Текст книги "Раздвоенное сердце (ЛП)"

Автор книги: Беттина Белитц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

"10 апреля 1991 год. По голове словно бьют молотком. Легче только тогда, когда зашториваю иллюминатор и остаюсь под палубой. Я думаю – это голод. Но на что?

23.00: съел наполовину сырой стейк. Полегчало. В то время как кровь сочилась по моему небу, я мог ощутить запах теплой шерсти этого зверя. Это было как лекарство. Завтра попробую суши."

– Фи, папа, это же отвратительно! – прошептала я и читала дальше.

"20 апреля 1991 год. Еще два дня до Гамбурга. Сильное волнение на море. Одна пожилая дама была у меня и просила лекарство от тошноты. Однако морской болезни у нее не было. У нее всего лишь был страх. Я ощутил это прежде, чем она пришла в мой кабинет. Раньше я бы дал ей таблетки. Теперь я разговаривал с ней так долго, пока она не забыла о своем страхе. И тошнота исчезла. После этого она попыталась меня соблазнить.

P.S. Шрамы на моей спине выглядят просто ужасно."

Потом, на какое-то время, была последняя запись.

"Незадолго до Гамбурга. Через несколько часов я увижу снова мою жену и сына. Боже мой, Миа, как мне тебе только объяснить, что со мной случилось? Что мне сказать? И повредит ли это нашему ребёнку?"

– Да, я бы тоже хотела это знать, – прошептала я и пролистала остальную часть книжки.

Нигде нет записей, кроме маленькой заметки месяцы спустя.

»22 Сентября 1991 года. Родилась Елизавета. Наконец-то! Неожиданно она поторопилась с рождением. И: она здорова. Слава Богу, она здорова.

Хотя я всё ещё злилась из-за папиной лжи, на мои глаза навернулись слёзы. С затуманенным взглядом я схватила верхний из двух фотоальбомов, которые находились ещё в коробке. Оба украшали три буквы: LLL. И когда я открыла альбом, мне стало ясно, что они означают. Последняя жизнь Лео.*

(прим.переводчика: *На немецком все три слова начинаются на L.)

Фотоальбом был полон снимков из тех лет – да, перед этим "Инцидентом", как я решила временно его назвать. О терминах, которыми называл их Колин, я даже не хотела думать. Я вздыхала снова и снова, рассматривая фотографии.

Я всегда знала папу только таким, каким он был сейчас. Большим, широкоплечим, с сильно выраженными мускулами, хотя он никогда не занимался спортом. Да, он был диким малым, каких описывают в книгах, если бы не его приступы мигрени, которые его иногда на целые дни приковывали к кровати.

– Мигрень, – я насмешливо фыркнула и провела кончиками пальцев по стройной фигуре мужчины, который смотрел на меня из альбомов – высоким он был, конечно, но гораздо стройнее, с более редкими волосами и более мягким взглядом. Глаза лежали глубоко в глазницах, как и сейчас, но они смотрели на меня скорее мечтательно, а не так интенсивно и жгуче.

Он действительно изменился. Хорошо люди меняются с годами, но не так, как мой отец. Это было необычно. Можно сказать даже неестественно. И всё-таки я никогда его не боялась.

В тяжёлую папку с документами я бросила только пару мимолётных взглядов. Это были отказы в принятии на работу. "Уважаемый господин Фюрхтеготт, мы с сожалением сообщаем вам, не смотря на ваши отличные рекомендации, что не можем принять вас в нашу врачебную практику. Лечение психически больных людей требует от каждого из нас, чтобы мы в любое время суток были готовы. Таким образом, мы не можем принять во внимание вашу аллергию на солнечный свет."

Из всех писем я смогла понять, что папа в его резюме просил о том, чтобы можно было переносить его встречи с пациентами на вечерние или на ночные часы. Там было лишь одно согласие – врачебная практика в центре города Кёльна.

Его партнеру там было удобно иметь кого-то для поддержки, кто мог бы заботиться о психическом дисбалансе занятых, живущих в большом городе яппи, после их рабочего дня. Даже ночью. Так вот почему мы переехали в Кельн. Мы были вынуждены это сделать.

