Текст книги "Раздвоенное сердце (ЛП)"

Автор книги: Беттина Белитц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

Должна же быть возможность, по крайней мере, хотя бы придумать идею плана и написать её. Разъярённо я побежала в ванную комнату, открыла кран и оставила бежать воду так долго, пока она не стала литься ледяным потоком в раковину. Потом я подставила под неё руки. Потом своё лицо, и, в конце концов, всю голову. Но мои колени подогнулись, как будто мои кости превратились в желе. Прежде чем упасть, я удержалась, схватившись за раковину, и взяла свою расчёску. Фыркая, я ударила ей по своим рукам. Металлические стержни не оставили маленьких красных пятен на коже, а боль не была достаточно сильной, чтобы полностью изгнать сонливость.

– В этот раз нет, – прорычала я сердито и подтянулась снова вверх.

Ещё раз я подставила голову под воду. Потом побежала назад в свою комнату и открыла все окна. Казалось, ветер дует со всех сторон. Образовалось небольшая буря в середине комнаты, от которой развевалось моё летнее платье, а мои мокрые волосы разлетались на сквозняке.

Я прижала ладони к своему мокрому лбу. Только одну мысль. Одну единственную ясную, рациональную мысль. Почти незаметное царапанье и шёпот заставили меня обернуться.

Из моего горла вырвался панический визг. Он был один. Их было несколько. По крайней мере, с десяток. Ужасная, уродливая, волосатая армия. Их жирные тела неумолимо подкрадывались в мою сторону; подсчитать я их не могла, потому что отвращение парализовало меня. Пауки. Большие, с длинными ногами пауки, которые заползли в открытое окно, обращённое в сторону леса, и, видимо, у них была только одна цель: я. Моё тело.

Мой личный кошмар стал правдой. Это происходило на самом деле. Я ещё была в сознании, но уже была не в состоянии двигаться. Я просто не могла сдвинуться с места, вместо этого я должна была, как неподвижная статуя, спокойно наблюдать, как последний паук с дрожащими ногами упал с подоконника и целеустремлённо поспешил в мою сторону.

– Папа, – сухо рыдала я и желала, как маленький ребёнок, чтобы мои родители были здесь.

Папа? Момент. Существовал всего лишь один человек, которому я когда-либо рассказывала об этой ужасной фантазии. Мой отец. А это было не только осуществление моего личного кошмара, нет, он был в несколько раз приумножен. Это была манипуляция. И она должна удерживать меня на расстоянии от Колина.

– Папа, – снова закричала я, но уже больше не плача, а угрожая.

Я вышла из ступора.

В то время как небо снаружи внезапно потемнело, первый паук достиг моих пальцев ног и провёл, ощупывая своими волосатыми ногами, по моим ногтям. Я была дрожащим плачущим свёртком из паники и отвращения, но, прежде всего, я была невероятно зла. С меня было достаточно этих фокусов.

– Ну, давайте! Подходите! Ну же! – закричала я, размахивая, как сумасшедшая, руками. – Вот, пожалуйста! – Я сорвала с себя платье, и теперь стояла в комнате только в лифчике и трусиках. – Вот, голая кожа. Давайте, заползайте, вы, глупые, страшные, ободранные пауки! – Я потрясла головой и расправила волосы руками за спиной. – Или вот – волосы. Стройте свои гнёзда. Размножайтесь. Мне всё равно!

Если меня кто-нибудь сейчас найдёт, то я точно попаду в изолятор в закрытом стационаре. Но мне было всё равно. Один паук быстро заполз по моей правой ноге. Я удерживала свои руки от того, чтобы не сбросить его в истерики.

– Я не боюсь вас, – выла я. – Вы не заберёте у меня Колина. Я его не забуду. Так же я не засну! Не в этот раз!

Мои зубы громко стучали, но моя злость удерживала меня в настоящем. Я оставалась бодрой и в сознании.

Не веря своим глазам, я наблюдала, как несколько пауков развернулись и через подоконник вернулись назад на крышу. За ними на улицу последовали другие, где небо стало чёрным, а гром угрожающе загремел.

