Текст книги "Раздвоенное сердце (ЛП)"
Автор книги: Беттина Белитц
Жанры:
Сказочная фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)
– Он милый, да, но я не влюблена и не заинтересована. Прямо сейчас я ничто, – причитала я.
– Но ты всё для нас, – ответила мама, успокаивая меня, и хотела обнять меня. Но я поклялась себе не плакать. Я отвернулась от неё и сказала задыхающимся голосом, что должна побыть просто немного одной.
В моей комнате ещё пахло духами Николь. Я открыла окно возле кровати, истерически размахивая руками, чтобы свежий воздух попал в комнату, и посмотрела задумчивым взглядом на туманный край деревни.
Мне нужно было поехать к Майке и собирать одуванчики для её кроликов – об этом она спросила меня ещё в пятницу, и в моих ушах это прозвучало так смешно и по-детски, что я засмеялась. Я ей сказала, что мои подруги из Кёльна хотели приехать, и она не разозлилась и даже не обиделась. Мне не нужно было над ней смеяться.
Конечно, я могла себе представить что-то лучшие, чем рвать одуванчики, но на встречу с подругами я просто зря потратила время.
Наконец-то духи Николь выветрились. Я села за письменный стол, перевела свои мысли на домашнее задание и попыталась не думать о моих двух «лучших» подругах.
После ужина я так устала, что мои глаза начали слезиться и у меня пробегал один холодок за другим. Прошло время, пока я согрелась под одеялом, и когда я засыпала, я всё ещё дрожала.
Несколькими часами позже, – было ещё очень темно, и тишина подсказывала мне, что утро было ещё далеко – я проснулась после одного удара сердца. Мне было так жарко, что я одним движением скинула с себя одеяло. Моё сердце быстро стучало. Я была не одна. Кто-то был здесь. В моей комнате. Я хотела включить свет, но не нашла выключатель. Где этот проклятый выключатель?
Лампа соскользнула с прикроватной тумбочки и упала с тихим лязгом на пол. В этот момент из-за облаков появилась бледная голубоватая луна и освятила комнату своим молочным светом. Мурашки поползли по моим рукам к шее. В панике я заглянула во все углы и закоулки моей комнаты. Но никого не увидела. И всё-таки я была не одна.
Минуты проходили с кошмарной медлительностью, пока я слушала своё задыхающееся дыхание. Почему я проснулась? Кто или что было здесь со мной?
Потом закричала птица на краю леса, и я странным образом успокоилась. У меня должно быть температура, да, и что-то было не в порядке – но мой страх улетучился. Только что я обдумывала, как убежать. А сейчас моя комната казалась мне сверкающим дворцом. Я встала, юркнула босиком к окну и посмотрела на улицу, так же, как после обеда.
Теперь мир больше не был туманным, а окунулся в мерцающий, магический, белый свет луны. Чёрная кошка сидела посередине улицы, тихо и безмолвно, как будто она наслаждалась полным одиночеством всеми своими чувствами. Когда она ощутила мое присутствие и подняла взгляд на меня, на мою спину внезапно опустилась тепло – не жар от температуры, а мягкий трепет, почти как ласка.
– Вспомни, – раздался чужой и всё-таки знакомый голос в моей голове.– Вспомни.
– Кто ты? – закричала я, и чары рассеялись. Кошка на улице убежала, а сильно угловатое облако закрыло луну. Я начала дрожать. Моя ночная рубашка прилипла, влажная и холодная, к моей вспотевшей спине.
Я облокотилась на спинку кровати и намотала одеяло на своё тело, в котором, казалось, пульсировала каждая клетка из-за высокой температуры. Я что, теряла рассудок? Но почему все мои чувства были не расплывчатыми, а яснее, чем всегда?
И что эти слова вообще означали? "Вспомни". О ком или о чём я должна вспомнить? Кровь стучала у меня в висках, когда я легла, и моя температура тела потихоньку нормализовалось.
"Сейчас не думай об этом", – умоляла я себя. "Завтра будет достаточно времени." Птица на краю леса жалобно пела, и я погрузилась в сон.
