Текст книги "Эпилог (СИ)"
Автор книги: Блэки Хол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
27
Потоп. Потоки воды низвергаются с небес и барабанят по крыше. Дождевые струи стекают по окну. Вдобавок запотело стекло, и сколько ни протирай, а снаружи ничего не видно. Окрестности по обе стороны дороги слились в пятно.
Летняя гроза налетела внезапно и так же стремительно унеслась, погромыхивая. Из-за туч выглядывает солнце, и капли сверкают бриллиантами на умытом стекле. Из окна виден край радуги.
– Укачивает? Тошнит? – спрашивает Егор заботливо. В последнее время он беспокоится обо мне по любому поводу и без. Сейчас расхлюпаюсь от переизбытка чувств.
– Уже привыкла.
И правда, я свыклась с тряской, и меня почти не мутит. Скоро прибудем на место. Мы приедем!
Документы – удостоверения личности, визы, разрешения на въезд и на ввоз, деньги – у Егора, во внутреннем кармане ветровки. Две вместительные сумки громоздятся на соседнем сиденье.
Колесо попало в ямку, и я подпрыгиваю.
– Тише там! – кричит Егор водителю.
– Куда уж тише? До ночи бы доползти, – отвечает тот, но сбавляет скорость. Во рту у него трубка – непонятно, для значимости или по прямому назначению. Мундштук затерялся в богатых пшеничных усах, свисающих до подбородка.
– Ударилась? Где болит? – нападает с расспросами Егор.
– Всё хорошо, – глажу его по руке. – Всё отлично.
Егор выгружает сумки и подает мне руку. Двери с шипением закрываются, и автобус уезжает, фырча и плюясь выхлопами. Мы – единственные пассажиры. Егор забрасывает сумку на плечо, вторую хватает за ручки. Я иду налегке, потому как он запретил поднимать что-либо тяжелее носового платка.
Наш перевалочный пункт – комендатура. Впереди безликое двухэтажное здание: серая коробка с прорезями окон и дверей. А еще полосатый шлагбаум, колючая проволока, ежи и противошинная цепь поперек дороги.
Меня потряхивает, несмотря на выпитый пузырек успокаивающих капель.
Лужи стремительно высыхают. Гроза прошла, удушливая жара вернулась.
У комендатуры – несколько военных. Здоровенные детины в камуфляже курят и похохатывают. Заметив нас, замолкают и расступаются. У них высокие армейские ботинки на шнуровке и оранжево-зеленые береты. И автоматы.
Дежурный комендант за стойкой обмахивается папкой. По мясистому лицу щедро стекает пот, мокрые пятна расползлись под мышками.
Он долго изучает документы, проглядывая строчку за строчкой. Смотрит на свет. Сверяет подписи. Что произойдет, если комендант решит, будто росчеркушка Рубли – подделка? Нам позволят уйти подобру-поздорову или арестуют?
– Сядь, – приказывает Егор, и я подчиняюсь. Наверное, его допекло мое нервное постукивание пальцами по стойке.
Наконец, на наших визах появляется оттиск штампа на полстраницы. Разрешение на въезд – бессрочное и останется в комендатуре. Документ строгой отчетности будет храниться здесь до тех пор, пока мы не покинем охраняемую зону.
Однако не стоит расслабляться. Начинается проверка содержимого сумок. Но прежде мы сдаем в камеру хранения (три десятка металлических сейфов) телефоны, амулеты, обереги, артефакты и иные вещи, запрещенные к провозу. Кстати, с Ungis Diavoli[28]28
Ungis Diavoli*, Унгис Дьяволи (перевод с новолат.) – Коготь Дьявола
[Закрыть] вышло затруднение. Из-за кольца мне чуть не отказали во въезде, но отец Егора добыл отдельное разрешение на ввоз фамильного раритета. Брошку с витыми прутиками или не заметили, или посчитали обычной бижутерией. Да и Егор, готовясь к поездке, тщательно проверил незатейливое украшеньице и не нашел в плетеном узоре ничего подозрительного. Правда, иллюстрации в старинной книге из семейной библиотеки Мелёшиных объяснили, что узелки из веточек символизируют защиту от зла.
Дверца блокируется оттиском пальца. С этого момента содержимое сейфов будет дожидаться нас.
– Надеюсь, телефон не успеет разрядиться, – говорит Егор. Он намекает: мы ведь ненадолго приехали, да? Погостим – и сразу домой.