Я достаточно увидела.

– Хорошая попытка, папа, но довольно безуспешная, – пробормотала я, взяла тетрадь в руки и сбежала вниз по лестнице.

С каждой ступенькой я становилась ещё более сердитой. Без стука, я ворвалась в спальню. Папа сидел, одетый и бодрый в кровати, волосы растрепаны, всматриваясь в себя. Мама с ним не было.

– И когда ты собирался рассказать мне об этом? – зашипела я и швырнула тетрадь ему в грудь. Папа даже не вздрогнул. Она отскочила от груди и упала к нему на колени. Неторопливо он взял и положил её возле себя на простыню.

Он коротко поморщился. Приближающаяся вспышка гнева или намёк на улыбку? Я больше его не знала. Кто сидел передо мной? Человек или чудовище? На одну секунду я подумала встать, выбежать из комнаты и притвориться, что прошедшая ночь была только страшным сном. Я хотела вернуться назад в моё безопасное защищенное детство – ну, в прекрасное время, которое было у нас во время отпуска и каникул.

Каникулы в негостеприимных мрачных местах, где почти никогда не светило солнце и где полярная ночь держала нас в своей ледяной хватке. Зимние каникулы на Аляске, в Норвегии и Канаде, постоянно в абсолютном одиночестве, ближайшие соседи находятся на расстоянии километра. Я находила это авантюрным. Это был побег, побег от света и людей.

Нет. Детства не вернёшь. Теперь я понимала то, что до этого мне, может быть, казалось немного странным. Папа смотрел на меня выжидающе.

– Я должен был об этом догадаться, – сказал он наконец покорно. – Полукровка. Фильм. Так-так.

Я опустила глаза, но не смогла сдержать мимолетной улыбки. Но потом я снова подумала о том, что мне рассказал Колин, и внезапно слова полились из меня торопливо и несвязно.

– Я знаю, что ты полукровка; полу ... Ну, во всяком случае, на тебя напали, но ты сопротивлялся, и ты делаешь больше, чем просто свою работу в клинике ... у тебя особенные способности и ... вообще-то я ничего не знаю, – поняла я, а папа засмеялся, по меньшей мере, забавляясь. Точно.

Действительно важные вещи я не знала. Почему, черт возьми, я не задала Колину больше вопросов? Почему я сдалась? Я должна была говорить с ним всю ночь.

– Пошли, – коротко сказал папа и пошёл впереди меня в кабинет. Там он положил тетрадь в ящик и закрыл его на два оборота. Потом он твёрдо посмотрел на меня.

– Прежде чем я что-то тебе расскажу, Элиза, ты должна мне поклясться – и я говорю это серьёзно.

– Согласна, – сказала я. Мой голос сорвался от волнения.

– Поклянись, что ты никому за приделами нашей семьи – никому Элиза! – не расскажешь о нашем разговоре. Потому что тебе никто не поверит, и каждый объявит тебя сумасшедшей. Ты даже можешь попасть ко мне в клинику. А у меня и так уже хватает пациентов в тяжёлом состоянии.

Смех застрял у меня в горле. Клятва. Это звучало весомо и на всю жизнь.

– Ты можешь это сделать, Елизавета? Если ты не можешь, тогда ...

– Я могу, – сказала я быстро. – Я могу. Я должна. Я сделаю это. Я обещаю тебе.

Мне было трудно сконцентрироваться. Я не рассчитывала на то, что смогу его расспросить, но теперь мы сидели здесь и переписывали заново мою жизнь.

– Что там точно случилось? Что это было? Что за существо?

У меня в животе всё перевернулось. Что бы он мне не рассказал сейчас – это будет рассказ и обо мне, и я боялась того, что услышу. Папа облокотился назад и сцепил руки за головой. Под тонкой тканью его рубашки выступили его крепкие мышцы. Его глубокий синий взгляд блуждал в незнакомой дали, которую мог видеть только он.

– Мы направлялись в Сент-Люсию. Сент-Люссия – это один из диких островов. Это то, что меня привлекло в нём. Я хотел что-нибудь пережить, а не только позагорать на пляже.

