Текст книги "Эпилог (СИ)"
Автор книги: Блэки Хол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 37 страниц)
Чтобы отвлечься, снова берусь за исследование.
Женщины ходят в платьях и сарафанах ниже колен и повязывают головы светлыми платками. На младшей из девочек – длинные шорты и легкая рубашка без рукавов со скудной вышивкой. Из обуви – нечто похожее на сланцы с веревочками, обвязывающими щиколотки.
Коров отводят на вечернюю дойку. Невольно сочувствую хуторским. На их плечах огромное хозяйство, требующее каждодневного внимания и постоянного труда – с раннего утра и до позднего вечера.
Средний сын, его зовут Тимуром, ворошит и перекидывает сено, поглядывая на меня с прежней неприязнью.
Над ухом звенит комар, и я отмахиваюсь.
– Вот, возьмите, – старшая из хозяйских дочерей протягивает туесок. – От комаров и мошкары.
Снимаю крышечку и вдыхаю запах мази.
– М-м-м… валериана… полынь… пихта, – то ли спрашиваю, то ли утверждаю вслух.
– Наверное. Не разбираюсь в травах, – девушка присаживается рядом. – Как вам у нас?
– Тихо, спокойно. Давно мечтала побывать на побережье.
– Не обращайте на него внимания, – кивает Марья на брата. – Он три месяца назад вернулся оттуда.
Почему-то я мгновенно понимаю значение слова "оттуда" и машинально хватаюсь за шею рукой. И я приехала из тех мест. Сумела вырваться.
– Я тоже скоро уеду. Неизвестно, на год или на три, – продолжает девушка. – И знаете, я не боюсь!
Смелая. Потому что трусить нельзя. А возможно, не уедет. Когда на Большой земле начнется дележка власти, границу побережья закроют. Хоть какие-то плюсы в грядущем перевороте.
Марья хочет спросить еще, да и я не против общения. Мне интересно, откуда она знает Тёму. Но девушку зовет мать, и она с видимым сожалением уходит.
– Почему не заехали в Березянку? – спросил Мэл.
– Незачем светиться лишний раз, – ответил Тёма, крутя ворот.
– От кого-то прячешься?
– Ни от кого. Вам же проще. Транзитом едете, нигде не застреваете, на глаза не попадаетесь.
– Чем обязаны за гостеприимство?
– Вы? Ничем. Всё обговорено давным-давно. Об этом не у меня спрашивайте. Доставлю до места и чао-какао. А за перерасход бензина отчитаешься на Магнитке. Я тебя две недели пасу и всё без толку.
– Мы не виноваты, что документы подписали с опозданием.
– Это и объяснишь. Уборочная на носу, а я катался за тобой туда-сюда, бензин тратил впустую.
– Объясню, если потребуется, – сказал Мэл с вызовом. – А ты чего здесь забыл? Неужто пожизненное?
– Практически, – отозвался Тёма весело.
– Не удивлён. Почему приехал ты, а не кто-нибудь другой? – спросил Мэл, перелив воду в ведро.
– Исключительно из симпатии к тебе… и к твоей жене, – ухмыльнулся Тёма.
– Ты!.. Я бы с удовольствием закопал тебя в навоз, но ты должен довезти нас до Магнитной, – процедил Мэл, потирая кулак.
– И довезу, – согласился Тёма.
– Ладно. Довезешь – тогда закопаю. У нас с тобой кое-какие дела не закончены.
– Помню-помню. А ты просто так рисуешься или взаправду сечешь в тачках?
– А что? – насторожился Мэл.
– Помог бы. Есть у меня подозрения, что карбюратор барахлит. Можем не дотянуть до Магнитки.
Мэл помолчал.
– Пошли, глянем, – кивнул в сторону машины.
Нам, как гостям, выделили лучшее спальное место. Тёма с Тимуром ушли на сеновал, хозяин с хозяйкой – в недостроенный дом. Бедные, как они там? Наверное, комары заели.
А мы с Егором спали на кровати. Хотя кровать – роскошно сказано. Настил из обработанных досок на высоких ножках и матрас для мягкости. Нам выделили свежее постельное белье из грубоватой ткани, наверное, льняной. Мой нос уловил слабый травянистый аромат. Пахло клевером. Не знаю, почему-то сразу пришло в голову. Да потому что матрас набит свежим сеном! – сообразила я.
