Текст книги "Массовая культура"

Автор книги: Богомил Райнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

Именно потому, что и интрига, и герой, и фон до предела амортизированы, вестерн, по мнению известных критиков, открывает широкий простор для остального: вариантов уже познанного, хитроумных решений в движении камеры, в точке зрения оператора, в режиме, в монтаже. История стара? Это только лучше, потому что она вообще не имеет никакого значения. Драма героя нам предварительно известна? Чудесно, это нас освободит от необходимости подробно на ней останавливаться. Характеры нам совершенно ясны еще с самого начала? Великолепно, значит, не нужно ими заниматься. Свободные от необходимости рассказывать, волноваться, типизировать, мы имеем полную возможность целиком отдаться «чистому» кино. Достаточно прочесть некоторые отзывы о вестерне во французской авангардистской печати, чтобы увидеть, что приведенный выше тезис, как бы он ни выглядел абсурдно, лежит в основе подобных писаний.

Но конечно, продюсеры вестернов создают свои фильмы не для горстки критиков-снобов, а для широкой публики, которая только одна может вернуть им их капиталовложения, да еще с соответствующей прибылью. Именно поэтому вестерн все-таки все еще рассказывает, типизирует, вызывает чувства гнева, страха и облегчения. А так как этого можно достичь только при помощи многократно использованного материала, искусство вестерна все больше превращается в своеобразное состязание между виртуозами с одной-единственной целью – повторять до одурения одно и то же, но всегда немножко иначе; искать в самом избитом сюжете какой-нибудь хоть и ничтожный, но новый, неиспользованный вариант; умудриться произвести из семи знакомых напитков семьсот разных коктейлей при помощи простой смены дозирования.

Известно, что рок-н-ролл, а позже и твист узаконили в эстрадной музыке распространенную в наши дни моду на досадные, отупляющие и с ума сводящие повторения. Одна-единственная фраза или одно слово, «люблю тебя» или «приходи!», могут составить текст целой песни, если они будут повторены необходимое число раз. Практика вестерна очень напоминает эту музыкальную моду. Здесь все основывается на повторении и все извлекается из повторения, досадного, отупляющего и сводящего с ума.

Но если это так, то чему обязан в таком случае все еще значительный престиж жанра у широкой публики? На этот вопрос можно ответить с различных точек зрения. Тут действуют такие факторы, как невзыскательность массового западного зрителя, относящегося к кино как к забаве и заранее примирившегося с мыслью, что едва ли можно ожидать чего-то нового от очередного фильма; тут играет роль и смена поколений, каждое из которых в свою очередь открывает мир вестерна и проходит через банальные теории Дикого Запада; тут следует принять во внимание и редкие обновляющие шоки, вызванные произведениями нескольких настоящих мастеров, работающих в жанре.

Но это не все. В такой век и в таком обществе, где отдельная человеческая единица не имеет никакой силы, никакого значения, притягательная сила вестерна вытекает в большой степени именно из роли отдельного индивида как двигателя событий. В такое время, когда обыкновенный человек мучительно чувствует, что участь его зависит всецело от анонимных и враждебных сил общественного механизма, вестерн становится еще более обаятелен галереей своих героев, которые являются господами своей судьбы. В современном сонном быту, когда вне механической и скучной профессиональной деятельности человек обречен на прозябание, магия вестерна излучается от его героев, людей дела, смелого решения и немедленного действия, которые вытаскивают пистолет так естественно, как гражданин пачку сигарет.

Самый яркий образец банальной романтической мечты, эвазионистского порыва, воображаемой компенсации, вестерн щедро предлагает жалкие свои сокровища крайне обедневшему в своей человеческой содержательности обществу.

Перевод А. Леви

ПЛОДЫ СЕКСУАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Знакомство с большим западным городом – особенно если это такой город, как Париж, Лондон или Гамбург, – по традиции предполагает и посещение ночных кварталов. Туристы, чинно восседающие в автобусе или бредущие, как стадо, по тротуару, разглядывают сверкающие неоном фасады кабаре, витрины с фотографиями голых танцовщиц, дефилирующих по улице проституток, чтобы обрести ощущение, что они если и не потонули в бездне порока, то, во всяком случае, имели счастье вглядеться в него.