– Конечно, не успеет, – отвечаю, и Егор знает, что это вранье. Достаточно вспомнить мое невменяемое состояние в последние дни перед отъездом. Если уж я забывала поесть, что говорить об остальном?
Дефенсоры остаются с нами. Красная диагональная полоса на визе означает иммунитет. Неприкосновенность. Бывают гости столицы, а мы – гости побережья.
Сначала на досмотр отводят меня, и женщина в униформе и в медицинских перчатках предлагает раздеться. Заставляет расплести косичку и дотошно перебирает пряди. Затем на досмотр уходит Егор. Пока он отсутствует, мою сумку взвешивают. Лимит – не более двадцати кг на одно лицо. Я уложилась в девятнадцать килограмм, взяв самое необходимое. Вернее, уложился Егор. Это под его контролем было выбрано надежное, теплое, ноское, легкое, многофункциональное. И вдобавок компактно уложено. В общежитии мои отделения в платяном шкафу стонали под игом хаоса и беспорядка, а другая половина шкафа, занимаемая Егором, победила бы в конкурсе идеальных полок.
С улицы вваливаются военные и рассаживаются на скамейке. У одного из них шипит и курлыкает рация. "Третий, третий, прием…"
Мужчина в кителе и в медицинских перчатках – ревизор. Он вытряхивает содержимое моей сумки в пластиковый контейнер, осматривает каждую вещь, сверяет со списком, указанным в разрешении на ввоз, и бросает на движущуюся ленту. Та ползет за черные шторки. Там мои вещички просвечивают на предмет вис-улучшений. Улучшенные вещи запрещены к ввозу на побережье. А то я не знаю. У меня было достаточно времени, чтобы проштудировать всю имеющуюся литературу о побережье и запомнить советы Константина Дмитриевича. Поэтому наши сумки не имеют повышенной вместимости, а пятна от травы придется застирывать.
Чувствую затылком взгляды военных, и меня не покидает ощущение сальности, липкости. Хорошо, что возвращается Егор. Пока укладываю свои вещи, настает черед его сумки.
Неожиданно один из военных, с тремя оранжевыми полосками на погонах, подходит и забирает с ленты банку. Это кофе. Любимый сорт Егора. Его непреходящая любовь и слабость. Он предпочел отказаться от пары лишних футболок, но выделил в сумке местечко для банки кофе.
– Почему? – спрашивает Егор. Спокойно спрашивает, но я замечаю сжатые кулаки с побелевшими костяшками. Кстати, кофе молотый в количестве 50 гр. включен в список предметов, разрешенных к ввозу.
– Потому, – отвечает дылда и кидает банку товарищу. – Я здесь хозяин. Понятно?
В помещении повисает молчание. Дежурный комендант уходит за перегородку, ревизор делается глухим, слепым и безучастным.
Я знаю, Егор может с легкостью создать пятиуровневое убийственное заклинание. И тогда нас расстреляют на месте. Пожалуйста, не дай ему поддаться на провокацию! – возношу беззвучную мольбу к потолку.
Егор отворачивается к движущейся ленте, но спокойствие дается ему нелегко. Желваки гуляют, губы плотно сжаты. Мой мужчина борется с яростью.
Когда вещи уложены, дежурный комендант вручает наши документы. Нам не дарят рекламные буклетики, не желают счастливого пути и не машут платочками. Егор взваливает на себя сумки с переворошенным содержимым и направляется к двери с табличкой "ПЕРЕХОДНАЯ ЗОНА 15 М". Я тороплюсь следом и на выходе слепну от яркого солнца. Увы, солнцезащитные очки здесь под запретом.
Нам предстоит пройти коридором, отгороженным колючей проволокой. Замедляю шаг и отстаю от Егора. Как во снах: вспаханная полоса земли по обе стороны уходит в бесконечность. Рядом с ней тропинка для пеших патрулей. Вдалеке маячат черные точки – это дневной обход. Параллельно – проезжая дорога для автотехники, наверное, для бронетранспортеров и танкеток. Вышки слева и справа. С одной из них посылают мимолетный блик. Это снайпер, скучая, разглядывает нас в оптический прицел. И колючка, колючка… Стоит тихий гул. Проволока находится под напряжением. Почему-то нет собак. Я думала, они будут рваться с цепей, заливаясь хриплым простуженным лаем.