И вроде бы все удобства для нас, а спалось как на кирпичах. Девчонки пошуршали за стенкой затихли, зато древняя бабушка покряхтывала всю ночь и покашливала.
Мы тоже ворочались и ворочались без сна – и я, и Егор. Лишь под утро мне удалось вздремнуть. Открыла глаза – в комнату проникли рассветные сумерки, а мужа нет.
Ступая на цыпочках и стараясь не скрипеть, я вышла на крыльцо. Егор сидел на лавочке и курил, пуская дым струйкой.
За забором плыл туман. Стволы берез прятались в молочной дымке, на траву упала роса.
– Не спится? – спросила, садясь рядом.
– Как и тебе, – хмыкнул он. – Хорошо, комарья нет.
– Тёма сказал…
– Забудь о том, что он сказал. И вообще, поменьше с ним разговаривай.
– Почему?
– Почему?! Эва, ты спрашиваешь: "почему"?! – вскинулся Егор. – Да потому что он тебя…. потому что ты – моя жена!
– И?
Разве ж я вешаюсь Тёме на шею? И с каких пор вопросы по существу приравниваются к заигрыванию?
– Обходи его стороной, пожалей беднягу. Я ведь не сдержусь. В последнюю встречу не добил, так сделаю это сегодня.
Пора заканчивать с пустой ревностью. Не ровен час, мой синдром наворотит дел – вовек не разгребешь.
– Между мной и Тёмой. Ничего. Никогда. Не было, – сказала я раздельно и четко.
Муж посмотрел, прищурившись.
– Врешь. Вы целовались.
– То есть? – я растерялась. – Когда?… Как ты?… И вообще!.. – словарный запас исчез, и я вскочила с лавочки.
– Значит, целовались? – утвердил Егор, сделав затяжку.
– Да! Но это было не всерьез, а для дела!
– Ах, для дела?
– И вообще, когда мы целовались, ты был для меня никем! Сам-то тоже не скучал!
– Неважно. Вы целовались. Нет, вы сосались, прилипнув друг к другу как пиявки.
– Знаешь, что! Я уж молчу о твоей вечной подружке Штице! И об Изабелке! И об этой… как её… Ляльке из лицея! Ты ничего не знаешь, а смеешь обвинять меня! Говорю, что ничего не было – значит, ничего не было! – топнула я ногой.
– Ну, так расскажи, – предложил Егор, усаживаясь поудобнее. – Поделись, как вы жались друг к другу. Точно agglutini[46]46
agglutini *, агглутини (перевод с новолат.) – приклеивание, склеивание
[Закрыть] приклеились – не оторвать.
– А ты откуда знаешь? – спросила подозрительно. Нет, Тёма не мог разболтать.
Вот ведь человек! Прошло больше полутора лет, а он попрекает меня случайным поцелуем, хотя сам далеко не святой.
– Я многое о тебе знаю. Черт, что они здесь курят? – муж посмотрел на остаток тлеющей папиросы. – Сильная штука.
– Махорка, – ответила я машинально.
То ли от взвинченности, то ли от запаха курева, но у меня закружилась голова, и я рухнула на скамейку.
– Эвочка! – передо мной возникло бледное лицо Егора. – Эвочка, тебе плохо? Где болит? Черт! – вскочил он. – И где в этой чертовой дыре найти врача? Черт! Черт! Эва, я ведь говорил тебе, что не нужно сюда ехать!
– Нигде у меня не болит. Ты обвиняешь меня в том, чего в помине не было, – отозвалась слабым голосом.
– Хорошо, Эвочка, больше не буду. Успокойся и дыши глубже. Пошли в дом, замерзнешь.
Он придерживал меня и помог улечься. То ли встряска подействовала, то ли свежий воздух, но я отключилась через минуту. Сон оказался крепким, но недолгим. Меня разбудил Егор.
– Вставай, пора собираться. Нужно выезжать, пока не жарко.
44
Утро на хуторе начинается с восходом солнца.
Егор зевает. Бессонная ночь дает о себе знать. Вдобавок муж недоволен, потому что не привык бриться ручным станком. Да и пена для бритья без вис-добавок раздражает кожу.
