Текст книги "Костер для сверчка"
Автор книги: Борис Прохоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)
– Только рожденная сурком в состоянии сломать такую хорошую иголку. – Причитания старухи сверлили уши присутствующим. – Эту иголку выточил еще родитель Пхана. Она служила мне много лет и зим. Эта иголка сделана из самой крепкой кости, которая когда-либо попадалась людям. Она прокалывала любую шкуру, будь это шкура косолапого или старого козла. Теперь не бывает столь твердой и прочной кости для иголок. – Старуха перевела дух. – Нынешняя кость крошится, будто глина. Больше не рождаются мастера, каким был старший Пхан, способный обтачивать удобные для работы иглы... _
Плакальщица умолкла, дабы запастись воздухом для очередных воплей.
– Только коротколапая сурчиха способна испортить такую хорошую вещь... Эх, был бы жив Пхан! Он не позволил бы косорукой чужачке хватать острую иглу...
Треснутое Копыто закашлялось в приступе гнева, тогда как наблюдавший за ней Тонкое Дерево умирал от смеха.
Шум привлек знахаря. Он сунул голову в проем входа и, поняв происходящее, скривился.
Примолкшая было старуха сверкнула в сторону юноши бельмастым глазом, отчасти довольная тем, что ее слушают. Конечно. Она предпочла бы иную реакцию присутствующих, но за неимением лучшего приходилось довольствоваться ржанием молодого недоноска. Лучшего определения для Тонкого Дерева она подобрать не могла.
– ...Какой испорченный ум станет ждать потомства от женщины без живота? От дурной женщины. Ломающей лучшую иголку в стойбище, вместо того, чтобы сшить мужчине крепкие штаны. – Причитавшая хихикнула. Ей представился Шиш в донельзя изношенных штанах, Через проpexу в которых вывалилось его охотничье достоинство. – Уважающий себя охотник не возьмет себе в подруги тощую выдру...
Треснутое Копыто настроилась завывать до утра. Но внезапно осеклась. Показалось, будто у входа выросла фигура Шиша. Она напрягла зрение – площадка перед жилищем была пуста. И все же кто-то только что прошел за стеной... Нет, старуха не ошиблась. Острый слух компенсировал ей увечье и потускневшее зрение. Слухом и обонянием она могла гордиться с полным на то правом. Вот хотя бы теперь; ее длинный нос уловил изменение в привычном букете жилья – пахнуло затхло-дурманящим. Она вспомнила про Много Знающего. Наверное это он возился по другую сторону входа. Треснутое Копыто вновь посмотрела во двор – знахарь медленно направлялся к стойбищу со связкой березовых жердей на плече. Удивление старухи достигло предела.
Много Знающий уже исчез из вида, когда прекратилась странная возня. Бельмо повернулось и принялось буравить юношу, который перхал от еле сдерживаемого хохота. Он ничего не заметил – этот пустоголовый балбес! Новый приступ ругани всколыхнул воздух.
Стенания увечной прекратил знахарь-вожак. Он вошел, держа в руках засаленную кожаную повязку, и цыкнул на калеку. Та поджала губы поковыляла вон, цепляясь за продольную жердь стены. Молодому охотнику сделалось жаль ее.
... Когда-то давным-давно шалый зверь, в одночасье испортил жизнь старухи. Увечье превратило жизнь Треснутого Копыта в длинную череду скорбных дней и лун.
Косолапый ворвался в пещеру, когда ни Шиша, ни тем более Тонкого Дерева еще не было на свете. Однако шкура того косолапого сохранилась и поныне; она висит над входом в зимнее прибежище Людей Камня, Видно права Треснутое Копыто, утверждая, что в пору ее молодости звериные шкуры были добротней нынешних. Нынешний мех ползет под рукой, словно шерсть дохлой кошки.
Памятный старухе зверь, как выяснилось позже, освирепел по веской причине: много дней он носил в боку обломок копья. Вот так оно и бывает. Брошенное чьей-то неверной рукой оружие обернулось бедой для ни в чем не повинного человека...