– Эва, поторопись! – окликает Егор, и я ускоряю шаг.
Впереди глухой бетонный забор без начала и конца и массивные железные ворота высотой метров пять с белой буквой V на металле во всю ширь. Крутятся ролики, и мы просачиваемся в узкую щель. Ворота ползут обратно, отрезая от Большой земли. Вот и всё. Мы на побережье.
– И что теперь? – спрашиваю, отпив из бутылки, и предлагаю водичку Егору, но он отказывается.
– Сделаешь один глоток, а выдуешь ведро, – напоминает мне прописную истину.
Знаю, но очень уж жажда замучила.
Мы дошли до ближайшей рощицы и теперь сидим на травке в тенечке. От ворот проселочная дорога весело бежит метров двадцать и теряется, сворачивая в поле.
От недавней грозы не осталось и следа. На земле разводы от высохших капель, два часа назад долбивших из грозовой тучи. Парит, и оттого делается еще душнее. Воздух стоячий и горячий.
– За нами приедут, – говорит Егор уверенно. – Нужно ждать.
И мы ждем, ждем. И полежали уже, и печенюшек пожевали. Я успела успокоиться, хотя поначалу переволновалась до дрожи, представив, что мы сидим у дороги, по которой когда-то ходили мой дед и мама.
– Может, пойдем потихоньку?
– Посмотри, Эва, там пекло и ни одного кустика. Потерпи. Недолго осталось.
Потерплю, это не трудно. У меня терпения – вагон и маленькая тележка. Я дождалась окончания четвертого курса и получения аттестата. Стойко перенесла бюрократическую канитель с оформлением бумаг на въезд. Сцепив пальцы, терзалась ожиданием в поезде, ползущем на запад, и заразила Егора нервозностью. На самом деле трудно удержаться, зная, что осталось сделать последний шаг до родного дома. До мамы.
Сначала послышалось слабое гудение, затем надрывный рев приблизился, и наконец, на взгорке показалась машина.
– Эй! – вскочил Егор и замахал кепкой. – Что за убожество? – пробормотал, когда автомобиль остановился на обочине.
И точно, машина напоминала глубокого инвалида со следами ржавчины, помятостями и трещинами на лобовом стекле. И все же за техникой следили: смазывали и подкрашивали. Но при имеющемся уходе она будто сошла с подборки архивных журналов.
– Ей лет сто, если не двести, – отметила я.
– Довоенная модель. "Каппа". Выпускали во времена молодости деда, – определил мой мужчина зорким взглядом.
– Будем сидеть или поедем? – крикнул задорно водитель, высунувшись из окна.
– Помоги с сумками, – ответил ему Егор.
Хозяин машины, хлопнув дверцей, направился к нам. По мере того, как он приближался, лицо Егора мрачнело, а я замерла, не поверив своим глазам.
– Тёма?! Это ты?!
Это и вправду оказался Тёма – с милой ямочкой на подбородке и с волосами, собранными в хвост. Реальный, настоящий Тёма, в потертых джинсах и растянутой футболке. Последняя наша встреча состоялась полтора года назад, под Новый год, в столице, а теперь парень оказался здесь, на побережье.
– Смотри, красуля, я побрился для тебя, – развел он руки, предлагая кинуться в дружеские объятия. – Оцени подвиг. Борода успела отрасти до колен.
Егор не разделил со мной радостное изумление неожиданной встречей. Наоборот, притянул к себе и потребовал ледяным тоном:
– Эва, покажи ему.
Разве ж прилично хвастаться с разлету, не успев толком поздороваться со старым знакомым?
– Покажи, – велел Егор холодно, и его глаза сузились, превратившись в щелки. Наверное, прикидывал, как удачнее подобраться к Тёме и врезать.
Я протянула руку парню.
– Вот…
– Скажи ему, – приказал Егор.
Есть, мой командир. Молчать не буду. Но все равно смущаюсь.
– Ну-у… я замуж вышла!
– Красивое колечко. Поздравляю, – улыбнулся парень весело. – А где муж? Оставила на Большой земле?
Егор дернулся и громко вдохнул, набирая воздух в легкие перед тем, как броситься на шутника.
– Не, вместе с ним приехала, – сказала я и поцеловала Егора в щеку.
– Понимаю. Я бы тоже не оставил красавицу-жену без присмотра, – подмигнул Тёма, а муж сжал меня, вызвав сдавленное "ой". – И как тебя величать-то теперь?