Рыдая, я рухнула на пол. Сбитый с толку, оставшийся паук оторвался от моих ног и нашёл себе убежище под одним из лоскутных ковриков. Другой, бегая туда-сюда по моим голым рукам, исчез в щели в полу.

Дождь полил через открытые окна, а ветер закружил неисписанные страницы на моём письменном столе в воздухе. Следующий удар грома внезапно создал в моей голове мощный образ, такой ясный и логичный, что я прыгнула к столу и перерыла там всё, ища ручку.

Громыхая, книги и компакт диски упали. Я опустилась на колени, схватила один из кружащих листьев бумаги и разгладила его. Я никогда не была особо одаренной в искусстве, в основном мне ничего оригинального не приходило на ум. Но рисовать я умела. То, что я один раз увидела и запомнила, я могла хорошо воспроизвести.

Один круг за другим появлялись на бумаге. Четыре, пять, шесть. Это были колечки. Серебряные колечки. Самое верхнее было немного сдвинуто в сторону и открывало заострённый кончик уха.

В то время как снаружи, громыхая, ударяли молнии, и попадающий в комнату дождь намочил мою спину, под моими холодными руками образовывался профиль Колина. Нос, рот и волосы я только наметила. Потом я уронила ручку и встала. Победоносно я размахивала рисунком.

– Да. Это я видела. Точно, вот это! – закричала я и стала прислушиваться, взорвётся ли что-нибудь или может в комнату ворвётся вихрь, чтобы наказать меня. – И, чёрт возьми, у людей не бывает заострённых ушей!

Мой мозг снова работал. Быстро, предостерегла я себя, используй это, прежде чем будет поздно. Точно, как на карте, я увидела дорогу к дому Колина перед собой и быстро нарисовала её на одном из других белых листков, которые покрывали пол.

Я добавила: "Завтра вечером, во время заката" – так как мои родители хотели посетить друзей. Я сложила оба листка и засунула их в лифчик. Там отец вряд ли будет капаться.

Теперь я позволила себе лечь спать. Я подошла, шатаясь, ещё раз к окнам, чтобы хотя бы три из них закрыть. К оставшимся паукам у меня в комнате я была равнодушна. Пусть живут здесь, если хотят. Дрожа, я обернула одеяло вокруг своего тела.

Я увижу Колина. Чего бы мне это не стоило.

– Ты упрямая маленькая девчонка, – раздался шёпот у меня в голове.

Но я уже засыпала.

Глава 21. Правила верховой езды

В субботу меня разбудил пронзительный звонок моего сотового телефона. Я не сразу поняла, что случилось и что нужно сделать, чтобы прекратить этот действующий на нервы шум. Так долго уже никто не звонил мне на мой мобильник. Он лежал, как всегда, на подоконнике возле двери, в единственном углу комнаты, где была слабая связь.

– Да? – сонно отозвалась я.

На линии трещало и шумело. Всё ещё были открыты три окна. Морозный ветер блуждал по моим голым ногам.

– Эли? Это ты? Эли, ты должна мне помочь. – Типичный голос девушки, звучный и весёлый. Определённо Майке. – Ты меня слышишь?

– Да. Дааа. Майке, ещё только ... полседьмого, – зевала я, смотря затуманенным взглядом на часы.

– Эли. Ты должна мне помочь. У моих сестёр ветрянка, моя мама бегает от одной к другой. А мне ведь надо отвезти пироги к турниру в Херхаузен. Эли? Ты слышишь?

Я тёрла рукой заспанные глаза, пытаясь разобрать её поток слов. Ветрянка. Турнир. Пироги.

– Пироги? – повторила я хрипло и откашлялась, чтобы прочистить горло.

– Да, – Майке дышала в трубку. – Я буду помогать там позже при записи на выездки, и я должна принести еще пироги для кафетерия. Моя мать не может меня сейчас отвезти, поэтому я хотела спросить тебя, поможешь ли ты мне, потому что одна я просто не справлюсь.

В её речи было, по крайней мере, пять "и", больше, чем я могла вынести.

– Турнир? Ты имеешь в виду с лошадьми? – спросила я подозрительно.

Майке рассмеялась.

– Да, конечно, с кем же ещё?

