Текст книги "Раздвоенное сердце (ЛП)"

Автор книги: Беттина Белитц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

– Госпожа Штурм, это Бенни, ваш консультант. Он проводит вас в ваш класс и покажет вам всё. Он префект и староста, – сказала секретарь, не скрывая своего неодобрения. – А так же он сын мэра,– добавила она многозначительно.

– Ну, отлично, – сказала я чопорно и повернулась к нему. – Будь, пожалуйста, кратким. Я все равно не хотела сюда попасть и никому из вас здесь не понравлюсь. Мне просто нужно закончить школу и все.

Это ли мама имела в виду, говоря "будь собой"? Была это я? Если да, то это была чертовски плохая идея, быть самой собой, а не исполнять роль. Спасибо, мама.

Бенни продолжал ухмыляться, но его глаза стали серьёзными.

– Ты та, что из Кёльна?

– Да.

Он вёл меня по коридорам, искусно уворачиваясь от идущих нам на встречу младшеклассникам.

– Я могу дать тебе совет: не хвастайся сильно тем, что ты городское создание. Нам это здесь не нравится.

– Это было не городское создание, – отрезала я. – Это было чистое отчаянье.

– Ты думаешь, все мы живём здесь в чёрном отчаянье? Это не так. Я, во всяком случае, нет.

Видимо, я его оскорбила.

– Я не это имела ввиду. Я только думала, что я – ах всё равно. Забудь, – я чувствовала, что вот-вот заплачу, поэтому нервно заморгала. Я всё испортила, в первые три минуты. – И извини меня.

– Вот твоё расписание. А это класс для твоего первого двойного урока химии сегодня утром.

Я осторожно заглянула в класс, в котором сидели почти одни парни и с любопытством смотрели на меня. Я автоматически испугалась.

– Будь немного сдержанной вначале. Здесь народ сам к тебе подойдёт. Тебе для этого ничего не надо делать, – сказал Бенни тихо.

– Ты, значит, эксперт в деревенской жизни? – спросила я кисло. Зазвенел звонок.

– Примерно так, – ответил он, но его ухмылка исчезла.

– Тогда ты мне точно можешь сказать, существует ли в чаще всадник без головы, – выпалила я.

"Эли, что ты делаешь? ", – спросила я про себя.

Бенни посмотрел на меня растерянно.

– Да конечно, каждый вечер, минимум один, появляется, если ты не съедаешь всё до конца, и забирает тебя, и закапают в лесу, – ответил он немного жалостливо.

Я чувствовала себя паршиво, когда пробралась в класс и села на свободную двухместную скамейку.

– Привет, – сказала я ломким голосом в сторону смотрящих на меня парней и опустила глаза вниз. Я никому не хотела смотреть в лицо. Чтобы и они меня не видели. Как и в прошедший вечер. Ещё никогда я так не радовалась появлению учителя, как в это утро.

По окончанию шестого урока я невыносимо устала. Я могла бы на месте уснуть. Само обучение давалось мне легко. В этом не было ничего нового. Это было всегда, с самой начальной школы. Но если я быстро поднимала голову, то у меня кружилась голова, и глаза постоянно закрывались.

На перемене Бенни подошёл ко мне ещё раз и показал мне дорогу к школьному киоску. Он относился ко мне любезно, но холодно. Я бы извинилась, но у меня не нашлось ни мужества, ни подходящих слов.

– Здесь есть где-нибудь спокойное место, где можно побыть одной? – наконец, спросила я его.

–Хм, нет. Почему ты спрашиваешь? Тебе плохо? Если да, то ты можешь пойти в медицинский кабинет, там есть кушетка, чтобы прилечь.

– Нет, мне не плохо. Забудь об этом, – сказала я.

Я осталась во дворе среди болтающих между собой учеников. Думаю, уже все знают, что я оскорбила сына мэра, старосту и префекта, а тем самым и весь поселок. По этой причине я буду здесь одинока. И не важно, найду ли я спокойное место или буду находиться среди людей.

