Текст книги "Случайная судьба"
Автор книги: Барбара Делински
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)
Глава 13
Во вторник Гриффина разбудил луч солнца, шаловливо проскользнувший в окно его домика. Он редко задергивал шторы, так как вторжения в личную жизнь тут можно было не опасаться. Литтл-Беар был настоящим необитаемым островом, и Гриффин чувствовал себя Робинзоном. Теперь у него был свет, но он не раз замечал, что чудесно обходится и без него. Он овладел искусством поддерживать в печи огонь, готовил незамысловатые блюда, работал в тишине и чувствовал себя спокойным и счастливым. Правда, сотовая связь здесь не действовала, но в этом тоже было свое преимущество. Если он ждал чьего-то звонка, приходилось, конечно, ехать на материк, зато от многих нежелательных собеседников он был огражден. Гриффин подсчитал, что отсутствие телефона сэкономило ему по крайней мере два часа в день, которые он мог посвятить работе.
Правда, раньше бесконечные звонки почему-то не раздражали его. Таков был его стиль жизни. А на острове телефон оказался предметом далеко не первой необходимости. Здесь он почти все время был окружен людьми – даже за завтраком, поскольку если он не завтракал с Поппи, то непременно являлся Билли Фарруэй. Старик, вечно сидевший на тостах и сваренных вкрутую яйцах, выглядел настолько худым, что Гриффин взял за правило кормить его утром даже тогда, когда сам ездил завтракать к Поппи. В его глазах Билли был живой достопримечательностью, неким реликтом, существовавшим задолго до того, как Чарли стал предлагать посетителям что-то кроме ветчины с бобами. Говорил он мало, но каждая его фраза была исполнена своеобразного очарования.
В это утро Билли явился завтракать, когда еще не было семи. Привычка рано вставать была еще одной особенностью здешней жизни, которую заметил Гриффин. Она возникла сама собой – ни о какой ночной жизни в Лейк-Генри, разумеется, и слыхом не слыхивали, но Гриффин нисколько об этом не жалел. Чувствовал он себя великолепно – ссадина на лице давно зажила, мышцы тоже перестали болеть, а энергия била в нем ключом. Казалось, он разом помолодел на несколько лет.
Заскочив к Чарли, Гриффин пробыл там недолго – выпил кружку кофе, выслушал свежие сплетни и помчался к Мике. Они подъехали к дому почти одновременно – Мика отвез дочек в школу и как раз вернулся.
Гриффин сразу перешел к делу.
– Я сообщил все, что удалось узнать, своему сыщику, – сказал он, стараясь идти за Микой след в след. – Мы договорились, что он позвонит, когда выяснит что-нибудь. Вам помочь?
Сезон вот-вот должен был начаться. Солнце припекало уже второй день, снег стал ноздреватым и липким, с крыш со звоном падали сосульки… В общем, природа жила предвкушением радостных перемен. Но Мику одолевала тревога – он никак не успевал с трубами, и ближайшие несколько дней не сулили ему ничего, кроме забот. К тому же каждый в городе знал, что Мика разогнал всех своих прежних помощников, велев, чтобы ноги их не было возле его дома. Мол, справится сам.
Мика молча обошел дом и вернулся уже в шляпе и в перчатках. Так же молча он сунул в руки Гриффину пару снегоступов, а еще одну пару для себя кинул в вездеход. Добравшись до сахароварни, они нагрузили машину коленами труб и двинулись вверх по холму.
Часть дороги была уже расчищена от снега, а когда этот участок закончился, Мика опустил снегоочиститель и медленно пополз вперед, разгребая снег. Гриффин изумленно таращился по сторонам. Будь они на озере, все закончилось бы тем, что они завязли бы в очередном сугробе. Но здесь единственная опасность состояла в том, чтобы не зацепить на ходу один из кленов. Однако за рулем сидел Мика и, стало быть, это им не грозило. Двигатель вездехода натужно ревел, и они медленно, но верно продвигались к вершине холма.
– Сахарный клен любит кручи, – пробормотал Мика.
Честно говоря, в этот момент Гриффину было глубоко наплевать на то, что любит сахарный клен.
– Послушайте, а как вы вообще находите здесь дорогу? – ошеломленно прошептал он.
– Так я же знаю эти деревья. И знаю, с какой стороны от дороги каждое из них.
Гриффин завертел головой – для него они все были на одно лицо. В конце концов он решил, что Мика его разыгрывает.
– Как это?
– Это ведь моя жизнь. Я хочу сказать, эти деревья. А дорогу я знаю – ведь я проложил ее собственными руками.
– И когда это было?
– Лет десять – двенадцать назад. Все прикупал и прикупал землю вокруг сахароварни, пока ее не стало слишком много, чтобы обойти за весь день пешком. А до того обычно ездил верхом.