Так и величать. Мелёшина Эва Карловна. Почти три месяца как замужем. А Егор, значит, счастливый супруг. Только вот счастья на его лице в данный момент не наблюдается.
28
Да-да, я вышла замуж. И ведь упиралась, отбрыкиваясь руками и ногами, а вопреки своему кредо поменяла фамилию, вступив в законный брак.
По поводу семейной жизни вышел неприятный разговор с Мэлом, через несколько дней после гостевания в поместье его деда.
Вернувшись как-то с работы, Мэл заикнулся о съезде компании, запланированном на ближайшие выходные. Мол, организовав слет сотрудников в неформальных условиях, то бишь в обстановке загородного дома отдыха, руководство компании рассчитывало выделить перспективных работников с возможностью дальнейшего роста по служебной лестнице. Но, увы, приглашение получили лишь женатые сотрудники, а шанс Мэла пролетел мимо как фанерка. Мэл высказался об упущенных возможностях с таким сожалением и расстройством, что я почувствовала себя виноватой. И обиженной. Он рассматривал женитьбу в качестве условия, необходимого для успешного карьерного продвижения, а не как… что? Для чего люди женятся? Чтобы соблюсти приличия, принятые в обществе? Чтобы со скандалом делить имущество при разводе? Кольцо на пальце – не панацея от семейных неурядиц. Крепость отношений не зависит от свидетельства о браке. И вообще, в свете поездки на побережье хомутание брачными узами выглядело с моей стороны как жалкая попытка удержать Мэла. Будет странно, если мы поженимся, и он останется на Большой земле.
Примерно так я и высказалась.
– Папена, ты не хочешь замуж вообще или не хочешь конкретно за меня? – прищурился Мэл.
Папена… Значит, разозлился.
Если поразмыслить, статус его девушки мне нравится. В физике есть понятие степеней свободы. Совместное проживание с Мэлом ограничило их число, но не лишило душевного комфорта. Мэл стал неотъемлемой частью моей жизни. Я считаюсь с его мнением и уважаю принятые им решения, но могу высказывать свою точку зрения, могу спорить и поступать наперекор. А замужество сведет все степени свободы к нулю и повесит на шею долг, ответственность и обязанности члена большой семьи, в которую заманивает Мэл. А еще необходимость подчиняться правилам, установленным в клане, – чужом монастыре с пугающим меня уставом. Или всё дело в том, что Мэл носит фамилию Мелёшиных? А может, причина в том, что я не оправдаю ожиданий, и наш ребенок унаследует мою слепоту?
– Гош, давай обсудим, когда вернусь с побережья.
– К тому времени я могу передумать, – обронил он небрежно.
Да пожалуйста! – вспыхнула я как спичка. Больно надо! Не очень-то и хотелось.
– Прекрасно. Если приспичило, встань завтра под люстрой в холле и крикни: "Требуется жена для карьерного роста!" А меня не трогай.
В общем, я обиделась на Мэла, хотя в чем-то он оказался прав. Давно следовало обсудить наше общее будущее и расставить приоритеты. После откровений Константина Дмитриевича поездка на побережье обрела реальные очертания, став для меня не просто целью, а идеей фикс. Путеводной звездой.
Я дулась, а на Мэла напало раздражительное настроение. Надев наушники, он посвятил вечер курсовой работе по символистике, расслабляясь под тяжелый рок.
Смешно вести себя по-детски. Нужно помириться и прогнать недопонимание. Не люблю, когда наши ссоры затягиваются. Начинает ныть сердце, и всё валится из рук. Подойду и обниму его. Приложусь щекой к макушке.
– Гош, я получу аттестат и съезжу к маме. Вернусь, и тогда решим, что делать дальше.
Он снял наушники:
– Уедешь, а мне предлагаешь ждать на Большой земле? Сколько? Год или два?
– Не знаю… – растерялась я. – Меньше! Месяца вполне достаточно. Погощу на побережье и приеду обратно.
Балда я была. Мне казалось, большие расстояния – плевое дело. День – туда, день – обратно, и куча времени рядом с мамой. Нужно столько ей рассказать!
– Хорошо, – объявил Мэл. – Поедем вместе. Заодно познакомлюсь с тёщей.
С какой тещей? С мамой, что ли? Он поедет вместе со мной?! На край света?!