Значит, это была ещё одна из папиных старых, человеческих черт характера – его любовь к приключениям.

– У нас было полтора дня, чтобы осмотреть остров. Один день, начиная с обеда, и ещё целый день. Я взял автомобиль на прокат и решил на следующее утро начать экскурсию по острову. На карте была отмечена дорога, которая выглядела как круговой маршрут. Я прикинул, что мне для этого потребуется не более четырёх часов. Но я ошибся. Джунгли становились всё более душными и густыми, а выбоины стали такими глубокими, что я боялся, как бы что не случилось с машиной. Её амортизация скрипела и стонала. И у меня постоянно вырывало руль из рук. Местность мне не нравилась, но я так же не хотел разворачиваться. Здесь наверху больше не было туризма. Только разваливающиеся хижины, и когда я появлялся со своим гремящим автомобилем, жители выходили из своих жилищ и бросали на меня свои мрачные взгляды. Я нарушил их спокойствие, понимаешь? И это они мне ясно давали понять. Я никогда бы не подумал, что здесь будет такая бедность. Но из-за чего мне стало действительно страшно – это была погода и тот факт, что дорога не кончалась, а становилась всё более узкой и плохой. Между тем небо заволокли тёмные тучи. Влажность была настолько высокой, что я почти не мог дышать. У меня появилась ужасная усталость. И я просто должен был сделать перерыв, хотя уже смеркалось, а корабль отходил от пристани в десять часов. На Карибских островах становиться молниеносно темно. Там нет таких длинных закатов солнца, как здесь. Солнце буквально падает в море. Папа сделал паузу, продолжая смотреть в некуда. Видел ли он красное солнце между тёмными тучами Сент-Люссии? Я оставалась тихой, как мышь, чтобы не мешать ему вспоминать.

– Я сидел, значит, в этом открытом автомобиле, измученный, уставший, испытывающий жажду посередине пустыря. Моя карта показывала всё ту же картину: дорога, в конечном счёте, приведёт обратно к гавани. Но я больше не мог правильно оценивать время и расстояние. Я мог сделать лишь одно: немного отдохнуть и потом ехать дальше. Я думал о твоей матери, о маленьком человечке в ее животе. Об ультразвуковом изображении у врача, на котором ты кувыркалась, как маленький головастик. Это успокаивало меня. Я как раз задремал, когда птицы в лесу внезапно замолчали. Вдруг стало зловеще тихо. Это сбило меня с толку даже во сне. Я слишком устал, чтобы подняться, но слушал с закрытыми глазами. Я был уверен, что я единственный человек здесь наверху, когда решил сделать здесь перерыв. Но это чувство уверенности теперь ушло. А потом я почувствовал холодный, вцепившийся в меня когтями груз на спине. Беззвучно и с тяжёлым ударом, он упал на меня, появившись из ниоткуда. Он был тяжёлым, тяжёлым как человек, но когда я попробовал повернуть голову, я ничего не увидел, кроме тёмной тени и горящих глаз. Это было так, как будто в моё тело влили пульсирующий яд, но существо на моей спине оставалось беззвучным, я даже не слышал дыхания или храпа.

Я вздрогнула на моём зелёном диване и растёрла холодные ноги. Папа рассказывал спокойно и собранно, но казалось, что он ощущает ужас того времени до сих пор.

И я тоже чувствовала его, и меня невольно бросило в дрожь. Мой затылок покалывало, и хотя я знала, что за мной находиться только гладкая стена, я коротко оглянулась.