– Майке, я не знаю, я – я только что проснулась и ..., – почему-то я всё ещё не могла заставить себя признаться Майке, что я боюсь лошадей. На заднем плане я услышала, как заплакала одна из сестёр Майке. Несчастный, лихорадочный плачь ребёнка.

Но разве я не хотела сегодня пойти к Колину? Это мысль показалась мне внезапно абсурдной при свете дня и перед лицом таких фундаментальных проблем, как внутрисемейная эпидемия ветрянки. Нет, не только абсурдной, но и опасной. Потому что я знала только то, что Колин не может быть человеком.

Но кем он был тогда? Каким-нибудь тёмным существом? Существовали ли вообще другие виды, кроме людей и демонов Мара? Был ли он врагом Мара или всё-таки был одним из них? Во всяком случае, я не видела ничего общего между ним и этим демоном из папиного рассказа, который я теперь снова хорошо помнила.

Но прежде всего, я должна была сначала удостовериться, разгадал ли папа то, что я могла сопротивляться его магическим трюкам.

– Это малиновый торт и мраморный пирог, – прохрипел голос Майке из телефонной трубки. Теперь её голос звучал напряжённо. – Надин и Лота ходят в Кобленце по магазинам, они не могут мне помочь. А Бенни в пути с клубом стрелков. Пожалуйста, Эли.

Я вздохнула. Если меня кто-то просил о помощи, я не могла сказать «нет». Это был такой древний глупый Эли-закон.

– Когда мне тебя забрать?

Майке заликовала.

– Как можно скорее. Вот увидишь, там будет весело. Мы сможем посмотреть также выездку S класса. Увидимся!

Малиновый торт и выездка S класса. Ну, отлично.

Полтора часа спустя, я, замёрзнув, оперлась на увешанный цветами деревянный забор ухоженного выездного манежа, незаметно косясь на шерстяную попону, которую кто-то оставил лежать на земле. Как бы было хорошо обмотать её вокруг пояса. Моя футболка в обтяжку была слишком короткой, а мои джинсы явно сидели слишком низко. Мой живот замёрз, как будто я была в Арктике.

Я оглядывалась по сторонам. Майке ушла, оставив меня одну, чтобы разрезать торты, взять какие-то прономерованные стартовые листки, проверить график времени и Бог знает что ещё.

– Ты можешь осмотреть конюшню, – крикнула она мне, уходя, но это для меня было равносильно самоубийству.

Я была окружена нервными лошадьми и ещё более нервными всадниками, при том, что первых я боялась определенно больше. Уже даже проход через стоянку был для меня как проход сквозь строй людей, бьющих шпицрутенами.

Один прицеп, включая монстра, возле другого. Я опустила взгляд на землю и время от времени бурчала "да", "класс" и "хм-хм", соглашаясь со всем, что Майке там болтала. Конечно, такой тип организации свободного времени – сопровождать одноклассницу на турнир лошадей – с объективной точки зрения, гораздо менее опасен, чем визит к Колину.

Но мне казалось это проверкой. Только здесь, возле забора выездного манежа, я чувствовала себя в относительной безопасности. За мной стояли столы для пива и скамейки, между ними не поместиться лошадь. А место передо мной ещё было совершенно пустое.

Но на тенистом прямоугольнике за выездным манежем первые всадники уже разогревали лошадей, везде сновали маленькие собачки, а на полосах для зрителей собиралось всё больше людей. Где, чёрт возьми, была Майке? Я ненадолго заметила её светлые волосы у палатки, где находилась еда. Потом она снова исчезла. Ей бы лучше поторопиться.

Колонки надо мной затрещали.

– Доброе утро. Мы начнём сейчас с отдельного вида соревнований КЮР, дрессуры S класса, – объявил скучающий мужской голос.

Я схватилась, ища опору, за шершавый столб забора. Содержимое моего желудка приподнялось вверх, и я тщетно пыталась сглотнуть.

– Мы вызываем первую участницу: Сандру Майер на Отили.

Плотная маленького роста девица на коренастой каштанового цвета кобыле, приблизилась к выездному манежу.

– Вот! – что-то мягкое коснулось моей руки.

Майке! Слава Богу.