Но сегодня школьный день прошел, и вряд ли станет еще хуже. Тяжелыми шагами я пошла к автобусной остановке. Я достала свой телефон. В школе был запрет на мобильные, но сейчас-то я не в школе. Я ожидала увидеть хоть какое-нибудь сообщение, но ни Николь, ни Дженни мне не написали.

Следующий автобус должен приехать через полчаса. Этого времени хватит, чтобы осмотреть близкую к школе местность. Но здесь опять были бесконечные пастбища, луга, леса, поля.

Деревья аллеи отражались в лужах на дороге, которая вела к автобусной остановке. Мне приходилось обходить их, чтобы не запачкать свои сапоги.

Здесь пахло так… ну, как обычно пахнет на фермах: сеном и прочим. Хотя здесь пахло лучше, чем в Кёльне, это я должна признать: я никогда не любила вонь от машин.

Городское создание... Замечание Бенни все еще бесило меня. Если бы он знал. Я не была городским растением. Я выросла в Оденвальде, в маленьком деревенском пригороде Хайдельберга.

Только когда мне исполнилось десять, мои родители переехали в Кёльн, потому что папа мог получить в городе частную практику. Но тогда я должна была перейти в гимназию – и в Кёльне или Хайдельберге, не играло большой роли.

"Хорошо, Эли, будь честной", – сказала я строго сама себе, когда приблизилась к автобусной остановке, становясь всё более нерешительной. Конечно, это играло роль. Мне было адски тяжело, тогда тоже. Я боролась целых пять лет, чтобы привыкнуть к Кёльну, и потом наслаждалась этим каких-то жалких два года. Всё было бесполезно.

Осторожно я заглянула за угол в убогое, исписанное изнутри, укрытие. Хорошо. Никого нет. Не смотря на это, я хотела быть готовой к побегу, поэтому не села. Но тишина окрестностей действовала на меня успокаивающе. Длинные, нескончаемые уроки потихоньку исчезли из моих мыслей.

Я снова почувствовала усталость, поэтому мне пришлось сесть на одну из трех пластиковых скамеек. Головная боль от напряжения, вызванная страхом, стрессом, напряжением, – констатировала я. Чтобы хоть как-то облегчить боль, я прислонилась лбом к прохладному металлу скамейки.

Потом у меня возникло чувство, будто за мной наблюдают. Мне не удавалось открыть глаза. Это было похоже на сон, из которого хочется проснуться, только чтобы снова очутиться в ещё более страшном сне, пока, наконец, не посчастливиться стряхнуть его с себя.

Но даже после того, как я с усилием открыла глаза, понадобилось несколько секунд, чтобы взгляд сфокусировался. Я увидела только, что огромная чёрная машина завернула за угол. Я её не слышала – неужели я погрузилась в такой глубокий сон по среди дня? Неприятное чувство, что за мной наблюдают, не оставляло меня, хотя ни одного человека не было по близости.

Неужели мои нервы сдают, после одного несчастного дня в новой школе, в новом доме? Я фыркнула. Дом... Это место никогда не станет моим новым домом.

Солнце проглядывало сквозь низко висящие облака. Я вся вспотела. Беспокойно, я задвигалась туда-сюда на жестком пластиковом сидении. На мне было слишком много одежды. У меня было такое чувство, будто я покрыта крошечными водяными капельками.

Тайком я понюхала мой пуловер. Нет, запаха пота нет. Мой дезодорант сдержал свои обещания. Где же проклятый автобус? Или он только ездит, если тут ждёт больше людей, чем одинокая школьница? Я снова встала и стала раздражённо ходить туда-сюда. Это подходило. Ужасный первый день в школе, и единственное транспортное средство, которое могло привезти меня в единственную безопасную гавань – мою сильно большую, с огромным количеством окон комнату на чердаке – не приехал.

Я жаждала лечь в мою кровать и просто смотреть на потолок или на небо. Звук гудящего мотора заставил меня развернуться. Тяжёлые, толстые шины захрустели на гальке остановки, когда автомобиль внезапно остановился. Это был, конечно, не автобус. А если я не перепутала, это была чёрная машина, которая проехала ранее. Через затемнённые стёкла я никого не могла разглядеть, но я увидела, как со стороны водителя потихоньку открывается дверь, и высовывается носок сапога.