Тёма заявил под хихиканье девчонок, что покрасовался пару недель без волос на лице – и хватит. Представив парня с усами и бородой по грудь, фыркаю, не сдержавшись.
Хуторские мужчины бреются поочередно, намыливая щеки и подбородок. Не приглядываюсь, но вижу в их руках помазок и бритвенный станок. Они бреются аккуратно, смотрясь в зеркальце неправильной треугольной формы в деревянной оправе – вероятно, это бывший осколок.
И зубы чистят желтоватым порошком. К мужчинам не решаюсь лезть, а с хозяйскими дочками делюсь зубной пастой. Младшая смешно кривится и загоняет воздух в раскрытый рот. Ей непривычна свежесть ментола. У каждой из девчонок – отдельная зубная щетка с щетиной. На деревянных ручках вырезаны имена "Марья" и "Ольга".
Вообще, за состоянием полости рта здесь тщательно следят. К примеру, после каждого приема пищи полощут рот водой с насыщенным вкусом прополиса. Оно и понятно, зубы нужно беречь смолоду, тем более в отсутствии стоматологии на побережье.
Старшие женщины готовят завтрак, а молодежь поливает грядки, пока свежо, и жара не накалила воздух, испещрив землю трещинами. Мужчины набирают воду из колодца.
– Еще неделя такого пекла, и с водой здесь станет туго, – замечает Тёма.
Нас кормят блинами и оладьями со сметаной и медом, с молоком и душистым чаем. На блюде высится внушительная гора печёностей. Ужас, сколько еды нужно готовить на большую семью, в том числе и на нас, трех нахлебников. Вдыхаю чайный аромат. В паре, поднимающемся от кружки, улавливаю бадан, душицу, зверобой. Егор не подает виду, но я знаю, что ему приходится ломать свои принципы в отсутствии ежеутренней порции кофе со сливками и тремя кусочками сахара. Блюдо быстро пустеет. Хуторским предстоит немало потрудиться, а на сытый желудок и работается легче.
Залив в бензобак топливо из пластмассовой канистры, Тёма возится с внутренностями машины. Егор присоединяется, и их головы исчезают под капотом.
На дорогу для нас заворачивают в чистую тряпицу кусок сыра, оладьи, промазанные медом, и ломоть хлеба. Я говорю сердечное спасибо хозяевам и взамен отдаю девчонкам футболки. Правда, для младшей Ольги одежка великовата, но будет на вырост. Марья разглядывает с восхищением сложную вышивку на своем подарке.
– Вот это да! Очень красиво.
– Так ведь машина вышивала, а не человек, – поясняю я. – Задал программу, и она штампует целый день одно и то же.
Вдобавок вручаю туалетное мыло с ароматом клубники и апельсина. Поначалу Марья категорически отказывается брать скромный презент, но я убеждаю и снова благодарю за отзывчивость и гостеприимство. Ведь неважно где – на Большой земле или на побережье – доброе отношение дорогого стоит.
Сборы подходят к концу. Егор заполняет бутылку колодезной водой и скептически изучает содержимое на свету.
Хозяин выводит за ворота лошадь, она тянет за собой пустую телегу. Тимур бросает в повозку бурдюк с водой и запрыгивает следом. Парень по-прежнему игнорирует наше присутствие – моё и Егора. Должно пройти время, прежде чем он станет спокойно воспринимать каждого встреченного висората. Пока же Тимуру мешают свежие воспоминания о недавно уплаченном долге.
Телега трогается, а старший сын хозяев уделяет внимание стройке. Ни суеты, ни криков на хуторе. День расписан поминутно, и каждый занят своим делом.
И нам пора уезжать. Солнце вот-вот пробьется через листву и озолотит рощу лучами.
– Проедем по Березянке краем, – просвещает Тёма, выруливая на дорогу по направлению к центру округа, и я стискиваю руку мужа.
Именно с Березянки началось расселение ссыльных. Березянка – сердцевина побережья. По этой дороге ходили и ездили мой дед, моя мама и бабушка. При участии Камила Ар Тэгурни были заложены первые дома в Березянке. С тех пор прошло немало лет, и многое изменилось, но все же именно мой дед с единомышленниками создал систему, действующую на побережье и по сей день.