* * *
Юношу кутило. Питье, которое дал знахарь, не принесло облегчения. У больного кружилась голова. Тело время от времени содрогалось. Тонкому Дереву было настолько плохо, что он не сразу заметил наклонившегося над ним охотника, а вместо жалоб с пересохших губ сорвалось горячечное бормотание. Духи недуга завладели языком юноши: Шиш не понял речи.
Громкие споры заинтересовали Треснутое Копыто. Она закряхтела; вползла под навес, где с самого утра мучился больной...
Много Знающий бросал на мраморную плиту пучки бурой травы и растирал в кашицу. Он спешил; то и дело вскидывал голову, бросая взгляд на подопечного, и с каждым новым вскриком последнего руки его двигались все проворней. Торопиться следовало: больной слабел на глазах.
Старуха благополучно миновала озабоченного вожака. Хоть в этом калеке повезло. Накануне ее допекали духи ночи: до самого рассвета снились жирные лесные куры. Сон выходил пустой. Хорошо не привиделась рыба или, – того хуже, – сырое мясо. От кур плохого не предвиделось. Для нее. А вот молодому грубияну, похоже, изменило везение; и теперь он метался в бреду. Любопытно: какая из трясовиц вселилась в Тонкое Дерево? В том, что здесь замешаны духи женского рода, старуха была уверена. Мужчины вечно пыжатся; но стоит им заболеть, как они тотчас скисают. Не оттого ль мужские духи сплошь и рядом уступают женским? Нет было же юнцу потешаться над Треснутым Копытом!
Плечистая спина Шиша заслоняла больного, Увечная подсунулась под руку охотника. Больно ударилась хребтом о его локоть и зашипела, досадуя. Впрочем, увиденного ею оказалось более чем достаточно, чтобы забыть и про ушибленный позвонок и даже про затрещину рассерженного Шиша. Ох, напрасно возгордился знахарь, сделавшись вожаком. Окрепший голос не означает возросшего ума. Зазнайство лишило Много Знающего острого зрения. Пхан привел бы его в чувство.
Следующая попытка была удачней. Охотник потеснился, давая место настырной старухе. Знахарь запротестовал было, но его возражения повисли в воздухе. Ругань Много Знающего осталась безответной и позже, когда вослед старухе пришла Длинноногая. Помимо пришелицы, охотника и Треснутого Копыта в жилище находились только близнецы-замарашки. Усевшиеся в кучу золы, экономно собранной Треснутым Копытом. Поэтому знахарь решил не замечать брошенного ему вызова...
Суетливые пальцы пробежали по груди и впалому животу юноши. На порозовевшей от старушечьих щипков коже проступили грязные мазки; испачканные в золе руки повернули голову больного, приподняли веки – показались белки закатившихся глаз.
Чем больше разминалось напряженное тело лежащего, тем уродливей кривилось лицо Треснутого Копыта. Пока, наконец, не превратилось в торжествующе-ехидную маску.
– Темные рожки – причина мук желторотого, – заявила она. – Треснутое Копыто видела однажды, что творят духи темных рожек с неосторожными. Тонкое Дерево – сопляк! Ростом перегнал пятилетний кедр, но не набрался ума. Ему надо гоняться за жирными свиньями, чтобы в стойбище не переводилось нежное мясо, – она пошлепала голыми деснами, сглатывая слюну, – мясо, посильное челюстям старой женщины... – Треснутое Копыто дернула кадыком. Серые губы ее увлажнились. Очевидно, мысль о мягкой, истекающей розовым соком свинине взволновала вечно недоедающую калеку. Отчего продолжила она вовсе сердито – ... А вместо того Тонкое Дерево набивает живот семенами, на которых угнездились ядовитые рожки.
Увечная распалилась, оборвать визгливый поток ее болтовни казалось невозможным. Внезапное заявление, наглая уверенность в своей правоте и бешено работающий язык старухи вызвали шок у Много Знающего. Он выпучил глаза устрашающе – раздул ноздри, и... и не смог вставить ни слова.
– Только круглый дурак, каким был, и всегда будет (если переживет ближайшую ночь), Тонкое Дерево, способен тащить в рот всякую дрянь. Кто другой станет жрать черную гадость, от которой раздирает живот, безумеет голова и начинается понос? Кто?! Во времена моей молодости мужчины были гораздо умнее.