Но эротический быт Плас-Пигаль, Сохо, Сан-Паулу вызывает обычно скорее досаду, чем интерес у западного туриста. Город может быть неизвестен иностранцу, однако нравы города ему известны. Они даже абсолютно банальны, потому что атмосфера, в которой живет человек на Западе, мало чем отличается от атмосферы ночного квартала.

Эротика присутствует везде и всюду. Она встречает буржуа, как только он поднимается с постели, преследует его весь день и покидает лишь во сне – в том случае, если, конечно, не остается в его сновидениях. Она приходит с номером утренней газеты, в которой среди безрадостных политических новостей разбросаны для утешения описания курьезных случаев распутства и извращений. Конечно, не каждый день преподносит сенсации вроде любовной авантюры английского министра Профьюмо с красавицей Кристиной Килер, но кое-какая мелочишка все же попадается. Оргии миллионера на вилле в предместьях Вены. Любовные похождения стареющей киноактрисы с молодым боксером. Эротоман, шантажирующий молодых девушек, чтобы фотографировать их голыми. Новая итальянская «Лолита», выудившая порядочные суммы у богатых сластолюбцев какого-то провинциального города. Последнее сексуальное преступление неуловимого лондонского садиста. Вербовка звезд кабаре для Лас-Вегаса. Цензурные купюры в каком-то фильме (с фотографиями выброшенных порнографических сцен). И прочее и прочее.

Когда гражданин закроет газету и отправится на работу, эротика встретит его на улице. Стены домов и тумбы для объявлений пестрят красочными плакатами, рекламирующими белье «Триумф», бюстгальтеры «Амур», чулки «Скандал», губную помаду, легковые автомобили или стиральные машины – и, что бы ни рекламировалось, все неизменно сопровождается обнаженными бюстами, бедрами, застывшими в экстазе губами и двусмысленно подмигивающими глазами. Витрины магазинов перенаселены теми же элементами эротического гипноза. Киоски увешаны десятками журналов с изображениями обнаженных или обнажающихся красавиц.

Если гражданин включит радио, он, вероятно, услышит беседу или дискуссию по проблемам секса. Если включит телевизор, будет иметь шанс увидеть какое-нибудь «умеренно» оголенное ревю – «умеренно», потому что программа предназначена для семьи. Зато уж если он надумает провести два часа в кино или мюзик-холле, он может насладиться сексуальной распущенностью без всяких ограничений. «Пройдите по улице, – пишет Клод Бонфуа, – откройте журнал, войдите в кино во время антракта, когда на экране демонстрирует свои прелести прекрасная нимфа, встающая из ванны в ореоле мыльной пены, – всюду ваш взгляд встретит обнаженные или полуобнаженные тела. Если вы захотите, чтобы ваши глаза получили большее удовольствие, на Монмартре есть заведения, где стриптиз демонстрируется непрерывно, заведения, вход в которые украшен выразительными снимками, давно уже не волнующими детей квартала, а вызывающими у них смех».

До недавнего времени гражданин Запада считал, что нет ничего нового под солнцем и что законодатели мод создают образцы одежды на следующий сезон, роясь в старых журналах. Но события опровергли эту легенду. Всего лишь несколько лет назад, к великому ужасу блюстителей порядка, на улицах неожиданно появились девицы с декольте до пояса, а на пляжах можно было встретить девушек в купальных костюмах такого же фасона. Если мода на обнаженную грудь не смогла утвердиться, то не в результате мер, принятых полицией, а потому, что многие женщины поняли невыгодность для них чрезмерного декольте из-за особенностей фигур. Но зато, несмотря на первоначальные запреты (вплоть до арестов) и публичные скандалы, несколько лет тому назад начала свое триумфальное шествие почти по всему миру мода на обнаженные бедра.

Секс все более входит и в сферу деловой жизни, накладывает свой глубокий отпечаток и на семейную жизнь. Неверность давно уже не только не является причиной кровавых драм, но вообще не является поводом для драмы. Она не столько причина, сколько повод для разводов, число которых непрерывно растет. Для миллионов семейных пар нормальные брачные отношения связаны не с требованием верности, а с необходимостью соблюдения приличий.