Березянка начинается неожиданно. Роща по обе стороны дороги обрывается, являя открытое застроенное пространство. Между деревьями видны крыши изб.
Тёма, следуя плану, сворачивает с накатанной дороги и ведет машину краем рощи. Здесь путь хуже: колея заросла травой, и кочек больше. Нас потряхивает, и водитель снижает скорость. Я же разглядываю дома с расписными ставнями и крылечками, и заборы – ровные и покосившиеся, черные от старости и желтые, свежепоставленные.
– Беленькая вон там, – машет Тёма в сторону. Получается, Березянка обосновалась на правом берегу главной реки побережья. Несмотря на ранее утро, жизнь в центре округа кипит. Нам попадаются и пешие, и конные, и возницы с повозками. Подростки гонят коров и телят. У обочины группа коз обжевывает веточки плакучей березы.
Проехав окраинной улочкой, машина выворачивает на накатанную колею, и на подъеме Тёма останавливает "Каппу", пропуская стадо. Оглядываюсь назад. Центральная дорога идет вглубь Березянки, к широкой площади, на которой стоит несколько подвод, а вокруг расхаживают люди. На глаза попадается двухэтажное здание с зелёно-оранжевым флагом над крышей. Наверное, это Совет округа, организованный правительством. Административное здание гораздо выше прочих домов в Березянке. С ним может посоперничать разве что протяженная постройка складского типа, с глухой стеной без окон и дверей.
– Запасник, – поясняет Тёма. – Рядом амбары, отсюда их не видно. А силосные ямы на другом краю Березянки.
Коровы проходят, лениво обмахиваясь хвостами, и автомобиль трогается. Дорога неширока, и Тёме приходится выруливать на обочину, объезжая подводы – груженые и пустые, удаляющиеся от Березянки.
Проходит несколько минут, и я начинаю понимать, почему пахотные земли составляют пятнадцать процентов территории побережья. Начинаются леса: сначала березняки, потом лес становится смешанным. Чем дальше, тем больше примешивается хвойных пород. Неожиданно встречается довольно-таки широкая просека по обе стороны дороги. Как поясняет Тёма, эта предосторожность связана с возможными пожарами. Давным-давно, в жаркое засушливое лето, Березянка едва не выгорела, и с тех пор просеку поддерживают в должном состоянии, вырубая поросль.
Машина ползет в гору. Подъем незаметен, но чувствуется по надрывному реву двигателя. Вскоре начинаются холмы. Автомобиль будто плывет на волнах – вверх-вниз, вверх-вниз. Холмы вокруг растут и вытягиваются, превращаясь в невысокие горы. Дорога более неровная, чем у Березянки, и машину трясет. Егор требует сбавить скорость, пусть и ценой потери времени.
В одной из низин открывается картина: справа от дороги, куда хватает глаз, оголенные остовы берез торчат верстовыми столбами среди густых зарослей.
– Здесь болото. Няша-Марь, – кивает Тёма. – Вообще-то она южнее, а это окраины.
Машина давно миновала безрадостный пейзаж, но гнетущее впечатление осталось. Согласно карте побережья, Няша-Марь занимает внушительную территорию, потеснив пригодные для обитания земли.
Дорога тянется, тянется, и водитель чаще останавливается и чаще открывает капот. Я тоже выхожу без боязни, что мне напечет голову. Взошедшее солнце прячется за горами, и большую часть времени машина едет в тени.
Потягиваюсь. Эти места мне знакомы, вернее, знакомо ощущение. Весенний семестр на втором курсе я провела в предгорьях, обучаясь в местном колледже, поэтому сейчас не удивлена ландшафтом. Наоборот, меня охватывает радостное возбуждение, которое зреет, зреет. Пока что оно тлеет как уголек, но разгорается с каждым последующим километром.
А горы все круче. Попадаются и скалистые участки. Даже Егор заинтересовался окрестностями. Вскоре выясняется, что мы едем долиной промеж двух хребтов, и неподалеку от дороги, среди зарослей весело блестит речушка. Она вьется лентой, но течет в направлении, противоположном нашей цели. "Каппа" обгоняет две груженые подводы с мешками, накрытыми тканью. Возницы машут Тёме, приветствуя.
– А говорил, что опасно ехать ночью на Магнитную, – язвит Егор.
