читал. Часто помаргивающий телевизионный экран ему не глянулся. Телепередачи раздражали или нагоняли сонливость. Соратника удивила хладнокровная реакция Отца на «голубое чудо». Бессмертный чекист, при всей изворотливости ума, представить не мог столь высокой степени адаптации воскрешенного. Будь он на месте Отца, телевидение, реактивная и ядерная техника явились бы для него совершенным откровением. Отец же был подготовлен ко многому еще в послевоенные годы. Информированности, цепкой памяти его могли позавидовать тысячи из ныне живущих.
Первые дни Отец внутренне усмехался неуклюжей деликатности очкастого «поводыря», по всегдашней привычке своей сохраняя бесстрастный вид. Он всегда исповедывал принцип: «побеждает молчащий». И молчал, и молча осматривался, чтобы распознать среду, могущие послужить ему обстоятельства и людей, окружавших его. Понадобятся ли когда-нибудь накопленные им сведения? Над этим он пока не задумывался, но продолжал накапливать знания, в полном соответствии с натурой. Он готовился к действию, ибо действовать – означало жить.
Книги попадались легковесные, Отец фыркал в усы. Быстро шелестел страницами, попутно тратя сигареты из Валерикового запаса. Да-да, он знал подлинные имена опекунов (и не только Валерика), так как клички и прочие атрибуты конспирации существовали для дураков. Он же привык владеть сутью; и если называл Соратника Соратником, то единственно отдавая дань памяти «стальной когорте», одним из творцов которой считал себя. Имеющееся чтиво казалось обедненным по содержанию. Авторы книг пренебрегали анализом – вершиной деятельности творческого ума. Поначалу он делал правку, размечая на полях аз пунктам. Но скоро сбился; великое множество полутонов, четвертьтонов и более дробных оценок излагаемых событий и мыслей выходило за рамки любой классификации. Пестрота изложения раздражала сетчатку глаз, угнетала мозг.
Читая о самом себе, Отец поражался смелости публикаторов. Пишущий сильно рискует, указывая мотивы, которыми руководствуется в своей деятельности Личность...
За малым предполагается великое, а вместо великого порой ухватываются незначительные детали. Так, поведение, обусловленное банальным несварением желудка, видится близорукому глазу проявлением вселенской скорби, личная приязнь – выражением общественных тенденций, случайная улыбка – симптомом социального торжества. Но главное, чего Отец не мог простить авторам трудов, претендующих на серьезное исследование, – расчеловечивание его самого. Он искал, но не находил себя, обуреваемого затяжными страстями и кратковременными увлечениями, подверженного обычным слабостям, любящего вкусно поесть, вздорного семьянина и страдающего статиста. В каждом из писаний он представал то богом, подобным Яхве или Перуну, то сатаной, вроде Архимана или, бери выше, – Люцифера, но нигде он не был... человеком.
Писательские потуги наводили на грустные ассоциации: а не был ли и он также зашорен, также подвержен крайностям, уценивая своих предшественников и современников?
Вновь и вновь Отец посылал Валерика в библиотеку. «Чистокровный гуран» тихо бесился. Прятал от Отца сигареты. Таскал книги с великой неохотой, подумывая при этом, что вождей нужно, давить будто тараканов, что от вождей русскому человеку – одна срамота и никакого навара. Его ненависть к воскрешенному подпитывалась благосклонностью Отца к Копченому. Кабы не Отец, Ростислав давно бы загнулся в психушке и не мозолил бы глаза бывшему приятелю. Валерик не догадывался, что воскрешенный сам подсознательно опасался чудотворца. Ну, может не опасался, но уважал; хотя любви к Пархомцеву, конечно, не испытывал. Убогий, лишенный разума, беззащитный Копченый ворвался в заново возродившееся сознание Отца независимой, никому не подконтрольной силой. А сила достойна уважения.
* * *
Особа-олень крутанула руль. Машина взлягнула, щелкнула колесами о гравий на обочине, вильнула в просвет между березами; потом, зарычав на крутизну склона, развернулась боком и встала, невидимая от тракта.
Двигатель смолк.
Случайная спутница Ростислава уткнулась лбом в руки, сомкнутые мертвой хваткой на ребристом ободе рулевого колеса. Так она просидела минут десять. И все это время он сохранял неподвижность, не желая тревожить ее.
– Там были все? Или их гораздо больше?
