Текст книги "Над бурей поднятый маяк (СИ)"
Автор книги: Бомонт Флетчер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Глава 1
Ведь Эрот – самый человеколюбивый бог, он помогает людям и врачует недуги, исцеление от которых было бы для рода человеческого величайшим счастьем.
Платон, «Пир»
(эпиграф ко всему тексту)
Весна доползала до Лондона неохотно, переваливалась же за городские стены еще неохотней. Старая городская шлюха стаскивала с рыжих волос снежное покрывало, а под ним оказывалась грязь, нечистоты, позабытая под коркой льда смерть. И требовалось слишком много проточной воды, чтобы смыть накопившуюся дрянь подчистую – вот и оказывалось, что вешние ключи, уже журчащие кое-где вдоль раскисших улиц, цветом своим напоминают жидкое дерьмо.
И все же – в привычную городскую вонь подмешался ни с чем несравнимый, серебряный запашок оттепели. Шел он с Темзы, сбрасывающей загрязненную змеиную кожу льдов. Шел от торговцев, выходящих на рынки пораньше, и – засветло, от девиц, впервые расстегнувших плащи на шеях, чтобы показать, что за ягоды успеют дозреть к лету.
Все шло своим чередом, текло, звонко журча, и огибало горы мусора там, где не могло смыть их. Дни сменялись ночами, «Ричард» – «Титом Андроником», толпы – толпами, ожидание – свершением.
Кит ездил в Эссекс Хаус три раза – и каждый раз они с Уиллом не говорили об этом. Уилл не расспрашивал – просто останавливал внимательные взгляды на полуприкрытом маской лице графини Эссекс, зачастившей в «Театр». Больше эта женщина не стояла между ними, предпочитая встать между Диком Бербеджем и Ричардом Топклиффом – что ж, этот выбор мог намного сильнее разгорячить кровь.
Но оставалось еще одно.
Раскланиваясь с леди Френсис, Кит неизменно помнил о своем обещании – из тех, которые лучше выполнять для собственного же блага.
– Вы изволите посетить «Розу», миледи? – как-то спросил он милосердную покровительницу угодного Музам искусства, будучи приглашенным в ее ложу.
Леди шевельнула соболиными бровями из-под маски, полуоборачиваясь:
– Когда же? Вам есть что предложить мне, о вдохновенный поэт?
О, вдохновенному поэту было что предложить: Господь потребовал жертву всесожжения, и Авраам тут же выхватил ее из своего райского кармана.
– Я обещал вам кое-что.
Там, внизу, за кулисами – они знали, – камеристка графини Эссекс по ее поручению шепталась с супругой Августина Филиппса, известной на весь Шордич болтуньей, прозванной Колоколом, о том, что ей удалось услышать насчет противоестественных склонностей одной особы, чье имя – слишком страшно, чтобы его называть всуе.
– Да, я помню, – обронила леди, и расцвела обворожительной улыбкой. – И думаю, ты мне достаточно задолжал, чтобы начать расплачиваться.
***
После того страшного, памятного вечера у графа Саутгемптона Нед Аллен перестал быть Тамерланом.
Как будто золотая краска, которой он покрывал кожу перед выходом на сцену, чтобы показать одновременно смуглость героя и его величие, разом сошла со щек, облупилась, словно у него и не лицо было вовсе – так, всего лишь давно не крашенная старая дверь покосившегося дома.
Кое-кто из труппы подталкивал Неда локотком и подмигивал со значением – не за горами великая милость сильных мира сего, раз тебя позвали на столь важный прием. Аллен не спорил, хотя больше всего на свете ему хотелось сказать: да лучше бы и не звали, дольше проживу.
Гвоздем, вколоченным по шляпку, болезненной занозой засели в мозгу прощальные слова сэра Уолтера Рэли:
– Будь осторожен, Нед. Не наделай глупостей.
И Нед Аллен стал осторожен – потому и сбросил с себя Тамерланову личину. Продолжая играть, умерил горение, приглушил его. Кит Марло все так же заглядывал в «Розу» и заглядывал в розами испещренную гримерную Неда. Как будто он легко мог жить на свете после того, как его раскладывали втроем на той маленькой, похожей на конфетницу, истоптанной сатирами сцене. И кто – Шекспир, Уолсингем, малыш Гарри! Кит Марло продолжал собирать вокруг себя визжащие от восторга толпы: лица, как у мучеников в экстазе, статуями которых, по рассказам отца, раньше украшали церкви.
