Текст книги "Охваченные членством"

Автор книги: Борис Алмазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)

Гвардии Дед Мороз

Альтернатива была! Пять нарядов. Старшина два пальца выставил к самому моему носу. Такие пальчонки поганые, как две морковки. «V» такое английское, в натуре, знак победы у англосаксов.

– Сколько?

– Два!

– Хрен вам, мамаша. Римское пять! За все твои, десантура, агу-немогу! Пять нарядов в неочередь! За все твои хиханьки-хаханьки в строю! И будешь рогом упираться, сотворю я с тобой, чего Содом не делал со своим геморроем! Ты понял меня?

– Так точно! Вас понял! Прием! Согласен.

– Бери тулуп, лепи бороду, шлепай эмбрионов веселить! Ты у нас веселый, ты шутить любишь, особенно над старшими по званию, тебе и карты в руки, хрен в кулак. Кру...гом! Арш...

Пошел в каптерку. Там каптенармус – «сундук», морда, заплывшая от жира.

– Хи-хи-хи! Гвардии Дед Мороз!

– Молчи, гнида нестроевая, а то, сука, Снегурочкой сделаю!

Надел тулуп. А он на мундир не лезет – маленький. Я на тельник! Воротник не застегивается, голубые полоски видать, а бороду нацепил – и нормально. Прикрыто. Валенки напялил – пятьдесят шестой раздвижной размер. За подарки расписался – мешок за спину, дрын в руку и пошагал.

Этот, портянка, в спину:

А чепчик?

– Елы-палы! Точняк, чуть ведь по привычке берет не прикинул. Надел чепчик, такой типа Тарас Бульба, в зеркало глянул – кошмар.

Каптенармус говорит:

– Волчара ты переодетый! «Ну, погоди!» – мультфильм, пятнадцатая серия! Зародыши в детсадике от страха укакаются!

– Как бы, – говорю, – ты сам, Ален Делон хренов, не обделался по уши!

И выдвигаюсь в подшефный детсадик. Навстречу взвод разведки из поиска ползет чуть живенький. Салаги языки вывалили, едва сапогами на них не наступают, кажется, и «папы-мамы» не говорят, до того замордованные, а туда же:

 
Здравствуй, Дедушка Мороз
С бородой из ваты...
Ты подарки нам принес,
Пидарас горбатый!
 

– Принес, – говорю, – принес... Хренов панамку!

Они от усталости даже и смеяться не могут. Так, покривились чуток. На них снаряжения, как на ишаке хлопка! Я на первом году тоже потаскал, чуть росток из меня не вылез! Теперь-то ничего, пообмялся. А им-то с непривычки – семисят два кило выкладки!

И об сексе думать забудешь! Известное дело, десантник пять минут – орел, а все остальное – лошадь.

На полосе препятствий рота уродуется. И тоже:

 
Дед Мороз, Дед Мороз,
К хрену валенок примерз...
 

Вот сволочи, раком стоят, разогнуться не могут, а языками цепляют! А один, аж на нем бушлат от пота дымится, рот, как рыба, разевает, а голоса почти нет. Прислушался, а он шепчет:

 
У тебя в мешке
Растет хрен в горшке!
 

– Ладно, – говорю, – Маленький Мук, счастливо тебе дальше корячиться... Мы это уже проходили! Полгода до дембеля осталось... Тут один Менделеев на логарифмической линейке сосчитал, сколько часов и минут до дембеля. А по мне, так считай не считай – короче не будет.

И уже на проходной дневальный, в парадке, весь начищенный, что морда, что бляха на ремне, что ряха под беретом, сияет.

– Позавидовать, – говорит, – можно, тут личный состав наукой побеждать овладевает, из задницы дым идет, а которые в садик откомандированы! Там воспитутки и нянечки! И манная каша с какавой!

 
Хорошо тому живется,
кто с молочницей живет,
Молоко он попивает
и молочницу...
 

Вот почему русский человек так устроен, что обязательно в рифму сказать нужно! Лучше бы стихотворения Пушкина учили или басни Крылова! А то помнят всякую мутату! Но обязательно, чтобы в рифму! Очень замечательно поэтический у нас народ!

Вышел в город! Красота! Лучше, чем в увольнении. Все идут, улыбаются мне! Елки тащат. Навстречу – патруль! У меня очко жим-жим! Хорошо, не побежал по старой воинской традиции. А они культурно мне честь отдают.