Разгневанная, я подбежала к транспортному средству. Внезапно я разозлилась по необъяснимой причине.

– Здравствуйте! Вы знаете, когда приедет этот проклятый автобус? – прокричала я.

Мне хотелось выбраться отсюда: из этой ситуации, "городка", а лучше всего из моей собственной кожи. Кроме того, внутреннее чувство снова предостерегало меня с полной силой, что за мной наблюдают и слепят со всех сторон, хотя водитель сидел ко мне спиной. Мне едва удавалось сфокусировать взгляд. Пот выступил на затылке.

Мысок сапога запнулся. Я начала разговор, но мой голос был только лишь шепотом. Беспомощно я наблюдала за тем, как кончик сапога снова исчезал внутри машины, рука захлопнула дверь, и машина завелась. Маленькие, острые камни ударили меня по голени, а ужасно воняющее облако из пыли, масла и бензина ударило мне в нос.

– Идиот! – кричала я, кашляя, и с трудом сдерживалась, чтобы не показать водителю средний палец. Но, в конце концов, не удержалась, когда машина завернула за угол, и водитель больше не мог меня видеть.

Вместо него меня увидел кое-кто другой.

– Элизабет, ради Бога, что ты там делаешь?

Я удивленно повернулась. Я не слышала, как подъехал наш универсал. Папа небрежно прислонился на опущенное вниз стекло машины, и в его взгляде стоял вопрос.

– Эм. Я... я жду автобус, но он не приходит, и тогда я хотела... – заикалась я.

– Автобус? – папа прищурился, сомневаясь. – Элиза, уже полчетвертого, в это время не ходят школьные автобусы.

Половина четвертого? Я приподняла рукав пропитанного потом пуловера, чтобы возразить ему. Но все же было три тридцать. А занятия закончились без пятнадцати час. Теперь я совсем ничего больше не понимала. Я так крепко спала, что не услышала автобус?

– Залезай, – потребовал папа нетерпеливо.

За ним уже образовалась маленькая пробка. Вдруг улица оживилась, и я увидела несколько людей, шагающих в сторону деревни и нагружённых сумками с покупками. От супермаркета доносилось дребезжание тележек.

Удивленная, я обошла универсал, и когда садилась, ударилась больно головой. Внутри машины чуть слышно играла музыка " Пинк Флуд", и, охлаждая, задул кондиционер в моё липкое лицо.

– Я, наверное, уснула, – сказала я вяло. – Сегодня ночью мне снились плохие сны, – попробовала я объяснить потерю моих умственных способностей, и в ту же секунду, говоря это спонтанное оправдание, я всё вспомнила.

Это не было оправданием. Мне действительно снился страшный сон. Ну, вообще-то он не был страшным. Скорее странным. И сейчас он казался таким реальным, что я подумала, что смогу до него дотронуться – таким объёмным и чётким он был.

– Что тебе снилось? – с любопытством спросил папа.

Сны были его коньком. Кто приходил к нему на терапию, тот должен был вести дневник снов, хотел он этого или нет. – Ты ведь знаешь, что говорят: сны, приснившиеся в первую ночь в новом доме, исполняются, – добавил он улыбаясь.

– Мне снился маленький ребёнок, – рассеянно ответила я.

– Вот это да! – сказал сухо папа и бросил на меня испытывающий взгляд – наполовину весёлый, наполовину подозрительный. – С этим лучше ещё подождать.

– Я не сказала, что ребёнок был моим, – ответила я резко и решила, что остаток сна будет принадлежать мне одной. Так же как и мои воспоминания о тех четырёх длинных неделях переживания в прошлом ноябре, когда я действительно боялась, что забеременела.

Этого папа никогда не должен узнать. Но он своими мыслями уже вернулся к науке. Беззаботно он затронул тему о том, что все девушки и женщины в течение жизни видят сны о детях.

Чаще всего отец ребёнка в этих снах совершенно не важен или не присутствует – что является для него доказательством, как мало желание иметь детей, в сущности, зависит не от подходящего мужчины, а от изначального желания каждой женщины.