Кит Марло продолжал жить где-то рядом, в то время, как Нед Аллен перестал быть Тамерланом.
***
– Нед! – Кит окликнул Аллена вполголоса, чтобы не привлекать излишнего внимания снующих вокруг подмастерьев, складывающих всеми ненавидимого троянского коня для драмы Джонни Пила. Пропорхнул мимо Джорджи, чьи темные веснушки стали еще темнее и заметнее из-за увеличившегося количества солнечных деньков. Конь, натужно скрипя, как обычно, не желал собираться полностью: вслед приклепанному хвосту у него, как всегда, отвалились уши. – Нед, у меня к тебе разговор. Важный, как твоя жизнь и смерть Фауста.
Нед был бледен – так, словно провел веселую ночку. Может, так и было – в последнее время они мало разговаривали по душам, и еще меньше пили вместе. После приема у графа Гарри Аллен как будто растворился в театральных стенах и повседневных заботах – должно быть, готовился к сумрачно надвигающемуся веселью свадьбы.
«Каждый, кто любил тебя, когда-нибудь женится», – некстати вспомнились непривычно серьезные слова вечного насмешника Томми Уотсона, не замедлившего последовать собственному пророчеству. Кит досадливо поморщился, но тут же с обычной своей небрежной развальцей прислонился плечом к двери гримерной, размалеванной кровавыми язвами роз – чтобы не позволить одичавшему зверю скрыться в берлоге и избежать разговора.
– Нед, это действительно важно.
– Я слушаю тебя, – нехотя обронил Аллен.
Теперь он мог себе позволить ходить по «Розе» в своем роскошном халате, выкрадывая солнечные лучи для златотканой основы парчи.
Кит усмехнулся, и взял его за отвороты этого халата – будто собрался притянуть к себе для поцелуя. Но вместо того прошептал на ухо, вытянув шею и вытянувшись сам:
– С тобой крайне жаждет познакомиться одна высокопоставленная и влиятельная при дворе особа. Ты же слышал сплетню про то, что Диком Бербеджем заинтересовался Топклиф? Так вот, знай: тебе повезло гораздо, гораздо больше.
***
В этом городе воняло Содомом.
Не то, чтобы такой солидный и уважаемый, да-да, уважаемый, несмотря на происки еретиков и разных мерзавцев, человек, доподлинно знал, как именно воняло в Содоме. Но стоило распрощаться с возницей, с которым довелось заночевать под закрытыми воротами у самого Нью-Гейта, Джон Шекспир понял: этот город воняет похлеще самого Ада. И дело было, конечно, не в запахе.
Он и сам был скорняк, хотя и успел побывать и бейлифом, и позаседать в городском совете, прежде чем эти иуды из числа приверженцев королевы прогнали его оттуда – так боялись его несломленного твердого в вере духа, – так вот, ему ли, с его-то ремеслом, воротить нос от какой-то гниющей кучи.
Куч тоже хватало, и многие были куда больше той, за которую городской совет щемил его не первый год. Но дело было в другом. В виселицах Тайнберна, на которых болтались его братья во Христе. В криках и стонах, в протянутых руках, поминутно, пока он шел, высовывавшихся из ужасающего Нью-Гейтского застенка.
Содомом воняло от разряженных девок и щеголей, закрывающих носы надушенными платочками, – сладковато, мерзко, как и положено греху. Они спешили прочь по своим делам – им не было дела до тех несчастных, кто оказался настолько тверд в вере, что даже страшные лондонские тюрьмы не могли сломить ее! Джон Шекспир твердо помнил, что Господь сжег своими огненными стрелами Содом и Гоморру как раз за это: за равнодушие, за корысть, за то, что жители их отказались помогать ближним своим в беде.