Вот, думаю, до чего я нервный стал! У меня же мала, что увольнительная в кармане, у меня же морда Породой заклеена! Красота!

Настроение сразу поднялось! В детский садик при-хожу – вообще! Мандаринами пахнет! Елкой! Директриса, божья коровка такая:

– Пожалуйста, пожалуйста, дети уже ждут!..

В зал захожу:

– Здорово,ребята!

Они тихонечко так, словно с другого берега реки, по складам: «Здравствуй, Дедушка Мороз!» А в садике холодина! Они в трусиках и белых колготочках.

<Снежинки в марле и зайчики – ушки из вафельных полотенец кривенькие врозь. Сидят как мышки – совсем дисциплиной задроченные!

Набрал я побольше в грудь воздуха и так побасистее:

– А ну-ка, детки! Что такое: на дворе горой, а в избе водой?

Они нараспев:

– По-дар-ки...

Я прямо обалдел! Думаю, а действительно, в натуре! « На дворе-то возами, а в избе-то слезами!» Во, и я и рифму заговорил!

– А ну-ка, детки! Что такое: в гору бегом, а с горы кувырком?

Они хором:

– Ленин...

И чего-то мне их так жалко всех стало! Просто даже в душе защемило! Думаю, ну я-то – ладно, гвардии сержант, мне замполит мозги компостирует, комсорг политинформации проводит, но у вас-то счастливое детство должно быть хоть кое-как! Что же вы сидите, как грибы сушеные на веревочке. И воспитательницы по углам, как цырики на вышках...

– А ну-ка, – говорю, – сейчас мы в паровоз играть будем... Цепляйтесь за мою шубу! Ну-ка, товарищ музыкальный руководитель, нам маршик типа «Полонез Огинского» врежьте!

В общем, как мы дали! Часа через два они мне у шубы всю задницу вырвали и по швам, и в клочья. Хоть на детей стали похожи!

И орут, и поют, и пляшут! И подарки тут же едят! Мандарины, шоколадки... Ну, и на мне ездят, как на паровозе! Кончились игры, когда мы елку уронили. Во радости-то было!

Но директриса тут электричество вырубила! А то мы и елку бы по шарикам раскатали!

Директриса, божья коровка, меня за рукав и в кабинет.

– Огромное, – говорит, – вам спасибо! Передай те командованию нашу большую благодарность.

И сует мне в карман поллитру!

– Я, – говорю,– не пью!

– Нет-нет! Это наша традиция... А вы, извините, кто по воинской специальности?

– Инструктор рукопашного боя...

– Да-да-да, я так и подумала! Огромное вам спасибо. И, пожалуйста, передайте командованию, что у нас большая просьба, чтобы в следующий раз Дед Мороз был из хозвзвода!.. Очень просим! Понимаете, чтобы не из строевого состава, а там писарь, повар... И хорошо бы не десантник! И не гвардеец! Очень бы хорошо.

Я в часть вернулся. Полбанку – старшине.

– Вот,– говорю,– только одна беда: тулупчик в полную негодность пришел...

– Ладно, – говорит, – спишем! Полевые ученья с боевой стрельбой скоро – спишем! Составим акт, что по нему, к примеру, танк проехал. Очень даже убедительный тулупчик стал. Не бери в голову! Отдыхай! И завтра без строевых! Спи! Дедом Морозом быть – это тебе не на полосе препятствий дурака валять или там в поиске на ночевке хреном груши околачивать. Я разок Дедом Морозом побывал, чуть без ноги не остался. Ногу, понимаешь, сломал. Поскользнулся в валенках, когда мы через Снеговика прыгали... Там сержант Снеговиком был, вместо Снегурочи. Так у того вообще – сотрясение мозга... В общем, я, брат, все понимаю. И сочувствую. Отдыхай!

Старшина – ведь он только по службе сволочь, а по жизни, выходит, что человек!

Джо Печеное Яйцо

В казарме человек – как пингвин на льдине: отовсюду его видать. И ничего скрыть невозможно. Тем Гюлее у нас казарма старая. Николаевская. Этой глупости, чтобы по палатам жить, даже и не предвиделось. Спальная – этаж. Пятьсот человек личного состава. Трехъярусные койки в четыре ряда. Очень удобно.

