Текст книги "Охваченные членством"

Автор книги: Борис Алмазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

Дом с велосипедом

Пастораль

Улица, на которой я отхватил себе недвижимость, 1925 года постройки, носила имя великого поэта. Но итого названия добрые поселяне не употребляли, и в народе наша улица звалась «там, где дом с велосипедом» .

Я долго расспрашивал: где же этот дом и почему он с велосипедом? Но никто ничего толком ответить пе мог, пока один старожил не сказал:

– Ну, ты даешь! Как раз вспроти твоего дома и есть с велосипедом.

И поведал историю постройки этого чуда архитектуры и общественного труда.

В этом доме жила стойкая когорта чувашей или мордвы. Две вещи я так и не узнал, общаясь, соседствуя и приятельствуя с ними годами. Первое: сколько же их, и второе: кто из них кому кем доводится. По моим наблюдениям, в доме летом проживали две или, может, три семьи. Но каждое воскресенье число их удваивалось, учетверялось и ушестерялось. Хотя сосчитать их очень трудно. Чуваши все коротенькие, головастые, скуластые и черноволосые. Поначалу подкупали их трудолюбие и родственная спайка.

Правда, потом я заметил, что работают они хотя и много, но плохо, а родственная спайка, скорее всего, совместная попойка. Потому что в начале и в конце каждой общественной работы немерено выпивалось водки, самогонки и браги.

Дом, в котором они проживали, более всего походивший на железобетонный дот времен советско финляндской войны, они создавали сообща. Дом так называемый «заливной». То есть строились каркас и опалубка, а затем опалубка заполнялась раствором и арматурой. Для шестидесятых годов, когда этот монолит возводился, такое считалось новшеством.

Особенно важно, чтобы раствор, из которого выливаются стены, был хорошо замешан и промешан. Чувашским общинным членством была отрыта яма, облицована, заполнена водой, песком и цементом. И многочисленные чувашки, похожие на мешки с картошкой, но с коротенькими руками и ногами, низкорослые и крепенькие, принялись лопатами и тяпками раствор мешать. Чуваши же, как это принято перед началом великого деяния, сели пить водку.

Немедленно к ним присоединились не только земляки из соседних деревень, приехавшие на велосипедах, но и соседские мужики, собравшиеся со всего поселка. Водка несколько раз кончалась, и за ней отряжали гонцов в сельмаг.

Пить начали часов в десять до полудня, но продолжали и в четыре пополудни, и позже. Чувашки же все это время, зло поглядывая из-под жестких, как конская грива, густых челок раскосенькими глазами, продолжали безропотно месить раствор, время от времени призывая мужиков приступить к работе.

И только когда на зеленоватом небе блеснули первые звезды, а на заборе повис сосед, пытавшийся вернуться домой на свой двор, бабье терпение лопнуло, и они пошли, с тяпками наперевес, на мужиков. Вразумленные черенками лопат и тяпок вдоль спин, мужики почувствовали бешеный прилив энергии и кинулись яростно работать.

Одни заливали раствор, другие подавали арматуру, третьи трамбовали стены. Энтузиазм был так велик, а раствора так много, что продолжали работать и в темноте, освещенные луной и светом электрофары от мотоцикла. Разворачивалась наглядно как бы вторая серия революционной эпопеи «Как закалялась сталь». Мечущиеся силуэты строителей на стенах, ведра с раствором... Истошные вопли «арматуру давай», «раствор давай»... Раствор кончился под утро, и строители, совершившие трудовой подвиг, улеглись, как жители непокоренного монголами Киева, прямо на стенах, на лесах и вообще где кого застал сон.

Опохмелялись часа в три, когда сползлись отовсюду, где сразила их усталость. Трое суток ждали, когда стены «схватятся»... И все это время текло море разливанное. Наконец, когда решили, что срок прошел достаточный, и «бетон мертвый», и теперь «хоть из пушки стреляй – устоит», сбили опалубку.

Мрачная бетонная стена выглядела действительно несокрушимой. Она оказалась значительно толще, чем планировали вначале. Ее не брал ни лом, ни топор, когда их пытались применить. А колотили стену ломом и топором, потому что из мощного тела ее в первой трети от основания, прямо из монолита, торчал никелированный руль новенького хозяйского велосипеда.

В угаре энтузиазма его подали вместе с металлической арматурой.

Руль красовался года два и стал местной достопримечательностью, но затем чуваши, изнемогши от повышенного внимания односельчан, его спилили, оставив потомкам загадочное название воздвигнутого ими сооружения – дом с велосипедом.