Он же, Джон Шекспир, хоть и был добрым христианином, все же не из тех, кто смиренно клонил выю под ударами судьбы. Он был тверд, некоторые, как его женушка и невестка, предпочитали говорить – упрям. Но разве это упрямство – выполнять все клятвы, обеты и все свои зароки? А первейший – тот, который дал накануне отъезда своего старшего, и, увы, бестолкового сына в Лондон: никогда не ступать в эту обитель греха, в погрязший в пороках город, именуемый Лондон.
Но от Уилла давно не было никаких вестей, а жена с невесткой пилили денно и нощно, и внуки каждый день заглядывали в глаза. Вот он и сдался на милость победителя, предпочтя, подобно древним, проиграть битву, но выиграть войну. А сдавшись, отправился на розыски своего загулявшего отпрыска.
У Джона был один адрес, где мог обретаться Уилл, вообразивший себя свободным от семейных обязательств: постоялый двор «Sub Rosa» на Бишопсгейт. И он не удивился, что на постоялом дворе с неприлично яркой, жирно намалеванной розой, Уилла не оказалось. Впрочем, хозяйка – очень приятная вдовушка и сразу видно блюдущая себя женщина, – мисс Джинни, посоветовала поискать «мастера Шекспира» в «Театре». Дескать, он там и живет нынче, и работает. Театральных постановок много – сезон.
Содомом воняло от поднятого в знак грядущего представления флага над «Театром». Кто же, какой порядочный христианин, станет ходить на пьески в Великий пост, да еще и перед самой Страстной Неделей? У кого хватит совести кривляться, зная, что Спаситель вот-вот примет крестную муку, а тысячи последователей истинной веры гниют в застенках? Джон хмурился, но своему старому другу, Джейме Бербеджу, с которым они съели не один пуд соли, не сказал ничего. А что тут скажешь, не его вина, что народ валом валит в театры в пост, а новой веры, утвержденной беспутным и развратным Генрихом, от которой до конца времен – так, безделица, рукой подать. Ремесло же актера было ничуть не хуже скорняжного. По молодости да по глупости Джон и сам хотел податься в актеры, но не судьба: ни петь, ни плясать, как это положено в их цеху, он не умел. Да и семья уже была, не бросишь же жену с детьми.
На вопросы об Уилле Джейме отвечал неохотно, прятал взгляд и хмурился, не скрываясь, даром, что актер. То ли кошка между ними пробежала, то ли у Джейме своих забот хватало – такую махину, как «Театр» еще нужно было содержать в надлежащей исправности. Джон не стал задерживать земляка болтовней, так для вежливости выпил кружку пива – и отправился по делам.
«Сирену» он нашел без труда: по старой памяти да по облезлой, колыхавшейся на весеннем потеплевшем ветру вывеске. Посторонился, выпуская молодого, разряженного в пух и прах щеголя. Только головой покачал: этот вот уж точно из содомлян, истинный так сказать, местный житель. Кабы не штаны, так издали и не разобрал бы: парень или девка. Он, Джон Шекспир, человек бывалый и видел всякое на своем веку. Но подобные чудеса с подведенными глазами ему встречались только в Лондоне.
Интересно, Уилл одевается так же?
***
Конечно, с пройдохой Хенслоу никто не условился. Кит не мог быть уверен, что старик не испортит ему затею: кто захочет отдавать такого жениха, как Нед Аллен, капризной богачке, способной помериться с молочно-бледной мисс Вудвард и красотой, и кошельком? Хенслоу любил нахваливать белизну кожи своей племянницы и золото ее волос – непременно в компании, большей, чем компания скучающего в клетке громадного медведя. Сама девица, по всему, обладала несомненной скромностью, но смирением прикрывала тиранический характер, присущий каждой доброй хозяйке. Может, это и пугало славного Тамерлана – он не привык подчиняться маленькой королеве с благостными светло-голубыми глазками, но, надев ей на палец кольцо, был бы на это обречен – его обрекли бы деньги дядюшки невесты.
В общем, по всему, Филипп Хенслоу не должен был знать о свидании, назначенном в самой сердцевине «Розы».
– И кто это так жаждет увидеться со мной? – с кривой усмешкой поинтересовался Аллен, вместе с Китом поднимаясь по скрипучим ступенькам на второй ярус лож. Там был кто-то – из партера можно было увидеть неясную переливчатую фигуру и четкую тень, но лицо прекрасной незнакомки было прикрыто маской. – Все это дурно пахнет, Кит. И выглядит так, словно ты вознамерился продать меня.