Глава 7. Мимикрия
На следующий день я чувствовала себя скверно и не встала, когда прозвенел мой будильник. Мама тут же просунула голову в дверь. Её утренний сон хотя и был священным, но если дела в доме шли не привычным образом, то это выгоняло её из постели.
– Всё в порядке, Эли?
– Нет, – сказала я тягостно. Мой голос был хриплым, как будто я долго и громко кричала. – Я думаю, я заболела. Я останусь дома.
Мама остолбенела. Зевая, она проковыляла в её плюшевых тапочках ко мне и посмотрела на меня испытующе.
– Ты действительно выглядишь очень усталой. Тогда побудь сегодня дома. Тебе наверняка станет скоро лучше. Тебе что-нибудь принести?
– Нет, спасибо, мама. Я хочу только спать.
Вдруг она что-то вспомнила. Она ударила себя рукой по лбу и застонала.
– Ах, Эли. Я хотела сегодня навестить Карин в Кёльне и на обратном пути заехать к оптовику-садовнику ...
–Ничего страшного, мама. Езжай спокойно. Я ведь уже взрослая и смогу сама о себе позаботится. – Я попробовала улыбнуться.
– Точно?
– Точно.
С новым зевком она проковыляла назад к двери и прошептала мне сонно «выздоравливай», прежде чем пошаркать вниз по лестнице, как старушка.
Я оставалась лежать, но не засыпала, пока мама не отправилась в Кёльн, и я, наконец, не осталась одна. После нескольких минут наступила полная тишина. Я смыла под душем усталость с тела, скользнула в удобную одежду и с крепким кофе зашла в папино бюро.
Чёрные полки с книгами доходили до потолка, а жалюзи были опущены – такой привычный вид, что я тихо вздохнула. В папином бюро у меня всегда было такое чувство, как будто я очутилась в другом времени. Только с бессчетным количеством разноцветных орхидей на его подоконнике я никогда не могла смириться. Я находила их довольно скабрезными. Но они всегда здесь были и принадлежали к этому бюро, как и стеклянный графин с водой на папином столе.
Часто я тайком сюда прокрадывалась в прошедшие годы и пролистывала медицинские и психологические справочники – из любопытства и потому что он всё время говорил, что это не материал для чтения для маленькой девочки. Но сейчас я была здесь, чтобы выяснить, теряю ли я рассудок или нет. Я схватила, не выбирая некоторые, справочников с полок, завернулась на зелёном кожаном диване в пушистое одеяло и искала в оглавлении: «не существующие видения, галлюцинации и слышать голоса». Три долгих часа спустя я определила, что не продвинулась ни на шаг дальше. Если бы я принимала наркотики или я была бы пьяницой, решение было бы найдено за несколько минут.
Но я даже ни разу не скурила сигарету, не то чтобы попробовать траву, и ещё ни разу не напивалась – хорошо скрываемая тайна от Дженни и Николь, которым я смогла сыграть удивительно реально, что я пьяная. В то же время я была ответственна за то, что в нашем местном пабе и в наших любимых клубах, все возможные растения умерли от отравления этанолом, потому что я тайно выливала все стаканы пива, алкогольные напитки и водку в цветочные горшки.
Нет, папины книги мне не помогли. Как бы критически я не рассматривала те оба раза, когда слышала голоса – это не подходило к тому, что я здесь прочитала.
– Дерьмо, – прошептала я и зарыла руки в волосы, которые на деревенском воздухе начали потихоньку снова завиваться. Мой выпрямитель волос я даже ещё не распаковала.
– Что тебя мучает, Елизавета?
– Боже мой, папа! – я попробовала торопливо накрыть прочитанные книги одеялом. – Что ты тут делаешь?
– Я забыл пару документов, – сказал он, улыбаясь, и подошёл уверенными шагами к своему письменному столу.– Ты можешь спокойно убрать одеяло, я знаю, что ты уже много лет используешь моё бюро вместе со мной.