В смысле, пришел служить – пожалуйста, на верхнюю коечку. А который на нижней, как правило, сержант, к тебе прикрепляется официально. И примерно год он тебя пасет и воспитывает. Индивидуально. И пока ты все нормативы не выполнишь, его на дембель не отпустят! Так были случаи, сержанты свой ДП молодым отдавали, только чтобы те скорее в форму вошли. А как только молодой нормативы выполнит и по времени год отслужит – старичка на дембель, а его на вторую коечку. И вот на этой второй коечке он живет-поживает, никого не пасет, только служит. Через полгода ему следует отпуск на родину. Десять суток, не считая дороги. Если, конечно, его за нарушения какие-либо отпуска не лишат.

И ни о какой дедовщине мы и понятия не имели. Все было продумано: офицеры командуют, сержанты пашут, салаги учатся, а фазаны до отпуска дни считают и крепят дисциплину.

И вот этот Джо (как его на самом деле звали, я уже не помню) перед самым отпуском попадает в стыдную неприятность: ловит где-то «пассажиров» на интересное место. Утверждает, что в бане. Но это вранье! Что же больше-то никто не заловил? В одну же баню ходим всем полком. Да у нас в бане чистота хоть рожай! Ну, не суть...

В общем, он скребется, сержант делает вид, что не видит, по команде не докладывает. Может, не хочет ему отпуск портить. А может, сволочь, хочет, чтобы фазан этот, Джо, сувенир на родину привез.

Ну, да это вряд ли! Скорее всего наблюдает, что его подчиненный предпринимать будет в экстремальной обстановке. Какие, значит, примет самостоятельно решения и чего можно от него в боевой обстановке ожидать. На сообразительность его проверяет. Хотя вся казарма про этого Джо знает, и от него все шарахаются. Кроме одного из хозвзвода.

Этот любил к нам захаживать со своего склада там или еще откуда-то. Рассядется и пытается курить. Ему дневальный замечание сделает, он и начинает привязываться: «Ах, мол, ах, какие мы нежные...»

Сержант говорит:

– Не положено курить в казарме! И в сапогах не положено. Надевай ласты! (Ну, тапочки такие -«ни шагу назад».)

Этот, из хозвзвода, – комплексует! Он, должно, ограниченно годный. Значков понацеплял, а нам-то что – мы не девки на танцплощадке! У нас у всех значков, как у дурака семечек! А тут, видно, узнал этот, из хозвзвода, что гвардеец Джо теперь как авианосец. И подкатывается к нему с услугой. Но начинает издалека. С того, что, мол, отпуск у тебя, десантура, накрылся... Точняк!

Фазан запыхтел: «Что делать, что делать?»

А этот Кулибин говорит:

– Станови поллитру! Выведу!

Фазан с дорогой душой:

– Обязательно.

А я как раз чуть-чуть отлучился. Возвращаюсь: стоит этот фазан Джо на табуретке в чем мать родила. Ноги и пузо выбриты – синие, как у куренка. А Кулибин приволок бутылку с бензином, туда пером гусиным макает и ноги фазану смазывает.

Фазан Джо от щекотки аж воет! А Кулибин его наставляет, в смысле, что любая насекомая химии не любит!

Ну, тут кое-кто из личного состава стоит, кто службой не занят, зубы скалит. Салабонам-то интересно! А Кулибин надулся, как артист эстрады, и, главное дело, курит, сука, от дыма щурится! Сержанты мимо, как волки, шастают, зубами скрипят, а помалкивают, потому Кулибин нашему товарищу необходимую помощь оказывает! Вроде как процедура, почти что медицинская, идет.

Ну, я пошел на свою коечку прикинуться, тут вдруг как заорут все. Оглядываюсь, а по казарме индеец бежит в красных штанах... Ну, с тех пор его и зовут Джо Печеное Яйцо.

Там как получилось. Этот Кулибин рассуждал-рассуждал, да и цыгаркой-то своей вонючей нечаянно фазана и подпалил! И в результате сам не поллитру получил, а по роже! Хотя это и не совсем правильно. «Пассажиров»-то он все же вывел... Можно сказать, огнем и мечом!

Как-то раз встретил на улице того фазана. Идет солидный дядечка за центнер весом, и мадам около него такая же. Интересно, а вот она, к примеру, знает, что он – индеец Джо Печеное Яйцо, или же это никак на его организме не сказалось?