Кит ответил самой чарующей из своих улыбок – прямо в губы Неда, успев повернуться к нему лицом так скоро, что тот вздрогнул:
– После скажешь мне спасибо. Я же вижу, что ты нуждаешься в этом – и в деньгах. А друзья должны помогать друг другу.
Аллен пихнул его в грудь, заставив отступить, и прошел мимо, обгоняя, перемахивая через ступеньку.
– Откуда тебе вообще знать, в чем я нуждаюсь, – огрызнулся через плечо, и ворвался в ложу так, словно собрался взять ее стены штурмом, как стены неприступной крепости.
***
Леди Френсис живо обернулась на громкие шаги по лестнице – может, даже слишком живо, выдав тем свое жгучее, бродящее, как молодое вино, любопытство. Слишком долго она удерживалась от своих любимых развлечений и походов в театр, а поняв, что никакая придворная чехарда не способна заменить радость от нового дорогого приобретения, заскучала по своей теневой жизни еще больше.
Муж не упрекал ее, только посмеивался и подкалывал изредка: то, чего ему не полагалось знать, он не знал, а остальное было не важно.
– Ты обхаживай нашу золотую старушку, – отвечала Френсис, обдумывая богатое предложение этого говнюка Марло, и прикидывая десяток вещей одновременно: от платья, которое следует надеть для первой встречи с подарком, до суммы, которую следует ему отписать в качестве первого поощрительного взноса. – А я буду заниматься тем, что доставляет мне радость.
Граф Эссекс не привык спорить с супругой, потому что ему было не до того – рыжая мумия, погребенная в своем дворцовом гробу в окружении головокружительной роскоши, требовала много внимания и пила кровь чашами на завтрак и ужин.
Теперь было принято считать, что обед – признак дурного тона.
– Знаешь, Роберт, а ведь я могла бы собирать диковины, – говорила Френсис, когда помыслы о сопернице терзали ее меньше. – Как эти люди, которые набивают свои кабинеты редкостей всякой всячиной, чтобы потом показывать ее гостям и хвастать друг перед другом. Мне кажется, это мало чем отличается от навешивания этих огромных, украшенных шитьем и драгоценными бляхами гульфиков.
Добрый супруг возражал:
– Но тебе не на что их навешивать.
– Вот именно! Поэтому я собираю актеров.
Тот, кого предложил ей Кит Марло, не заменил бы его самого, сложись обстоятельства иначе, но мог бы стать украшением ее собрания.
– Госпожа… – начал Нед Аллен своим хваленым густым голосом. – Я здесь.
Френсис замерла, полуобернувшись, и даже рот приоткрыла от приятного удивления. Без сомнения, вблизи этот человек производил не меньшее впечатление, чем на сцене. Он был так высок, что едва не доставал макушкой потолочных перекладин балконной галереи. В его лице было волнующее сочетание величия и какой-то поистине скифской дикости – не могла же заядлая зрительница сама все это выдумать?
– Я рада вам, мой дорогой Нед, – проворковала Френсис из-под бархатной маски, закрывающей все лицо, и незамедлительно прогулялась заискрившимся взглядом ниже, гораздо ниже величественного лица знаменитого актера. – И надеюсь, мы с вами быстро подружимся. Подойдите же, не бойтесь меня – я не кусаюсь.
***
Сынок явился минуту в минуту.
Знал, что Джон Шекспир ждать не любит и не станет, хоть бы сама королева вздумала явиться к нему. А что, эта рыжая блудня и дочь шлюхи ничем не заслужила его уважения. Вот хоть Армаду взять – ее, что ли, победа? Да подуй ветер в другую сторону – уже бы все болтали по-испански, как миленькие. Но Господь не отвернулся от Англии, видать все же внял молитвам ее верных сынов, тех самых, которых королевские псы усердно вешали и бросали в тюрьмы.