Гриффин улыбнулся:
– Верхом? Всего двенадцать лет назад?
– Да, и еще с ведрами. Многие и сейчас так делают. Представляете, что такое обойти с полными ведрами две, а то и три сотни деревьев? – притормозив, он съехал на обочину и выбрался из вездехода.
Гриффин последовал за ним, тоже влез в снегоступы и взвалил на плечо несколько колен труб. Мика сунул за пояс кое-какие инструменты и пошел вперед.
Гриффину уже приходилось ходить на снегоступах, когда он мальчишкой гостил у деда. Но те были старые, еще деревянные, а эти – поменьше, к тому же легкие, алюминиевые. Проковыляв первые несколько шагов, он постепенно приспособился и с легкостью двинулся за Микой.
Вид у того был озабоченный.
– Видите вон ту черную трубу? – спросил он.
Естественно, он ее видел – не меньше дюйма в диаметре, она вилась в том направлении, куда лежал их путь.
– Это основная, – пояснил Мика. – Она шире, чем те, что мы принесли с собой, и мы оставляем ее тут на весь год. Легче следить за ней, чем перед сезоном монтировать заново.
Еще бы! Основную часть трубы удерживала на земле целая система стальных штырьков, а через каждый фут она была обмотана несколькими витками проволоки. Через каждый фут! И это на участке не менее пятидесяти акров. Прикинув, сколько на это ушло времени, Гриффин только молча покрутил головой.
– Когда сезон заканчивается, – продолжал Мика, – я заматываю каждый ее конец липкой лентой. Иначе внутрь налетят мухи и отложат личинки. За эту неделю я проверил ее от начала до конца, дюйм за дюймом. Пришлось заменить несколько колен, которые попортили белки да олени. Повадились жевать трубу – поди уследи за ними! А сегодня нужно смонтировать последний участок. Труба идет отсюда вниз по склону холма до самой сахароварни.
Гриффина поразило то, что всегда немногословный Мика вдруг так разговорился. Наверное, потому, что речь идет о том, что он любит и умеет, решил он.
Обернув один конец тонкой синей трубы вокруг ствола дальнего дерева, Мика протянул ее к тому, что поближе, потом к следующему, и так далее. Гриффин заметил, что он каждый раз менял направление – то справа налево, то слева направо – вероятно, чтобы труба при натяжении не сползала вниз.
Время от времени он жестом просил Гриффина потянуть или подержать трубу. Вскоре тот уже и сам стал догадываться, что от него требуется. А угадав, радовался, как ребенок.
Но простота эта была кажущейся. Очень скоро Гриффин понял, что то, чем они занимаются, по сути, является настоящим искусством, в котором Мика достиг небывалых высот. Он знал все: на какой высоте крепить трубы, с какой силой натягивать их, как с помощью крохотных переходников подсоединить малые трубы к основной. Гриффин мог бы руку дать на отсечение, что Мика держит в голове карту всего своего участка со всеми деревьями, поскольку, едва взглянув на любое из них, он мог с закрытыми глазами вытащить из связки именно тот участок трубы, который соответствовал ему по размерам.
– А эти что? – спросил Гриффин, когда Мика пропустил несколько кленов.
– Еще слишком маленькие, – объяснил тот. – Сок они будут давать только через пару лет, когда вон те два больших уже перестанут. Одно поколение сменяет другое – это азбука сахароварения.
Подсоединив примерно по четыре дерева к каждому отрезку трубы, Мика покончил с одним участком, затем перешел к следующему и так несколько раз. Вездеход был уже почти пуст, когда зазвонил телефон.
Неужели Ральфу удалось так быстро отыскать Эйдена Грина? Гриффин поспешно сунул руку в карман, но это звонил телефон Мики.
– Да, – сказал он. – Ничего… нет… двадцать минут. – Отключив телефон, он занялся последним отрезком трубы. – Поппи ждет нас внизу на ланч.
Гриффин почувствовал прилив знакомого уже возбуждения. Оно не отпускало его не только когда они возвращались к дому, но и на протяжении всего ланча. Он мог просто любоваться Поппи, и сердце его пело от счастья. Ее глаза светились мягким светом, щеки разрумянились. То и дело улыбаясь, она уговорила Гриффина доесть ее сэндвич с тунцом, с которым она не смогла управиться, и несколько раз повторила Мике, что Эйден Грин – их основная надежда. Поппи еще смеялась, когда позвонили из школы и сказали, что Стар тошнит.
– Уже еду, – крикнула она в трубку и потянулась за курткой. И вдруг застыла.
* * *
Было кое-что еще, что она должна была сказать. Мика, нахмурив брови и уставившись в пол, стоял возле телефона. Поппи подкатилась к нему.