«На крылечке твоем...»

Долгие годы дом с велосипедом обходился без крыльца. Многочисленные чуваши и чувашки резво бегали в невообразимый куб постройки по сходням, которые на зиму убирались на чердак, и дом стало вился неприступным, как шотландский замок.

Шли годы. Бесчисленные Ваньки, Коляны, Витьки и Сереги превратились в Иван Иванычей, дядей Колей, а многочисленные Маши и Нади, ставшие бабами Надями и бабами Машами, сменились новой волной Надь и Маш, которые стайками паслись на огороде, качались на качелях и приглядывали за близнецами, в соплях и семечках, Изабеллой и Стеллой, из самого последнего поступления, едва научившегося ходить.

И вот тут-то лидеру чувашского членства явилась навязчивая идея: за лето изваять крыльцо.

Готовилась к этому трудовому деянию община загодя и основательно. Как всегда, муравейным способом натащили какие-то разнокалиберные доски, железо, вонючие сельдяные бочки, что никакого от ношения к крыльцу не имело, но попалось под руку, и даже радиаторы парового отопления, которые применить совершенно негде. Впоследствии ими вымостили дорожку, и несколько волн надь и маш разбивали о них босые ноги, пока не втоптали бесследно в землю.

Вожак общества взял отпуск и начал созидать. Работал он все лето, поскольку отпуск продлевался двумя длительными больничными листами по поводу травмы ноги, которую народный умелец рубанул топором, и головы, куда свалились стропила. От зари до зари у дома с велосипедом раздавался стук топора, и вверх по бетонной стене ползло нечто, напоминавшее гигантский скворечник или увеличенную до гротесковых размеров собачью конуру. При строительстве первоначальный замысел корректировался и уточнялся. Так, сначала отказавшись от флюгера, как излишней архитектурной детали, зодчий затем отказался и от перил на лестнице, ссылаясь на то, что и так с работами припозднился.

– Думал-то раз-два, а оно вон как обернулось...– говорил он, растерянно почесывая кудрявую, кудлатую голову перевязанной рукой. – Счас бы хоть до снега управиться...

В багрец и золото оделись леса и обнажились сжатые нивы, а он все тюкал и тюкал топором... По вечерам, когда мы с двухлетним Богданом Борисовичем возвращались от молочницы с трехлитровой банкой молока, он всегда останавливался и долго сосредоточенно изучал строение. Тыкал пальчиком в отдельные детали и, не владея большим словарным запасом, восторженно вздыхал:

– Дядя, бойсяя татая, тук-тук...

Но однажды вездесущий его указательный палец замер, и мой сын удивленно сказал-спросил:

– Авава?

– Зачем они пуделя-то купили? – подумал я, не сразу разобрав в сумерках, что на крыльце, на карачках, стоит и мотает кудлатой головой ваятель.

Его запой свидетельствовал о завершении эпохального строительства.

Это вскоре подтвердилось тем, что в воскресенье прямо от нового крыльца расставили столы с капустой, огурцами, картошкой, салом и несколькими ящиками водки, а к вечеру начали прибывать бесчисленные гости.

Сдача объекта происходила в лучших традициях. Сначала, естественно, долго пили, затем старейшина и вождь взял ножницы и, несколько раз промахнувшись, все же перерезал ленточку, как при открытии памятника архитектуры.

Конечно же, это встретили шквалом аплодисментов. Молодежь тут же притащила радиолу и принялась танцевать на крыльце. Но ее быстро сменили толстые пожилые чувашки, которые начали, сосредоточенно глядя в пол, топотать чувашские танцы. Наконец под впечатлением минуты все гости затянули: «На крылечке твоем каждый вечер вдвоем...»

Но слушателям, собравшимся со всей деревни, так и не удалось узнать, что же там происходит на крылечке каждый вечер, потому что черное обитое железом для прочности крыльцо, сильно заскрипев, сначала медленно, как штанга обеспечения от ракеты, отошло от стены, а затем, набирая скорость, рухнуло на стол и на все, что еще оставалось от трапезы.

Жертв и особых разрушений не было. Если не считать самого крыльца, которым потом несколько месяцев топили печку.

А чувашская община скинулась, и два шабашника поставили крепкое крыльцо за полтора дня, сторговавшись за пол-ящика водки.