Плата за страх

Мне до дембеля уже оставалось всего ничего. Тут уже счет на недели пошел. По майскому приказу должны отпустить... Ну, и прикидываешь уже, как на гражданке будет... Вообще-то страшновато. Потому что, с одной стороны, конечно, сильно желательно, а с другой – за три года в службу втянулся. А в ней свои плюсы есть! Сейчас, может быть, не очень, а когда я призывался и служил, офицерам платили очень даже ничего, а еще и пайковые, и полевые... И главное, наш комбат очень настоятельно мне рекомендовал на сверхсрочную остаться. Потому что совершенно свободно можно ускоренные курсы закончить, и пожалуйста – офицер. До конца дней своих никаких забот о денежном содержании. Ну и вообще...

Но человек так устроен, что ему никогда денег не хватает. Это как раз в том кино, что нам показывали, очень даже конкретно сказано. «Плата за страх» называется. Французское. Ив Монтан там одного фраера играет, что на грузовике взрывчатку вез... Ничего, такое жизненное кино.

Вот сижу я на солнышке около КПП на аэродроме, Нас, дембелей, уже стараются службой не загрузить... А весна, солнышко греет, уже мать-и-мачеха цветет. Сижу, греюсь. За спиной, на полосе, «Аннушки» – дыр-дыр-дыр... моторы гоняют. Салаги уродуются – парашюты укладывают. Сержанты им мозги компостируют. А мне все до лампочки, точно и уже демобилизовался. Нормально: и службу несу, и мечтаю как бы ни о чем...

Вдруг подъезжает автобус. Наш – из части. Выскакивают жена нашего комбата, врачиха из госпиталя, он ее Ляля зовет, и все трое их ребятишек. Восемь, шесть и четыре – Ляля-маленькая.

– О, – говорит, – сержант, как хорошо, что ты тут дежуришь. Отца нашего не видел? Комбата? Он сегодня где-то здесь околачивается. Вот ведь человек! У него сегодня выходной; нет чтобы дома помочь – сюда поперся!

– Никак нет, – говорю, – не видел. Я – час как приступил. Может, он раньше прибыл?

– Слушай, – говорит, – пусть мои тут около тени в песке повозятся, а я в город съезжу, а то дома хоть шаром покати. И на работу мне забежать нужно, может, зарплату дадут. А то дома ни копейки!

– Езжайте – говорю, – не сомневайтесь! Пусть возятся, пригляжу.

А комбат появится – скажи, чтоб детей домой вел! И пусть картошки начистит... Будет от него хоть какая-то в доме польза.

И в автобус – скок. А ребятня в песок воткнулась. У нас около КПП большущая гора песку. Завезли только что – дорожки посыпать к майским праздникам. Свежий песок, еще в него кошки нагадить не успели – пускай возятся. Я пошел, два кирпича принес.

Вот, – говорю, – пацаны, вам танки!

Ну, они сразу включились. Пацанам ведь что идею дать, а дальше они сами нафантазируют. А девчонка уже сама сидит – куличи лепит. Главное, чтобы ей только в глаза песку брательники не на сыпали.

– Тебе, – меня спрашивает, – какой пирожок испечь?

– Испеки, – говорю, – мне большущий пирог с луком и пирог с картошкой.

И так мне пирожков захотелось! Вспомнил, как бабушка мне пирожки пекла. Вот скоро домой при еду – сразу пирожков закажу! Чтобы сразу на пекли. У меня деньжат немножко накопилось – за прыжки-то ведь платят! Устрою и маме, и бабушке угощение!

Вдруг эта Лялька в небо совочком показывает и говорит:

– А вон наш папа падает!

У меня прямо сердце в пятки. Вскочил – точно! Неполное раскрытие. «Аннушка» вверх пошла, а парашютист отделился, и, видать, у него стропой купол перехлестнуло. Падает, белым полотнищем, будто крылом, машет...

Я, как дурак, спрашиваю:

– Может, и не ваш папа? – а на самого будто столбняк напал, глаз отвести не могу.

– Наш, – говорит, – он утром сюда прыгать пошел. Сказал: прыгну разок-другой, будет тебе, доченька, шоколадка.

У меня ноги, словно из них кости вынули, мягкие такие стали, прямо вот именно что ватные... Парашют падает, и я на землю оседаю...