Уилл волновался, это было видно с первого, даже самого беглого взгляда: ломал пальцы, делая вид, что сжимает свою модную шляпу с пером, кусал губы и был бледен, как полотно. Джон сразу оценил его наряд, стоящий без малого фунта три – считай, почти половину той суммы, что Уилл отправил домой в последний раз. Оценил и серьгу в ухе – крупный жемчуг, оправленный в серебро, – эта мода нынешняя, когда парни рядятся, как девки, тьфу, не понять ему уже этого, не понять. Уилл был одет так, как будто превратился в одного из тех придворных шаркунов, которые знай себе ублажали королеву в ожидании косточки со стола.
– Мне рассказали, что ты был у мессы только раз за весь последний год, – вместо приветствия сказал Джон. – Тебе должно быть очень стыдно, Уильям. Разве твои побрякушки стоят твоего честного имени, имени Шекспиров и Арденов?
***
– Прошу простить меня, миледи, что предстаю перед вами в таком виде… Я не знал, что мне повезет принимать вас в «Розе».
Леди предпочла скрыть свое лицо под овальной маской плотного черного бархата и сама казалась – бархатной. Мерно переливалось ее расшитое драгоценным бисером пышное платье с рукавами, сшитыми из разноцветных полос жесткой парчи, искрили перстни и серьги – стоило красавице повернуться под лучами весеннего солнца. Вслед им сверкало тяжелое ожерелье, приковывающее взгляд к округлым, тоже бархатным, очертаниям груди под сеткой кружев.
– Не стоит беспокоиться. Ведь я давно наблюдаю за вами, любезный мой Нед, как бы это ни звучало. Можно даже сказать, что ваша игра увлекает меня – да и кого бы не увлекла? Признайтесь же, вы нарочно – такой, чтобы завлекать в свои путы неосторожных дам и девиц, может быть, с самого начала шедших в театр совсем не за тем?
Мягким переливом тек ее голос – она остроумно шутила, благожелательно, даже ласково расспрашивала Неда о том, о сем, как будто и вправду была его давней подругой, интересующейся жизнью приятеля после долгой разлуки.
– Нет, ну что вы, – отвечал он ей в тон, а сам чувствовал себя дурак дураком. Где-то там, за спиной, скользнула тихой саламандрой и исчезла бесследно тень Кита. Сделав свое дело, он, кажется, даже кивнул своей спутнице, на что та ответила таким же кивком, и отправился куда-то – должно быть, в свой родной Ад. Во всяком случае, Нед так и не услышал, чтобы под его ногой скрипнула хотя бы одна ступенька. – Я всего лишь делаю свое дело, то, за что мне платят мои гроши. Но не скрою, что мне приятно описанное вами внимание, миледи. Любому мужчине это польстило бы.
Леди рассмеялась мелодичным грудным смехом. Нед уже знал, кто она. Они обменивались любезностями, заранее зная, что нужно обоим – взгляды, бросаемые ими друг на друга, все более низменно сосредотачивались в одних и тех же местах. Высокая гостья то и дело опускала ресницы, и в прорезях маски было видно, что они длинны и черны даже без покрывающей их сурьмы, устремляла взор Неду пониже пояса. А он, почтительно склоняясь на каждое ее словцо, утопал в выставленном напоказ богатстве, кроющемся в вырезе ее платья.
Чертов Кит Марло, так ты продать меня решил, или откупиться?
Конечно же, Кит был в курсе, что сегодня некие важные дела, связанные с хворью, выкосившей нескольких медведей на ближней арене для травли, задержат Хенслоу в другом конце Бенксайда, и в «Розу» он приволочится в лучшем случае только после полудня. Шутка ли – на кону выручка за несколько ближайших боев! Так что и гостья, чье имя пока не было названо, и Нед, предназначенный для нее жертвенный телок, и сам Кит могли никуда не торопиться.
Все было просчитано наперед. На любое слово, нашедшееся в кармане у Неда Аллена, Кит Марло уже заготовил скорый ответ.
– Я буду рада продолжению нашей беседы в более уютной обстановке, – тем временем, доиграла свою роль миледи, и подала руку для поцелуя, высоко задирая запястье. – Думаю, вас не затруднит дождаться нарочного письма от меня?
Нед едва коснулся пересохшими губами кончиков ее пальцев и полированных до зеркального блеска ногтей:
– Как я узнаю, что это именно вы?