Подобного поворота событий я не ожидала. Не предусмотрела. Наверное, у меня был достаточно остолбеневший вид, потому что Мэл спросил:
– Дело не в побережье, ведь так, Эва? Почему ты упорно отказываешься признать, что наши отношения рано или поздно завершатся браком? Чего боишься?
– Ничего, – буркнула я, отворачиваясь.
Мэл нагнал меня на кухне и припер к холодильнику.
– Говори, – потребовал и не отпустил, пока я, смущаясь и отводя взгляд, не промямлила что-то о плохой наследственности, которая ждет моего ребенка. О том, что малыш никогда не увидит чертовы волны. И о том, что у меня, возможно, не будет детей из-за проклятья, растворенного в крови. То, что дед Мэла назвал даром небес, я посчитала наказанием. Тяжким бременем, возложенным на слабых и немощных людишек. Разве способен примитивный человеческий разум уяснить величие свалившейся благодати? Разве может он постигнуть суть божественного замысла? Как жить, зная, что я – урод? Зачем самый старший Мелёшин сказал мне, зачем?
– Без истерики, – сказал Мэл, обхватив мое лицо ладонями, и велел: – Смотри на меня. Успокойся. Дыши… Не подозревал, что ты перевернешь рассказ деда с ног на голову. Поэтому всю неделю ходила сама не своя, да? Запомни, Эва, ты – редкий цветок, который распускается раз в сотню лет. А за редкостями охотятся и убивают конкурентов… Насчет детей не переживай. Ты меня знаешь, я отступать не привык и всегда добиваюсь своего.
– Маме не повезло, ее дочь родилась слепой. И мне не повезет, – упорствовала я.
– Наш ребенок увидит волны. Железно. Даже не сомневайся. Хочешь, прямо сейчас займемся? Мальчиком, например. Эдиком или Серёгой. Или девочкой, такой же вредненькой, как и ты. И назовем её Акулиной. Или Аграфеной.
Фыркнув, я рассмеялась, и напряжение отпустило.
– Рановато. Сначала нужно съездить на побережье. Гош, давай отложим семейные вопросы на потом.
– Рубля откладывать не любит. Вспомнит о блуде, творящемся под носом, и объявит немилость твоему отцу или моему за плохое воспитание отпрысков.
– Когда вспомнит, тогда и поговорим, – поставила я точку в разговоре, и Мэл согласился с неохотой.
Таким образом, тема свадьбы-женитьбы на неопределенный срок отступила на дальний план.
А через неделю мы с Мэлом получили приглашение на интервью в телевизионную студию центрального канала. Оказывается, благодаря грамотной подаче фотоматериалов в прессу, наши имена поднялись на первую строчку рейтинга "Влюбленные года" и вот уже пару месяцев держались на плаву. А я упустила сей факт из внимания, переживая из-за дней рождения, наводнивших октябрь, и по поводу неутешительных открытий о моем родословном древе.
К величайшему изумлению, Мэл согласился на интервью при молчаливом одобрении моего отца и Мелёшина-старшего. Зато я устроила безобразную сцену. Чтобы меня показали крупным планом по телевизору, и зрители услышали невнятное заикающееся блеяние?! Ни за что.
Мэл привел бездну доводов. Во-первых, общение в виде интервью принято в средствах массовой информации, и в приглашении на телевидение нет особого умысла. Гораздо подозрительнее будет выглядеть наш отказ. Во-вторых, передача идет в дневное время, поэтому целевая аудитория – домохозяйки и глухие старички. В-третьих, это не прямой эфир, а запись, и я смогу отбраковать неудавшиеся кадры. В-четвертых, бекать не придется, потому что перед интервью нам пришлют вопросы, и цензоры подготовят ответы, а репетиторы научат правильной дикции.
– Зачем? – заламывала я руки. – Разве нельзя отказаться? Лично мне до фонаря какие-то там рейтинги.
– А мне – нет, – ответил Мэл. – Откажемся, и нас сочтут высокомерными зазнайками. Сегодня мы – лидеры парада, а завтра наши имена напишут на мусорных баках и будут поливать грязью на каждом углу. Не стоит недооценивать прессу и телевидение. Если нас подвергнут остракизму, даже мой отец не сумеет выправить ситуацию. Так что, Эвочка, ты обязана поддержать меня.