– Ах, вот и ты наконец, – поприветствовала я её с облегчением.

– Конечно. Сейчас же всё начнется. Ах, Сандра, – сказала Майке и критически осмотрела Отили. – Вот, – повторила она.

Я посмотрела вниз. Она совала мне бумажную тарелку с большим куском малинового торта. Уф. Страх был несовместим с едой, и особенно с тортом.

Всё-таки я её поблагодарила и сунула пару крошек в высохший рот. Проглотить удалось мне с трудом. Отили приближалась с раздувающимися ноздрями и выпученными глазами. Ледяной порыв ветра затряс кусты возле внушительной кобылы, скачущей рысью, и, крича, две вороны сорвались с веток. Отили испугалась и отскочила в сторону.

– О нет, – разочарованно закричала Майке.

Коллективный стон прошёлся по рядам зрителей. Отили больше не хотела выступать. Она дёрнула головой в сторону, затанцевала и побежала. Меня заботило лишь то, что она должна была пройти в наш угол, а мне этого совсем не хотелось. Сандра Майер, сдавшись, коснулась пальцами своей шляпы.

– Всадница сдается. Мы вызываем следующую участницу. Ларису Зомерфельд на Штурмхёге.

В этот момент на дрессировочной площадке произошло волнение, и Лариса Зомерфельд – блондинка с нервными пятнами на лице – с большим трудом смогла удержать в узде свою длинноногую белую лошадь Штурмхёге. С любопытством я подняла взгляд.

Торт выскользнул из моих рук и упал на мои сандалии. Но я даже не посмотрела вниз. Появился Луис, пёстрая от света, массивная тень под шелестящими деревьями.

– Колин, – презрительно сказала Майке. – Снова он. – Затем она неодобрительно взглянула на мои ноги, где красная, как кровь, малина просачивалась между моих пальцев. – О Боже, Эли.

Она, покопавшись в кармане брюк, вытащила бумажную салфетку и начала тереть мои сандалии. Я почувствовала кислый запах пота.

– Эй, ничего страшного, оставь, – попросила я её. – Я всё равно не была голодной.

Майке снова поднялась и смяла влажную салфетку в кулаке. Сощурив глаза, она смотрела на манеж. Всё лицо Ларисы покраснело, но она, фыркая, всё-таки закончила своё задание. Однако её достоинство после половины дистанции пропало.

Колин оставался с Луисом под деревьями, другие всадники беспомощно собрались на другой стороне. Первые зрители уже начинали опускать головы и шептаться между собой; недоброжелательный, ядовитый ропот, который превращал их лица в уродливые гримасы и который засел у меня в ушах, как жужжание агрессивных шершней.

– Мы приглашаем следующего участника на арену. Колин Блекбёрн на Луисе д’Аргент.

Напряжённость обострилась, и настало гробовое молчание. Даже злонамеренный ропот прекратился. Майке смотрела с открытым ртом на манеж. Под её мышками образовались тёмные пятна от пота.

Луис беззвучно подошел к прямоугольнику и остановился, словно танцуя, прямо перед нами. Колин небрежно коснулся пальцами края шляпы и поднял взгляд. Но меня он не видел. Он равнодушно смотрел сквозь меня, и это пронзило меня, как раскаленное железо. Шёпот прошёлся по рядам, как только заиграла музыка – не какая-то простая оркестровая версия одной из поп сентиментальщины, а невероятная макси-версия той песни, которую в четырнадцать лет я случайно обнаружила в коллекции пластинок своего отца и потом неделями проигрывала в своей комнате. "The Day Before You Came" от "Blancmange".

День перед твоим приходом. И всё стало по-другому. Я поняла название в ходе первого слушания, даже не переводя текст. Потом я всё-таки перевела, из чистого любопытства, и после этого тем более не могла от неё оторваться.

Потому что и я ждала дня, после которого, наконец, всё станет по-другому. Но он не приходил. Каждый вечер я выключала свет и ничего не менялось. В конце концов, я смерилась с этим. И после этого я больше никогда не слушала эту песню.

Но сейчас она встретила меня как гром среди ясного неба. Моя музыка. Песня про мою жизнь. Почему? Было ли это совпадением? Или Колин хотел меня помучить? Ерунда, Эли, он не мог этого знать, попыталась я заглушить свою злобу.