– Так и есть. Они и не ездят. Выезжают засветло, ночуют в летниках, – отвечает Тёма. – Это такие избы… Нет, даже не избы, а полуземлянки.
– И где же твои летники? – хмыкает муж.
– Места нужно знать и примечать съезды к реке. На гужевом транспорте до Магнитки приходится ехать двое суток, и нужно где-то ночевать. Хотя можно спать и под открытым небом, но в дождь мало приятного, да и холодает в горах рано. Дни жаркие, а ночи промозглые.
Автомобиль ползет, неуклонно поднимаясь вверх. Тёма притормаживает машину.
– Вот короткая дорога на Няшу-Марь, – показывает на ленту промеж леса, уходящую вниз и перпендикулярно нашей трассе. Приличная горка – пологая, но долгая. Самое то, чтобы с ветерком кататься на санках. Съехать вниз – еще куда ни шло, а вот как забираться?
– Понемногу, потихоньку, – отвечает Тёма.
Едем дальше. Егор зевает. Чтобы не уснуть, заводит разговор с водителем.
– Какой толк в Няше? Болото и есть болото.
– Да, гнуса многовато. Из Няши везут торф и древесный уголь. Основная часть топлива уходит в Магнитную, но и другим округам достается. На одних-то дровах зимой не натопишься.
– Зачем везти уголь за тридевять земель? Леса здесь в избытке, – сообщает Егор прописную истину. – Запаливай костры на здоровье в любом месте.
– Палят, если есть свободные руки, – отвечает Тёма. – Думаешь, в других округах прохлаждаются? А еще в Няше знатная охота. Дичи полно и пушнины. Самое то для скорняков.
Едем, едем. Слева образовался довольно крутой склон, а правым боком машина жмется к горе.
– Стоп, – говорит Тёма, тормозя. Впереди дорога загибается, образуя закрытый поворот. – Дальше идет опасный участок. Не разойдемся со встречными. Нужно стоять на стрёме и семафорить. Пойдешь? – спрашивает у Егора.
Тот бросает на меня быстрый взгляд.
– Нет уж, ты иди.
– Ладно, – соглашается Тёма. – Пешим ходом участок занимает минут десять. Засекай время. Тронешься через пятнадцать минут.
– Понял, не дурак. Давай-давай, – Егор сварливо гонит парня. Тот вылезает и скрывается за поворотом, а муж пересаживается на место водителя. Я перебираюсь на соседнее сиденье.
– Гош, – взъерошиваю его волосы. Муж с недовольным видом поигрывает пальцами по оплетке руля. – Ну, Гошик… Обижаешься на меня?
– Вот еще, – хмыкает он. – Просто не выспался.
– Ты вот обвиняешь меня впустую, а я, между прочим, никого не вижу кроме тебя, – льну к Егору.
– Ну-ну. Что-то незаметно. Не обнимешь, не поцелуешь…
– Да как же обниматься-то? Люди ж кругом!
Он с деланным удивлением оглядывается по сторонам, мол, где ты здесь людей увидела? На километры вокруг – ни одной живой души.
– Кто тебе важнее: я или люди?
– Конечно, ты, – отвечаю я и затыкаю недовольство мужа поцелуем.
Когда истекают положенные пятнадцать минут, точнее, восемнадцать, настроение Егора заметно улучшается. Ему удается с третьего раза завести машину. "Каппа" дергается, и двигатель ревет.
– Гроб на колёсиках, – ворчит муж. – Ничем не лучше осла. Хочу – иду, хочу – стою.
Он ведет автомобиль осторожно, но быстро приноравливается к езде на доисторическом транспорте. Поворот и вправду опасен: дорога сужается, а слева крутой обрыв. Поодаль стоит Тёма и разговаривает с возницей, едущим из Магнитной. Подвода возвращается в Няшу-Марь.
– В десяти километрах – свежая осыпь, – говорит наш проводник, усаживаясь на место водителя. Егор с радостью бы порулил, но не решается оставить меня в одиночестве на заднем сиденье.
– А мы проедем? – спрашиваю с тревогой. Массовая осыпь сродни обвалу. Может перегородить дорогу обломками горной породы, и потребуется немало времени и средств, чтобы расчистить путь.
– Проедем. Сход небольшой, по мелочи.