Грянул новый кокетливый смешок:
– Ах, как я могла забыть, что таких как я, у вас, должно быть, десятки, и вы выбираете по жребию, кого из нас, ваших несчастных воздыхательниц, осчастливить этим вечерком.
И, пока Нед Аллен густо краснел и абсолютно искренне сожалел о собственной неловкости, его блистательная посетительница добавила с властной уверенностью, слишком явной, чтобы прикрывать ее масками и остротами:
– Вы прекрасно поймете, когда дойдет до дела.
***
– Кит!
Голос Неда Аллена, буквально накинувшегося на него со спины, был отчаянным – словно во время ночной драки. Могучее войско выступило в поход, алые знамена и раздутые на судорожный вдох ноздри воинственно трепетали. Кружка с холодным пивом, ломящим зубы, покатилась по деревянному полу вприпрыжку, разбрасывая хлопья пены, как загнанная лошадь.
– Какого черта, ты, проклятый интриган?
– Предпочитаешь светловолосых дамочек? – осклабился Кит, будучи мгновенно зажат между распаленным телом в парчовом скифском халате поверх сорочки и подвернувшейся под лопатки стеной. – Прости, забыл, забылся. Да и другой не нашлось. Будь рад тому, что есть, и сочувствуй Дику Бербеджу. Я уже говорил тебе об этом, да?
Аллен встряхнул его с неподдельным возмущением, переходяшим в ярость, и не нашел слов, чтобы выразить и то, и другое. Кит мягко напомнил:
– Мы не одни, дружок. А у моего Джорджи язык подобен колокольному – мигом разнесет по всему Лондону весть о том, что ты пытался меня убить прямо в «Розе». Или трахнуть. Как ему больше понравится.
Нед отпустил его – но только чтобы втолкнуть в свою гримерную и с грохотом захлопнуть за собой дверь, ввалившись следом. Кит рассмеялся, качая головой:
– А как больше понравилось бы тебе?
***
– Отец, Бога ради, не здесь, не сейчас! – Уилл озирался, и, кажется, даже трясся. – Нельзя…
Джон скривился. В жилах у этого парня, видать, совсем мало, что Шекспиров, что Арденов, пошел в какую-нибудь побочную ветвь, да вот хоть бы в Джонова братца, своего дядьку, тот еще трус и разгильдяй. Если бы Джон не был так уверен в своей супруге, то наверняка бы решил, что этот смазливый, щеголеватый и трусоватый малый, растерянно мнущийся перед ним, – не его кровь.
Джон отставил кружку. Дрянное все-таки пиво подавали в этой «Сирене», кислое и водянистое, хорошо, если не разбавляли водой прямиком из Темзы, с них станется. А впрочем, чему удивляться: за прошедшие годы, что он тут не был, ничего не изменилось.
– А так – можно? – повысил голос. – Вырядиться, как павлин, трясти гузном, спать до полудня? Забывать о семье и Боге – можно?! Вот эти вот побрякушки содомитские цеплять на себя – можно?
Из мертвенно-бледного Уилл стал пунцовым.
– Отец!
Джон поджал губы. На глазах у щенка заблестели слезы – вот еще привычка, которой Джон был искренне возмущен. Прилично ли это – рыдать мужчине, будто нежной девице?
На них начали оглядываться, некоторые пьянчуги, очевидно, в предвкушении грядущего зрелища, повскакивали с мест. И Джон решил сменить гнев на милость – не доставлять же лондонскому отребью удовольствия? Махнул рукой:
– Сядь.
***
– Рад тебя видеть в добром здравии, отец. Как мама? Девочки? Хэмнет?
Уилл говорил преувеличенно оживленно, но глаз не поднимал. Он хотел сменить возникшую прямо с порога опасную тему, но, зная поистине ослиное упрямство Джона Шекспира, надежды было ничтожно мало.
– Тебе следовало бы писать домой чаще, чтобы знать это, – отвечал отец. – Думать о том, что женат, что твои дети, возможно, нуждаются не только в твоих жалких подачках, но и в отце, не в деде. Думать, Уильям, головой, а не своим блудливым отростком.