Сирена завыла... «Скорая» туда, где он упасть должен, понеслась... Салаги парашютный стол схватили, ну, полотно такое брезентовое, на котором парашюты укладывают, – помчались ловить... Это как мертвому припарка... Хотя, говорят, бывали случаи – ловили. И все будто в кино замедленном. Как в этом французском «Плата за страх», как во сне. Видно, кик парашютист рыпается – запаску тянет. Хлоп! Открылась! Скорость погасла. Закачался... Я на песочек сел. Сердце в голове: бух-бух-бух... как мотор. И гимнастерка вся мокрая, точно меня водой облили.

А через полчаса комбат идет. Хромает маленько.

Детишки к нему. Он пайковую шоколадку достал, разломил, оделил всех. Мне кусок протягивает. А у меня руки дрожат... И у него тоже.

– Жене, – говорит, – ни слова.

– Обижаете, – говорю, – товарищ гвардии майор... – А голос как деревянный.

Сидим, жуем шоколад. Совершенно вкуса не чувствую, весь рот будто склеился. Тут автобус из городи возвращается. И жена на комбата:

– Чего ты тут загораешь? Я же сказала, чтоб детей домой вел! И картошки начистил...

А майор улыбается и смотрит на нее, смотрит... Словно первый раз видит.

Виноват, – говорю, – я товарищу гвардии майору еще ничего передать не успел...

– А чего ты бледный такой? – Она меня спрашивает. – Накурился, что ли?

Никак нет. Я не курю.

– Ну-ка, дай пульс... – Она: – Ого! Чего такой учащенный? Прямо как после полосы препятствий.

– Кино, – говорю, – смотрел, французское... Переживательное очень. «Плата за страх» ...

И майор жене деньги дает.

– А это откуда? – Она его спрашивает.

– Оттуда. Тебе же сказал сержант – плата за страх!

Вот прислали мне повестку

 
Вот прислали мне повестку,
Повели в военкомат.
Грудь широка, руки длинны,
Только... коротковат!
 

Я уже лет десять как отслужил! Да нет! Больше! Я уж про армию-то и думать позабыл, а она, оказывается, про меня помнила! И вот в один распрекрасный день в дверь звонок. В глазок глянул – менты! Открываю.

– Вы такой-то? – И в руках пачка драгоценных...

– Нет, – говорю, – не я!

– А где он?

– А кто его знает!

– А вы кто?

– А я его брат... двоюродный... погостить при ехал...

– А вы не могли бы ему повестку передать!

– Нет, – говорю, – не мог бы... Я уезжаю завтра!

– Ну, извините!

– Ничего, ничего... Пожалуйста.

И только менты собрались уходить, несет черт мою ненаглядную:

– Вовик, с кем это ты тут беседуешь? Здрас-с-ти... – Убил бы!

Менты сразу встрепенулись:

– А можно ваш паспорт посмотреть, брат, елы-палы, двоюродный...

Я говорю:

– Нет у меня паспорта...

– Ладно, – говорят, – поверим тебе и без паспорта! Расписывайся за повестку.

И я понимаю, что никуда не денешься. Попал и дерьмо – не чирикай! А то еще в ментовку потянут для установления личности и штраф запаяют за потерю паспорта.

– Судя по прикиду, ты – десантник?

– Ну... Пять минут – орел, остальное – лошадь!

– Вот, – говорят менты, – удивительное дело.

Как моряки или танкисты – никаких проблем, как десантник – так обязательно цирк! Один вообще смерть симулировал, второй в окно выпрыгнул! Два дня ловили. Что же вы так служить-то не любите?

– Это, – говорю, – не соответствует исторической действительности, и хотя мы, гвардейский десант, войска потные, но служим с энтузиазмом. Как тот пес, что в скипидар сел и потом себе задницу вылизывал с огромным, между прочим, энтузиазмом.

Ну, посмеялись они, ушли. Моя дура стоит, ничего не понимает. Я говорю:

– Не была бы ты, Маруся, кормящая, я бы на башке твоей козьей рога нарисовал!

Она сразу в слезы. Поняла, что кругом виновата!

– Тебе, – говорю, – заняться нечем? Вон, малая некормленая орет. Сунула бы ей титьку и сидела бы на попе своей широкой ровно. Нет, тебя сюда нелегкая принесла! Услыхала, что мужики, – примчалась задницей вертеть, а мне теперь шинель напяливать!

– Зачем?