– Потом появилась боль – боль, какую я никогда до этого не испытывал. Резкая, колкая, и в то же время прекрасная и влекущая, что я подумал уступить ей. Я знал, что у меня текла кровь и что у меня должны забрать самое ценное в моей жизни – мои мысли о вас, мои чувства для вас. Мои мечты о вас. Те мечты, в которые я как раз хотел погрузиться, чтобы собрать побольше энергии. Но у меня появилось искушение их подарить. Хотя я и ненавидел это существо, которое с холодом и тяжестью висело на моей спине. Но оно потребовало ещё больше. Оно хотело, чтобы мы стали одним целым, хотело сделать меня таким же, как оно само. Оно хотело мои сны и мечты и моё тело. Я должен был полностью ему отдаться. Это было не только хищением. Это должно было стать превращением. Сегодня я знаю об этом. Тогда же я только догадывался. Превращение. Что за хорошее слово для того, о чём он говорил. А именно о крещении кровью, а не о чём-то другом. К счастью мой разум был сильнее – ну, может, это был не разум. Я не знаю, что это было. Я увидел твою мать перед собой, свою прекрасную жену с её маленьким животиком, который постепенно округлялся и в котором находилась ты. Я видел Пауля с его голубыми глазками-пуговками, и я не захотел отказываться от вашей любви. Я думал о тебе, Елизавета. О не рождённом, невинном ребёнке. Моём ребёнке.

Я сглотнула. Это не было секретом, что я всегда была папиной любимицей. Конечно, он любил Пауля, и конечно, мама любила меня, у меня никогда не было в этом сомнений. Но папу и меня связывало нечто большее. И как я теперь узнала, очевидно, так было с самого начала.

– Эти мысли дали мне силы, чтобы вырваться. Я ударил руками, и существо завизжало так, что у меня кровь застыла в венах. Перед моими глазами всё поплыло, превращаясь в размытое зелёное пятно. Поэтому я видел только расплывчатый образ. Но я знаю, что это был человеческий образ в лохмотьях, человеческий образ с неестественно горящими глазами и необычно бледной кожей, скорее серой, чем черной. Это все, что я мог увидеть в пылу схватки. Наконец, я сделал выпад, не прекращая бить существо. Ты не можешь себе представить, насколько оно было сильным. Тебе знакомы сны, в которых ты пытаешься от кого-то защищаться, но твои руки, словно свинцом налиты, и ты не можешь собраться с силами? Просто не получается? То же самое ощущал и я. Но я не хотел сдаваться.

С каждым новым ударом я думал о вас. Мысль о том, что ты вырастешь наполовину сиротой, если это существо получит желаемое, была невыносима.

– Ты меня не получишь! – крикнул я фигуре и из последних сил вытолкнул ее из машины. Молниеносно я повернул ключ зажигания, мотор заработал и я надавил на педаль газа. Машину занесло, когда я стал набирать скорость – и при взгляде в зеркало заднего вида я увидел почему. Существо прицепилось сзади к машине и волочилось за ней. Его жадный взгляд не отрывался от моей спины. У него был такой голод. Теперь я специально направлял автомобиль в ямы, пока амортизация не угрожала сломаться, а я продолжал делать головокружительные повороты. Я ехал как чокнутый. В какой-то момент я понял, что машину стало легче вести – и я, наконец, осмелился, посмотреть во второй раз в зеркало заднего вида. Его там больше не было.

Папа остановился, повернулся и посмотрел в закрытое окно в темноту. Я положила ладонь себе на затылок. Он показался мне вдруг таким открытым и чувствительным.

– Я достиг корабля в последнюю минуту – он уже отплывал, и как раз отвязывали верёвки. Я сразу отправился в свою каюту и закрыл дверь на ключ. Что произошло потом – ну, это ты уже выяснила сама.

Папа потер руками лицо и вздохнул.

– Знаешь, Элиза, если у человека есть сильная воля, можно добиться многого. Но это не сработает, если нет ничего в жизни, за что стоит бороться. Но у меня было кое-что – моя жена, мой сын, моя не родившаяся дочь. Поэтому я заставил себя оставаться человеком. И из плохого сделать что-то хорошее, – объяснил страстно папа. – Помогать другим людям, которые – но это сейчас неинтересно, – прервал он, как будто сказал слишком много.

– А как же мама? – спросила я требовательно. – Ты ей сразу рассказал об этом? Или она, как и я, узнала об этом случайно?

Папа посмотрел на меня на мгновение удивленно, а потом начал громко смеяться. Потребовалось время, пока он не успокоился.