Сход действительно небольшой, но камни усеяли дорогу. С невольным страхом посматриваю на скалу. Жалкие прутики березок умудряются расти на пятисантиметровых пятачках.
Тёма изучает препятствие, убирая острые и большие камни. Встречная телега прошла, расчистив путь, но колеса "Каппы" шире и уязвимее, а днище – ниже. Машина должна проехать ровнехонько по импровизированной колее. Егор тоже приценивается.
– Эва, отойди в безопасное место, – велит мне, оглядывая каменистый склон. – Смотри, как пить дать, пропорет днище, – показывает Тёме.
– Козлина, – ругается тот, пытаясь сдвинуть камень – один из самых крупных на дороге.
– Отойди, – говорит Егор и делает пассы, создавая leviti airi[47]47
leviti airi*, левити аири (пер. с новолат.) – легче воздуха, невесомость
[Закрыть] – непростое заклинание, требующее концентрации внимания. Камень подскакивает в воздухе, и муж отбрасывает его в сторону.
– Круто, – заключает Тёма с уважением, но не возносит дифирамбы, а продолжает: – Будешь направлять.
Он садится за руль, а Егор пятится, показывая, как лучше и безболезненнее миновать опасный участок.
Наконец, препятствие преодолено, и мы садимся в "Каппу". Дорога по-прежнему неровная из-за камней, закатанных колесами в грунт. Едем, едем, и моему взору открывается величественная перспектива гор, каждая из которых выше другой. Зеленые пики освещены солнцем.
– Что это? – показывает пальцем Егор. – Синё там.
Вдалеке небо гораздо насыщеннее, чем над нашими головами. Синева сгущённее и плотнее.
– Там идет гроза, – поясняет Тёма. – В горах не пойми как. То светит солнце, то дождь зарядит. Но мы должны доехать без проблем. В моем расписании дождь не запланирован.
Не могу удержать улыбку. Егор хмурится, и я хватаю его за руку, посылая воздушный поцелуй. Люблю тебя, ревнивый мой! Муж поджимает губы, но затем хмыкает.
О том, что в горах далеко небезопасно, говорит размытая дорога. Пару раз мне приходится выбираться из машины, а Тёма осторожно ведет "Каппу", чертыхаясь на гребнях засохшей грязи. Во время дождя поток воды сошел с горы, найдя короткий путь.
Макушка противоположной горы черна. На вершине, словно вздыбленные волоски, торчат стволы обугленных деревьев.
– Во время грозы жахнула молния, и пошло полыхать, – поясняет Тёма. – Видите, сгорело немного, потому что ливанул дождь. А попадаются места, где склоны выгорают подчистую.
Несколько раз "Каппа" пересекает ручейки, бегущие с гор, и опять Тёма выходит из машины, разведывая путь.
– Запаска-то есть? – спрашивает Егор. Он поднимает со дна камень с острыми краями и отбрасывает в сторону.
– Есть. Но я везучий. Сколько ездил, а ни разу не пропорол, – отвечает Тёма весело.
Доезжаем до мелкой, но широкой речушки – метров пять или около того.
Опускаю руки в воду и умываюсь. Она кристально прозрачна – виден каждый камушек. Не удержавшись, пью, сделав ладонь лодочкой.
– Эва, вода ледяная, можешь заболеть! – кричит Егор. Он босиком, штаны подвернуты до колен. – И кипятить нужно.
Тёма смеется:
– Пей так. Вода чистая. Обычно муть идет после дождей.
– Вода надолго поднимается? – спрашиваю, усаживаясь на валун. Если ранее встреченные ручейки журчали, то речка с шумом перекатывается по камням.
– Когда как. Часто идет на спад через двое-трое суток, – отвечает парень.
Мы кушаем, устроившись в тенёчке, и запиваем речной водой. Укладываюсь на траву и потягиваюсь. Благодать! В небе кучевые облака, светит солнце, но нет той изнуряющей жары, что допекала в Березянке.