– Ба, что это за глупая музыка? – услышала я как издалека голос Майке.

Я махнула на нее, как на раздражающего комара. Я не могла оторвать глаз, всматриваясь в то, что Колин и Луис показывали перед стеклянным взглядом зрителей. Это не было экзаменом, это было танцем. Я ни разу не смогла разглядеть беспокойство или принуждение в руках Колина.

Его бёдра мягко сжимали живот лошади, его веки были опущены, он сконцентрировался только на себе и своём жеребце. На глазеющих, злословящих зрителей, чей ропот перекрывала музыка, он не обращал внимания. Но птицы замолчали и собаки, рыча, забрались под скамейки зрителей.

Без единого вздрагивания или поворота Колин и Луис остановились. Парень снова опустил голову и поприветствовал толпу.

– О, великолепно, теперь другим вообще не стоит выступать, – рассердилась Майке. – Он снова прекрасно всё устроил. Всех лошадей распугать и забрать кубок. Гнусный тип.

Тёмная туча закрыла солнце. Температура заметно упала. Нет. Колин может и был гнусным, пусть будет так, но он мог, будь я проклята, ездить верхом.

– Он был действительно ...

– Подожди, у тебя тут что-то есть, – прервала меня Майке и взяла меня за лицо.

Я попятилась. Её пальцы воняли мокрой туалетной бумагой.

– Ну, не двигайся же! – приказала мне Майке и грубо провела ногтём в уголке моего рта.

Но я смотрела мимо неё, в сторону площадки для разогрева лошадей, где Колин, как памятник, восседал на Луисе, его голова была направлена в нашу сторону. Он уставился на Майку, мрачным, угрожающим взглядом. Почему Майке, а не я? И почему она не замечала этого?

– Подожди, так не пойдёт, – запротестовала она и плюнула на её помятую бумажную салфетку.

Ниточка от её слюны осталась висеть у неё на подбородке. Прежде чем я могла запротестовать, она протёрла влажной салфеткой мои губы. Я хотела отклонить её руку в сторону, но мои мышцы не реагировали. Моя рука оставалась вяло висеть.

– Ха, теперь всё чисто, – удовлетворённо сказала Майке и сунула бумажную салфетку назад в карман брюк.

Девушка улыбнулась мне. Между её передними зубами застрял кусочек зелёного лука. Её липкие пальцы грубо сомкнулись вокруг моего запястья, но я не реагировала на то, что она меня куда-то тащила.

– Ну, давай пошли, мы возьмём для тебя ещё один кусочек пирога,– потребовала она.

– Нет, – сказала я слабым голосом.

Колин меня не видел. Он проехал мимо, не заметив меня. Прошло две недели, хотя казалось, что целый месяц, а Колин меня уже больше не узнавал. Вместо этого он смотрел на Майке. Может быть, я ошиблась? И между нами никогда не было связи? Но почему тогда мне так хотелось к нему? Я хотела с ним поговорить и провести с ним время, а не слушать злословия Майке и позволять ей сметать с моего лица остатки пирога. Я повернулась к ней.

– Майке, это мероприятие не для меня. Я здесь чувствую себя некомфортно.

– Э? – Майке усмехнулась, не понимая меня. – О чём ты говоришь? Расслабься. Позже придёт так же и Бенни. А может быть, и Надин с Лотой, если они вернулись.

– Точно, – ответила я. – Это-то как раз мне и не нравится.

Майке покачала головой и рассеяно поправила свой лифчик.

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду. Эли?

– Ах, Майке, это действительно мило с твоей стороны, что ты снова и снова пытаешься наладить со мной контакт, но я не верю, что мы станем лучшими подругами или что-то в этом роде. Ты мне нравишься, но ... Ты плохо говоришь о Колине.

Майке захохотала, немного отвернувшись от меня. Каким-то образом она выглядела одновременно раздражённо и насмешливо. Что с ней вдруг случилось?

– Лучшими подругами, – подразнила она меня. – Знаешь что, Эли? Я всё это делаю не потому, что это приносит мне радость. Меня попросил Бенни позаботиться о тебе. А он мне нравиться. Вот и все.