Известно, что падение буржуазных нравов датируется не последними десятилетиями. Но последние десятилетия характеризуются не только невиданным распространением сексуального разгула, но и все более упорным стремлением узаконить именно наиболее отталкивающие его формы. В этом отношении западный быт изобилует курьезными случаями, которые кому-то могут показаться невероятными, но, по существу, несут в себе угрозу превратиться в недалеком будущем в банальную повседневность.

Сексуализация быта благотворно сказывается и на развитии ряда отраслей промышленности и торговли. Она приносит большие доходы многим издателям и редакциям, киностудиям и фотоателье, писателям, художникам и псевдонаучным популяризаторам, владельцам ночных клубов, кабаре, публичных домов и так далее.

Особенно ужасны и пагубны последствия процесса сексуализации в молодежной среде. «Свобода» сексуальных нравов среди молодежи находит свое выражение не только в чрезвычайно ранних половых связях, но и в их полной неупорядоченности. Как отмечают некоторые социологи и педагоги, у большей части юношей наблюдается естественное или показное презрение к подлинному чувству любви как какой-то постыдной или старомодной сентиментальности, являющейся признаком «слабости» и «отсталости».

Родители и педагоги пытаются противодействовать разгулу поощрением ранних браков, что очень часто, однако, дает обратные результаты.

Распущенность среди молодежи нередко приобретает и гораздо более опасные формы: коллективный разврат, садистские и гомосексуалистские извращения, массовое употребление наркотиков.

Самым страшным проявлением такого разгула является все возрастающее число сексуальных преступлений, совершаемых в большинстве случаев молодыми людьми. В репортаже Эдди Флагана «Сексуальные преступления в США» на основе подробных исследований отмечается, что «за последние пять лет число изнасилований выросло на 52 % и что нередко изнасилование сопровождается убийством, потому что преступник оказывается во власти слепого приступа садизма или просто хочет заставить навсегда замолчать жертву… 22 000 сексуальных маньяков в поисках жертвы свободно странствуют по Соединенным Штатам». Не лучше обстоит дело и в буржуазной Европе. В марте 1965 года судья Креспи сделал подробный доклад на тему «Социологический аспект коллективного изнасилования», отметив, что речь идет «о преступлении, очень редком до 1950 года, а в настоящее время получившем огромное распространение» во Франции.

Часть буржуазного общества в интересах собственной безопасности пытается ограничить тенденции роста извращений и насилия среди молодежи, предотвращая или по крайней мере наказывая наиболее резкие его проявления. Но именно эти попытки раскрывают и всю неразрешимость противоречия, корнями своими уходящего в самую сущность строя, пытающегося вести борьбу с явлениями, порожденными самим строем стихийно, неотвратимо и закономерно.

Давно прошли времена, когда затрагивать сексуальные проблемы считалось неприличным для буржуазии, когда эти проблемы были морально запрещенными, а труды Р. Крафта-Эбинга, М. Хиршфельда и Х. Эллиса были известны лишь небольшому числу специалистов.

Сегодня все эти капитальные труды в области сексологии, не говоря уже о бесчисленном количестве псевдонаучных книжонок, стали общеизвестны, общедоступны, издаются и переиздаются огромными тиражами. Секс начинают все чаще рассматривать как первооснову не только биологической, но и общественной жизни. «Мы знаем, – пишет Ив де Сент-Агнес, – что есть две силы, которые движут человеческой судьбой, – война и любовь; первый раз в истории война уступила место любви… В этом мире, лишенном героизма, что остается? Любовь, все формы любви…»

Конечно, объявление сексуальности главной формой жизнедеятельности человека не единственный способ ее возвеличивания. Подобный результат достигается и в том случае, когда между социальными и биологическими функциями ставится знак равенства.

В чем же причины все убыстряющейся и все более открытой сексуализации современного буржуазного быта? Не мы первые задаем этот вопрос: ему уже посвящены сотни и сотни статей, анкет, обширных исследований. Эта литература так велика, что могла бы обескуражить своим объемом самого терпеливого исследователя, если он не учтет одного момента, упрощающего задачу, – все эти многочисленные труды представляют, в сущности, вариации нескольких неизменных решений.