Мне надоедает лежать, и я обхожу окрестности, изучая местную флору, пока мужчины осматривают дно и обсуждают, как лучше проехать. Помимо тысячелистника, зверобоя, осоки и ромашек замечаю желтые "солнышки" девясила, фиолетово-желтые цветоносы Иван-да-марьи, белые свечки донника. Забираюсь выше по склону и обнаруживаю дикую черную смородину с полузрелыми ягодами. Торопливо набиваю рот – не от жадности, а потому что захотелось, до дрожи и повышенного слюноотделения. И сразу же бухаюсь на колени, разглядев в траве кустики клубники. Ползаю, ем. Ммм, вкусно.
– Эва! – кричит муж с тревогой.
– Я здесь! – поднимаюсь и спешу к стоянке. – Вот, попробуй, – протягиваю ладошку со слипшимися ягодками.
Егор страдальчески морщится, но послушно открывает рот. Он решил, что меня обидит его пренебрежение. И я почти обижаюсь, но тут же остываю, потому что муж ест с удовольствием, гоняя ягодки во рту и выжимая вкус.
Егор запретил мне переходить речку на своих двоих и переносит на руках, осторожно ступая по камням, чтобы не поскользнуться и не упасть в воду с нелегкой ношей. На другом берегу он получает благодарный поцелуй. Мой герой!
Теперь черед машины. Егор опять показывает путь, жестикулируя, а Тёма осторожно ведет "Каппу". На этот раз удача отвернулась от парня, и он пропорол колесо. Ругаясь, Тёма достает домкрат и запаску. Однако он не унывает, несмотря на прокол и вынужденную задержку.
Егор крепится, демонстрируя пофигизм и безразличие, но, в конце концов, не выдерживает и склеивает камеру с помощью agglutini[48]48
agglutini*, агглутини (перевод с новолат.) – приклеивание, склеивание
[Закрыть]. Края неровного разреза, оставленного острой кромкой камня, на глазах подплавляются и затягиваются, образуя малозаметный шов.
– Уважаю, – говорит Тёма, протягивая руку, и муж, помедлив, отвечает пожатием.
Он выглядит утомленным. Как-никак, agglutini – заклинание третьего порядка, и, берясь за склеивание, нужно правильно рассчитать радиус действия, чтобы вконец не запортить камеру. К тому же, под рукой нет амулетов и оберегов, повышающих выносливость и предотвращающих отдачу.
Обрадованный Тёма споро накачивает и устанавливает колесо, закручивает болты, а Егор помогает. Вдвоем с мужем они обмываются, раздевшись по пояс.
– Гошик, замерзнешь, – беспокоюсь я. В речке холоднючая вода, сквознячок продует – и абзац. Что делать без лекарств?
– Пусть закаляется, – ухмыляется Тёма весело. – Пригодится.
До меня доходит, что ближайшая аптека находится за сотни километров отсюда, а чудо-клиника Севолода – не намного ближе. И до комендатуры добраться не так-то просто. Боже, как люди здесь живут? – охватывает паника.
Тёма заливает в бензобак содержимое последней канистры. Мы загружаемся в машину и едем дальше, вернее, ползем вверх и ввысь – медленно, но неуклонно. От паров бензина, просочившихся в салон, меня начинает подташнивать, и я высовываю голову из окна.
– А что делают на Магнитной? – интересуется Егор.
– Варят железо, льют и куют, – отвечает Тёма. – Все изделия из металла, что есть на побережье, изготовлены на Магнитной, за редким исключением.
– Неужто и гвозди? – хмыкает муж.
– И гвозди. На побережье есть традиция. Когда рождается ребенок, ему дарят ложку, вилку и нож. Здесь металл высоко ценится. Еще в Магнитной раздолье для каменотесов.
– А Родниковое и Русалочий? – влезаю я.
– В Русалочьем много гончаров и ткачей, а в Родниковом – плотников и столяров. Еще там разводят овец и варят соль.
Дюже впечатляет. Профессии разные нужны, профессии разные важны. Слушаю Тёму и поражаюсь дальновидности самого старшего Мелёшина, рекомендовавшего изучить соответствующую литературу. Интересно, как там Кот? Не скучает ли по нам?
– Считай, в каждом округе проживает три тысячи человек, а то и больше, – продолжает Тёма ликбез. – И все хотят есть, пить и не мерзнуть. В общем, жить хотят, – говорит с усмешкой.
Перед Магнитной дорога становится оживленнее. Попадаются велосипедисты и те, кто едет верхом, в седле. Тёма жмет на клаксон, приветствуя знакомых.