Котлован

Дом с велосипедом единственный в нашем Высокоключевом поселке до сего дня существует без собственного водоснабжения. Поселок потому и назывался Высокоключевым, что, говорят, когда-то здесь били ключи и воды было полно. Но прогресс преобразовал уникальную и прекрасную природу района в нынешнюю маловодную действительность.

В этих краях находились знаменитые на всю Россию известняки, из которых построены многие здания в Петербурге. В известняковой платформе под поселком – карстовые полости и таинственные пещеры. Ученым явилась блестящая мысль закачать туда газ и сделать их естественным и минимально оборудованным газохранилищем. Что и совершили.

Говорят, газ, который загнали под землю, обнаруживался потом чуть не Венгрии. Но я думаю, что это легенда. А вот что правда и чему я был свидетель.

Во время создания газохранилища по всему поселку несколько недель из колодцев вода хлестала через срубы. Но затем она ушла, и многие колодцы высохли. То есть очередная стройка века сместила водные горизонты, нарушила пласты, и поселок стал обилен ключами только по названию. Большая часть жителей, оставшихся без воды, пробурила скважины и стала качать воду с большой глубины, а прежде ее брали, едва наклоняясь к мелко вкопанному срубу. Другие вырыли и забетонировали колодцы глубиною в девять-двенадцать бетонных колодезных колец. Последними взялись решать проблему водоснабжения поселенцы дома с велосипедом.

Судя по тому, какое несметное число землекопов они призвали к труду и какое отчаянное количество водки выпили, колодцев они не копали никогда и, скорее всего, даже никогда не видели, как это делается. Поэтому, рьяно взявшись за лопаты, отрыли в первый день некую емкость, более всего напоминавшую воронку от авиабомбы. На следующий день часть мужчин, опохмелившись, спустилась в нее и собралась копать дальше, но пошел дождь, и землекопы, укрывшись в сарае, добили оставшийся алкоголь. Дождь затянулся на несколько дней, а когда кончился, то оказалось, что дно отрытой ямы покрыто водой, а стенки сильно оплыли, и теперь она напоминает уже не воронку от бомбы, а небольшой котлован под строительство чего-нибудь по плану ГОЭЛРО.

Несколько дней безропотные чувашки черпали ведрами из ямы воду и грязь, при этом некоторые срывались в нее, выскакивая наверх с визгом и матюгами. Своей бани у чувашей не было, и каждый вечер толпа пейзан из дома с велосипедом с тазами и мочалками странствовала по соседям. Но скоро терпение соседей лопнуло, дрова кончились, и в мытье им повсюдно отказали, тем более что строительству колодца конца не предвиделось.

Грязные и мокрые чуваши копались в огромном котловане, как первостроители московского метро. Но природа оказывалась сильнее их трудового энтузиазма, и яма росла не в глубину, а в ширину. Одновременно росла и оплывала, покрывая собою все живое на участке, гора глины. Сначала шла рыжая, а затем синяя, когда-то давшая начало виноградовской фарфоровой мануфактуре. Вскоре весь огород и чахлый сад были завалены землей, поднятой из котлована. Мой сын, которого привезли из города, долго смотрел на яму, уже напоминавшую кратер вулкана, и задумчиво изрек:

– Тута кабутто наипланетянины жили...

Сами чуваши уже сильно напоминали «наиплапетян» сине-коричневого цвета от глины, с воспаленными красными глазами от водки и трудового усердия.

Неизвестно, чем бы кончилась грандиозная стройка, если бы котлован, подступивший к самому дому с велосипедом, не разросся в сторону дороги, и если бы в него не поехал забор и часть деревянного тротуара.

Приехавший наконец председатель сельского сонета не решился покинуть открытый газик. И стоя в нем, матерился и орал так, словно поднимал дивизию в «последний и решительный»...

Через несколько часов приползли два бульдозера. А сильно пьяных чувашей, заготовивших на этот случай бутылки с керосином, по наущению соседа Славки утихомирил участковый. Один на двадцать восемь населенных пунктов, он прикатил на мотоцикле и произнес волшебную фразу: «А вот я вас, сволочей!»

Чуваши воспаленными глазами смотрели, как, деловито урча, бульдозеры уничтожали плод их трудового порыва. Они стояли плотной полуголой кучкой и сильно напоминали бы памятник партизанам из крымских катакомб «Непокоренные», если бы вся монументальная группа привычно не покачивалась.