Снятие всех сексуальных «табу» – естественный результат эволюции нравов в обществе, где свобода индивида является основным принципом, утверждают одни авторы.

Необратимый прогресс науки привел к демистификации явлений, считавшихся прежде сокровенной тайной бытия, а сегодня оказавшихся простой физиологией, вторят им другие теоретики.

Особенности эры технизации с ее все большей автоматизацией труда и быта заставляют современного человека придавать исключительное значение сексу как единственной области, не затронутой процессом механизации, делает заключение третья группа мыслителей.

Четвертые ищут причины в одиночестве индивида; пятые, наоборот, в концентрации многомиллионных людских масс; шестые обвиняют во всем средства массового гипноза: рекламу, кино, телевидение; седьмые утверждают, что все эти средства – лишь отражение некоей реальной данности, а истинная причина в распущенности новых поколений, предоставленных самим себе и порывающих связи с традиционной моралью.

Таковы в общих чертах варианты, соединенные часто в сложные комбинации, мотивируемые «неопровержимыми» доказательствами, сдобренными обильной дозой сексологической терминологии и высоким стилем. Если исключить басни о «свободе индивида» и «изобилии благ и свободного времени», ловко сочетаемые с анализом нравственного упадка, нужно признать, что некоторые из вышеприведенных объяснений содержат долю истины. Но даже эти крохи истины оказываются соответственно деформированными и заботливо обработанными в силу откровенного стремления большей части социологов умалить и даже оправдать процесс, который все признают реальным и типичным.

Истина в данном вопросе по самой своей природе такова, что наивным было бы искать ее в ответах приверженцев буржуазного строя. Потому что эта истина свидетельствует о полном и необратимом загнивании строя. Всякий исторический закат класса, всякая эпоха декаданса, как правило, характеризуются крайним падением нравов, пароксизмом разврата. Разврат в период упадка Римской империи, разложение среди феодалов и монахов в позднее средневековье, развращенность аристократии в канун буржуазных революций – все это исторические факты, которые сегодня не нуждаются в доказательстве. Конечно, эксплуататорский класс, располагающий излишком свободного времени и материальными средствами, благоприятствующими разврату, никогда не лишал себя такого «удовольствия». Но когда это был класс восходящий, он сдерживался и прикрывал свои порочные страсти в интересах самосохранения и поддержания себя в добром здравии. Ведь полная свобода, предоставляемая пороку и извращениям, уже направлена против интересов эксплуататорского класса, а тот факт, что господствующий класс не в состоянии справиться с разлагающими его процессами, является именно одним из свидетельств его упадка.

Решительное отрицание принципов буржуазной морали – лишь один из аспектов краха буржуазной идеологии, опровергнутой и развенчанной развитием самой жизни. Неверие, неустойчивость, страх перед будущим, отчаяние, являющиеся очень часто субъективными причинами стремления найти «утешение» и «забвение» в разгуле сладострастья, – лишь отражение объективного процесса обесценивания буржуазных принципов в среде самой буржуазии.

Порой раздаются голоса трезвых реакционеров, клеймящих опасный для самого класса процесс загнивания. Но как ни странно, их голоса в наши дни – глас вопиющего в пустыне. Более того, в силу противоречия, отнюдь не абсурдного, а глубоко закономерного, большинство идеологических стратегов капитализма видят в процессе нравственного разложения не неизбежную опасность, а желательного союзника. Все отчетливее осознающие собственное бессилие, неспособность привлечь на свою сторону народ с помощью проповеди демагогических формул и угроз, эти стратеги стремятся помешать победному шествию марксистских идей путем деморализации масс самыми различными средствами, среди которых разврат и сексуальный гипноз занимают видное место.

Отсюда, в сущности, и вытекает основная социальная опасность процесса сексуализации, здесь коренится и значение этой проблемы для нас. Человеком, лишенным социальной перспективы, развращенным и погруженным в мир секса, всегда легче управлять, а если нужно, и завербовать его в солдаты.