Выгоревшие старушечьи глаза наполнились мечтательностью. Это оказалось настолько внезапным, что Шиш затаил дыхание.
– Да! Мужчины были сильными и красивыми. Они не рыскали по кучам отбросов, словно крысы. Они не подражали большеухим. Не жевали кору и траву, как козлы. Но каждый день приносили в стойбище упитанные оленьи и свиные туши...
Умиление смягчило черты говорившей. Напротив, искривленный рот выразил неприятие ублюдочной, утратившей добрый пещерный облик, действительности. Прорезавшаяся у нее догадка, что она, – увечная и никем не принимаемая всерьез, обошла зазнавшегося знахаря, сделала старуху почти счастливой. Морщинистые щеки ее надулись. Но, как она не пыжилась, под глазами у нее по-прежнему зияли провалы, а серые клочья волос жалко топорщились на верхушке заостренного черепа.
«Важный» облик убогой способен был тронуть ее одну, да пожалуй близнецов, занятых разгребанием золы, и поспешно юркнувших за ворох подстилки при первых воплях раздражительной наставницы. Их осторожность объяснялась просто: тощим ягодицам близнецов не раз доставалось от Треснутого Копыта. О чем говорили не только ягодицы, но и припухшие мочки ребячьих ушей.
Первым прорвало Шиша. Он ткнул старуху большим пальце в бок и спросил без затей:
– Треснутое Копыто знает, как изгнать ядовитых духов из живота молодого охотника? Если знает, почему тратит время на зряшные вопли? А может она врет?! Тогда пусть она не мешает Много Знающему заниматься делом, иначе ей будет плохо.
Раззадоренная старуха суетливо замахала руками. Заворожённо глядя на сурового охотника, она поспешила удовлетворить общее любопытство:
– О-о-о! Я хорошо помню тот давний случай. Я хорошо помню в чем заключается лечение человека, отравившегося темными рожками. У меня хорошая память... Это нынешняя молодежь забывчивей древней старухи... О-о-о! Людей с моей памятью в наше время все меньше и меньше. Слышал бы меня Пхан, он сказал бы тоже самое... Я...
– У тебя расколется череп, – прошипел уязвленный знахарь. – Тьфу! Скажет старуха о нужном или заткнется. – Лежащая у него под рукой палица заставила калеку перейти к делу.
– Я же толкую...
Много Знающий зажмурился, взял палицу на колени.
– ... Нужно, – несчастная советчица зачастила. Вырубленная из тяжелого березового корня палица гипнотизировала ее, словно змея, – вливать в рот больному воду, пока кишки не промоются. Это все! Треснутое Копыто...
Пятерня знахаря обхватила рукоять оружия – увечная подавилась языком. – Я чуть не забыла: Много Знающий промывал Живот Тонкому Дереву, но он брал травяной отвар, а нужно вливать больному воду, настоянную на горькой земле.
Горькую землю Шиш видел часто. Ее охотно грызут олени, свиньи, да мало ли крупного зверя – охотников полакомиться землей, поверх которой выступают белые пятна. Неважно, что эта земля обжигает человеческий рот; зато рогатые тянутся к ней, как к любимому лакомству...
Вскоре больному полегчало. Благотворное действие горькой воды усилилось снадобьем знахаря, размягчившим живот. На подбородок юноши больше не стекала слюна. Жажда оставила его. Прекратилось одуряющее кружение в голове. Он пришел в себя едва прошли судороги и улыбнулся Шишу, сидящему рядом.
...В тот же день Расщепленный Кедр обнаружил в лесу Остроносого. Пришелец в отличие от Тонкого Дерева уже не нуждался в лечении. Бездыханный, он лежал под разлапистой елью.
Измазанная в земле щека, искусанные до крови губы и неестественная поза, в которой он находился, – указывали, что конец Остроносого был мучительным.
* * *
Живущий За Рекой Сим хмурился. Ядовитые зерна не могли свалиться с неба. Однако Тонкое Дерево твердил одно и то же: дескать, накануне отравления он не брал в рот ничего, хотя бы отдаленно напоминающего растительную пищу. Другая задача: почему отравились, только юноша и один из пришельцев? Почему именно они?