И так далее, и тому подобное. Но я не вслушивалась. Мой сон полностью занял мои мысли. Я закрыла глаза и попробовала вернуть себя в события сна – так как я чувствовала странную потребность окунуться в те события.

Как будто мне нужно что-то сделать, закончить, осуществить. Хотя сон и был зловещим и мрачным, при мысли о нём меня охватила почти жгучая тоска. Такое знаешь о сладких снах, но не о таких снах как этот. Вообще, у меня уже был когда-то такой чёткий, реально выглядящий сон?

С изумлением я установила, что это сработало – я снова всё точно видела перед собой, как и сегодня ночью. Во сне я могла смотреть на обстановку сверху, и у меня была фантастическая способность свободно и беззвучно двигаться. Но я была там, как посторонний наблюдающий зритель.

И я не могла оторвать взгляд от крошечного младенца, который лежал на убогом, сбитом из ржавых гвоздей, деревянном чердаке в своей колыбели. Нет, это была не колыбель – это была старая кормушка, без любви набитая сеном и парой грязных тряпок. Было холодно. Очень холодно. На наклонённом, грубо сколоченном потолке расползался морозный рисунок.

Ребёнку было всего несколько дней. Его лицо было очень нежным, а кожа напоминала тонкий пергамент. Я знала, как выглядят новорождённые. Сразу после моего рождения, в родильном зале, папа снял фильм – короткие снимки акушерки, которая меня купает, счастливое и уставшее лицо моей матери, потом снова я в моих самых первых одёжках и с белой шапочкой на голове.

Много я не плакала, но можно было увидеть, что я была растеряна и все время мёрзла, и постоянно пыталась закрыть глазки своими маленькими кулачками. Но выгладила я уродливо. Красная и сморщенная. На голове – уши и нос большие, и на черепе прилипли, как усталые пиявки, пару чёрных локонов, которые выпали через несколько дней после рождения, а на их месте появился красно-коричневый пушок.

Этот ребёнок выглядел по-другому. Его кожа была чистой, как алебастр, и светилась в бледном свете чердака. У него уже были густые чёрные волосы, мягкими волнами спадающие с головы. Его ручки, сжатые в кулачки, повёрнутые наверх и лежащие возле ушей, были совершенными – как у взрослых, только маленькие.

Но самое необычными были его глаза: раскосые и большие и глубокого тёмного, переливающегося цвета. Глаза как драгоценные камни. Ребёнок не шевелился. Он смотрел неподвижно и с ангельски спокойным выражением лица в отверстие на крыше, прямо на зимнюю полную луну, которая охраняла дом и освящала слабым голубоватым светом бесплодную, покрытую снегом местность.

И хотя было очень холодно, и грудь ребёнка потихоньку поднималась и опускалась, кристаллы от того, что он дышал, перед носом не образовывались.

Где же его родители? Кто оставляет своего беззащитного ребёнка одного на холоде? Так, как только возможно во сне, я тихо и незаметно спустилась, паря по кровельной лестнице, и нашла его родителей.

Они лежали в большой, квадратной деревянной кровати; у ног женщины лежали двое детей, которые мирно дремали. Отец спал тоже глубоко и крепко. Я отчётливо слышала его дыхание.

Зов совы разорвал тишину ночи. Мать перевернулась беспокойно на спину. Её лицо перекосилось, и рот искривился в ужасном страхе. Она раскрыла глаза, уставшие, покрасневшие, и боязливо посмотрела в сторону лестницы, которая вела к открытому чердаку, где её ребёнок спал один и беспомощный и без человеческого тепла.

Я хотела её спросить, почему она не заберёт ребёнка к себе, почему он там лежит один и не спит. Но когда я открыла рот, чтобы задать эти вопросы, я резко проснулась и в течение секунды снова заснула. Скорее всего, поэтому я вспомнила сон только сейчас.

И как раньше, сейчас я ничего не поняла. Что означает этот сон? Это я была этим ребёнком? И чувствовала себя брошенной на произвол судьбы родителями? Папа всегда говорил, что ощущения, которые остаются после того как проснулся, это главный ключ к толкованию сна. Я была всё ещё обиженна, но брошенной я себя точно не чувствовала.