Хорошо. Значит, он не сердился. Но что мне ему ответить? Я не могла ему рассказать, что действительно случилось – я ведь даже не знала, было ли это действительно. Может быть, у меня была такая редкая болезнь, что не встречалась ни в какой из этих книг или не была ещё исследована? С завидной лёгкостью он схватил тяжёлые папки с документами и сел рядом со мной на диван. Со скрипом кожа под ним просела.
– Ах, папа, – вздохнула я. – Здесь всё по-другому и интересно ...
– Что тебе интересно?
– Что и я сама становлюсь какой-то другой.
"Извини, папа, но больше я не могу тебе сказать", – извинилась я про себя.
– Конечно, ты меняешься. Это имеет значение, живёшь ли ты в горах, возле моря, в городе или в деревне. Здесь более спокойно. Чувства обостряются. А у тебя уже всегда были сильно утончённые чувства. Больше слышишь и больше видишь.
"О да, слышишь больше. Это точно, папа", – насмехалась я в мыслях.
– У тебя ещё есть ... – Папа прервал себя, прокашливаясь, и, казалось, раздумывает, было ли разумно говорить дальше или нет.
– Что? – спросила я его.
– Я видел, как ты подрезала виноград возле твоих окон. – Сейчас прокашлялась я. Я подозревала, куда он ведёт.
– Разве этого нельзя делать? – возразила я, играя кисточками на одеяле.
– Значит, это тебя всё ещё преследует, твой сценарий.– О, как изысканно высказался. Папа перешёл в свой опытный беседующий терапевтический диалог. Да, это он умел хорошо. Внезапно появлялось такое чувство, что хочешь ему довериться. Всё рассказать и даже больше.
Но почему-то сегодня мне было это неприятно. Мы уже долгие годы не говорили об этом. Я ещё хорошо помнила, как описывала ему одним осенним вечером, плача, те ужасные видения, которые постоянно меня преследовали, особенно ночью, когда я не могла заснуть: представление о том, что паук ползёт по моему телу, под моей одеждой, в моих волосах, по моей голой коже, и никто не может освободить меня от него. Сама я меньше всего. Что я падаю в обморок от чистого отвращения и омерзения. И тогда я хотела узнать, возможно ли от отвращения упасть в обморок. И к моему ужасу он ответил:
– Да. Да это вполне возможно. Но это полезный трюк твоего тела, чтобы защитить тебя и позволить забыть. – В запасном выходе спортзала это ужасное видение стало почти реальностью.
Предполагаемые пауки хотя и оказались всего лишь дряхлыми сенокосцами, но я не могла себе представить, что бы случилось, если бы я не смогла открыть дверь. Я отпустила кисточки на одеяле и посмотрела на папу.
– Да, у меня это до сих пор, – сказала я.– Я еще не совсем повзрослела, чтобы справиться с этим.
Папа засмеялся и провёл рукой по моим волосам.
– Элиза, ты знаешь, что это с этим не связанно. У страха нет возраста. И утешься: люди со страхами по большей части очень интеллигентные и отличные аналитики. Это преимущество, а не недостаток. Тебе только надо знать, как этим воспользоваться.
– Мне редко кажется это преимуществом, – возразила я устало. "Вообще-то никогда", – подумала я. Не редко я хотела быть менее чувствительной.
– Ты привыкнешь, Элиза, я тебе это обещаю, – сказал папа умоляюще и посмотрел на меня твёрдо своими тёмно-голубыми, глубоко посаженными глазами. – Тебе нужно только всегда быть честной к себе самой, тогда всё остальное разрешится.
Быть честной к себе самой. Всё помнить. Быть самой собой. Я начинала ненавидеть эти призывы. Это были прописные истины. И что это принесло мне в моей жизни, быть самой собой? Ничего, кроме враждебности, издевательств и злобы.
Я поднялась устало по лестнице в свою комнату и снова легла в кровать. Но когда я повернулась на бок, чтобы свернуться в клубок, то нажала локтем на пульт стереоустановки. Включилось радио.