Магнитная обустроилась в равнине меж гор, образовавших глубокую чашу. Мы подъезжаем вечером, после семи, когда солнце спряталось за макушкой горы. Надо же, "Каппа" больше половины суток в пути. Машина съезжает с взгорка. Отсюда видны дымки, поднимающиеся над Магнитной. Для уставших работяг топят бани.
– Придется проехать через центр, – предупреждает Тёма.
Я цепляюсь за Егора, а сердце колотится часто-часто. Здесь живет моя мама!
В Магнитной много каменных домов, но попадаются и деревянные. Как и в Березянке, тут держат скотину – коз, коров. Местные едут или идут – непонятно, кто и куда. "Каппу" провожают взглядами. Ну да, автотранспорт – редкость на побережье.
Здесь тоже есть центральная площадь и двухэтажное здание, отмеченное зелёно-оранжевым национальным флагом. Это Совет. Возле крыльца стоят два внедорожника на мощных колесах, но водителей и пассажиров поблизости нет.
Выискиваю среди зданий школу и не нахожу. "Каппа" едет дальше. По правую сторону такое же глухое здание, как и в Березянке. Теперь я знаю, что это запасник. Здесь складируют и хранят всё, что привозят в Магнитную со стороны и изготавливают для отправки в другие округа.
Едем дальше, и я верчу головой по сторонам. Магнитная заканчивается, и накатанная дорога становится плоше. "Каппа" продолжает путь, чтобы через десять минут добраться до поселения гораздо меньшего, чем центр округа. И снова мотор урчит, а машина провозит мимо. Кажется, мы вот-вот остановимся… Возле этого дома или рядом с соседним… Или около следующей избы?… Но Тёма везет дальше. Позади остался последний дом, и снова по обе стороны дороги – ели, сосны и кустарник. Путь заметно хуже: зарос травой и в колдобинах. Наконец, машина не выдерживает многочасового насилия, и мотор глохнет, рявкнув. Приехали.
– Проклятье! – бьет Тёма по рулю. – Ну, давай же, заводись…
Неподалеку видны двухскатные крыши… Реденький забор… Горы, зажимающие с двух сторон небольшое селение. Рядом с природными исполинами домики кажутся букашками, а люди – и того меньше.
Тема выходит из автомобиля и поднимает капот. Оттуда валит дым.
– Фу-у, – отмахивается парень, разгоняя серые клубы.
Егор тоже выбирается и заглядывает во внутренности машины.
Я вылезаю и нетерпеливо переминаюсь:
– Долго еще ехать?
– Почти на месте, – отвечает Тёма. – Вот собака ливерная! Приспичило же накрыться медным тазом в двух шагах.
Оглядываюсь. Мне чудится одинокая фигура на окраине. Щурюсь, всматриваясь. Черт, без линз зрение совсем никудышное.
Делаю шаг, второй. Нет, это не я иду. Меня ведут ноги.
Верю и не верю. Замираю, а стук сердца отдается барабанами в висках.
Иду, а может, бегу. Запинаюсь, но не падаю. И снова бегу.
– Эва! – окликает муж.
Разве ж я слышу? Я тороплюсь вперед, туда, где меня ждут. Где меня ждали долгих двадцать лет.
Останавливаюсь в нерешительности. Нет, сердце не может обознаться. Оно гонит вперед. К той, что стоит у обочины, судорожно теребя ворот кофты. К той, кто глотает рыдания, закрыв рот дрожащей рукой. И правда, к чему плакать? Если только от радости.
И мои щеки мокры от слез.
Еще полшага… Секунды, превратившиеся в вечность.
Подхожу совсем близко, и смелость испаряется.
Я в одном шаге. Я – её отражение. Я – мамина дочка…
И падаю, падаю в любящие объятия.
Я нашла свой дом. Он в моем сердце.
– Эвочка… Эвочка… – шепчут мне, плача, и целуют – в щеки, в глаза, в лоб, в нос. Потому что нет сил, чтобы говорить. Потому что голос истаял от слез и безнадежного ожидания. – Доченька моя… Эвочка…
И я обнимаю. Прижимаюсь крепко-крепко. И тоже плачу.
Моя мама.
Я нашла тебя. Я смогла. Сумела. Добралась.