Вообще-то, мы хорошо понимали друг друга. Каждый уважал свободу другого, а наши отпуска, которые мы проводили вместе, всегда были мирными. Если ездишь в дикую местность, нужно держаться вместе, – это я быстро поняла. Нет, брошенной я себя не чувствовала.

Чувство, которое вызвал во мне сон, было скорее непонятной ностальгией. Я хотела ещё раз туда вернуться, ещё раз посмотреть в сияющие глаза ребёнка.

Нет, я не была этим ребёнком. Сон ничего общего не имел с моей жизнью. Прежде всего, потому, что он проходил в другом времени. В коком, я не могла сказать. Но в этом доме был только один камин, в котором горело пару квадратных тюков. Ни электрического света, ни отопления.

Для жизни у семьи было только самое необходимое, а стены состояли из собранных неровных больших камней. Мои мысли прервались, когда голова ударилась о стекло.

Папа пересекал узкий старый мост, и универсал качался, как корабль на море. Уставшими глазами я посмотрела на мутную воду ручья и насторожилась. В зарослях я обнаружила каменную половину моста, заросшую тёмно-зелёным лишайником и мхом – всю развалившуюся.

Я не смогла отвести глаза так быстро, как хотелось бы. Я должна была смотреть туда. Это место не было милым или романтическим. Руина выглядела страшно.

– Что это такое? – спросила я немного заинтересованнее, чем следовало.

– О, здесь когда-то была железнодорожная дорога. Выведена из эксплуатации в пятидесятых, – объяснил папа весело. – Остались только мосты.

– Значит, путь к отступлению и здесь перекрыт, – проворчала я и снова закрыла глаза.

Но сон был уже далеко, его цвета поблекли. Сейчас ребёнок лежал под руиной моста на влажной глиняной земле в лесу, и я увидела, как мои белые руки схватили его и осторожно подняли. Он был легкий, как пёрышко. Я крепко прижала моё ухо к его маленькому тельцу, чтобы услышать, дышит ли ...

– Элиза? Ты снова спишь?

– Нет, – закричала я быстро и поспешно отстегнула ремень, хотя я с удовольствием бы узнала, какого это – держать младенца в руках ... Но мы были дома.

Звук захлопывающиеся двери машины разнёсся в тишине. Никого, кроме нас, не было на улице. Только в заде, на просёлочной дороге, старая горбатая женщина выводила собаку. Последняя повернулась и залаяла на нас, когда учуяла нас. Что я должна весь остаток дня чувствовать? Что мне, ради бога, делать, когда сделаю домашнее задание?

Мои глаза блуждали вдоль дома, который до этого я только бегло осмотрела – возвышающееся, квадратное здание с построенной двускатной крышей, большим двором, гаражом и огромным квадратным газоном.

Мама уже сделала грядку вдоль забора и посадила бесчисленное множество растений. Дикий виноград обвивал всю переднюю часть дома и распространился до ветхих ставень маленьких окошек. Я уже видела такое в Кёльне.

Я вздрогнула, когда подумала о бесцветных пауках, которые жили в листьях винограда и иногда попадали в мою комнату. Окна на крыше были ещё свободны от листвы, но первые побеги уже пробовали зацепиться за подоконник.

Сад кончался с одной стороны прямо возле поля, которое поднималось и граничило с туманным вечерним небом, как будто после подъема ничего больше нет. На верхушке холма четыре яблони вытянули свои ветки с редкой листвой, как искалеченные руки, в сторону тусклого солнца.

Тишина гремела у меня в ушах.

– Ну, давай, Элиза.

Я испугалась. Папа всё ещё стоял возле меня.

– Тебе что, ничего не нравится? – спросил папа, открывая входную дверь.

– Да, нравится. Только – ах, ничего. Всё в порядке.

Было действительно всё хорошо. А виноград я могу подрезать.

– Привет, – крикнул папа.

Я вздрогнула.

– Закончил сегодня раньше! Так что смогу помочь тебе немного по дому и поработаю сегодня ночью.