Сим кружил по окрестностям. Трава, пораженная ядовитой напастью, нигде не попадалась. Неужели Треснутое Копыто ошиблась? Но ведь ей вторил Много Знающий. А у следопыта не было оснований сомневаться в опытности знахаря. Тем более что сам Живущий За Рекой не видел иной причины несчастья.
Сим хорошо разбирался в признаках многих болезней. Он не только читал следы, но умел бороться с духами хворей, заготавливать целительные коренья, плоды, почки, травы. Его мало смутила первоначальная ошибка Много Знающего. Духи болезней зачастую схожи, как мыши одного помета. Бывало, случайность наводила на верный путь и невежду. Но случалось, что даже опытные знахари заблуждались.
Расследование Сима застопорилось. Впервые за многие годы он сбился со следа.
Иная зараза приносится ветром... Иная приходит с талой водой, или вдогонку за пронизывающим дождем... Пути, по которым шастают злые духи, запутаны. Но рано или поздно становится ясно, откуда недуг подобрался к человеку. Теперь же было пусто. И Сим сдался. Отступил с горьким убеждением, что таинственная причина беды находится где-то рядом, а он попросту одряхлел, и уже не способен видеть открытое.
* * *
Треснутое Копыто бросила думать про чудесную иглу. Хотя какая это была вещь! Теперешние мужчины ленятся обрабатывать твердую кость. Они довольствуются хрупкими птичьими косточками. Их изделие страшно-таки держать в руках. Оно рассыпается при малейшем нажиме пальцев. А какова шлифовка! Обдерут голубинное ребрышко о первый попавшийся булыжник – и довольно. Вот прежде... Прежде что скребок, что нож что игла сверкали на солнце. Когда-то любая вещь обрабатывалась старательно, доводилась до ума. Эх! Надо было ей дожить до поры, когда тонкую работу доверяют бездельникам. Тому же Тонкому Дереву...
Здесь она вновь забывала про свою утрату и переполнялась спесью за проявленный днями талант. Тщедушное тело начинало корежиться в тщетных потугах обрести горделивую осанку. Она пыжилась, дабы окружающие еще раз обратили на нее внимание, подумав: «Э-э, из этой важной женщины получился бы отменный знахарь». Мечтая подобным образом, Треснутое Копыто вздрагивала, зябко косилась на Много Знающего. Будто последний умел читать чужие мысли.
Усилия калеки пропадали зря. Сколько старуха не дулась, ей не удавалось принять достойной случаю позы. По-старому впалой оставалась грудь. Да разве назовешь грудью пару сморщенных кожаных мешочков, присохших к ребрам? Деформированные старостью и отложениями солей позвонки удерживали спину в полусогнутом положении, а черно-синие, с венозными шишками ноги отвращали взгляд. Но несмотря ни на что воспоминания о недавнем торжестве грели ее кровь. Треснутое Копыто втайне была благодарна желторотому охотнику за его болезнь. Благодаря которой племя узнало про достоинства старейшей обитательницы стойбища. Спасибо Тонкому Дереву, и его неразборчивости в еде! Смотри-ка: и среди современной молодежи попадаются невольно приличные экземпляры. Незатейливый дурак лишний раз оттеняет способности умного человека, и тем полезен. Вот и Сим, при всех его достоинствах, довольно прост. Будь у него под черепом хоть чуточку мозга, он обратился бы за советом к ней. А уж у Треснутого Копыта всегда имеются кой-какие соображения, познакомиться с которыми кое для кого было бы очень полезно.
Разобраться хорошенько, так старуха, действительно, обладала острой наблюдательностью. Физическая ущербность, понуждающая ее большую часть жизни проводить в жилище, способствовала обостренному восприятию сторонних событий и чужих поступков. Единственный здоровый глаз Треснутого Копыта примечал все: натянутость в отношениях Шиша и знахаря, ненависть Тонкого Дерева к новому Вожаку, и подчеркнутую неприязнь последнего к пришельцам. Подсмотренное, унюханное, нащупанное и подслушанное копилось в ней, чтобы когда-нибудь обратиться в действие. Следопыта постигла неудача? Тем хуже для Живущего За Рекой и тем лучше для старухи: она начнет собственное расследование, которое само собой разумеется, увенчается успехом... В иссохшем теле калеки поселилась страсть к сыску.