«Because of you ..." от Келли Кларксон. Эта проклятая, сильно сентиментальная, от которой болит сердце, песня. Песня полная воспоминаний. Я нажала кнопку отключения, но было уже поздно. Припев уже засел в моей голове. Я увидела перед собой Гришу, как он на празднике в школе танцевал с девушкой из своего класса, как раз под эту песню, они тесно обнимались и замечали только друг друга, а я сидела рядом и весь вечер ждала, чтобы кто-то со мной заговорил.
Но всё, что я делала – это смотрела на Гришу. На Гришу и на других. Пока моё сердце не заболело от тоски и печали. Было такое чувство, как будто это происходило только вчера. Да, тогда я ещё была сама собой. И такие ситуации были результатом. Абсолютное одиночество. Ещё в начальной школе меня приводили в ужас лестничные площадки, отдающие эхом, запах мела, мокрой губки и средств для мытья, но больше всего множество душ вокруг меня. Но настоящий террор начался в гимназии в Кёльне.
Потому что там больше не прощали мои слёзы. Я стала слишком взрослой для этого. Притом, что плакала я не из-за себя. Причин, чтобы плакать, не было. Во всяком случае, такой причины, из-за которой плакали другие. У меня были хорошие оценки по всем предметам, даже по физкультуре я добивалась от своего худого тела приличной успеваемости.
Нет, я плакала из-за других, из-за несправедливости, из-за гнева. Я плакала, потому что собака моего одноклассника в его день рожденье была задавлена машиной. Он сам остался в это чёрное утро дома, а я плакала за него и почти не могла остановиться.
Я чувствовала его боль, и когда он уже мог посещать могилу в саду, я этого не могла. Я плакала, потому что один из школьников заболел раком, и я знала раньше всех других, что он умрёт. И он умер. Я плакала, потому что они постоянно избивали маленького ростом Сибастьяна, и никто ему не помог. Я плакала, потому что они натёрли куском льда мою соседку по парте, когда у неё было воспаление уха и она от боли хныкала, хотя нас не связывала дружба. А так же когда над ней смеялись из-за её корсета.
И я плакала из-за страха. Из-за настоящего страха, который никто не узнавал – и я меньше всего я сама.
Одновременно я противоречила учителям, если они были не правы, и жаловалась, если находила, что оценка была не уместной. Если они без причины несправедливо обращались с одноклассниками. Я вмешивалась в споры, которые меня не касались, и в конце была я злой, жестокой и не справедливой. Я была злой, но так же я была плаксой и умником.
– Плакса, плакса, – кричали они хором, когда снова новый поток лился из моих глаз. Кроме этого я не правильно одевалась, у меня была не правильная причёска, и я слушала не правильную музыку. Я чувствовала себя худой, чудаковатой и страшной, хотя мои родители не уставали постоянно утверждать обратное.
И как-то я достигла момента, когда страх казался не преодолимым. Каждое утро перед школой меня тошнило, потому что я боялась снова заплакать. Я ничего не могла есть, пока школа не заканчивалась, и каникулы становились священными островками, когда я только и делала что спала, читала и ела. И мечтала о том, что Гриша снова обратит на меня внимание.
Пока я не приняла решение – решение изменится. Первая цель: больше не плакать. Иногда я почти задыхалась из-за комка в горле или должна была под каким-то предлогом покинуть комнату, но я больше не плакала. Мой девиз: больше не чувствовать так сильно. Больше не размышлять о других.
Больше не ощущать их страх и боль. Это было самым тяжёлым. Потом я была готова, смогла стать более активной. Я наблюдала, как в эксперименте, и училась от других. Я выбрала Николь и Дженни, как доверенных и как образец, потому что они были популярны, и в то же время более и менее симпатичными. Они не были для меня такими чужими, как другие.
Я узнала, какая одежда им нравится и какую музыку они слушают, и я нашла для себя что-то, не точно такое же, а похожее. Это сработало – они меня заметили. И мы стали подругами. Другие начали смотреть на меня более благожелательно. Я больше не была странной, а была подругой двух популярных девушек в классе. Так что я в этом не ошиблась. Так просто всё было.