– Прекрасно, – услышала я мамин голос. Её кудрявая голова появилась в полутьме коридора.

– Тогда, – она запнулась, когда увидела меня за папой. – Привет, Эли. Наконец-то ты здесь.

Я сморщила нос. Пахло тушёным сельдереем. Я зашла на кухню и приподняла крышку большой кастрюли, стоявшей на плите. Фу. Суп из овощей. С чувством отвращения я отвернулась. Даже еда не спасёт этот день.

– Привет, – сказала я и хотела пройти в зимний сад, но стопка коробок для переезда загородила мне проход.

– Пройди через гостиную, Эли, – крикнула мама из коридора, прежде чем прошептать что-то папе. Он тихо засмеялся.

– Что здесь случилось? – спросила я возмущённо.

В зимнем саду всё выглядело, как в не убранном шатре для вечеринок. На полу стояли открытые коробки, полные мишуры, посуды, столовых приборов и салфеток. Половина стеклянного фасада была уже затемнена длинными тёмными занавесками. По кроям подоконника стояли тяжёлые терракотовые горшки, в которые мама воткнула шпалеры.

Значит, ещё больше дикого винограда и ещё больше бесцветных пауков.

– Очень красиво, – проворчал папа, выходя из гостиной в зимний сад и с любопытством осматриваясь. Он ещё больше затянул шторы.

– Ну да, – сказала я колко. – Общеизвестно, что это зависит от вкуса наблюдателя. И что означает вот это? – я показала на сервант, уставленный тарелками, стаканами и несколькими бутылками вина.

– Встреча, – объявила мама и сдвинула ногой коробки в сторону. – Сегодня вечером с нашими соседями.

Мне хотелось завопить "нет". Пожалуйста, только не люди, которые будут на меня глазеть! Я этого не вынесу.

– Без меня, – сказала я тихо. – Извините, но я не смогу. Не сегодня.

– Эли, – вздохнула мама и ободряюще улыбнулась.

– Мне нужно закончить целую гору домашнего задания, и я уже сейчас не могу держать глаза открытыми, потому что не могу спать в этом тихом доме, – солгала я. – Я скажу добрый день и всё. Хорошо?

Не дождавшись ответа, я схватила мою сумку и побежала наверх. "Гора" домашнего задания заняла у меня чётко сорок три с половиной минуты. Я всё сделала и не только это: я написала всё красивым почерком, подчеркнула между строчек разноцветным, а к реферату истории начертила две диаграммы.

Больше нечего было делать. Я сделала даже больше, чем надо. От Николь и Джени я всё ещё ничего не слышала. Я выудила мой мобильный из школьной сумки. Снова нет связи. Вместо этого дисплей беспокойно мигал.

Что? И мобильник теперь сломался? Я положила его на подоконник. На одну секунду появилась сеть. Потом дисплей полностью отключился. Я подключила его заряжаться. Качая головой, я смотрела, как батарейка заряжается, в неспокойном ритме мигающего света. Но сообщение так и не пришло. Может быть, обе уже давно послали сообщения, и они просто не пришли?

Я попробовала себе представить, как у них идут дела без меня. Сейчас место возле них было свободным – желанное место возле окна, довольно далеко от стола учителя и доски. Я себя спросила, как долго оно останется пустым. Николь и Джени были популярны. Это не продлиться долго.

И меня бы не удивило, если бы это был парень. Я подошла к одному из моих окон и посмотрела на улицу, ничего не видя. Внизу снова загрохотало и загромыхало. Постоянный шум раздражал меня. Но всё равно я постоянно зевала.

– Почему бы и нет? – пробормотала я, когда поймала себя на том, что смотрю на кровать. Лучше поспать, чем быть здесь. Я прижалась с бурчащим желудком к мягкому, хорошо пахнущему одеялу и смогла ещё вытащить резинку из волос, прежде чем усталость одолела меня.

Глава 3. Дьявол и его лошадь

– А это Элизабет, наша дочь, – папа отступил на три шага назад, взял меня за руку и потянул за собой в зимний сад. Итак, мой план – исчезнуть по-тихому – провалился сразу же.

– Привет, – сказала я и пожала протянутые руки.