Эту стратегию целенаправленной деморализации нельзя недооценивать, но не следует ее и абсолютизировать. Буржуазные идеологи используют процесс разложения для достижения своих целей, но не они сфабриковали этот процесс. Они, в сущности, используют заразу окружающей их чумы, которая разъедает их собственное тело.

* * *

Сексуализация жизни на Западе сопровождается эротизацией буржуазного искусства. В печати часто появляются противоречивые мнения: является ли безнравственная художественная продукция результатом испорченности нравов или, наоборот, падение нравов – следствие воздействия массовой визуальной и словесной порнографической продукции? Этот схоластический спор, подобный спору, что было раньше – курица или яйцо, совершенно бесплоден. Порожденное и обусловленное особенностями общественной действительности, искусство, как известно, в свою очередь воздействует на нее в том или ином направлении. Не являясь первопричиной и главными виновниками состояния нравов, художники не могут быть оправданы, а их роль не сводится к роли пассивных регистраторов происходящего.

В противовес этой элементарной истине в реакционной печати все отчетливее проявляется стремление защитить и оправдать создателей порнографической продукции. С этой целью пускаются в ход два основных аргумента: принцип «свободы творчества» и принцип «художественной специфики». Не будем останавливаться на первом из этих аргументов, поскольку мы уже во всех подробностях рассмотрели его несостоятельность. Что же касается второго аргумента, то он в конечном счете исчерпывается утверждением, что эротизм представляет сердцевину всякого подлинно художественного открытия, что он присутствовал, присутствует и всегда будет присутствовать в искусстве, потому что это одна из его существенных черт. Подобный аргумент приводится обычно со ссылкой на историю и учение Фрейда.

Стремление раскрыть эротическую сущность искусства вдохновило только в последнее десятилетие на создание внушительного числа монографий, справочников и энциклопедий, посвященных эротизму и порнографии, порой интересных, но чаще всего лишенных какой бы то ни было научной ценности. Оперируя обильным, веками накопленным материалом, используя многочисленные цитаты и иллюстрации из произведений разных эпох, эти исследования легко могут убедить неподготовленного читателя, что если не все мировое искусство, то, во всяком случае, огромная его часть представляет цепь вольностей и непристойностей. Известно, однако, что примерами из прошлого человек может доказать все, что угодно, потому что в прошлом, как и в настоящем, встречается немало пошлости. Бесспорно, что не все произведения, цитируемые в упомянутых исследованиях, непременно пошлы, не менее бесспорно и то, что некоторые из величайших произведений художественного гения отсутствуют в этих монографиях по очень простой причине: они не могут быть представлены как эротические.

Что же касается учения Фрейда, то большинство защитников эротического искусства использует в этом учении моменты, имеющие отношение к сущности творческого процесса. Известно, что, проводя параллельное исследование и сравнение некоторых явлений в психологии первобытного человека и тех же явлений в психике невротика, Фрейд обнаружил определенное сходство между ними, объяснив его теорией, согласно которой невроз представляет собой воссоздание примитивных стадий духовного развития. Одним из элементов этого сходства, по Фрейду, является вера во «всемогущество мысли», – вера, с которой связаны особенности магии. Хотя эта вера и не присуща современному человеку, она продолжает существовать, по мнению Фрейда, в сфере искусства.

«Есть одна-единственная область, где всемогущество мысли сохранило свое воздействие до наших дней, – это область искусства. Только в искусстве бывает так, что человек, обуреваемый желанием, начинает создавать то, что напоминает удовлетворение желания, и эта игра благодаря художественной иллюзии вызывает чувственную реакцию, схожую с реальным удовлетворением. Мы с полным правом говорим о магии искусства и сравниваем художника с волшебником»[184]184
  Freud S. Totem et Tabou. Payot, 1923, p. 126.


[Закрыть].