Она пододвинулась ко мне чуть ближе. Её глаза сощурились.

– Он принадлежит мне, понятно?

– Ага. Я думала, он предлежит Лоте, – ответила я холодно.

Майке грубо рассмеялась.

– Сегодня утром я действительно подумала, что на тебя можно положиться. И может быть, вместе развлечься. Но теперь ты стоишь здесь, неподвижная, как нарисованный истукан, и ты ни разу не смеялась сегодня. С тобой действительно очень трудно.

– Мне очень жаль, Майке. Это действительно не мой мир. Удачи с Бенни,– сказала я подчёркнуто дружелюбно и отвернулась.

Теперь я только отправиться домой и зарыться в кровать. Быстрым взглядом я удостоверилась, что Колина здесь больше нет.

Нет. Вдоль и поперёк не видно никакой тёмной тени. Когда я шла к остановке, гнев кипел во мне, но он всё-таки не мог уменьшить озноб на моей спине. В автобусе кондиционер неприятно дул мне на затылок заплесневелым воздухом.

Уже во время еды моё горло начало побаливать. Короткий, поверхностный сон не сделал лучше, а, наоборот, только хуже. Между тем холод медленно распространился по всему позвоночнику, а мои мышцы тупо болели. Я точно знала эти симптомы.

Мне это было почти на руку. Неделя курсовых была позади; в ближайшие дни в школе намечались только проекты и подготовка к школьному празднику. Я могла, да мне было даже разрешено побыть больной. Нет. Никакого визита к Колину. Мечты закончились. Колин больше меня не видел. А для Майке я была всего лишь проектом, который помог набрать побольше плюсов для Бенни. Я приготовила себе чайник маминого ужасного чая и, дрожа в кровати, натянула на окоченевшие плечи одеяло.

Ночью у меня поднялась температура, неумолимо, как всегда, когда я болела – сильнее, чем у любого другого человека, которого я знала. Меня трясло с немилосердной жестокостью, когда папа зашёл ко мне на чердак и положил холодный компресс на мои икры ног. Моё горло жгло, а мои глаза, казалось, хотят въесться в мой нестерпимо стучащий от боли череп.

В течение нескольких минут из-за температуры компресс нагрелся, и не принес мне облегчения. Я проглотила горькие таблетки и погрузилась, измученная, в мокрый от пота лихорадочный сон.

Стучащая боль в моих висках превратилась в эластичный топот копыт Луиса, который в тумане лихорадки бежал рысью в мою сторону, медленно и скользяще, как в замедленной съёмке. Но теперь Колин смотрел не в некуда. Он смотрел на меня, на меня, только на меня, и его глаза были как сине-зелёный лёд, которые начали остужать мой лоб и мой горячий затылок.

– Отдыхай. Я с тобой.

Колин? Это был голос Колина? Я так долго его уже не слышала. Или это был всё же папа, который бодрствовал возле меня и пытался меня утешить? С трудом я открыла глаза и огляделась.

Я была одна. Снаружи рассветало, но птицы ещё не пели. Температура снизалась. Я перевернула подушку на другую сторону и пристроила своё пылающее лицо в ароматные холодные перья. Колин был со мной. А я буду скоро с ним. Очень скоро.

Глава 22. Выздоровление

Это была не простуда. Это была ветрянка. Уже в первый день моя кожа начала ужасно чесаться, не только на лице, но и по всему телу. Я сдалась в попытке предать себе хоть какой-то презентабельный вид.

Для этого было нужно слишком много энергии. Даже мысль о расчёски или макияже была утомительной.

Мои волосы распознали свою уникальную возможность и показывали мне ясно, что никогда больше не покорятся причёске. Мой вихрь на лбу вернулся и радовался обществу непрореженных густых бровей и коричнево-красных шелудивых прыщей, которых не было только на губах.

Папа снабдил меня очень большими таблетками пенициллина. Мама смешала из своих лечебных трав сильно воняющую ядовито-зелёную пасту, которую она два раза в день намазывала мне на воспаленные места и которая, по крайней мере, на короткое время успокаивала часочку. Однако она испачкала мне всё моё постельное бельё. Два дня я лежала в своей затемнённой комнате, уставившись перед собой. Я чувствовала себя несчастной.

