Текст книги "Охваченные членством"

Автор книги: Борис Алмазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)

– Ну! Ну?! – допытывалась она, заглядывая в самые глаза.

– А вы смеяться не будете?

– Над чем? – растерялась тетенька. И я понял, что она смеяться не будет. – Послушай, у тебя какие-то странные представления... Над чем смеяться?

И тогда я тоже придвинулся к ней и сказал тихо:

– Все числа четные!

– Как это? – шепотом спросила тетенька.

– Все четные! Только некоторые из них лишнюю единицу прихватывают!

– Зачем?

– Не знаю, – сказал я, – может, от жадности. И становятся нечетными!

–А может, не прихватывают, а теряют... От безалаберности... А? И становятся нечетными, а?

Я подумал и сказал:

– Может быть! Но мне лучше думать, что у них эта единица – лишняя.

– То есть, – сказала тетенька, – если мы все числа обозначим буквой а, то а +1 = b. Так или не так? – Она писала с такой скоростью, что я за ней едва глазами-то поспевал. Мелок по доске так и прыгал. – Я правильно поняла?

– Угу! – сказал я, потому что тоже понимал, что она пишет. – Вот эти-то единицы и складываются. От них ответ и зависит.

– Блестяще! – сказала она, откинула со лба прядь волос и засмеялась.

– И ничего смешного нет! Я когда в классе рассказал, то все тоже «ха-ха-ха»! А что смешного?!

– Ну что ты! Что ты! – растерялась тетенька. – Я же не в смысле «ха-ха-ха»! Я просто радуюсь тому, как ты хорошо все продумал! Я радуюсь – понимаешь? Так как же ты до этого догадался?

– А... так... – сказал я.

– Ну, все же! А? В углу стоял! Да?

– Стоял, – сознался я.

– За что?

– Ел... На уроке.

Она вдруг прижала меня к себе.

– Господи, какой же ты маленький!

– Ну почему! – сказал я. – Еще и меньше есть. Я – третий от конца!

– Послушай, Пифагор, – сказала она, пытаясь пригладить мне волосы. – А как тебя зовут на самом деле?

Я сказал. И тетенька вдруг побледнела.

– Боже мой! – прошептала она. – Все повторяется!

И почему-то на глазах ее показались слезы.

– Не надо, – сказали. – Не плачьте.

– Нет-нет. – Она виновато помотала головой, стряхивая с глаз слезы. – Я не плачу! Это так...

И тут в окно ударил камень. Она ойкнула от неожиданности. Хотя камень – маленький и стекло не разбилось.

Она распахнула окно, и я услышал Серегин голос:

– Ты! Очкастая! Отпусти Пифагора! А то мы вам сейчас все стекла высадим! Отпусти!

– Вы что, с ума сошли! – закричала тетенька. – Вот он, ваш Пифагор, что я, съем его, что ли?

И она поставила меня на подоконник.

Я видел, что на пустыре стоят человек пятьдесят мальчишек, и не только из нашего класса, но почти все с нашей улицы. В руках у них были камни, а у Сереги – рогатка.

– Отпусти Пифагора! – кричал он. – Не посмотрим, что вы ученые! Все тут разнесем! Нет такого закона, чтобы детей арестовывать!

И другие мальчишки тоже орали и готовились швыряться камнями. И тогда она вдруг свистнула в два пальца, переливчато и отчаянно.

Мальчишки разом замолчали.

– Ну вот! Так-то лучше. Сейчас он к вам придет. – И закрыла окно.

Она повернулась ко мне.

– Тетя! – сказал я. – Я вам халат испачкал ботинками.

– Ничего! – сказала она. – Я его постираю. Ничего. Доедай шоколад!

– А вам? – спросил я.

– Мне еще дадут. Говорят, шоколад укрепляет мозги! Вот и ешь! – И она еще раз взъерошила мне волосы. – Господи! До чего же маленький!..

Через неделю охранник с металлическими зубами вынес нам новый кожаный мяч, а еще через неделю на пустыре появились футбольные ворота, а на окнах НИИ защитные сетки.

И когда мы играли в футбол, я нет-нет да и поглядывал на эти окна под темными сетками. Иногда мне казалось, что я вижу за ними тетеньку в белом халате, в очках и с папиросой «Казбек» в тонких, испачканных мелом пальцах... И она смотрит на нас...