Для красоты, едрена корень!

– Вовик, что же будет?

Переподготовка! Мать ее... Сборы!

– Ох... так некстати!

– Война всегда некстати.

– Вовик, ты не пойдешь!

– В честь чего? Повестку-то по твоей милости мне втюхали!

– У тебя грудной ребенок!

Просто меня даже смех разобрал!

– Слушай, – говорю, – корова ты дойная! Излагаю медленно: ребенок грудной у тебя! У меня – почетный долг и обязанность! В натуре!

– У тебя, между прочим, еще и отцовский долг есть! – Телевизора насмотрелась.

– И гражданский, и общественный, и сыновний, и профессиональный, и семейный... Где я столько назанимать долгов успел? Вроде еще и жить-то фактически не начал! А самый главный – воинский!

– Я с тобой пойду! Я им скажу!

– Ты уже сказала. А там, при твоем уме и красноречии, такого наговоришь, что я в Антарктиде буду слезами земную ось поливать, чтоб не скрипела! Так что вот, моя дорогая, здесь твоя – женская доля, а там моя – мужская жизнь! Не хватало мне еще за твоим подолом прятаться! Сколько же вам, бабам, нас унижать можно?

– Ну как же я тут одна буду?

– А вот это уже твои проблемы! Как наши матери в войну! Теперь рогом сама упирайся!

Тут она начинает губами трясти:

– Вовик, а это не война? В глаза мне гляди! Говори правду!

– Какая, – говорю, – война! Война бы – мы бы уж давно на кладбище под белыми простынями ползли. Да война – херня! Главное – маневры! Начальству охота в войнушку поиграть!

Хотя, с другой стороны, они, в сущности, правы! И оборону нужно крепить, и резервистов дергать, чтобы жиром не заплывали. Ну, когда это так умозрительно воспринимаешь, то вроде все путем, а как к собственной заднице припрет, тогда возникает внутреннее недовольство. Потому что когда тебе за тридцать, есть масса полезных занятий, кроме как с автоматом бегать или с парашютом жизнью рисковать! И времени на воинские забавы категорически нет, и материально – одни убытки!

Я это отлично понимаю, но в указанный день в военкомат иду. А куда денешься! Перед военкоматом огромная толпа малоценных мужиков. Стоят, курят, прихохатывают. День-то по среднему оплачивается. Которые отметку в повестке получили, уже за пивом полетели. Отдельно стоит когорта ценных мужиков. Их беременные бабы и бабы с колясками за рукава держат. Я бы со стыда сгорел. Я думал, что моя Валентина Васильевна, а точнее «Маруся» (я жену так зову, потому что полная «Маруся»!), одна такая дура, но, оказывается, это им всем свойственно. Все «Маруси»! И некоторые наши братья по полу уже не сопротивляются.

И чуть в стороночке – группа особо ценных мужиков: двое в наручниках с ментами и один с двумя медсестрами, чуть не в смирительной рубашке.

Захожу в помещение. Народу как на вокзале в курортный сезон. Три очереди, ну, я по уже сформировавшемуся рефлексу становлюсь в ту, которая поменьше. И, оказывается, это была моя ошибка.

Подхожу к столу. А там сидит такой инвалид умственного труда, затылок всмятку. Что характерно, и уже заметил, что вот на таких массовых проверках особенно лютуют разнообразные уроды из гражданских лиц из общественности, и показательно, что сами они даже под наркозом в армию не годны. Невооруженным глазом видно. От комплексов, что ли, они в призывные комиссии лезут или для объективности их туда приглашают? Этот – как рыба-телескоп, очки толщиною со стакан:

– Ваш паспорт.

А я что, с печки упал паспорт им давать? Он мне для собственных нужд необходим.

– На прописке, – говорю.

– Давайте повестку, – и начал по ней стаканами своими шарить. Чувствуется – ни хрена не видит. Полез в какие-то папки бумагами шуршать.

– Где, – говорит, – ваша учетная карточка?

Ну, умереть от смеха! Откуда мне знать, где у них моя карточка! Совершенно на голову больной.

– Не знаю, наверное, в Кремль отправили.

Говорю и понимаю, что не там я гондурасить-то начал, не там... Не тот здесь политический климат. У козла этого глаза больше стаканов становятся.

– Зачем?

– Не знаю, – говорю (не могу остановиться, уже понесло меня). – Звание, наверное, повысить хотят.