Это было освобождающее. Я была одной из них. Меня приглашали на вечеринки, и в поездках мне больше не нужно было выбирать самую убогую кровать в самой не популярной комнате. Я специально систематически писала контрольную на тройку или четвёрку*, чтобы не казаться больше умником (поступок, причинявший мне телесную боль), и забывала иногда, так же специально, сделать домашнее задание, так что могла у кого-то попросить, чтобы списать.
* Система оценок в Германии 1-6 балов, при этом 6 самая плохая оценка, а 1 самая хорошая.
Я выпрямила свои растрёпанные волосы и с помощью различных женских журналов научилась сама в ускоренном курсе краситься. Единственное, что не получилось – это забыть Гришу. Не тосковать больше по защитнику, который меня спасёт.
– О боже, я была хороша, – простонала я и вытерла слёзы с уголков глаз. Была ли я так же довольна? Довольна – да. Но счастлива? Счастливее, чем сейчас? Я этого не знала.
И что я от этого буду иметь, всё помнить? Быть самой собой – это никогда по-настоящему не работало и сейчас не сработает. Единственное, что я могу сделать – это выучить новые правила. Во что играли здесь? Во что играла Майке? Я не могла распознать игру Майке. Майке была просто Майке. А Бенни? Лола? Надин? Не буду ли я опять так выделяться, как тогда в школе, если заговорю с ними – и разве это уже не случилось?
И есть ли правила, которым следует Колин? Я не нашла ответа. Но моё разочарование из-за визита Дженни и Николь потихоньку исчезло. Я их использовала – ни больше, ни меньше. Они мне всё ещё нравились, но что-то больше не подходило.
Я выскользнула из постели, надела джинсы и футболку, вышла на улицу и исследовала на тёплом весеннем солнышке мамину работу в огороде. В некоторых местах уже пробивалось свежая зелень из земли. Я села на пенёк и провела рукой по траве под моими ногами.
Мне придётся начать всё сначала. Это было трудно, но это единственный путь. Завтра я начну следующую фазу наблюдения. Завтра в школе. Операция "Жизнь в деревне" может начинаться.
Но весь день я не могла избавиться от чувства, что в этот раз ничего не получится.
Начало лета
Глава 8. Полет вниз
Я стояла на краю пропасти и смотрела в её головокружительную бездну. Всюду была зелень, ничего кроме зелени: деревьев, папоротников и травы. Казалось, словно это было море из зелени. Там, в долине, сквозь чащу вился журчащий, голубой ручей. Я хотела туда, он манил меня.
Я вытянула руки и бросилась вниз. Секунду спустя Крылья Смерти коснулись меня, ещё через мгновение я почувствовала, как выросли мои собственные крылья. Они были невероятно сильными и крепкими. Чтобы взлететь, мне нужно было только расправить их.
Опустив голову с клювом, я, смелая и полная жизни, устремилась вниз. Я всегда знала, что должна лишь расправить крылья, чтобы не разбиться, прыгнув со скалы.
Я видела всё. Каждый лепесток, каждую веточку, каждый крошечный комочек пыльцы на лапках пчёл, которую они усердно собирали, кружась над хрупкими и нежными полевыми цветами. Тёплый воздух нежно ласкал мой живот.
Русло ручья, которое я видела, было песчаным, и из-за этого казалось невероятно жёлтым. Сам ручей был неглубокий, примерно полметра глубиной, и по нему можно было бегать. Мне захотелось пронестись по этому ручью. Мои крылья и лапы превратились в четыре красно-коричневые ноги с копытами.
Моё тело, покрытое шерстью, пронзила чистая энергия. Мои рога отражались в дрожащей глади воды. Осознание того, что я могу передвигаться на четырёх ногах, приносило мне невероятное удовольствие. Я чувствовала себя невероятно лёгкой, казалось, будто я парю. Зайдя в воду, я ощутила невероятную прохладу. Вода ласково омывала мои лодыжки.
Но я захотела большего. Я хотела чувствовать воду на всём теле. Я хотела быть ближе к сверкающему песку, в котором играл солнечный свет. И я нырнула с головой. Мои ноги и рога исчезли и были заменены на тонкое, проворное тело с плавниками. Я кружилась в голубой воде и прыгала, выпрямляясь, через маленькие пороги.