Чтобы помнить всю жизнь

До третьего класса мы учились отдельно: мальчишки в нашей – мужской школе, а девчонки в школе через дорогу. Но потом поползли упорные слухи, что раздельное обучение отменяется и с будущей осени мальчишки и девчонки станут учиться вместе. Серега по этому поводу ужасно волновался.

– Ты представляешь, если нас в бабскую школу переведут? – говорил он мне.

– Почему это нас должны перевести?

– Ну как же! Пятнадцать мальчишек в ту школу, а пятнадцать девчонок к нам. Во позорище, если нас переведут!

Я никакого позорища в этом не видел. Что нас в платья оденут и бантики носить заставят, что ли?! Но уходить из своей школы мне не хотелось: я за два года к ней привык. Хотя если бы на переменках старшие мальчишки меньше пихались, было бы гораздо лучше. А то бежит такой здоровила из четвертого или даже из шестого класса и – р-р-раз – тебе в лоб щелбана! Чего хорошего!

– А представляешь, если кого-нибудь из нас двоих переведут, а кого-нибудь из нас двоих оставят? Выходит, дружбе конец?!

Из-за этого я тоже расстроился. Мы с Серегой давно дружили – с детского сада. Мы с ним живем в одном доме и даже на одной площадке – в соседних квартирах. И я даже не представляю, как это можно в разных школах вдруг оказаться!

– Нужно что-то предпринимать! – говорит Серега. – Нужно так себя показать перед учителями, чтобы они с нами ни за что расставаться не захотели!

И целое лето, вместо того чтобы гонять в футбол или там на речку, мы ошивались в школе. Помогали подоконники красить... И другое... Да всего и не вспомнишь... Вот, подоконники красили... Сначала мы с них пыль стирали тряпкой, а старшеклассники красили... Но и мы тоже... Один раз... Я так вообще почти что целый подоконник выкрасил! Меня один из четвертого класса даже похвалил. «Ну, – говорит,– ты намалевал! Айвазовский!» Это художник такой жил в дореволюционное время.

И нас все хвалили. Иван Лукич, который по труду, так прямо и сказал:

– Ой-ой-ой... Большое вам спасибо. Теперь отдыхайте. Таких работников нужно беречь! – И все ребята из четвертого класса, те, что подоконники красили, с ним согласились.

А еще мы Марь Санне из биологии целую банку лягушачьей икры насобирали, для опытов. Она говорит:

– Раздобыли бы вы мне икринку – в микроскоп рассматривать.

А нам что, жалко, что ли? Мы ей целую банку. В общем, помогали!

И потому были почти уверены, что нас в бабскую школу не переведут. Мы тут нужны!

И не ошиблись! Нас не перевели. И вообще никого не перевели. Только из нашего второго класса сделали два: 3-й «а» и 3-й «б». Но мы с Серегой в 3-м «а» остались! Вместе. Нас даже рассаживать не стали!

А первого сентября эти явились! Ну, из женской школы – девчонки. Расфуфыренные! С бантиками! Смотреть противно. А одну так вообще бабушка до самого класса вела – Ирину. Я ее сразу прозвал Мальвина. Ну как из «Золотого ключика», потому что воображает. Она в нашем доме живет – недавно переехала откуда-то.

Бабушка ее все как курица переживает:

– Как у вас школа далеко! Целых три трамвайных остановки!

А чего далеко-то? Остановки короткие: контролер войдет, еще у половины вагона билеты не проверит, а ты уже выскочил! А можно вообще на «колбасе» ездить. Но ее все равно бабушка каждый день в школу за ручку водит, и из школы тоже! Смотреть противно! Это в третьем-то классе?! Как же она в пионеры вступать собирается, если ее бабушка за ручку водит? Я на эту Ирину-Мальвину – ноль внимания, а Серега извелся весь. Потому что влюбился.

Вообще-то он не признавался. Я его прямо спрашивал: «Ты что, дурак, влюбился, что ли?»

А он сразу начинал кричать: «Кто? Я?! Да что я, рыжий, что ли?!» В том смысле, что не влюбился. А вообще-то он рыжий на самом деле. Раньше это не очень заметно было, но теперь он челку отрастил, чтобы Ирине-Мальвине понравиться. Так сразу стало видно – рыжий. Мне-то все равно, какого он цвета, – друг и все, но Серега переживал, что он – рыжий. Он носил с собой зеркальце, чтобы зайчиков пускать (так он мне говорил), но все время в это зеркальце смотрелся. Сдвигал брови, хлопал поросячьими своими ресницами и вздыхал: «Тебе-то хорошо. Ты– блондин. А мне всю жизнь не везет». Но челку свою рыжую не состригал.