Он вздрогнул. Спутница косила глазом в его сторону, по-прежнему не поднимая головы,
– Есть и другие. Те гораздо опасней.
– Кто они?
– Какая-то Служба Профилактики.
Дама-олень выпрямилась и присвистнула. Затем протянула:
– Проблема-а-а...
Ее реакция настораживала.
– Тебе знакома Служба?
– Наслышана. Замечательная перспектива – лишиться здоровья и головы.
Хлопнула дверца. Он посидел с полминуты в одиночестве и тоже вышел из машины. Женщина посмотрела на него в упор. Теперь, без очков, ее взгляд буквально гипнотизировал.
– За обычным бродягой мальчики из Службы гоняться не будут. Их внимание еще надо заслужить...
Окончила она вопросом в лоб.
– Что ты им сделал... хорошего?
– Действительно. Что я им сделал?
Возможно, психолог из него не получился бы, однако сейчас он с пронзительной ясностью осознал, что сделался опасной обузой для попутчицы, что она тоже понимает это и что единственно приемлемый выход для нее – уехать, бросив Ростислава, как сбрасывают ставший неподъемным балласт, наконец, что именно так она и сделает, если только не сошла с ума или не придумала откупиться им.
Ему следовало начать первым. Он промолчал.
– Мне жаль...
– Не стоит. Я без того вам обязан...
Дама-олень куснула ноготь указательного пальца. Ростислав посочувствовал ей:
– Скверно, если тебя перехватят.
– Какие у них претензии ко мне? Подсадила пассажира? Да. Испортила настроение трем молодцам из красной машины? Тоже да. Но должны же они понимать, что сопротивлялась я от испуга, по незнанию. Откуда мне знать, кто они такие. Могла я допустить, что это – угонщики? Или кто похуже? Вправе я опасаться за свою честь при таком квелом спутнике?
Шутовски сморщившись, он замахал руками:
– Достаточно, достаточно... Меня ты уже убедила. Осталось убедить «строгих специалистов по профилактике», – Он прикинул варианты. С большой неохотой предложил: – Оставайтесь здесь. Я выйду на тракт, а там проголосую. Допустим, засада с красной машиной – не единственная. Тогда первым пробиваться буду я. Ребята из Службы будут вынуждены заняться мной и тогда...
Плечи дамы передернулись, ей стало зябко.
– Не люблю ждать, поэтому первой поеду я. Где-то у перевала есть пост... Полицейские примут меры для обеспечения моей и твоей безопасности. Хотя, – ее нижняя губа пренебрежительно оттопырилась. При виде полных соблазнительных розовых губ Ростислав затаил дух. – Полицейские – такие скоты.
Противоречить было глупо. Ростислав кивнул. Осталось непонятным: то ли его кивок означал согласие с тем, что полицейские – скоты, то ли он соглашался с отъездом дамы-оленя. Она предпочла думать второе.
На полицейских Пархомцев полагался меньше, чем только уехавшая особа. А что делать? Поэтому он уселся на шершавый от лишайников валун, собираясь с духом, прежде чем покинуть уютную поляну. Нервная дрожь волнами пробегала по телу. Хотелось покоя. Хотелось, чтобы дама-олень сидела рядом, глядя на него странно-раскосыми глазами.
Хохрик не был преступным котом ни по убеждениям, ни по натуре. Он вообще не считал себя существом аморальным. Как заметил Копченый, мыслил кот широко, но беспорядочно, отчего то и дело завирался. Например: Хохрик утверждал, что люди противоречат себе на каждом шагу, чем причиняют друг другу всевозможный вред. «Заколготился ныне народ», – рассуждал он. – «Последние грибы поднялись на дыбы».
В таком духе хвостатый мятежник шпарил напропалую, заверяя: в поведении людей, на его кошачий взгляд, отсутствует всякая логика. Какой кот, раздобыв молока, станет хранить его в железном стылом ящике, вместо, того, чтобы сразу же вылакать... Люди не ловят мышей... Ищут блох у ближнего... Правда, Хохрик тоже мышей... не так чтобы уж очень. Нет единственно по причине расхождения интересов – своих и мышиных. Ведь юркие твари берут от жизни одно, он – другое. А чего, да сколько – дело десятое. В конце концов, пузо счета на знает; добытое надо съедать, к не исчислять...