Я никогда ещё не чувствовала себя такой чистой, такой сильной и такой беззаботной. Никогда ещё чистое существование не приносило мне столько радости. Никогда я не была ещё такой неуязвимой. Я...
– Елизавета! Эли! Проснись!
Одним ударом я оттолкнула женщину от меня. Мои руки были как чужие. И очень-очень холодными. Почему у меня были руки? Я же только что была рыбой.
– Елизавета, что ты здесь делаешь?
Женщина, моя мать, была охвачена паникой. Но я не могла говорить. Ещё пока нет. Это было тяжело. Даже дышать стоило большого усилия. Мне нужно было на этом концентрироваться. У меня был рот, а не жабры. Мои конечности были тяжёлыми и медлительными, а стук в моём правом виске болезненно напоминал мне то, как уязвима я была.
Я сощурилась. Вдруг я начала стучать зубами.
– Мне... мне нужно ... Мне снился сон.
Да, это был сон. Только сон. Только? Это было лучшее, что я когда-либо переживала. Я хотела вернуться. Мои веки отяжелели.
– Эли! – крикнула мама настойчиво. – Пожалуйста, не засыпай!
Несмотря на моё желание, снова возвратится назад – я уже была на пути – мамина тревога прорвалась ко мне. Она положила тёплое одеяло мне на плечи и тёрла мои предплечья.
– Мама ты делаешь мне больно, – сказала я устало.
Я действительно мёрзла, но одеяло сильно давило на меня. Его волокна царапали кожу. Лучше было бы, если бы я даже сняла мою тонкую, короткую ночнушку, стоя здесь, возле большого переднего стекла зимнего сада, к которому я только что прижимала своё лицо. Мама не смутилась. Она продолжала тереть дальше. Моя дрожь прекратилась. Я зевнула, так что моя челюсть хрустнула.
– Ты в порядке? – спросила мама меня обеспокоенно.
С трудом я собрала свою реальность по кусочкам. Я не была ни орлом, ни оленем и даже ни форелью. Я стояла в тонкой ночной рубашке в зимнем саду и у меня были ледяные ноги. И мой план, всё делать, так как в Кёльне, пока не удался. Почему-то больше не получалось наблюдать и повторять. Мои предчувствия подтвердились.
– Да, всё в порядке, – сказала я хрипло и прокашлялась. Всё ещё было сложно использовать свой голос.
– Ты ещё никогда не была лунатиком, – пробормотала мама растерянно.
– Ничего не случилось, – сказала я медленно и сглотнула. – Наверное, виновата луна.
При этом луна была не полной. Нет, она ещё прибавлялась, сегодня ночью достигла почти полумесяца, но она висела так низко, и была сказочно большой над чёрными верхушками деревьев, что погружала весь зимний сад в серебряный свет. Была ли я лунатиком? И что бы случилось, если бы мама меня не нашла?
Мама включила кипятильник и выбрала для меня один из своих сделанных самой чаёв. Почти все из них были на вкус ужасные, но я не хотела оставить её без шанса за мной поухаживать. Что-то делая, казалось, она расслабляется, постоянно напевая про себя.
Сама я была не взволнованна и не боялась. Я только удивлялась. Мама была права. До этого я ещё ни разу не вставала ночью добровольно с кровати. И вообще никогда, спя при этом. Но если, конечно, такие прекрасные сны меня выгоняли из постели – тогда я с удовольствием сделаю это снова.
– Что ты делаешь здесь? Сколько время? – спросила я её.
– Чуть больше половины четвёртого. Я не могла заснуть. А потом я услышала странный звук, как карканье, как будто бы в доме была птица.
– Птица? – Я вздрогнула и закуталась сильнее в одеяло.
– Я ошиблась. Во дворе дрались две кошки. Я смогла их разогнать, а потом увидела тебя. – Она налила воду в чашку и вложила её в мои ледяные руки. – Валерьянка и мелиса. После этого ты уснёшь как младенец.
Я притворилась, что сделала глоток. Если у мамы были такие прекрасные лечебные средства – почему она сама их не принимала? Иногда у меня было такое впечатление, что она с удовольствием оставалась полночи бодрой.