Морщинистую руку, которая принадлежала старику с носом картошкой, нашему соседу слева. Желтые пальцы женщины, которая пахла никотином, и энергичные руки старой пары: он в рубашке с ромбами и в штанах, с высокой талией, и зауженные внизу, она в грязно-красном костюме с юбкой до колен.

Мама, с ее локонами и в пестрой рубашке, явно выделялась среди этих людей. Глаза женщины в костюме метались туда-сюда между папой и мной.

– Да, дочь, это невозможно не заметить, – улыбнулась она.

Ее рука слегка дрожала, когда я отпустила ее. Она попыталась сказать еще что-то, но передумала и замолчала.

Старик и курильщица обменялись несколькими приглушенными словами. Я посмотрела на стол. Закуски и торт были нетронутыми.

– Итак, вы у нас психиатр? – спросил мужчина в рубашке с ромбами.

– Да, – спокойно ответил папа.

Все замолчали. Я уже сталкивалась с такими ситуациями. Так было всегда. Как только папа говорил, кто он по профессии, все замолкали. Как будто они боялись оказаться в смирительной рубашке в следующую же минуту. Старик откашлялся и показал наружу, где виноградная лоза стула по стеклу из-за ветра.

– Я знаю кое-кого, кто мог бы помочь вам с этим, – каркнул он.

– Помочь с чем? – ничего не понимая, спросила мама.

– Подрезать виноград. Это на раз-два, – хихикал старик.

– О, он нам нравится такой, какой есть, – вежливо ответил папа.

Старик удивленно сверкнул на него взглядом. Я увидела, что курильщица наклонила голову набок, и ее хмурые глаза блуждали по моему телу моего папы: от плеч до его зада, который значительно выделялся под тонкой тканью брючного костюма. Мой живот скрутило.

– Я... эм... мне нужно заниматься, – быстро проговорила я и убежала через кухню к лестнице, прежде чем взгляд папы смог бы меня переубедить, чтобы я осталась. Наверху я, пыхтя, перевела дух. Мне нужно было выбраться наружу. И сейчас же. Прежде всего, мне нужно найти место, где ловит сеть, чтобы наладить контакт с Дженни и Николь.

Если мой мобильный не заработает в ближайшее время, я сойду с ума. Я схватила mp3-плеер, так сильно воткнула наушники в уши, что они заболели, и поспешила вниз по лестнице.

– Я гулять! – крикнула я в направлении гостиной, прежде чем захлопнуть дверь. Получилось "Гулять". Как я раньше ненавидела, когда мама или бабушка тащили Павла и меня после обеда в пустынный лес. Всегда по кругу, всегда одной и той же дорогой.

Он и сейчас казался мне скучным, но это было хоть какое-то занятие. Садовая улица с дедом со своими бабочками на солнечных батареях была самой быстрой дорогой в лес. Но все же риск, что старик увидит меня и снова попытается заманить в дом, был очень высок.

Нет, тогда лучше в гору по главной улице (ха-ха) и через маленький мост в дикой местности. Я шла быстро, смотря под ноги. Мама еще вчера предупредила меня, что здесь здороваются на улицах и что я тоже должна это делать. Но мне эта мысль казалась абсолютно дурацкой. Почему я должна здороваться с незнакомым человеком?

Но если я буду смотреть под ноги, а в ушах будут торчать наушники, никто не сможет упрекнуть меня в том, что я этого не сделаю. Помимо этого у меня появились сомнения, что кто-либо захочет со мной поздороваться. Я знала, что от меня исходит напряжение и знала, что на подбородке появились небольшие складки. Но я практически получала удовольствие от мысли, что я выглядела неприступной, да еще и безобразной.

После моста мне пришлось ненадолго поднять взгляд, чтобы сориентироваться, так как дорога здесь разделялась на узкую, не асфальтированную тропу и широкую гравийную дорогу. Я нерешительно остановилась. Мой телефон не мог оказать мне помощь в принятии решения. Батарея была заряжена, но дисплей снова и снова беспокойно моргал, а сеть отсутствовала. Не асфальтированная тропа – решила я. Она шла вдоль ручья и была такой узкой, что большинство гуляющих пешком выбирали более широкую дорогу.