* * *
Небольшой горсти зерен, пораженных темными рожками, хватило бы для целого племени. Для умерщвления двух человек достаточно крохотной щепотки. Столь малое количество трудно заметить, если оно попало в еду: черные крупицы отравы неразличимы среди порошинок угля и золы, обычно усеивающих жаркое. Все-таки почему злые духи выбрали только двоих? Или это произошло случайно? Откуда, в таком случае, появился яд, и где он находился прежде, до того как попасть в мясо?.. Случайное отравление она исключила сразу: части оленьей туши перед обжариванием промываются в ручье – Люди Камня брезгливы к грязи.
Треснутое Копыто не брала в расчет, что, рассуждая подобным образом, она подразумевала чей-то преступный умысел. Это было несущественно. Даже намекни ей кто-нибудь про умышленное отравление, она поразилась бы. Треснутое Копыто занимала чисто, техническая сторона проблемы. Ей хотелось понять, где находились темные рожки накануне несчастья. В самом деле не просыпались же они с крыши... Стоп! Как раз с крышей что-то было такое...
На дворе все оставалось по-прежнему: вытоптанная добела поляна, с множеством отпечатков босых ног после вчерашнего дождя, редкие березы возле спуска в лог, куча кремневых сколов на срезе широкого пня, излюбленном месте работы Много Знающего, неизменная треугольная гранитная плита по левую руку от жилища... И ни одной живой души – днем стойбище пустовало.
Она, раз за разом, обшаривала глазами привычный пейзаж, пока внимание ее не привлек кем-то, – и совсем недавно, потревоженный край крыши. Прилизанное дождевыми струями и ветром травяное покрытие по всей площади сохраняло однотонный бурый цвет. Только справа от входа проглядывало коричнево-зеленое неправильной формы пятно. Оно походило на развороченный, а затем искусно прилаженный на старое место пласт слежавшейся травы. По нижней границе пятна топорщились стебли гладыша.
Треснутому Копыту снова повезло. Покрытые светлыми ворсинками стебли были пустотелыми, как им и полагалось от природы. Одновременно они выказывали свежие осаднения на наружной поверхности. Не будучи следопытом, каждый мог сообразить – пучок гладыша шевелили еще до дождя, отчего трубки стеблей надломились, а отдельные расщепились во всю длину.
Старуха привстала на цыпочки. Ее скособоченная фигура страшно перекосилась; резко заныла спина, а в основании хребта что-то явственно щелкнуло. Превозмогая себя, она балансировала на одной ноге...
Осмотр трофея завершился довольным чмоканьем. Ай да Треснутое Копыто! Предпринятые усилия вознаградились с лихвой. Осталось вернуть помятые стебли туда, где они лежали раньше.
Обратная операция удалась с третьей попытки. Правда, удалась не полностью – дудки лесной моркови топорщились заметней прежнего. На большее не хватило терпения. Внутренний голос подсказывал, что лучше поспешить и убраться восвояси. Тревога была безотчетной. Хотя... В какое-то мгновение почудилось, что в кустах за поляной промелькнул человек. На всякий случай она проковыляла под навес и оттуда глянула на подозрительное место. Из кустов выбежала крупная мышь...
Больше собственной смерти Треснутое Копыто опасалась нечаянного свидетеля своего расследования. Люди давно потеряли совесть. Самый порядочный из них не постеснялся бы присвоить плоды ее трудов. Доказывай после, что именно ты, а не кто-нибудь другой, первой натыкалась на серьезную улику. С каждой луной люди портятся все больше; так что подозрительность старухи вполне оправдана. Ныне она не могла бы поручиться за сохранность даже растрескавшейся клюки, на которую опиралась при ходьбе. Только отвернись, сопрут! Утащат обязательно. Судите сами. Сегодня разбрасывают собранную вами золу. Завтра обламывают конец вашей любимой иголки. Чего ждать дальше? Скоро ту же клюку она не сможет доверить и Шишу. Тот, кто путается со зловредной пришелицей, оставившей старуху без острого инструмента, тот сам способен на всякие пакости... Мысли Треснутого Копыта повернули в привычном направлении.