На слово «звание» сразу подходит от другого стола офицер.

– Какое звание?

– Может, генерал-лейтенанта, маршала-то сразу, я думаю, не дадут...

Они сразу оба белые становятся, и я понимаю, что конкретно сейчас сам себе в дурдом дорогу протоптал. Но на мое счастье наш разговор слышит старичок-ветеран, судя по двум «Славам», служил в высоком звании рядового и жив остался, значит, с мозгами у него все в порядке.

– А пока, – говорит, – маршала тебе не присвоили, в каком ты, артист, звании находишься?

Ну вот, хоть один человек юмор понимает.

– Гвардии сержант.

– Что же вы, сержант, читать не умеете? – Если бы у офицера в голове лишняя дырочка была и туда свисток вделать, так он бы лучше паровоза свистел, до того раскалился.

– Почему вы сюда в очередь стали? Это же офицерский стол!

– Потому что, – говорю, – у меня офицерский стул! Я в длинной очереди не могу стоять! По соображениям гигиены.

А уже толпа вокруг собралась и регочет. Ветеран офицеру шепчет: мол, оформляйте его скорее, не дискредитируйте армию.

Урод в стаканах мне говорит:

– Какой у вас номер противогаза?

– Вы знаете,– отвечаю, – я утром, когда бреюсь, его снимаю, а на номер посмотреть всегда позабываю!

Пыли бы у этого урода рога, он бы меня забодал. А шинель?

– Две давайте, не ошибетесь!

– Сапоги?

– И валенки! – говорю. – Обязательно валенки! При нашем климате и моем ревматизме.

Тут У него терпение лопнуло.

– Уйди, – шипит, – а то я за себя не ручаюсь!

– Зато, – отвечаю, – я за себя ручаюсь! Попадешь ко мне в боевой или приближенной обстановке, вошь нестроевая, от тебя и вони не останется! По-весточку отметьте, пожалста!

И общем, меня из военкомата как бы выгнали! Что и требовалось! И я, придурок, даже радовался! И моя Валентина Васильевна, которая Маруся, даже на радостях пирог испекла и маленькую коньячку мне купила! Как бы я с фронта вернулся...

А буквально через две недели ночью приезжают! Я и рыпнуться не успел! Сажают в автобус, а там таких, как я, как у пэтэушника прыщей! И обстановка нервная! Никак не сообразим: может, и правда война началась?

Привозят куда-то в огромное бомбоубежище.

Там – суматоха. Одни маршируют, других увозят. И главное, все здоровенные такие, я среди них как Маленький Мук хожу, всем башкой не выше пупа. Даже удивительно, откуда таких пионеров набрали!

Приходит офицер. И давай вычитывать!

– Вам повезло, что на сто восемьдесят суток! Платить будут 100 процентов!

Мама родная! Какие 100 процентов! Я – юный кооператор! Что потопаешь, то и полопаешь! Кто мне платить будет? Думаю: «Господи, спаси!» Молюсь в натуре! И Господь меня услышал!

– Там на коробках будет усиленное питание...

– На каких, – соседа спрашиваю, – таких коробках?

А он такой заторможенный, как жираф.

– Кто куда попадет. Кто на какой корабль.

Я кричу:

– Мама родная! Это же морской десант! Морпехи! А я – воздушный! Я – крылатая пехота! Не туда меня забрали!

– Ничего, ничего! – офицер говорит. – Теперь послужите во флоте! Для общего развития! Ознакомитесь.

Только этого мне не хватало! Это наверняка урод в стаканах удружил.

– Нельзя, – кричу, – меня в морпехи! Я даже не знаю, где на ваших коробках гальюн!

– Матрос покажет.

Но я понимаю, что Господь дал мне шанс, и я не я буду, если его не использую! Второго шанса не предоставится! Я права качать перестал. Бесполезно. Но когда в Кронштадте на корабли повели, прямо с трапа в воду упал! В смысле: голова закружилась.

Вестибулярный аппарат хреновый! Заржавел. Вытащили меня, конечно, а месяц на дворе – октябрь. Залив ледком тронулся. Меня – в госпиталь. Пока спиртом оттерли – корабли в море ушли. Так что отделался я легким испугом. Но одно понял точно: знай, придурок, где и с кем шутишь! А то все твои шуточки тебе же боком и выйдут!