– Эли ..., – сказала она не решительно и посмотрела на меня испытующе.
– Да? – Я пригубила чай, при этом чуть не обожгла губы.
– Тебе снился сон, не так ли?
Я кивнула.
– Ты уверена? – Она вытерла нервно стол.
– Да на сто процентов уверена.
– Хм, – сказала мама и на короткое время замолчала. – Сон был хорошим?
– Не знаю, – пробормотала я. – Запутанный. – Я не могла ей его рассказать. Он был сумасшедшим.
– Я возьму чашку наверх, хорошо? – сказала я, показывая на чай. И вылью его в раковину. Извини, мама. О
на посмотрела на меня растерянно.
– Хороших снов, Эли. И не броди снова, ладно? – засмеялась она судорожно.
Я не могла этого, конечно, гарантировать, но я была почти уверенна, что такой сон больше не повториться. Но уже сейчас я плохо себе представляла то, что я его когда-нибудь забуду. Может быть, мне посчастливится, и я после смерти возвращусь оленем. Это действительно убого, болтаться по миру на двух ногах, подумала я, когда неуклюже и, спотыкаясь, поднималась по лестнице.
Растерянно я зашла в ванную комнату. Здесь тоже луна погрузила всю комнату в серо-голубой свет. Чёрная, круглая тень в ванне, остановила меня от того, чтобы махом вылить туда горячий чай. Я включила свет.
О Боже, как отвратительно. Сейчас я снова поняла, что мне никогда не нравилось лето. Так как лето добралось даже к нам в лес. Ночи всё ещё были холодными, но солнце так нагревало дом днём, что мне приходилось открывать вечером окно – а это в свою очередь привлекало незваных гостей.
– Ох, – сказала я тихо. – И должно это было случиться?
Моим первым инстинктом было побежать вниз и попросить маму о помощи. С неприятным покалыванием в затылке я думала о толстых, волосатых экземплярах, которые омрачали мне ночи летом и осенью в Оденвальде – особенно с того вечера, когда папа убил огромного паука над моей кроватью и заверил меня, что он совершенно мёртвёхонький, а полчаса спустя я из чистого инстинкта включила свет, а паук притаился, полный жизни, на моей подушке.
Скорее всего, это и был толчок для моей индивидуальной ужасной фантазии. У меня тогда было такое чувство, что паук имел меня в виду. Он хотел меня. Он хотел отомстить.
С другой стороны, этот паук сидел здесь – не менее отвратительный экземпляр – в ванне, на расстоянии двух дверей от моей подушки, и я могла его струёй душа загнать в трубу стока и закрыть сток затычкой.
Осторожно я схватила душевую насадку. Паук оставался неподвижно сидеть. Как это было с замиранием ужаса? Я чувствовала отвращение и всё-таки не могла оторвать взгляд от него. И так же я не могла себя перебороть, что бы открыть кран.
С внезапным приступом смелости, я схватила бумажную салфетку, завернула её вокруг волосатого тела паука, так что наружу выглядывали только восемь кончиков его страшных ног, немного сжала и выбросила весь пакет в наклонённое окно ванной комнаты.
–Ах! Фу! Ух! – закричала я и протанцевала вокруг себя. И
истерически я захлопнула окно. Теперь мне точно нужна валерьянка, но я не могла какое-то время решить, что было отвратительнее – мамин чай или паук. Паук, решила я, наконец, и мужественно сделала следующий глоток.
Для того чтобы я снова могла чувствовать свои ноги, понадобилось некоторое время. Я была такой бодрой, что чувствовала каждый удар сердца. Почти четырнадцать дней прошло после визита Николь и Дженни – один день ничтожнее другого, и ничего не происходило. Дни казались мне вечностью. И мне между тем стало ясно, что моя жизнь утонет в тоске, если я сама что-нибудь в ней не изменю.
Пока мой школьный эксперимент по наблюдению принесёт плоды – но так это в данное время не выглядело – мне нужно было как-то занять себя.