* * *
Ночами в далекой степи, где ярко-синий мрамор неба упирается в многоцветный гранит земли, судорожно полыхали зарницы. Время гроз миновало; всполохи были столь же неуместны, как неуместна капель в разгаре зимы. Природа по-своему досадовала на человека, отчего рушился извечный порядок, а приметы больше не сбывались. Знахарь ворчал: мол, у духов равнины кончилось терпение – слишком часто Поедающие Глину выжигали траву, устраивая облавы. Дым от полыни, мятлика и типчака застилал горизонт. От частых загонов вытаптывалась зелень у родников. Лишенные благодатной тени духи воды покидали поверхность земли и уходили вглубь.
«Если люди не возьмутся за ум, они скоро перемрут, не найдя на голой земле ни сладкой воды, ни свежего мяса», – предрекал знахарь. Живущий За Рекой Сим поддакивал ему: «Молодежь попусту изводит добрые кремни. Если так пойдет и дальше, то Люди Камня будут выходить на охоту с голыми руками», – печалился Много Знающий, и Расщепленный Кедр раздавал юнцам подзатыльники за каждый расколотый наконечник. Кремни, действительно, кончались. Приносившие их степняки давно не показывались в предгорьях...
Сказки, которые рассказывала Длинноногая, вызывали у Шиша оторопь. Короткими летними вечерами он размышлял над ними. Возможно женщина выдумала лишнее и настоящая жизнь пришельцев была иной. Но тем хуже для Длинноногих. Взять их отношения с духами. Кто-кто, а Шиш отлично знал, что духи есть, и одновременно, их как бы нет. Духи нуждаются в жилище, как орех в скорлупе. Утратив оболочку, незримое не способно проявить себя, и наоборот – оболочка без духа мертва. Взять пришельцев. Поначалу они с пеной у рта доказывали, что духи – это выдумка. Что (ха, ха и ха!) любая вещь или животное существуют сами по себе. Пусть Людям Камня придется целую луну питаться только жгучим луком, если пришельцы правы. Проткните большеухого копьем, тотчас что-то тонкое и крайне важное для жизни покинет зверька. В природе все обладает двойным содержанием. Дух – это характер вещи. О чем тут говорить! Но приходит день, когда женщина чужого племени вдруг заявляет о вере Длинноногих... в духов! Заявляет так, словно духи пришельцев несравненно крупнее здешних. Ну, в таком вопросе не важны размеры. В малом теле бывает огромная сила; в крупном звере нередко гнездится большой страх.
Если придерживаться истины, Длинноногая вела речь о двух духах. Она называла их – Белым и Черным. Дальше ее вымыслы заползали выше гор. Добрый Белый Дух умел все. Он сделал мир, а заодно и пришельцев. Последнее говорило не в его пользу.
Черный занимался только тем, что мешал Белому...
Сотворив людей, Белый Дух принялся требовать от них слишком многого. Если верить пришелице, этот дух, похоже, крепко надоел Длинноногим бесконечными претензиями и нытьем о стремлении к самому лучшему – «Идеалу»... Если на каждое добытое животное непременно приходится еще лучшее, пока что не попавшее под удар копья. К чему, высунув язык, гоняться за «идеальным» рогачом, если он не существует в природе? До и сам охотник не хотел бы стать «идеалом». Не такой уж он дурак.
Пришелица обиделась на его слова, и сказала, что Шиш «утрирует». То есть перевирает смысл сказанного ею. «Идеального нет и быть не может. Весь смысл – в стремлении к нему».
Хорош гусь – этот Белый Дух пришельцев! Пусть страдают охотники. Пусть они бьют себе ноги устраивал загон. Но им, видите ли, не важна добыча. Главное – пролитый пот и натруженные легкие. Так что ли? Дудки! Люди желают лучшего, но достижимого. Направлять их в бесконечность за каким-то вымыслом способен лишь враг человеческого племени. Здесь охотник на стороне Черного Духа. Тот не обещает лишнего. Не призывает ограничиваться в еде и мечтать о богатой «охоте» после смерти. Знахари Длинноногих, которые сочиняют сказки о добром Белом, ни капли не смыслят в серьезных вопросах. Обитающее внутри человека – еще не человек...