Один раз мы отвечали на вопросы: кем вы хотите стать и почему? Мы в «Родной речи» про всякие профессии читали. Серегу вызвали, а он ни бэ, ни мэ, ни кукареку... Не успел придумать. Меня спросили – я говорю:

– Хочу быть моряком, – чтобы от меня отстали. – Плавать в дальние страны и защищать морские рубежи нашей Родины.

Мне пятерку поставили.

Вообще-то я хочу быть клоуном. Ну, который в цирке. И дома, когда никого нет, потихонечку перед зеркалом тренируюсь, но об этом нельзя в классе сказать – засмеют. Тоже, скажут, выбрал профессию! Вот я и сказал «моряком», да и все мальчишки – тоже. Некоторые, правда, сказали, что хотят быть летчиками, как Чкалов.

Но видно же, что они все врут. Во-первых, что они, дураки, что ли?! Если все в летчики пойдут или в моряки, то ни самолетов, ни пароходов не хватит. А во-вторых, кто это так, с бухты-барахты, скажет, про что он мечтает?! «Мечта, – как говорит наш сосед дядя Толя, – это личное дело каждого! И нечего в душу лезть!»

Но Ирина-Мальвина встала, побледнела и говорит:

– Моя самая заветная мечта – стать врачом и спасать жизнь людям!

И видно, что не врет. Все даже притихли.

Мы с Серегой всегда домой пешком ходим. И не потому, что два раза пешочком прошелся, и, пожалуйста, как раз на пирожок или еще на какую-ни-будь полезную вещь! Не в этом дело! Мы не крохоборы, просто нам интересно домой не торопясь идти и обо всем разговаривать. Так вот, в тот день Серега мне все уши про Ирину-Мальвину прожужжал. Что с него возьмешь – влюбился.

Я, конечно, верю, что она собирается быть врачом, но только сомневаюсь, что у нее это получится. Потому что врач должен ничего не бояться – даже покойников, а ее бабушка из школы встречает. Я так прямо и сказал. Он взбеленился, но ничего путного мне возразить не смог. А на следующий день подходит ко мне – прямо лица на нем нет.

– Представляешь, – говорит, – у нее скоро день рождения.

– Ну и что? – говорю.

– Как что? Надо же что-то подарить! А что?

– Подари, – говорю, – цветы или торт из мороженого.

– Нет, – отвечает, – цветы завянут, а торт съедят и забудут про подарок. Нужно такое подарить, чтобы всю жизнь помнила.

– Подари цветы в горшке! Пусть всю жизнь растут. Посмотрит на цветок в горшке и сразу тебя вспомнит.

– Да? – Серега даже прищурился от злости. – Умный какой нашелся. Гений в трусиках! А ты знаешь, сколько такой цветок может стоить? Я что, деньги рисую?

– Сам ты, – говорю, – гений! Давай у Марь Сан-ны в биологии попросим. Там цветов дополна! Она не откажет! Мы ей вон сколько лягушачьей икры насобирали!

– Это хорошая мысль! – сказал Серега. – Айда в биологию.

В кабинете биологии шла генеральная уборка: большая куча поломанных чучел и мятых восковых яблок, битых цветочных горшков лежала прямо на полу. А над всем этим мусором, приготовленным на свалку, возвышался скелет. Серега его как увидел, даже побледнел.

– Марь Санна! – прошептал он. – Отдайте его мне! Я вас очень прошу, я вас просто умоляю! Одна моя знакомая хочет быть врачом... И ей надо привыкать! Это такое пособие!

– Бери... – рассеянно сказала учительница биологии. – Только вы его в газету заверните, что ли... А то вас в трамвай не пустят.

Какой трамвай! Серега обернул скелет мешковиной и помчался к нашему дому. Скелет был старый. Все проволочки, которыми он был скреплен, проржавели, и кости развалились. Мы его долго собирали в темной парадной.

– Как же это ты его так, с бухты-барахты, подаришь? – взяло меня сомнение. – Она же еще ничего про свой день рождения не говорила. Нас же еще никто не приглашал!

– Вот подарим – сразу пригласит! Вынуждена будет пригласить.

Это меня устраивало. Я люблю ходить в гости. Но все-таки что-то меня смущало.

– А сейчас-то мы что скажем?