Уже через несколько метров мои сандалии погрузились на сантиметр во влажную, мягкую листву, которая покрывала всю тропу. Я добавила их к моему воображаемому списку минимизированного снаряжения. Пара ботинок и шерстяное пальто в течение двадцати четырех часов. Если бы я была городским созданием, то все было бы проще. Я могла бы купить на карманные деньги билет на поезд, навестить друзей на выходных и переночевать вместе с Николь и Дженни. Но почему эти мысли не утешали меня? Почему у меня не было никакого желания ночевать с моими подругами?

Теперь я была не только зла на переезд и все, что с ним связано, но и на саму себя. Упрямо я тяжело шагала вперед и делала музыку еще громче, чтобы она гремела, ударяясь о стенки черепа. Мой затылок начал болеть: боль, которая медленно понималась к правому виску и там начинала пульсировать. Идти дальше. Всегда идти дальше.

Крохотное насекомое залетело мне в глаз и зацепилось за край контактной линзы. Прижав руку к лицу, я вслепую двигала линзу туда-сюда, терла ее кончиком пальца о глазное яблоко. Дженни бы стало дурно от этого, но она не знала, какие ужасные боли может вызвать инородное тело под твердой контактной линзой. Это было больно, очень больно, как будто острую иголку вставляли тебе в глаз.

Со второй попытки я поймала комара. Он утонул в моих слезах. Я отщелкнула его прочь, но зуд остался и образовал вместе с биением в виске мучительный, изнуряющий концерт боли. Помогало только одно: держать глаза закрытыми и ждать, пока роговицы снова не успокоится. Мне не хотелось стоять, поэтому я продолжала идти вслепую.

Мысль свалиться по склону из-за этого эксперимента и минимум потерять сознание, если не остаться лежать парализованной или полумертвой в лесу, мало заботила меня. Я еще никогда в жизни не теряла сознание, но представление о том, как бы это могло произойти, казалось мне заманчивым. Даже не сон... глубже, чем сон...

Я не знаю, что заставило меня кричать, так как в моих ушах гремела музыка, но я почувствовала, что кричу. Всего произошло очень быстро: холодная морда собаки у моей лодыжки, сильная мужская ладонь, которая схватила мою руку, чтобы я не упала, луковое дыхание на моем лице и мой нос, уткнувшийся в его грубый шерстяной камзол.

Безмолвно я смотрела на него. Рот, не издавая ни звука, формировал "О" и "А". Я вытащила наушники из ушей и вырвала руку из его твердой хватки. Прикосновение не нравилось мне.

– О-ха! – он снова сделал это, указав своей палкой наверх.

Ничего не понимая, я осмотрела зеленый кроны над нами и пробормотала извинения. Чтобы он не думал, извинения никогда не помешают. Он широко улыбнулся и показал мне при этом ряд пятнистых, желтых зубов. Такса лихорадочно дышала. Налившимися кровью глазами, она смотрела на меня практически, умоляя. Её хозяин же вел себя приветливо.

– Куда же так спешить? Вам нужно было бы развернуться! До следующей деревни еще несколько километров.

Он был в отличном настроении, и я посчитала его эйфорическое состояние таким же невыносимым, как настроение моих родителей. Кроме того, я думала, что он ничего не должен мне говорить.

Он позволил взгляду спокойно скользить по мне и ухмыльнулся еще более широко. Ветер высоко поднимал редкие волосы на его головы, так что прядь твердо торчала вверх как антенна.

– О-ха! – крикнул он в третий раз.

На этот раз настолько наполнив восклицание смыслом, что я не могла снова не последовать за его взглядом в направлении неба. Солнце исчезло. Над верхушками деревьев угрожающе висели желтовато-серые облака, и вдалеке был слышен гром, совсем не так, как у обычной непогоды, которая была у нас в Кельне. В Кельне гром доносился сверху. Здесь же казалось, что он тянулся через грунт и проникал в каждый маленький листок.

Но все же гроза была очень далеко, и не было никакого повода для меня следовать его советам.