На третий день – я как раз достигла вершины уродства – в комнату вбежал сердитый Тильман, бегая от одного угла в другой. Он ругался как торговка. Я держалась за мою зудящую голову, понимая только обрывки предложений:

– ... думал, ты была у этого ... когда тебя не было, что что-то случилось ... я должен знать, что ты болеешь ... я волновался ... жестоко ... думал, ты умерла или что-то в этом роде ...

– Тильман! – хрипло закричала я, наконец. – Заткнись!

Он замолчал и остановился. Он был похож на дрожащий сгусток энергии.

– Моим родителям необязательно знать, что я хотела туда пойти. К этому человеку. Но если ты будешь и дальше так кричать ...

Горло у меня болело слишком сильно, чтобы закончить предложение. Тильман был похож на замороженный вихрь, который в любой момент может вырваться, но моё изуродованное лицо отвлекло его от гнева. Он задумчиво смотрел на меня.

– Бог мой, ты выглядишь паршиво, – сказал он с усмешкой после нескольких секунд молчания.

– Я знаю, – прохрипела я. – Ветрянка. И я не была у него. Я заболела до этого. Нет причин для паники. Кроме того, мы ведь не знаем друг друга, не так ли? Поэтому не обязательно так тревожиться.

На мою колкость он не обиделся, но снова начал читать свою сердитую нотацию, которую он быстро прервал, когда увидел, что я измученно придавила подушку к ушам.

– Откуда ты вообще знаешь, где я живу? – спросила я вяло.

– Ну, ты даёшь. Мы ведь живём в деревне. Это было несложно.

Он осторожно приблизился и с интересом начал разглядывать мои прыщи.

Я почувствовала себя раздетой, поэтому подтянула одеяло повыше. В тоже время через свой заложенный нос я почуяла что-то беспокоящее – дым.

Сигаретный дым, если я не ошибалась.

– Ты слишком молод, чтобы курить, – зарычала я.

– А ты слишком стара для ветрянки. Кроме того, это не сигареты.

– Травка? – сознательно не отставала я, думая о словах Майке, об этом раздражающем маленьком ублюдке. Я должна была её послушать.

– Не-а. Вероятно, и это когда-нибудь произойдёт. Но сейчас я курю трубку.

Это был первый раз, когда после начала болезни мне захотелось смеяться, и мои бронхи отреагировали на это глухим кашлем. Тильман не засмеялся вместе со мной. Он смотрел на меня серьёзно и немного пренебрежительно и потом вытащил длинный узкий предмет из своего рюкзака.

– Вот.

Это была не обыкновенная трубка. Я взяла странную, украшенную перьями вещь в руки. Она показалась мне смутно знакомой – конечно, индийская трубка мира. Это все походило на самый причудливый фильм, и я в него вляпалась.

– Вот это да, – сказала я и невольно захихикала, и звук был похож на тот, который издает умирающая ворона. Тильман обнажил свои зубы – похоже больше на оскал, чем на усмешку. – Хорошо, извини, я не хотела насмехаться над этим. Это просто как-то странно. Тебе не кажется?

– Нет, – ответил он страстно. – Это не так. Для тебя может быть. Но я не люблю сидеть дома. Я предпочитаю природу. И трубка мира больше, чем просто трубка. Её не просто так используют. Она что-то святое.

Я плохо могла себе представить, как Тильман, в своих армейских джинсах и постоянных хип-хоп пуловерах с капюшоном, сидел один на пустыре и курил трубку мира. Но пару недель назад я бы любого, кто верил в существование Мара, объявила сумасшедшим.

– Кстати, перед вашей дверью сидит чёрный кот. Ну, я пошёл. Чао.

И он исчез. Казалось, Тильман не обиделся, но я быстро крикнула ему в след:

– Я не нахожу это странным! Честно!

Я не знала, услышал ли он это. Тем не менее, он мог бы пожелать мне выздоровления.

Чёрный кот перед входной дверью – значит, Мистер Икс сидел на дороге и присматривал за мной. В последний раз его вид обеспокоил меня, сейчас же меня утешала мысль о его пушистом присутствии.