– Ничего не скажем! – бормотал Серега как в лихорадке. – Это – сюрприз! Не ожидаешь, и вдруг – ба-бах! Повесим на шею ему поздравительную открытку и поставим к двери.

Так мы и сделали...

– Давай ставь к двери! Звони! Звони! – шипел Серега. – И прячься! Быстро! Прячься!

Загремел дверной крюк, лязгнул замок... И гробовая тишина повисла над площадкой.

«Ы-ы-ых-х-х!» – сказало что-то в квартире и грузно упало. Скелет покачался, словно раздумывая, что бы такое предпринять, и тоже рухнул в коридор. И тогда раздался душераздирающий крик.

Когда мы выскочили из укрытия, то увидели ужасную картину. В коридоре лежала Ирина бабушка. Рядом с ней, рассыпавшись на мелкие косточки, белел скелет, а череп медленно и величественно катился вдаль по темному коридору.

В конце коридора стояла Ирина-Мальвина и кричала так, словно у нее в горле была сирена «скорой помощи».

Что было дальше, страшно рассказывать. Но одного мы достигли: этот подарок Ира помнит всю жизнь.

Культурные манеры

В нашей квартире раньше, до революции, графиня жила. Я даже не представляю, как было можно одному человеку в такой огромной квартире жить! Нет, я не боюсь, а просто квартира такая здоровенная... По коридору идешь-идешь, конца ему нет... А на кухне так вообще можно в футбол играть, если, конечно, убрать все столики, табуретки и плиту... Плита у нас здоровенная, как бильярдный стол. Я даже не представляю, сколько нужно дров, чтобы ее растопить! Наверно, вагон. Сколько я живу на свете, эту плиту не топили ни разу. На ней стоят керогазы, керосинки и примусы всех жильцов. Это очень удобно, потому что плита из негорючих материалов сделана. А над ней, будто огромная крыша, козырек из железа и труба. Сосед дядя Толя называет эту крышу «вытяжная система». Из-за этой вытяжной системы в кухне всегда свежий воздух. А то по воскресеньям все соседки как на кухню выйдут, да как керосинки зажгут, да как примусы загудят!.. А тут, пожалуйста, вытяжная система!..

Интересно, была она в квартире, когда здесь жила графиня? Об этом можно узнать только у Мэри.

Тетя Дуся – соседка наша, она в ларьке огурцами солеными торгует – рассказывала, что Мэри работала у графини не то горничной, не то еще какой-то служанкой...

Мэри самая старая в нашей квартире. Она живет в самой маленькой комнатке за кухней... Я у всех соседей в гостях побывал, а у нее ни разу... Хотя, конечно, мне очень интересно, что у нее там в комнате, потому что иногда в открытую дверь виднелись какие-то фотографии на стене, кружевные занавески... Но Мэри ни с кем не дружила. Может, потому, что работала где-то по вечерам, а готовила себе на кухне утром, когда в квартире никого. А может, по-чему-то еще... Тетя Дуся называла ее «мамзель». Наверное, это очень обидное слово, потому что даже тетя Дуся говорила его шепотом.

Мне очень хотелось обо всем, что раньше в нашей квартире находилось, расспросить Мэри: и про графиню, и про ее мужа. (Интересно, как правильно называется муж графини – графин?) И про позолоту, она кое-где поблескивала на потолке в коридоре, и вообще про все, про все... И я очень вежливо с Мэри здоровался. В ответ на мое приветствие она всегда чуть наклоняла тщательно причесанную голову, что-то задумчиво помешивая в кастрюльке на своей керосинке или снимая с огня закипевший кофейник специальной маленькой стеганой подушечкой.

Мне так хотелось подойти к ней и спросить: «А скажите, пожалуйста, когда был царь, вы в нашей квартире жили?» Но я не решался.

В тот день я пришел из школы. Разогрел картошку и сижу себе ем с селедкой. И в квартире тихо-тихо – на работе все, малышня в детском саду или н яслях. Только Мэри что-то варит.

Вдруг ба-бах! Серега прибежал.

– Ты в почтовый ящик смотрел?

– А чего?

– Беги, узнаешь!

Я снял с гвоздика ключ от почтового ящика и вышел на лестницу. Открыл жестяную дверцу ящика на нашей входной двери, и в руки мне вывалился маленький голубой конвертик, с настоящей маркой и вообще весь совершенно настоящий!

– Ага! – говорит Серега и мне такой же конвертик показывает, но только распечатанный.