Умеет же человек давить на больную мозоль, то есть на чувство долга и ответственность. Промучившись полдня угрызениями совести, я дала согласие на интервью. Можно сказать, совершила подвиг.
Вива, узнав о предстоящей телевизионной экзекуции, задумалась.
– Нужно подобрать специальную косметику, чтобы не расплавиться под софитами. И приодеться соответствующе. Не боись, сварганим что-нибудь достойное. Насчет передачки не волнуйся. Ничего серьезного. Поулыбаешься десять минут перед камерами – и свободна. Сегодня ты и Мелёшин, завтра – победители других рейтингов. Нынче расплодилось несметное количество национальных голосований. Страна хочет знать героев, которым отдает свои симпатии.
Выслушав личную стилистку, я взглянула на катавасию с интервью под другим углом. Действительно, в перекидывании вопросами-ответами нет ничего страшного. И с дикцией справимся, и о милой улыбке не забудем. Пообщаемся с тётенькой-ведущей по заготовленным шаблонам, а если я начну заикаться или почешу нос, устроители передачи снимут новый дубль.
Телевизионный центр, куда привез меня Мэл, стал причиной минутного остолбенения. Архитектурно здание напоминало замысловатую пространственную головоломку, а высоченная приемная вышка, похожая на чулок, натянутый на каркас, сияла сетчатой ажурностью на фоне темного неба.
В студии на тридцатом этаже, куда поднял скоростной лифт, на меня напала робость. Камеры, провода, лампы, светящиеся табло: "Тихо, идет съемка"… Торопливость и лихорадочность перед выходом в эфир… Снующие ассистенты, помощники, гримеры… Зато Мэл чувствовал себя в своей тарелке, словно был завсегдатаем телевизионных шоу. Он пожимал руки операторам как лучшим друзьям.
Мелёшин-старший, подстраховываясь, отправил в качестве сопровождения две машины дэпов, и шестеро мужчин в черных костюмах и темных очках рассредоточились по помещению, заняв удобные диспозиции.
В павильоне установили простейшие декорации: окно с панорамой вечернего города, заждавшегося зимы. Снаружи ветер гнал по черному небу клочья сизых облаков и бросал в лицо горсти песка вместо снега, а в студии было тепло, светло и оживленно. Нам предоставили диванчик, и Мэл уселся, закинув руку на спинку. Я оказалась у него под боком.
– Прекрасно выглядишь, – шепнул он на ухо и переплел наши пальцы, получив в ответ благодарный взгляд. Вива отнеслась к моему образу со всей ответственностью, сотворив маленькое романтичное чудо из платья с расклешенными рукавами и из "плетенки" прядей на голове. Надо ли говорить, что принятие успокаивающих капелек стало традицией в борьбе с накатившим беспокойством?
Мне следовало задуматься в тот момент, когда в кресло напротив опустилась ведущая Анрин Девин – блондинка, повстречавшаяся в переулке Первых аистов перед приемом "Лица года". Она элегантно забросила ногу на ногу, демонстрируя стройные ноги. А может, следовало задуматься, когда в динамиках раздался голос: "Внимание, до прямого эфира осталось десять секунд. Девять, восемь, семь…"?
Но я не задумалась. Меня волновало, правильно ли сижу, умно ли выгляжу и помню ли заученные ответы, хотя нас предупредили, что на случай забывчивости в студии имеется телесуфлер.
Интервью текло по отрепетированному сценарию. Анрин Девин – сообразительная дама – за грязными сенсациями не гналась. Знала, чьи детки сидят на диванчике, и представляла скорость, с коей закатится карьера, вздумай она озвучить скандальную подробность.
"Мы рады приветствовать в нашей студии… Верхняя строчка рейтинга… Чем запомнился уходящий год?"
"Встречей с Эвой… Кто испытывал сильные чувства, тот поймет меня… Это как удар по голове…"
Общий смех. Мэл целует мою ладошку.
"Ох, Егор, у меня зреет уверенность, что вы пропали бесповоротно… Эва, когда вы поняли, что Егор – ваша судьба?"
"Не сразу… Он покорил меня энергичностью и жаждой жизни… И прекрасными результатами по итогам сессии…"
Снова смех на съемочной площадке. Я кладу руку на колено Мэла. Всё продумано до мелочей.