– Элиза, Боже мой, а как ты думаешь? Я возвращаюсь из поездки, на спине полно шрамов, веду себя странно, внезапно не переношу прямого солнечного света – ты действительно думаешь, я мог бы обманывать Мию семнадцать лет?

– Меня ведь ты обманывал, – ответила я сердито.

– Ты никогда ничего не замечала, – сказал папа мягко, но твёрдо. – Ты не знала меня другим. И мы хотели тебя защищать, так долго, на сколько это возможно.

– Защищать? Защищать меня? – спросила я агрессивно, и мой голос сорвался от возбуждения. – Ты говоришь о защите? Я живу вместе, не подозревая не о чём, с мужчиной, у которого голод на сновидения и мечты других людей и который может убить, чтобы удовлетворить свой голод. И ты говоришь, что не хотел мне ничего рассказывать, чтобы защитить меня? Я в опасности и мама тоже.

Я встала и попыталась отчаянно успокоить свои дрожащие руки, сунув их в карманы штанов. Но это не помогло.

– Ты не в опасности. Нет ни малейшего повода. Даже если бы я и похищал сны. Тебя бы сделало это максимум уставшей и подавленной.

Прекрасно. Максимум. Я смотрела на него сердито, но он только улыбнулся. – У меня нет такой силы, как у других – не как у этого в Сент-Люсии. Сядь, Элиза, и послушай меня.

Я повиновалась, но с трудом заставила себя успокоиться.

– Я не знаю, почему это так, но кажется, что тут есть своего рода иммунитет. Может, это потому, что я очень много думал о тебе, когда был атакован. А может быть потому, что ты моя дочь. Моя собственная плоть и кровь.

Во всяком случае, ты для меня так же интересна, как кусочек тоста. Если посмотреть технически на голод на сновидения.

– О, спасибо, – огрызнулась я, но не смогла сдержать улыбку, которая приподняла уголки моих губ вверх. Было заманчиво поверить ему. Иммунитет. Но могла ли я быть уверена, что он говорит правду?

– А мама? Что с ней? У тебя к ней такой же иммунитет? – упорствовала я.

– Я никогда не угрожал безопасности твоей матери. Вообще я ещё ни разу не похищал сны ни у одного человека. Чтобы выжить, мне этого не нужно. Было бы просто легче, если бы я делал это. Соблазн очень велик. Вот и всё. Ты ведь мне веришь, не так ли?

Я очень сильно хотела ему верить. Но то, что он сказал о соблазне, звучало в моих ушах крайне тревожно. Что случится, если сила воли отца внезапно сломается? Если мама и папа поругаются? Или если я пойду против него?

– Я её защищал, когда только можно. И когда мне казалось, что будет слишком трудно, тогда я отсылал её.

– Спа-отдых, – высказала я внезапно шепотом свои мысли.

Я всегда думала, что это мамина причуда. Когда она внезапно объявляла, что хочет поехать на пару дней в спа, потому что она так устала. От чего, спрашивала я себя всегда. Ведь мама не работала.

Она никогда не работала. По профессии она была портным модельером, но после того как я родилась, она всегда оставалась дома. Или была на спа-отдыхе. В то время как я оставалась дома с папой одна. Я, в одиночку с монстром.

– Точно. Спа-отдых, – тихо сказал папа. – А Пауль – мальчик. Сны мужчин не могли бы меня насытить. Кроме того, он мой сын и я люблю его.

Пауль.

– Пауль, – выкрикнула я и вспомнила его странное заикание до этого, – Его внезапный переезд, интернат – это как-то связано с этим делом?

Что Пауль сказал тогда? Он хочет быть самостоятельным. Что он нуждается в свободе. В семнадцать лет! А мои родители даже поддержали его в этом.

Папин взгляд потемнел.

– Я попробовал всё объяснить, когда ему было шестнадцать, и он упрекал меня в том, что я отсылал маму снова, чтобы самому развлекаться. Он думал, что у меня роман. А потом, – папа остановился и на мгновение замялся. – Его первая подружка, Лили. Она влюбилась в меня. Это случается, после того случая как-то – хм. Часто. Сказать по правде, очень часто.