Люди бездарны, несамостоятельны, в чем признаются сами, без всякого стеснения. Они не в состоянии добыть себе корм без так называемого руководства. Это же околеть можно? Попробовал бы соседский Барсик указать Хохрику в отношении того, с какого конца есть колбасную шкурку. Да, Барсик еще на Конек крыши не был в состоянии влезть, когда на счету Хохрика уже имелась преогромнейшая крыса. Опять же, сам Хохрик не собирался обучать соседа искусству снимать сливки. Что, Барсик своим умой не дойдет? Какой он после этого кот?
Хохрик неоднократно убеждал Копченого в том, что люди – подлецы и недотепы. Сделав глупость, они не конфузятся, а стараются свалить вину на того, кто пониже ростом. Хотя бы, на без вины виноватых котов. Сколько Хохрик себя помнит, двуногие поклонялись бумаге, плану и обстоятельствам, которые перечеркивали план. Такой, значит, план! Вот он план на нюх не обонял. Кошачье племя отроду не пеняет на обстоятельства: скверную погоду, чересчур узкие заборные щели, слишком проворных мышей иди злых собак. Кошачий принцип – действие и выносливость. Терпение и труд все перетрут. И нечего ныть! Такова жизнь: всегда были, есть и будут препятствия на неверном пути к успеху. Что ж! Промахнулся раз – прыгай другой, и не жди хозяйской подсказки да ласки, тогда избежишь и таски. Ходи сам по себе – с голоду не сдохнешь...
Наконец, хвостатый квартирант был уверен, что блохи заводятся от тоски, а злыдни – по причине человеческой дури. Эх! Если бы так.
Звук автомобильного сигнала вспугнул дрему. Пархомцев вскочил.
Озираясь и прячась за березовые стволы, он приблизился к дороге. Знакомый автомобиль жался у обочины.
Дама-олень приглашающе махнула рукой. Он вновь осмотрелся. На дороге было пусто. Не было никого и в машине, если не считать знакомой особы за рулем, которая нетерпеливым жестом распахнула дверцу.
– Влезай. Скорее!
– Зачем ты вернулась?
– Не бросать же в лесу такое сокровище, за которым охотится столько народу. Подобная добыча сгодится и самой.
Ростислав поперхнулся смехом. Все время, пока он смеялся, она пристально глядела на него, не трогая машину с места. Ее оценивающий взгляд настораживал и одновременно расслаблял.
– Угу. А ты вполне... Просто тебя следует привести в порядок: помыть, постричь, одеть соответственно эпохе...
– И занимаемому положению, – зло перебил ее.
– Это лишнее. Если принять во внимание, что общественное положение господина, сидящего в настоящий момент подле очаровательной дамы, весьма и весьма неопределенно...
Она излагала мысли нарочито сложными оборотами, отчего Ростислав начинал злиться. Но злость попутчика ее, похоже, только забавляла.
– Решено! Тобой займусь я.
Последнее звучало двусмысленно. Утверждая последнее, и утверждая довольно решительно, даже провокационно, дама-олень вольно изогнулась в его сторону. Теперь ему приходилось туго. Незатейливый наряд попутчицы, – юбка и блузка, – оттенял достоинства женской фигуры. Нет. Скорее, высветлял определенные детали. Например, грудь. Сравнительно небольшие округлости странным образом выходили за отведенные им пределы, означенные блузкой. Высвободиться полностью им препятствовал сущий пустяк – напряженные соски, туго упиравшиеся в шелковистую ткань.
От оценки других подробностей гибкого женского тела Ростислав попросту отказался, опасаюсь пошлых сравнений и боясь выдать себя.
Благое намерение пришло с опозданием: лицо его покраснело, а брови дамы-оленя удивленно-насмешливо приподнялись.
Сконфуженный, он торопливо и сбивчиво стал рассказывать о цели предпринятой им поездки. Хотя его об этом не просили.
– Действительно – псих! – таково было заключение. – Просить женщину о помощи в поисках другой? Впрочем... В этом есть нечто утонченное.
Машина медленно двинулась по свежеукатанному асфальту.
– Если, ко всему, ты проинформируешь меня о прочих нюансах своей романтической истории, можно надеяться на ее приличный конец... У меня имеются кое-какие связи. Как же без них? Тс-с-с!.. Речь идет не о постельных связях. Правда, покривлю душой, если заверю, что мое целомудрие страдает при виде совмещенной спальни. Нет. Имеются в виду знакомства как в официальных, так и полулегальных кругах. Разумеется, не затрагивающих криминальную сферу...