Моя болезнь пока не смогла заглушить мои срочные вопросы и мою скорбь и в будущем не заглушит. Высокая температура не давала мне спать. Мой сон был поверхностным, а если он время от времени и поглощал моё сознание полностью, то так коротко, что я в последствии могла снова, хотя и с трудом, собрать всё по кусочкам. Часто это заканчивалось новой лихорадкой, но её я могла вынести, пока мои воспоминания оставались со мной.

Да, я снова вспомнила Колина и всё то, что он и папа рассказали мне о полукровках, демонах Мара и крещении кровью, и всё то, что между нами было. Но, прежде всего, я снова знала, что они мне не рассказали. Мне придется подождать, пока температура утихнет и мои метки исцеляться – это давало мне время подумать и собраться.

В то время как я боролась с болезнью, моя гордость боролась против моей тоски и против моего любопытства. Да, Колин снова меня игнорировал. И за это он, самое меньшее, заслужил побои. И, тем не менее, я не могла вести себя так, как будто никогда с ним не встречалась. Это больше не работало.

Я должна была, по крайней мере, узнать, кем он был. И если я буду это знать, то, может быть, смогу снова вернуться к нормальной жизни. Теперь я понимала, что папа имел в виду, когда говорил, что иногда нужно заболеть, чтобы оправиться снова.

Время было на моей стороне. Ветрянка отвлекла моих родителей, прежде всего моего отца, в то время как я будто родилась заново. Мне только нужно было подождать, пока настанет подходящий момент.

Глава 23. Бунт

Две недели спустя настал подходящий момент. Я почувствовала это сразу, как только проснулась утром, впервые за долгое время не с пересохшим ртом и без головной боли. Без предупреждения моя болезнь за ночь перешла в терпимое состояние.

Я сразу же встала, отодвинула занавески в сторону и посмотрела в чистое, серебристо-голубое утреннее небо, где высоко кружили ласточки и пели свою пронзительную песню. Я надела джинсы и футболку и спустилась вниз.

Джинсы болтались на бёдрах: я похудела, но мне было все равно. Трава была ещё влажной от росы, и я намочила свои босые ноги. Как мама, я протопала по саду, рассматривая грядки, цветы, лечебные травы и все разноцветные кустарники, которые она посадила. Крушинница порхала передо мной, кружа и летая туда-сюда в воздухе, как пьяная.

– Привет Елизавета, – поприветствовала меня мама вялым голосом, когда я вернулась в дом, сбегая от солнечного света, чтобы снова не заработать головную боль.

Сонная, как всегда, она сидела в пижаме и халате за завтраком и потягивала большую чашку кофе с молоком. Высыпалась ли она с тех пор, как папа был атакован? Или она находила отдых лишь тогда, когда начинало светать? Я хотела узнать больше, но такие вопросы точно насторожили бы ее.

– Доброе утро, – ответила я просто и сунула несколько замороженных булочек в духовку. – А где папа?

– На конгрессе, – пробормотала мама. – В Цугшпитце. Уехал сегодня утром.

– На конгрессе в Цугшпитце?

Там много света и солнца. Я была удивлена. О конгрессе я ничего не знала.

– Хм, – сказала мама между двумя глотками кофе и заморгала, как сова. – Он им понадобился для лекции. Это неожиданная поездка. В понедельник вернется.

Теперь я действительно почувствовала свободу. Папа покинул край.

Очень хорошо. С ним ничего не случиться, если его предупреждения действительно исполняться. Я спряталась за газетой, пока мама не стала более бодрой. Она пошаркала на кухню, достала, громыхая, варенье из шкафа, поставила тарелки и стаканы на стол и постепенно начала действовать как живой человек.

Я прикусила язык, чтобы не обратить её внимания на то, что сегодня её лучшей подруге из Хайдельберга исполняется сорок пять лет. Это было написано на календаре, который красовался рядом со мной на стене. Мне нельзя было вызывать подозрения. Булочки испеклись. Осторожно я вытащила их из горячей духовки. Скажи что-нибудь, мама, пожалуйста, скажи правильные слова ...