Если оставить в стороне научную необоснованность аналогии между психологией примитивного человека и психологией невротика, нельзя не заметить: то, что Фрейд представляет как атавизм магического мышления, в сущности, просто одна из особенностей образного мышления. Эти возражения не отрицают того, что создание изображения, визуального или словесного, может быть осуществлено в результате указанных Фрейдом побуждений. Более того, очевидно, что именно подобные побуждения к иллюзорному «удовлетворению» лежат в основе большей части продукции, рассматриваемой нами в этой главе. Но создание изображения еще не есть творчество, так же как эротическая продукция – еще не искусство.

И такое творчество, как своеобразная игра для удовлетворения желания, возможно; однако точно так же возможно, что некоторые художники не хотят играть в эту игру. Сам Фрейд говорил, что он имеет в виду отдельные случаи, а не общезначимое правило. Именно потому теоретики эротизма идут дальше, объявляя роль сексуального инстинкта в творческом процессе фатально неизбежной и первостепенной. В основе их мотивировки и на этот раз лежат принципы фрейдизма, и в частности утверждение о доминирующей функции сексуального инстинкта, или «либидо», в сфере психологии. Но именно в этот пункт Фрейд внес существенные уточнения в одном из своих поздних трудов.

«Либидо – термин, заимствованный из теории сенсуализма. Им обозначаются стремления, связанные с явлениями, которые мы обобщаем словом любовь. Сердцевину понятия, называемого любовью, составляет, естественно, то, что обыкновенно признается как любовь и что воспевается поэтами, то есть сексуальная любовь. Но мы не исключаем все другие разновидности любви, такие, как любовь к самому себе, любовь, которую человек испытывает к родителям и детям, любовь к людям вообще, как не исключаем и привязанности к отдельным предметам и к абстрактным идеям»[185]185
  Freud S. Essais de Psychanalyse. Payot, 1927, p. 100.


[Закрыть].

Вышеприведенное уточнение многозначительно. Оно свидетельствует о том, что Фрейд затруднялся объяснить различные психические явления только посредством действия полового инстинкта. Отсюда и его попытка включить в понятие «либидо» такие далекие от сексуальности явления, как «любовь к людям вообще» или «привязанность к абстрактным идеям».

Вообще взгляды Фрейда на механизм человеческой психики и психологии, и в частности на психологию творца и потребителя эстетических ценностей, не столь элементарны и вульгарны, как их представляют некоторые современные защитники порнографической продукции. Фрейд никогда не рассматривал индивида только как субъект, движимый лишь своими инстинктивными желаниями получить удовольствие и стремящийся просто удовлетворить эти свои желания реально или в воображении… Более того, он категорически подчеркивал наличие разного рода влечений у человека и существование «тесной связи, с одной стороны, между половым влечением и фантазией, а с другой – между влечением Я как личности и деятельностью сознания» и отмечал, что накопленная и вытесненная в сферу бессознательного энергия может находить отдушину не только в реальном или иллюзорном удовлетворении инстинктов, но и посредством так называемой «сублимации», то есть путем перевоплощения инстинктивных порывов в проявления совсем иного рода, в духовное, научное или художественное творчество.

Отрывая проблему человеческой психологии от проблем общественного бытия, чрезмерно преувеличивая роль бессознательного, детского периода в развитии индивида, либидо, эдипова комплекса и прочего, Фрейд рисует, может быть, и эффектную на первый взгляд, но по существу неверную картину духовного мира человека. Это, однако, отнюдь не является основанием приписывать ему глупости, которых он никогда не говорил и не намеревался говорить, как делают некоторые его «последователи» в области современного искусства. Как буржуазный ученый высокого ранга, придерживающийся при этом по ряду вопросов, хотя и не вполне последовательно, материалистических взглядов, Фрейд очень далек от того образа апостола «сексуальной революции», каким пытаются его представить некоторые авторы на Западе.

Эти авторы, заявляя, что в своей интерпретации художественных произведений они руководствуются эстетическими принципами анализа Фрейда, тенденциозно замалчивают тот факт, что именно Фрейд в свое время осознал бессилие психоаналитического метода для проникновения в целостную сущность произведения. И не раз делал оговорку, что рассматривает художественное явление не как искусствовед, а как психолог.