И единственная альтернатива к скуке состояла по-прежнему в том, чтобы заняться с Майке верховой ездой. На прошлой неделе я успешно от этого уклонилась. Моё оправдание: посещение родственников. Конечно же, ложь.
Но Майке сразу же меня спросила, смогу ли я пойти в следующую пятницу. И я сказала да. Я, которая боялась лошадей ещё больше, чем пауков. Только: отвращение к паукам – это мог каждый ещё как-то понять. Не нужно же сразу выкладывать всю правду, вместе с видениями ужаса, которые были, если признаться, преувеличенны и не реалистичны.
Но страх перед лошадьми? Это уже было почти экзотично. Я, по крайней мере, никого не знала, у кого это тоже было. Но меня смущало в них то же, что я ненавидела в пауках. Они были не предсказуемы. Не контролируемы.
Но могла ли я такое рассказать Майке? Майке, наверное, ещё никогда не слышала слова фобия. А я не хотела выглядеть, как трусиха. Мне хватало репутации городской сучки.
Мои мысли вернулись к Колину – как почти каждый вечер. К загадочному, мерзко ведущему себя Колину.
Колин меня спас. Он меня оскорбил. И он отвёз меня домой. Это было два хороших поступка и один менее хороший. Итог был вообще-то позитивный. Если взглянуть на это объективно. Но при всём этом он выглядел так, как будто я назойливое насекомое и как будто у него просто нет мухобойки, которая была бы такой большой, что бы меня убить.
Я поклялась сама себе никогда не связываться с парнем или мужчиной, который обращался бы со мной так, как он. Пренебрежительно и отрицательно. Даже если я встречу Колина ещё раз – мне нужно будет отнестись к нему холодно. То, что я действительно вытащила свой писинг, он не должен никогда узнать.
Значит, Колин по-прежнему был не подлежащей темой для обсуждений. Бенни был табу, или Чёрная Лола меня четвертует. А она была что-то вроде не коронованной королевой на последнем учебном году. С ней мне нельзя всё испортить, если я хотела быть признанной.
Оставалась только Майке и её отвратительное хобби. Мне надо хотя бы поехать с ней в конюшню. Там мне что-нибудь придёт в голову, как я смогу от этого отвертеться. Так я продемонстрирую добрую волю и может быть, соберу очков. Но прежде всего я хотела наконец-то встать утром и больше себя тревожно не спрашивать, как мне заполнить вечер, когда сделаю всё, что должно быть сделано.
В том числе все усердные дополнения, за которые мои учителя так меня любили. Один момент я горевала об орле, олене и форели. Потом я свернулась в маленький, уютный человеческий свёрток и заснула.
Глава 9. Шепот лошадей
– Майке, подожди! – Я упиралась в педали и жала со всей силы на переключение скоростей. Под моими ногами прогромыхало, но ничего не случилось. – Майке! – Наконец она притормозила и обернулась, спрашивая.
– Снова твои контактные линзы?
– Нет, – проревела я и показала сердито на мой велосипед.
Я его ненавидела. Я всегда его ненавидела. Кроме того, я уже пару лет не садилась на него и переключение скоростей заело. С того момента, как полчаса назад мы выехали, мне приходилось продвигаться через лес на пятой скорости.
В гору, с горы, по гравию и гальке, через грязь и глину. Мне надоело. Три раза залетала пыльца под мои контактные линзы, а один раз мне нужно было слезть с велосипеда, потому что у меня была судорога в икре ноги. Я вся вспотела, наполовину ослепла и умирала от жажды. Майке беспомощно пожала плечами.
– Уже не далеко, – крикнула она, наконец.
Я только фыркнула. Это она говорила уже пятый раз. Я не имела представление, где мы находились. Никогда я не найду одна эту дорогу во второй раз или вообще не доберусь до дома без проводника. Но Майке сказала ехать по автостраде опасно. Кроме того, это сократит путь. Сократит путь!
– Давай, всего несколько метров ещё! – И опять её подтянутые ноги надавили на педали.
Я последовала за ней, ругаясь. Потом после нового подъёма и деревянного мостика, который, не внушая доверия, грохотал, лес поредел.