Я никогда еще никаких писем не получал и даже растерялся. Прибежал на кухню, распечатал. А там маленький такой листочек картонный, на нем цветок нарисован и надпись:

ПРИГЛАШЕНИЕ

А дальше очень красивым почерком написано...

– Во! Во! – кричит Серега и свое приглашение мне тычет. – «Дорогой Сережа!» Видел? «Приглашаю Тебя на празднование дня рождения, которое состоится...» Вот дата и адрес... и подпись «Ира». Видал?! – говорит Серега. – Это тебе не как-либо!

– Чего? – спросил я, хотя и сам видел, что не как-либо.

– Вообще! – ответил Серега потрясенным голосом.

И мы долго сидели молча. Потом мне стало скучно смотреть на торжественного Серегу, и я громко высморкался, чтобы как-то прервать молчание. Серега вздрогнул.

– Это кошмар! – сказал он. – Ты что, и в гостях так сморкаться будешь? Да с такими манерами нас и близко нельзя в культурный дом пускать!

– А чего! – говорю. – Я же в платок. И манеры у меня нормальные. Я даже шею каждый день мою!

Серега посмотрел, что у меня в тарелке селедка, и ехидно так спрашивает:

– А как едят рыбу?

– По-всякому, – отвечаю. – Можно с картошкой, а можно просто с хлебом... Тоже неплохо... Хочешь?

Серега себе на кусок хлеба селедочный хвост положил и говорит:

– С картошкой! Сам ты с картошкой! Рыбу едят без ножа! А в какой руке держат вилку? А?

– В своей! – говорю.

– В левой! – объясняет с превосходством Серега, уминая хлеб с селедкой. – И это логично, потому что в правой руке нож!

– Так ведь рыбу без ножа едят?!

– А! – сказал Серега и только рукой махнул. – Разговаривать тут с тобой! Ты запомни одно: надо воспитывать в себе культурные манеры. А то будем в гостях как «посади свинью за стол»... Эх!., – вздохнул он. – Ну хоть бы какое-нибудь пособие! Учебник бы, что ли, какой-нибудь! А то ведь ничего не знаем! Придешь к приличным людям и будешь как этот...

Он не придумал, кто «этот», и только горестно тряс головой. И вдруг Мэри сказала:

– Одну минутку! Кажется, я вам смогу помочь.

Я чуть картошкой не подавился, потому что она

же никогда ни с кем не разговаривала, я даже не знал, какой у нее голос!

Мэри, как всегда неторопливо, ушла в свою комнатку и скоро вернулась оттуда с большой книгой.

– Книга, разумеется, старинная... Обломок империи, как, впрочем, и ее хозяйка... – И Мэри улыбнулась. Честное слово, улыбнулась! – Но может быть, пригодится... Вот уж не думала, что когда-нибудь у нынешних молодых людей могут возникнуть такие проблемы... – сказала она, уходя в свою комнату.

– Спасибо! – запоздало гаркнули мы.

– Вы не сомневайтесь, – кричал в закрытую дверь Серега, – мы не испачкаем! Мы ее в газету обернем!

Мы побежали к нам в комнату. Расстелили на столе газету и осторожно положили книжку, потому что она действительно была старинная.

На обложке был нарисован дяденька в рубашке со стоячим воротником и с усами. На шее у него была салфетка, вроде слюнявки, как малышам повязывают. В одной руке рюмка, а во второй – вилка с грибком. А перед дядькой на блюде поросенок лежал и нахально улыбался. «Новейший и улучшенный самоучитель изящным манерам. 1906 год» – было написано вокруг дядьки с поросенком.

В книжке были разные советы и таблицы. «Сервировка обыкновенного обеда на двенадцать персон »... А все главы начинались со слова « как »: « Как следует объясняться с молодой овдовевшей дамой, а также надлежащие к сему приличные выражения соболезнования», «Как поздравлять с днем рождения, днем Святого Ангела, а также наносить визиты в юбилейные дни и дни Тезоименитства Его Величества»...

– А чего такое «тезоименитство»? – спросил я.

– Это можно пропустить! Нам вот что главное: «Как следует вести себя на званом обеде».

– Да тут страниц сто! Нам столько и не прочитать!

– Ничего, – сказал Серега, – сколько успеем.

– Знаешь что, – сказал я, – пропади оно все пропадом! Чем мучиться это все читать, лучше вообще ни на какой день рождения не ходить!

– Дурак ты! – ответил Серега. – Все равно рано или поздно придется культурные манеры изучать.