Но современные защитники эротизма не считаются с такими мелкими подробностями биографии своего «учителя». Сегодня все объявляется отражением сексуального порыва, только в одних случаях это отражение прямое, а в других – сублимированное и проявленное посредством сексуальных «символов». Психоаналитическая эстетика и критика достигли сегодня такой степени виртуозности в исследовании и расшифровке этой сексуальной символики, что без особого труда могут дать эротическое истолкование любому предмету и жесту, каким бы далеким от сексуальности он ни был. В творчестве даже целомудреннейших писателей и художников обнаруживаются эдипов комплекс, фактические символы, завуалированные садо-мазохистские фантазмы.

Для многочисленных современных определений эротизма независимо от отдельных нюансов характерна одна особенность – стремление возвысить эротику, поставив ее в один ряд с самыми чистыми человеческими чувствами, и отделить ее от вульгарных форм порнографии. Если же попытаться ответить на вопрос: в чем, по существу, выражается духовное своеобразие эротизма и чем принципиально он отличается от порнографии, – то окажется, что все дело в способе подачи материала: порнография дает нам в завершенном виде картину, которую эротика внушает посредством намека, служащего отправной точкой для работы воображения. Хотя известно, что «намек» или «внушение» могут выглядеть гораздо непристойнее, чем что-то поданное открыто.

Характерное для большинства буржуазных авторов стремление утвердить эротику как нечто принципиально отличное от порнографии является результатом как идейных, так и чисто практических соображений. Порнография объявляется чем-то «низменным» не потому, что она аморальна, а потому, что она – карикатурное или «нетворческое», грубо-механическое отражение сексуальности. В то же время стремление эстетизировать и возвысить эротизм является попыткой создать заградительный барьер, защищающий эротику от общественного порицания и покушений цензуры. Для нас подобные соображения – наукообразные или практические – не могут иметь значения при определении содержания понятий «эротизм» и «порнография». Поэтому попытаемся дать более правильное и более простое истолкование этих двух понятий.

Когда мы говорим об эротических представлениях, чувствах, вкусах, снах, видениях, мы, очевидно, имеем в виду явления, в той или иной степени связанные с сексуальностью, но относящиеся к области не физиологии, а психологии. Поэтому если попытаться дать наиболее общую формулировку, то надо, мне кажется, определить эротизм как отражение сексуальных порывов в сфере психологии. В соответствий с этим определением и в противовес дефинициям буржуазных авторов мы будем понимать под эротизмом в области искусства все образы, идеи и эмоции, связанные прямо или косвенно с сексуальным влечением.

Определенный таким образом, эротизм не может быть противопоставлен порнографии по той простой причине, что сама порнография включается в понятие эротизма. Но если всякая порнография есть проявление эротизма, то не всякий элемент эротизма – непременно порнография. Для нас содержание первого термина не предполагает автоматически и неизбежно отрицательной оценки, в то время как второй, безусловно, вызывает ее. Другими словами, проявления эротизма в искусстве могут быть различными не только по своей форме, но и по содержанию. И если мы объединяем эти разнообразные проявления в рамках одного понятия, это вовсе не означает, что мы ставим их на одну доску. Область сексуального включает в себя самые различные явления – от нормальных инстинктов до ужаснейших извращений, но это не означает, что такие явления равноценны. Эротизм как психологическое отражение сексуальности, очевидно, в свою очередь может быть проекцией всех этих проявлений – от здоровых до самых болезненных. Элемент эротики в каждом конкретном произведении может быть оценен и с эстетической, и с нравственной точек зрения, только если рассматривать его как часть целостной структуры произведения, то есть в его сложной взаимозависимости со всеми остальными элементами содержания и формы.

Мы, в противоположность апологетам фрейдизма, не рассматриваем творческий процесс ни как «автоматический акт под диктовку бессознательного», ни как своеобразную игру, целью которой является удовлетворение сексуального влечения в воображении при невозможности удовлетворить его реально. Не отрицая очевидных проявлений эротических моментов в ряде художественных произведений, мы не считаем их основными и решающими в творческом акте. Для нас совершенно ясно, что не эротические влечения и вкусы определяют концепцию и стиль художника, а, наоборот, эти влечения и вкусы зависят от более существенных и доминирующих особенностей мировоззрения и мироощущения.