Он откашлялся смущённо. Я подумала о заметках в тетради. Болеющая морской болезнью старая женщина. О Боже. Мой отец – сердцеед. Как ужасно.

– Я должен был объяснить ему, что действительно было причиной. Он не хотел в это верить. Он не принял этого до сегодняшнего дня. Он думает, что я лгу, что это я разжёг чувства Лили. И что у меня не все дома. Я не могу винить его в этом.

– Я тоже нет, – горько ответила я. Моя подсознательная надежда на то, что Пауль когда-нибудь вернется и будет жить вместе с нами, окончательно рассеялась.

– И что же ты будешь делать? Тоже переедешь? – спросил отец серьезно.

– Я верю тебе насчет укуса. Я не должна, но я просто знаю, что так и было. Это и есть самое худшее. Я просто верю тебе.

Мы замолчали. Такова была действительность. Мой отец был полукровкой.

Колин не лгал. Но я отодвинула мысли о Колине. Сначала мне нужно было прояснить пару вещей.

– Как ты считаешь, кем в действительности было это существо с Св.Лучии? И много ли таких еще?

Папа ответил не сразу. Он открыл окно, и некоторое время я смотрела на темную улицу. Стрекотание сверчков приятно и сладко жужжало в теплом летнем воздухе, но у меня были ледяные руки. Еще несколько минут – и от внутреннего напряжения у меня бы начали стучать зубы. Кроме всего прочего, у меня разболелась голова.

Папа повернулся и слегка прислонился к подоконнику. Его расслабленный вид был обманчив. Я видела, что он искал подходящие слова. Он не находил их. Возможно, он не решался произнести то, что думал. Вместо этого он подошел к своему шкафу, отворил левую дверцу и достал из верхнего отделения снимок, вставленный в рамку. Он дал мне картину без комментариев.

Я знала её со школы. Мы обсуждали её в прошлом году на уроке рисования. Ночной кошмар от Фюссли. Женщина, лежащая на кровати в изогнутом положении на спине, как мёртвая, а на её груди победоносно сидит пушистое существо с заострёнными ушами и с похожим на маску лицом.

Но самым жутким я находила лошадь с мёртвыми глазами, которая на заднем плане врывается в ночной сюжет, раздувшиеся чёрные ноздри и взъерошенная от бури грива.

– Ночной кошмар, – прошептала я.

Вопросительно я взглянула на папу. С позволения сказать, он был привлекательнее, чем этот обезьяноподобный темный дух на груди спящей женщины.

– Да. Называй их как захочешь. Ночным кошмаром, оборотнем, инкубом, темным эльфом, народом теней, охотниками за сновидениями. Они распространены по всему миру. В них верят очень давно, и они встречаются почти в каждой культуре. Меня это не удивляет. Мы до сих пор не знаем, для чего нам нужны сновидения. Что они у нас вызывают. Учёные блуждают всё ещё в темноте.

(прим.переводчика: *Инкубы – (incubus, от лат. incubare, «ложиться на»), в средневековой европейской мифологии мужские демоны, домогающиеся женской любви. По толкованиям некоторых христианских теологов, Инкубы – падшие ангелы. От браков с Инкубами рождались уроды или полузвери. Обычно напарницами Инкубов были ведьмы или жертвы их колдовства.)

Значит, поэтому папа просил своих пациентов вести дневник сновидений. Его объективность на первый взгляд успокаивала, но при ближайшем рассмотрении вызывала тревогу. Папа не был идиотом. Если он говорил, что есть такие существа, то он говорил это не просто так. Скорее всего, он исследовал это в течение многих лет.

Значит, они действительно существуют.

– Что они на самом деле и как они ими стали – об этом у меня есть разные теории, – продолжил он задумчиво. – Я только знаю, что есть люди, которые были атакованы, иногда на протяжении длительного времени снова и снова, и после этого изменились, стали вялыми, слабыми и подавленными. Которых даже принимают за психически больных.

– Это заметно, если человек подвергается нападению со стороны демона Мара? – спросила я с неприязнью. Мысль о том, что возможно со мной такое уже могло произойти и я даже не догадывалась об этом, была невыносима.