На этом очередная эпопея закончилась. И жители четвертого поколения дома с велосипедом таскают воду из общественного колодца, вероятно, с генами от своих дедов и бабушек восприняв отвращение к строительству водозаборных сооружений.

Береза, белая подруга...

Сосед Славка – непререкаемый авторитет для чувашей из дома с велосипедом. Неизвестно, что тут и I рало первую роль, то ли давнее родство, то ли профессия Славки – электромонтер (а они ничего в электричестве не понимали), то ли рост (он примерно ни две головы выше самого крупного чуваша), то ли его принадлежность к титульной нации или его неистребимое откровенное презрение к умственным и физическим способностям чувашей.

На мой неискушенный взгляд, алкаш и сукин сын Славка мизинца не стоил любого из чувашей. Они обладали такими чертами характера, которые любой народ готов приписать себе. Чуваши – добрые. Они всем скопом кидались помогать соседям в самых грязных и тяжелых работах, искренне радовались чужому счастью и слезно сокрушались чужому горю. Никогда, ни за что они не взяли бы за свою помощь деньги и, даже получив в знак благодарности поллитру, не волокли ее домой, а тут же раскупоривали, делясь с угощавшими. На них можно без опасения оставить детей и быть уверенным, что накормлены и умыты ваши ребятишки будут наравне с чувашатами; они никогда не взяли чужой нитки или тряпки с забора, их ребятишки сутками носились по деревне, отыскивая человека, обронившего, по их понятиям, ценную вещь, и никогда не присвоили бы ее себе. Что находили смешливые и стыдливые чуваши в тупом и дебиловатом хаме Славке, непонятно. Но они ничего не делали, не спросив у него совета.

Сволочь Славка же за советы всегда получал жидкую валюту, которую выпивал в гордом одиночестве.

И чуваши, сами не дураки выпить, восторженно задрав головы, смотрели, как ходит кадык на Славкиной шее, когда он высасывает, в один прием, поллитру «из горла». Глаза их сияли, как у детей в цирке, глядящих на канатоходца или фокусника.

Во дворе дома с велосипедом росла огромная старая береза. При ветре с нее сыпались сухие коряги, а все лето разнообразная дрянь, угнездившаяся в коре, пожирала все, что росло у чувашей на огороде. Трухлявая береза раскачивалась и грозила снести несколько телеграфных столбов при падении, но чуваши ее не трогали, потому что на березе было несколько вороньих гнезд и там были птенцы.

Наконец в октябре, после того как осыпались с дерев златые листья, они толпою подступили к Славке и, поднеся ему ритуальную поллитру, упросили подобно пращурам нашим: «правити и владети», и смысле взять руководство при спиливании березы.

Несколько умелых мужиков советовали чувашам залезть на дерево и потихоньку, начиная с вершины, ветку за веткой, спилить и спустить на землю. Вероятно, затем и обратились чуваши к Славке, поскольку у него имелись крюки для ног, называемые «кошки», на которых он лазал по деревянным столбам. По Славка изрек: «Херня!», и чуваши безропотно покорились.

– Аккурат между столбами и домом ляжет, – уверил он, выстраивая чувашей подобно бурлакам на Волге с картины Репина. При этом количество матюгов, которыми Славка наградил каждого из участников драмы, вряд ли уместилось бы у них за пазухами.

Наконец орда построилась. Древопилы затаились с двуручной пилой у корней, топорники изготовились, Славка отхлебнул из бутылки и махнул:

– Давай!

Жаркая работа закипела. Подбадриваемые матюгами Славки и его командами «правея, левея», чуваши что есть сил сгруппировались, рванули, и береза с грохотом и последствиями, с которыми летит из буфета сервиз с посудой, точно легла на дом с велосипедом.

Чуваши замерли с открытыми ртами и канатом в руках, глядя, как обнажились поломанные стропила, а с обломков крыши медленно, будто льдинки в апреле, сползают остатки шифера.

Я ждал, что волна неизбежного в таком случае народного гнева покарает скотину Славку, но он тончайший психолог.

– Ага! – сказал он торжествующе. – Что я вам, придурки, говорил! У нее же, у березы вашей гребаной, вся внутренность сгнивши! Поллитра входит.

И чуваши взволнованно затолпились у дуплястого пня березы. Так и не сбылась моя мечта увидеть, как народ учиняет возмездие.

Но сбылось реченное Господом: «Мне отмщение и аз воздам». И сподобился я зрелища удивительного, кое и описать трудно.