В другое время Уилл тот час бы ушел: он теперь вспомнил, почему бежал из дому, куда глаза глядят. Виной тому был не захолустный Стратфорд, не беспросветная жизнь и не его желание прославиться. Виной было вот это: ослиное упрямство, непоколебимая уверенность в собственной правоте и вечное, ворчливое недовольство Джона Шекспира всем и вся. А в особенности – своим старшим сыном.
***
– Зачем ты глумишься, Кит? – отрывисто спросил Нед, делая к нему шаг. – Неужели так сложно – хотя бы раз в жизни повести себя, как обычный человек?
Кит смотрел на него своими непроницаемыми, то ли черными, то ли серыми глазами: светлый ободок вокруг пары бездн. Этот взгляд мог значить все, что угодно, и не значить ничего. Но, скорее всего, старый друг просто снова насмехался над ним, не отступая, но и не идя навстречу.
Так и вышло.
– Нет, ну почему ты умолк, мой Тамерлан? – Кит взял со столика какую-то склянку, повертел в руках так любовно, будто в ней был весь смысл кажущегося бессмысленным разговора. – Ты продолжай. А я, так уж и быть, постою тут и подожду, пока поток твоего красноречия иссякнет. И затем пойду – у меня сегодня много дел.
Кит ершился, ерничал, и в то же время оставался спокойным – как море, терзаемое штормом лишь на поверхности бесконечной толщи вод. Кит был такой толщей – сколько ни ныряй, никогда не поймешь, что он чувствует на самом деле.
Но, будучи честным с самим собой, Нед Аллен не мог не признать, что выглядит сейчас преглупо. Ничего не объясняя, ни в чем не обвиняя, докапывался до занятого своими мыслями Кита с идиотскими вопрошениями невесть о чем.
– Перестань называть меня так, – буркнул Нед, и вынул из его руки ставшую теплой стекляшку. Зеркало отражало их положение в обратном порядке. В зеркале развернутые плечи Кита казались еще более наглыми, чем под ладонями. – Тамерлан связал нас с самого начала, ему и тебе я обязан, а в последнее время мне невыносимо ощущать себя обязаным. Кругом я должен! Хенслоу, Джоан, ты. Ты, ты, ты, снова ты, всюду ты, куда ни кинься. На улицах вывески и листовки с твоим именем. В «Розе» все только о тебе и говорят. Зайдешь в любой кабак – а там уже толпятся поклонники великолепного Кита Марло. Что уж говорить о тех ужасных борделях, где каждый мальчишка, кажется, знает твои привычки лучше, чем я…
– Зачем же ты повадился посещать эти места, если они так ужасны? – под его ладонями Кит всего лишь пожал плечами, и так и не стал вырываться.
Неду показалось, а может – показалось его отчаянью, – что это знак.
– Потому что мне нравится обманывать себя, что там я встречу кого-то, похожего на тебя. Или тебя. Или это будет лишь пьяным бредом – но какая разница?
Кит молчал, невыносимо, жгуче, пронзительно глядя на него темными глазами, а Нед продолжал – все более торопливо, боясь, что он вспыхнет прямо у него в руках, и исчезнет, вильнув хвостом саламандры:
– Я проклинаю день, когда Саутгемптон позвал меня на ту ужасную вечеринку. Теперь она снится мне. Но не вся – только те минуты, которые ты… Зачем ты делаешь это, Кит? Зачем теперь избегаешь меня? Зачем заставил смотреть на то, как они… тебя…
Вглядываясь в лицо напротив, жадно впиваясь в него зрачками, Нед думал о лице дамы, удостоившей его своего внимания. Даже под маской было видно, как красива ее обладательница – а что красивого было в чертах Кита? Почему, почему налюбовавшись своей новой покровительницей, Нед Аллен стал забывать ее прелесть тут же, как только перед ним, в опасной близости, оказался Кит Марло?
– Я и не думал, что ты такой идиот, – усмехнулся Кит.
Не помня себя, Нед ударил его по лицу.
Не слишком сильно, но звонко – такую пощечину он мог бы дать неверной или слишком нахальной любовнице.