Папа покачал головой.

– Нет, чаще всего нет. У меня были единичные пациенты, очень впечатлительные, которые что-то зафиксировали: ускользающую тень, тяжесть на груди, присутствие чужого существа. Другие видели горящие глаза. Может даже случиться так, что из-за таких встреч возникают истории, от которых волосы встают дыбом, о похищениях на космический корабль в космосе. Или вера в духов и приведений.

Ну, тема разговора была не так уж далека от призраков, содрогаясь, подумала я. Будь это демон Мара, дух или призрак – насколько я поняла, он был опасен. Что так, что так. Папа, во всяком случае, не выглядел запуганным. Неужели для него это было, прежде всего, ничто иное, как увлекательный предмет исследования?

– У пораженных отсутствуют сны, надежды и чувства. После определенной фазы поражения, они больше не могут видеть сны, ночью почти не отдыхают, ни душой, ни телом. Мара ищет потом новую жертву, потому что источник его пищи исчерпан. Ученые называют пораженных "невидящие сновидений" и складывают их в один ящик с теми людьми, которые не могут видеть сны по другой причине. Имя у них есть, а вот лечения нет. Только таблетки. Я пытаюсь им помочь, не говоря им, что же с ними произошло. Существует не так много демонов Мара, которые могут мне в этом помешать, и здесь, в деревне...

Папа затих, как если бы он слишком много рассказал. Здесь, в деревне, думал он, их вообще не должно было быть? Или это было как-то связано с его сомнительной работой наряду с его деятельностью психиатра, которую упоминал Колин? Колин.

Я не могла больше крутиться вокруг да около. Я боялась ответа, как ребенок боится темноты, но мне надо было знать, какую роль во всем этом мистическом спектакле о призраках играл он. Почему он узнал папу? Он тоже был полукровкой? В любом случае, Колин не был каким-то существом. Однозначно, он был человеком.

А не демоном в лохмотьях, который подстерегает на деревьях и прыгает на своих жертв. Я уже как раз хотела собрать свое мужество и задать возникшие вопросы, когда папа выхватил картину из моих рук, закрыл окно и повернул меня безоговорочно в сторону двери.

– Этого достаточно, Элиза. Не забудь: тебе нужно с этим жить, но ни одному человеку нельзя ничего рассказывать. Даже если ты его любишь. Когда-нибудь ты выйдешь замуж и этот мужчина никогда не должен об этом знать. Это нелегко. Это бремя. Сегодня ты узнала более чем достаточно.

Сокрушенно я сдалась. Мои вопросы о Колине я могла пока отложить. Папа целенаправленно обогнул эту тему. Он не хотел говорить о нём. Для него было бы лучше, если бы Колин бесследно исчез из нашей жизни.

При этом я так отчетливо ощущала его присутствие, что через мои желудок и сердце постоянно проходили небольшие импульсы тока. Он не был далеко, может быть в двух-трех километрах. И я чувствовала, что он был там, в своем доме, со своими кошками. Может ,он сидел на скамейке под крышей и смотрел в темноту?

– Спокойной ночи, Елизавета, – папин голос вырвал меня из моих мечтаний. – Ты не должна ничего бояться. Они не осмеливаются приблизиться к тебе.

Я снова вздрогнула. Ха, тебе хорошо говорить, подумала я расстроено. Я не должна бояться. Так просто. Я ему не верила. В конце концов, он должен был так сказать.

Однако это должно было бы означать, что Колин не был из числа тех существ, потому что он не боялся находиться поблизости от папы. Тот факт, что я на протяжении последних недель видела такие живые сны, успокаивал меня. Я определенно не была "невидящий сновидений" человеком.

Да, и возможно я многое узнала, но это вовсе не означает, что больше не было загадок и я была довольна собой. Вовсе нет.

Наверху, в моей комнате, я поставила будильник на час раньше, потому что впервые в жизни у меня больше не было сил делать уроки. Папа и я пожелали друг другу спокойной ночи. Однако я не отважилась дотронуться до него. Теперь меня охватило полное одиночество.