И так далее, и тому подобное. Общение шло по накатанной колее, и присутствие толпы телевизионщиков перестало смущать. Я приободрилась. Осталось пять вопросов мне, пять – моему спутнику, и можно сказать адъёс лощеной Анрин Девин. Получился хороший спектакль с хорошими режиссерами и сценаристами. В нужное время загорится надпись: "Антракт", и кулисы сомкнутся.
На стене почему-то горело табло: "Внимание, прямой эфир". Что значит "прямой эфир"? То есть напрямую от телекамеры к экранам телевизоров?! И мой звонкий чих оглушит уши миллионов телезрителей?! А как же дневной показ для старичков с домохозяйками и бесконечные дубли в случае фиаско? За окном воскресный вечер, и популярную передачу популярной телеведущей смотрит от нечего делать добрая треть страны, если не половина!
"Телезрители – и таковых немало – спрашивают: имеются ли у полюбившейся пары "Егор плюс Эва" планы на совместное будущее…"
Этого вопроса я не припомню. Отклонение от сценария? Бросаю вопросительный взгляд на Мэла.
– Планы имеются… И грандиозные, – выдает он.
В студии опять смех, и я с облегчением выдыхаю.
"Наши телезрители сгорают от нетерпения… Более полугода они следят за развитием… Многие из тех, кто в октябре отдал голоса верхней строчке рейтинга, находятся в недоумении… Быть может, вашим отношениям свойственна несерьезность? – спрашивают они…"
В интервью не предусматривался подобный поворот сюжета. Смотрю беспомощно на Мэла. Он раздумывает, а Анрин Девин доброжелательно улыбается. На ее лице – ни капли подвоха. Вышло недоразумение. Перепутались страницы опросника к интервью. Но подходящей реплики, заранее подготовленной цензорами, нет, а на нас смотрит вся страна. От осознания очевидной истины нервно сглатываю и судорожно стискиваю руку Мэла. Что ответить?
– Что ж, – говорит он весело. – Вот мой ответ для тех, кто сомневается в серьезности наших отношений.
Мэл поднимается с дивана и, преклонив колено, захватывает в плен мою лапку.
– Эва, в присутствии тех, кто собрался здесь, а также иных свидетелей, прошу тебя стать моей женой. Вверяю тебе своё сердце и имя.
Ни грамма театральности. В его глазах плещется искренность и вера в то, что нам удастся с достоинством выбраться из каверзной ситуации. Камера наезжает на диванчик.
Как рассказала позже Аффа, происходящее в студии стало сенсацией, затмив на всю последующую неделю новости со спартакиады и репортажи с конкурса симфонических оркестров. Передача действительно велась в прямом эфире, и камеры то и дело выхватывали лица присутствующих – операторов, ассистентов, ведущей, дэпов. Потому что началась кутерьма. Сперва на экране крупным планом показали меня, донельзя растерянную и ошеломленную. Затем мой подбородок задрожал, я потянулась к Мэлу, и он укрыл меня от настырных объективов телекамер.
– Ты согласна? – спросил Мэл, а я взяла и расплакалась, спрятавшись в его объятиях. От потрясения. Боже мой, на виду у всей страны опозорилась с красными глазами и опухшим носом.
– Ты согласна? – повторил Мэл, обнимая меня, и студия, а вместе с ней и миллионы телезрителей, затаила дыхание. Но мне было не до чужого любопытства. Мой мужчина задал вопрос и теперь ожидал высочайшей резолюции. И я ответила.
– Д-да. Да. Согласна, – сказала и шмыгнула носом, прижавшись к нему. Потому что "нет" прозвучало бы предательством.
Мэл вскинул руку, и над потолком расцвел малиновый сверкающий шар. Вспыхнув ярким светом, он закрутился волчком, осыпая нас тающими блестками.
Студия взорвалась аплодисментами. Камеры метались от одного взбудораженного лица к другому, а Мэл смотрел на меня и улыбался. Народ засуетился. Кто-то принес салфетки. К дивану приволокли столик и принесли графин с водой. Мне сунули в руки стакан. Ведущая возбужденно трещала, заполняя прямой эфир. Дэпы периодически разнообразили кадры пресными физиономиями. Страна по ту сторону экрана прослезилась и зашвыркала в платочки. А oculi umbru[29]29
oculi umbru *, окули умбру (перевод с новолат.) – зрительная иллюзия
[Закрыть] еще долго сыпал малиновыми блестками, прежде чем погас с тихим шипением.