***
– Думать, – продолжал Джон, не обращая внимания на то, что его сын ерзает на стуле, будто ему в задницу кто-то всадил портняжное шило. – Думать, что ни я, ни твоя мать не вечны, что здоровье наше не столь уж хорошо, чтобы денно и нощно нянчить твоих отпрысков вместо их законного отца. – Уилл вскинул на него свои неправдоподобно синие глаза. У бабки Джона по матери были такие же, и Джон со всевозрастающим раздражением заметил, что вышивка на дублете – точь-в-точь такого же цвета. Ну и вырядился сынок – ни дать ни взять гулящая девка в поисках крепкой елды. Помнится, во времена молодости Джона, когда еще под слоем белил и румян можно было рассмотреть лицо, девки из тех, кто покраше, все пытались такие ленты то в волосы вплести, то рукава подвязать. Чтоб под цвет глаз, значит, было.
– Но Энн… – лепетал тем временем Уилл, – мы с Энн…
Джон не стал слушать жалкие оправдания. Все это было уже говорено, и не раз, а особенно часто – перед тем, как Уилл махнул хвостом да и скрылся в клоаке, именуемой Лондон. Почти полтора года уже как.
– Я под тебя Энн не подкладывал. И свечку над вами не держал. Что там Энн, чего вы там с Энн, – не знаю. Я только вижу, как каждый день Хэмнет на дорогу бегает. Папашу своего блудного ждет. А папаша побрякушками весь обвешался – и в ус не дует.
Джон отхлебнул пива из новой кружки: получше, чем то, что ему подали, а все равно – гадость. Уилл ерзал все сильнее и кусал губы. Видать, все-таки проняло. И то – достиг бы чего в том Лондоне, работу нашел, раз уж оторвался от отцовского цеха, не стал продолжать семейное дело. А так. Стыдно кому из соседей сказать – писака, драмодел, стишки кропает. Некоторые дошли до Стратфорда – не при всех и прочтешь…
– Я должен с тобой поговорить, отец! – выпалил Уилл на едином дыхании и снова цветом стал, как полотно его сорочки.
– Ребенка ей, что ли, заделал? Ходят такие слухи.
***
Сказанное отцом сбивало с толку. О ком он говорит, какие слухи?
– Кому? – выдавил Уилл в ужасе, представляя и не представляя, о чем могли шептаться кумушки в Лондоне и Стратфорде. Неужели о том, что некая леди, супруга некоего графа, беременна от него? Но он никогда, нигде, ни словом не упомянул о ней…
– Ну, а кто тебя так одевает? В тряпки дорогие эти? Кто тебе вышивку выбирает, серьги твои, сорочки тонкие? Явно не на деньги Бербеджа принарядился. Есть баба какая-то богатая, а, может, и знатная, с которой ты блудишь, так? А муженек, небось, в отъезде был, а приезжает – а тут ему сюрприз, забеременала женушка, на портрет глядючи. Правду говорю, Уилл?
Уилл не знал, плакать ему или смеяться.
– Нет-нет, отец, ты ошибаешься. Я должен сказать тебе кое-что… Это очень важно…
***
Нед Аллен метал искры из глаз и громовые обвинительные речи с языка – будто играл очередную роль. Но он не играл, он жил тем, что высказывал сейчас Киту в лицо, обдавая скулы и губы горячим дыханием, а Кит и не думал, что руки его зайдут дальше тисканья за плечи и легкого встряхивания для понятливости.
Ошибся.
Нед ударил его по лицу – смазал, как кот лапой. Не выпуская когтей, но давая почувствовать вероятную тяжесть второго удара, если до него дойдет.
– Говорю же, идиот.
Кит слегка мотнул головой – щека у него зажглась округлым пятном насильно выбитого румянца. Но, приняв пощечину, он даже не мигнул – продолжал буравить Неда взглядом снизу вверх.
О нем говорили, что он не просто дурной христианин – еретик. В сочетании с именем, которым его крестили, это казалось забавным. Кит смеялся, не собираясь подставлять вторую щеку. Ткнул, не замахиваясь – но и не жалея сил. Получив под грудину, Нед согнулся, толчками выплевывая воздух, и ослабил хватку. Расписанная розами панель глядела на них цветочными глазами, грудастые нимфы прятались меж колючих зарослей, о которые было так легко оцарапать ноги, зарвавшись в скачках безумных плясок.