Физическая суть охотника и его дух – две разные вещи. Пусть дух помогает телу при жизни, а тело закаляет дух для того, чтобы в последующем тот был достоин очередного хозяина...
Слушая Шиша, жёнщина пришла в ужас. Побледнела от злости. Заозиралась. Будто большие духи пришельцев вот-вот заявятся в стойбище, и набросятся на людей. Пришлось шлепнуть ее по мягкому месту; не больно, но чувствительно. От такой игривости она залилась краской:
– Перестань, Шиш! И, прошу тебя, не болтай ерунды о Белом. Ведь он – Бо-о-ог!
Вот те на! Белый Дух пришельцев получил новое имя. Создается впечатление, что в стойбищах пришельцев тараторят на трех языках сразу. Вряд ли это удобно. То-то охотник замечал, как неловки Длинноногие в общении друг с другом. Их речь сродни речи степняков, где громко или быстро произнесенное слово означает иное понятие, нежели тихое или распевное.
– Ты слушаешь меня?
Он отмахнулся:
– Мне надоело... Шиш сомневается в сказках пришельцев. Их знахари кормятся за счет «доброго» Белого Духа. Как Много Знающий кормился за счет болотного чудовища. – Он засмеялся. – Я согласен поверить в Большого Духа, когда при нем не будет знахарей. Дело знахарей лечить людей, а не бегать вокруг Бо-о-ога, пожирая мясо и коренья... – Смех сделался громче. – Сородичи Длинноногой чрезмерно хлопочут о духах. Что Людям Духи? «Они» и «мы». Они – это мы. А мы – не то же самое, что они. Шиш, по своей дикости, не сознает величия божьего. Он не видел...
– Чтобы съесть яйцо, не обязательно видеть курицу.
– Дикарь до смерти останется дикарем. – Судя по виду женщины, в ней, как раз, духа не оставалось – одно присутствие. – Белый Дух выше всех...
Он отпарировал по-охотничьи, «влет», словно добывал вставшего на крыло гуся. По этой части равных ему не имелось.
– Выше всех сидит ворона.
– Жалкий питекантроп!
Запахло руганью и слезами. Он отвернулся. Прищурился. Бить зарвавшуюся подругу не было настроения.
* * *
Зачастившие дожди превратили тропинку в грязный ручей, со скользкими, как однодневный ледок, берегами. Осень запаздывала, потому спешно опрастывалась влагой, туманами и остатками листвы на горных березах, обмерших в предчувствии морозов.
Поясницу Много Знающего ломило – верный признак буранной зимы. Несмотря на слякоть, люди запасались валежником. Подбирали то, что поближе и посильно для спины; валили сухостой; выдирали желтые от натеков смолы пеньки и корневища, особо ценимые знатоками огня.
Ожидание сделалось нестерпимым. Добрую часть луны Треснутое Копыто терпеливо помалкивала. Запутанный след ядовитых семян выводил на крупного зверя, и требовалась пустяковина, чтобы верная улика попала в трясущиеся старухины руки. Ожидать – тяжелее всего. Но для нее ожидание было делом привычным. Она ждала, когда поправится изувеченная нога и можно будет двигаться по-прежнему легко и свободно. Когда эта мечта не сбылась, приучила себя к ожиданию чуда, благодаря которому вернутся (кто не тешился подобной верой?) молодость и бодрость. Треснутое Копыто привыкла ждать. Однако теперь время тянулось исключительно медленно. Случались дни, когда старуха приходила в отчаяние. Подозревая, что ее могут опередить, что кто-то настырный и пронырливый уже ходит за ней по пятам, карауля момент, чтобы перехватить добычу. В такие минуты ее обдавало жаром лихорадочного возбуждения. В нетерпении она подползала к лазу, пожирая взглядом тропинку и с трудом успокаиваясь. У нее не оставалось сомнений – мясо темными рожками посыпал человек! Некто желающий избавиться от Тонкого Дерева и Остроносого. Случайность исключалась. Преступник не мог ошибиться; мясо всяк для себя жарил в отдельности, следовательно подбросить отраву мог только тот, кто считался другом обеих жертв и имел возможность сесть рядом с ними, не вызывая удивления у окружающих.