В отличие и в противовес чувашам скотина Славка чрезвычайно вороват. Он волок все, на что падал его мутный взгляд, не особенно задумываясь, чем бы спертое могло ему послужить.

– А вона что ...– сказал он мне как-то утром, показывая неизвестно откуда украденную круглую металлическую щетку, скорее всего часть вала, которым уборочные машины скребут снег и лед с асфальта. – Две штуки взял!

– А тебе на что?

– Да ты че! А трубу-то чистить! Как раз по диаметру! Как в птичий глаз пойдет!

С похмельным азартом Славка приставил лестницу и полез на крышу. На треск ломаемого шифера выскочила его жена, но он, не отвечая на ее визгливые проклятия, неумолимо, как самурай, сантиметр за сантиметром, двигался к печной замысловатой трубе. Она под срез крыши кирпичная, а дальше, как объяснял Славка чувашам, «для тяги» в нее вделана асбестокерамическая труба, придававшая дому сходство с паровозом.

– Паразит! – кричала жена. – Всю крышу поколол!

– И хрен с ней! – азартно ползя по коньку, ответствовал Славка. – Все равно шифер старый!

С руки у него, как у ковбоя лассо, свешивалась бухта веревки со стальной круглой щеткой на конце.

На улицу высыпали все поколения чувашей, на соседних заборах грудями повисли соседки. Славка с необыкновенным артистизмом выпрямился на коньке и, балансируя, пошел к трубе. Даже жена визжать перестала.

– Видал! – сказал, торжествуя, Славка. – Облегчения-то какая вышла! Продерет, как солдат Яшка девку Машку! Это же сталь! Вона как ложится, аккурат в диаметр. Раз-раз и готово!

Я не стал досматривать, как он будет «шворить», по Славкиному выражению, сажу. И ушел в дом.

Часа через два, когда я вышел на крыльцо, Славка еще оставался на крыше.

– Вишь, ты! Заело! – сообщил он мне. – Туды-то вошло, но не до конца, а назад оно ж выворачиваться должно, а диаметр не позволяет. Навроде зонтика. «Туда соколом, а обратно колом!» Вот такой геморрой получается! Ничего, счас пропихнем!

Второй раз я вышел на истошный визг Славкиной жены.

Славка раскачивал и отрывал пятиметровую телевизионную антенну, сделанную из дюралевой трубки.

– Не ори! Она уже сгнивши вся. Новую поставлю.

Оторвав антенну, он, как эквилибрист с шестом, прошел по крыше обратно к трубе. Крыша уже вы глядела так, будто в нее била артиллерия.

Номер, выполненный Славкой, украсил бы лучшие цирки мира. Когда он подходил к трубе, то не мог, как ни пыжился, поднять пятиметровую антенну. А когда отходил, то не мог антенной вышеуказанной длины попасть в отверстие печной трубы.

Он гулял по крыше несколько часов, каждую минуту рискуя свалиться и сломать шею, окончательно превратив кровлю в кашу из шифера.

Акробатика Славки уже всем наскучила, и даже чуваши ушли с улицы, утратив веру, что Славка когда-нибудь попадет антенной в трубу.

Но чудеса бывают, а труд, даже дурака, бывает в конце концов результативен. Когда я уже под вечер собрался ехать в город и запирал дом, раздался ликующий крик Славки:

– Есть!

Я оглянулся. Конец антенны наконец-то попал в трубу. Славка, быстро перебирая ногами, бежал проталкивать ее глубже.

– Есть! – крикнул он второй раз, когда антенна поднялась над трубой.

Но в третий раз крик не получился, потому что жердина антенны покачнулась и точно срезала асбестоцементную трубу до основания.

– Есть! – крикнул кто-то с улицы.

Славка, как лягушка-путешественница, распластался в воздухе и шмякнулся с крыши куда-то во двор!

– Есть! «Скорую помощь» вызывайте.

Он переломался так, что только проспиртованностью организма можно объяснить его быстрое выздоровление. А ворованную стальную щетку извлекли, только разломав печь. Так что, ползимы Славка лежал у чувашей в доме с велосипедом.

Я простил и его вороватость, и его хамство и даже не удивился, когда жена недавно мне сообщила:

– Ты представляешь, Славка от нашего участка себе сотку отрезал. Нужно что-то делать!

– Ничего я не буду делать!

– Ну как же? Это же наша земля! Нужно в суд подать!

– Нам, что? Есть нечего?

– Верно! – сказал сосед Юра. – Пусть Славка на этой сотке себе грыжу наживает!