Мой папа мог стать для моей матери опасным. Пауль никогда не вернется домой. Где-то снаружи находятся существа, которые подбираются к людям, чтобы украсть их сны и чувства. И с Колином мне нельзя больше встречаться. Только почему?

Колин слишком много знал, чтобы не иметь ничего общего с этим. Может, он был опасен не только для меня, как утверждал отец, но и для всей нашей семьи.

Но для анализа случившееся у меня больше не было сил, даже для того, что произошло вечером ранее на дискотеке. Веки были такими тяжелыми, что мои логические размышления были выведены из строя и мою голову затопили неугомонные воспоминания. Танцующий Колин, Колин, который собирает мои слезы со щек, мерцающий взгляд Колина в тени леса. Его лицо, такое прекрасное в лунном свете, что это причиняло боль...

Я чувствовала себя такой хрупкой и израненной, и так много было того, о чем нужно было подумать. Когда птица на опушке леса затянула свои печальные, утешающие крики, я послушно позволила заманить себя в мир сна.

Возможно, я проснусь, и все окажется сном. Я цеплялась за эту надежду. Однако я точно знала: моя предыдущая жизнь была сном. Теперь же была реальность.

Глава 18. Блины с яблоками

Я никогда не любила понедельники, но этот оказался самым тягостным из всех тех, что я когда-либо переживала. Разговор с папой доказал, что Колин был прав, но только теперь, после неспокойной и слишком возбуждённой ночи, я поняла, как это влияет на мое будущее. И что папа не изменит свои запреты только потому, что я теперь была посвящена в это.

Он даже настоял на том, чтобы отвезти меня в школу. Мама ещё спала, и мои протесты так и остались незамеченными. Папа сверлил меня своим взглядом, и я догадалась о той силе, которой он обладал. Но я была слишком уставшей и сбитой с толку, чтобы сопротивляться.

Погода изменилась. Над рекой, словно дым, висел густой туман, серое небо было совершенно непроглядным, воздух был настолько холодным и зябким, что я даже натянула на себя пуловер.

Папа молчал всю дорогу, но меня не покидало чувство, что у него ещё есть, что мне сказать. Я тоже хотела этого. Мы ещё не разговаривали о Колине.

Он же не думает, что я приму его запрет на общение с Колином без всяких объяснений? Что с Колином не так? Или мой отец ничего не знал о нём?

Может быть, он только догадывался? И лишь на основании этого он решил запретить мне общаться с ним?

– Нет – уверенно сказал папа как раз тогда, когда я собиралась спросить его.

Я раздраженно фыркнула. Подобное чтение моих мыслей мало-помалу начинало действовать мне на нервы.

– Почему? – я скрестила руки на груди и осталась сидеть пристегнутой, несмотря на то, что до начала занятий оставалось всего 10 минут.

– Это слишком опасно, Элиза.

– Почему? – не испугавшись, повторила я и отвела глаза. – Что с Колином не так?

Теперь уже папа гневно фыркнул и поднял глаза вверх, смотря на крышу машины.

– Елизавета. Если наша семья для тебя что-нибудь значит, если мама и я для тебя что-нибудь значим, то больше никогда не называй этого имени. Даже не думай о нём. Это слишком опасно. Даже эта беседа уже очень опасна, – он отвел взгляд от крыши машины и взглянул на меня угрюмо. – Это может нас всех убить.

На моем лбу выступили капельки холодного пота. Папин голос звучал почти так же угрожающе и зловеще, как при встрече с Колином в нашем зимнем саду. Мне не приходило на ум никакого ответа. Просто забыть о Колине? Как он себе это представлял? Я предприняла последнюю попытку.

– Но что с мамой? И со мной? Разве я тоже не в опасности, если живу вместе с тобой? Ты говоришь, что нет. Потому что ты нас любишь... Я не в опасности, потому что ты меня любишь и ...

Прежде чем я поняла, что я только что хотела сказать, его слова поразили меня в самое сердце.

– Он тебя не любит. Элиза, о чем ты думаешь? Почему он должен тебя любить? Он...