– Да тут всего и не запомнишь: нож справа, нож десертный слева, вилка слева, вилка средняя слева, ложка суповая, десертная и чайная впереди посуды. У нас во всем доме столько ложек нет. Провались оно!

И я даже мыться перестал в знак своей независимости от культурных манер.

А Серега ходил сам не свой и какой-то ошалелый. Он все время что-то бормотал, а иногда глядел на меня безумными глазами и как припадочный шептал: «Забыл, как едят дичь с пашотом!»

У него и фигура изменилась: он стал какой-то поджарый и сутулый, как крючок, и когда разговаривал со взрослыми, то после каждой фразы шаркал ногой и отскакивал назад...

В воскресенье я тоже не выдержал и вымыл лицо не только с мылом, но и с песком. Даже поцарапался! Когда я зашел за Серегой, он торчал перед зеркалом и у него был такой вид, будто его только что вынули из петли.

– Хотел, понимаешь, галстук завязать, – просипел он, – да затянул очень туго...

– Чуть не задавился, – сказал Серегин отец. – Спасибо, я сегодня дома, а то бы хоронили мы этого пижона. Снять бы с тебя штаны и не галстуком, а чем покрепче... да не хочу уж вам праздник портить, а следовало бы!

Серега только плечиком повел: дескать, грубый человек, чего с него возьмешь?

Но скоро мы про галстук забыли, потому что стали спорить, когда идти. Я-то хотел пораньше, пока остальные гости все угощение не съели, а Серега хотел обязательно опоздать, чтобы все видели, какие мы занятые люди. В общем, пришли мы минута н минуту.

– Вот какие воспитанные мальчики, – сказала Ирина бабушка. – Точность – вежливость королей.

При этих словах Серега отскочил назад, склонил голову набок, глаза выпучил и заорал:

– Глубокоуважаемая и незабвенная Ольга Тимофеевна, позвольте мне в сей высокоторжественный день рождения вашей внучки Ирины поздравить вас...

Все даже замолчали. Так молча за столом и сидели. А Серега с какой-то кривой ухмылкой голову так набок склонил, вилка в левой руке, нож в правой, по тарелке скребет, и кажется, что у него на каждой руке по десять пальцев и все параличные.

– Может, кому добавочки? – Ирина мама говорит.

– Что вы! Что вы! Хи-хи-хи... Я очень сыт. Благодарю вас!

«Эх, – думаю, – была не была, уж больно котлеты вкусные».

– Я бы, – говорю, – еще бы съел!

Серега на меня страшными глазами смотрит.

– Вот и умница, – говорит бабушка, – люблю, когда хорошо кушают!

Тут у меня настроение совсем поправилось. Уж я ел, ел... Думал, лопну. А на третье был компот! Консервированный! Сливовый! Замечательный! Я целых три кружки выпил. Ягоды вытаскал, а косточки на блюдечко наплевал.

А Серега стал вдруг грустный-грустный. Скучненький такой,тихонечко сидит.

А потом был торт! Ну тут уж я петь был готов! Замечательный день рождения! А Серега все сидит, не ест, не пьет... Руки под столом держит, как по правилам положено.

– Фто ты прифых? (Я хотел сказать «что ты притих?», да торт во рту.) – И как трахну его по спине!

Продолжение этой истории можно прочитать в истории болезни, потому что Серега подавился. Он, оказывается, держал во рту сливовые косточки.

– Что же ты их не выплюнул? – спросил я, когда навестил его в больнице.

– Это некультурно, – ответил бледно-зеленый Серега. – Так по правилам не полагается.

– А как по правилам?

– Не знаю, – вздохнул он. – Я до компотов дочитать не успел.

– Господи! – говорила потом на кухне Мэри, промокая уголки глаз кружевным платочком. – Если бы я знала... Я ведь из совершенно добрых побуждений дала им эту книгу...

– Да что вы казнитесь... Сам виноват, – успокаивал ее дядя Толя. – Это ведь... извиняюсь, отчества вашего не знаю...

– Францевна, – всхлипывая, отвечала Мэри.

– Это ведь, Мэри Францевна, как в пословице говорится: заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет...

– А культурки поднабраться нашим мальцам действительно не вредно! – сказала тетя Дуся. Она тоже сочувствовала Мэри. – Уж больно хамье надоело!

И все, кто случились в этот момент на кухне, с ней согласились.

С этого дня никто не звал Мэри даже за глаза, даже в шутку «мамзелью», а только уважительно – Мэри Францевна.