Снова и снова Треснутое Копыто перебирала в уме самые незначительные события того злополучного дня. Подозрение падало на пятерых. Дважды она предпринимала попытку разговорить Тонкое Дерево, но легкомысленный юноша начисто запамятовал, кто сидел рядом с ним у костра.
Настаивать на расспросах не хотелось – это значило вызвать ответный интерес. Всякий разговор приходилось заводить издалека. Следуя к цели окольными путями. На что, позабавленный внезапным приливом дружелюбия со стороны увечной, недалекий юнец отвечал хохотом и дурацкими шуточками.
От разговора с ним она так выматывалась, что еле сдерживалась. Порой ей хотелось выхватить из рук юноши прутик, которым он помахивал в ходе беседы, и отстегать Тонкое Дерево. Длинный тальниковый прут, непрестанно мелькающий у нее перед зрячим глазом, доводил Треснутое Копыто до бешенства. Зато молодой дурак был в восторге от изукрашенной замысловатыми рисунками палки...
Треснутое Копыто вскочила. Добраться до конца лога, где заготавливалось топливо для костра, выглядело сущим пустяком. Для здорового человека. Другое дело – она. Предстоящий путь казался долгим и полным мытарств путешествием, в котором на каждом шагу подкарауливает опасность сверзиться в грязь или сломать себе шею. Никогда прежде она не рисковала отлучаться так далеко от стойбища. Даже в добрую пору. Ныне же... Дождь, правда, кончился, и предзакатное небо мало-помалу очищалось от туч. Но все-таки стоило хорошенько подумать.
Старуха помедлила, и, наконец, решилась. Уже выбравшись на тропинку, она тут же запрыгала назад. Щит, которым прикрывали вход в жилище, был увесистым. Переплетенные прутья щита плотно прилегали друг к другу, не пропуская внутрь прохладный сырой воздух. Она сунула голову в теплый полумрак, прикинула на таинственно сопевшую ребятню, и подперла щит обломком жерди.
Постояла, прислушиваясь. Ладони хранили ощущение неошкуренной древесины. Кстати, куда девались жерди, принесенные знахарем из леса незадолго до гибели Остроносого? Еще одна загадка в ряду других. Треснутое Копыто будто сейчас увидела, как Много Знающий пересекает поляну с грузом березовых палок на плече. Любопытно! Она покачала головой. А затем поковыляла вниз по склону, временами припадая на зад, иногда устремляясь корпусом по ходу движения и тяжело работая клюкой.
Опасным участком дороги был узкий переход над провалом. Отвесные стены сходились вместе где-то глубоко под ногами. На самом дне провала шелестела вода. Пара окоренных стволов, служивших мостом, отсвечивали сыростью. Минувшие дожди усугубили положение, захлестав подходы к мосту грязью. Но Треснутое Копыто полагалась на тонкий в обхват ладоней сосновый хлыст, подвязанный за концы на уровне пояса, чтобы служить перилами.
К провалу старуха добралась благополучно; лишь в десятке шагов от моста растянулась во весь рост, проклиная раскисшую дорогу.
На мост она ступила сразу, будучи донельзя злой. Не разозлись она так, вряд ли бы начала переход очертя голову.
Сумрачный воздух затушевывал пустоту под ногами. Создавалось впечатление, что переход по мосту – дело не столь трудное: глазам бояться, ногам шагать. Она цеплялась одной рукой за хлыст, Перенося клюку вперед. Затем переносила упор на здоровую ногу, переводила дух и повторяла прием. Споткнулась старуха только раз, когда до противоположного края моста оставалось менее трети расстояния, и страх перед провалом почти прошел. Пытаясь сохранить равновесие, она усилила хватку; налегла на перила всем телом, но... опора ушла из рук. Перило подалось в сторону так свободно, словно сбитое каменной глыбой.