– Мы не успели поговорить об этой истории с ребенком, – тихо сказала она. – Ты как – нормально?
Мика поднял на нее хмурый взгляд:
– А ты как думаешь? Она должна была мне рассказать!
В душе Поппи была согласна. Но из солидарности встала на сторону Хизер:
– Но ведь этот ребенок тоже часть ее прошлого. Того самого прошлого, в котором был другой мужчина.
– Я знаю, что в ее жизни были другие мужчины. Я же не идиот – понял, что она не девственница. Но она никого не любила, когда приехала сюда. Можешь мне поверить – ничего такого не было. Я бы догадался. Так почему не рассказать мне, что у нее есть ребенок?
– Он был частью ее прошлого, на котором она поставила крест, и начала жизнь сначала. Для чего ей было рассказывать тебе?
– Она меня любила, – бросил Мика. – Во всяком случае, говорила, что любит. А от тех, кого любишь, обычно нет тайн. А ребенок… это ведь для любой женщины важно, верно? Как же она умудрилась ни словом не обмолвиться мне об этом?!
– Значит не могла.
– Что значит – не могла? Не понимаю.
Зато Поппи прекрасно это понимала.
– Ты же сам только что сказал, что рождение ребенка – это, может быть, главное событие в жизни любой женщины. А отказ от ребенка? Наверное, тоже. Причем такое, о котором без боли невозможно вспоминать. Попробуй представить, что она при этом чувствовала!
Мику передернуло.
– Меня уже тошнит от всего этого! – прорычал он. – Что я, по-твоему, бесчувственный, что ли?! У меня на руках две девочки, а я не знаю, что им сказать! Все эти проклятые секреты начинают понемногу выползать на свет божий, и оказывается, что все эти годы я был слеп, словно крот!
То же самое Поппи могла бы сказать и о себе. Она даже представить не могла, что когда-нибудь ей будет стыдно за Хизер. И в то же время она чувствовала себя обязанной ее защищать.
– Знаешь, мне кажется, она боялась причинить тебе боль.
Скорее всего, это уже приходило Мике в голову. Всегда немногословный, он теперь едва сдерживался.
– Она могла сказать, что беременность была очень тяжелой и что ей не выносить второго ребенка. Могла сказать, что, отдав одного в чужие руки, просто представить себе не может, чтобы родить другого. Конечно, я бы спорил, но все равно это было бы лучше, чем просто молчать. А ты… ты ведь была ее подругой. Неужели же она тебе тоже ничего не сказала – как женщина женщине? И это тебя нисколько не удивляет?
– Еще как! – скривилась Поппи. – Но ведь мы не знаем всего, верно?
– Не знаем, потому что она не рассказывала.
Поппи замолчала. Это был замкнутый круг, и она не знала, как из него вырваться. А тут еще Гриффин. Правда, он благоразумно предпочел не вмешиваться, чему она была очень рада, но Поппи не сомневалась, что он жадно ловит на лету каждое слово.
Доводов, чтобы переубедить Мику, у нее не осталось, и она решила зайти с другой стороны.
– Думаю, она сейчас нуждается в помощи. Может, нужно с ней поговорить… сломать лед… как-то дать ей понять, что все в порядке.
Мика судорожно скомкал салфетку.
– Я бы не сказал, что все в порядке, – проворчал он, но уже заметно тише.
Его слова больно ранили Поппи. Она схватила его за руку:
– Не можешь простить ее?
Руки его рвали салфетку.
Мика был хорошим человеком – честным, надежным, преданным. Поппи очень хотелось верить в то, что он найдет в себе силы простить Хизер. Потому что если этого не случится, то что тогда делать? И тут она вспомнила о Стар.
– Может, поговорим об этом потом? – робко спросила она.
Мика швырнул клочья салфетки в корзину. Нахмурившись, он долго молчал. Потом чуть заметно кивнул.
Поппи слегка пожала ему руку, повернулась и, не сказав ни слова, покатилась к двери.
Гриффин молча проводил ее до машины. Он ничего не пытался сказать – не спорил, не спрашивал, с чего это она так хорошо понимает Хизер, не заговаривал об аварии, в которую попала Поппи, хотя она чувствовала, что он догадывается, что между всеми этими событиями существует какая-то связь. За мгновение до того, как она захлопнула дверцу, он вспрыгнул на подножку и поцеловал ее в затылок.
– Ты добрая, – хрипло прошептал он.
Поппи не ответила – в горле у нее стоял комок.
* * *
Судя по всему, ничего страшного со Стар не случилось. Правда, вид у нее был утомленный и она жаловалась на головную боль, но температура у нее была нормальная, а усевшись к Поппи в машину, она мгновенно ожила. Решив, что немножко хорошего настроения ей не повредит, Поппи повезла ее к себе познакомить с Викторией. Они оставили на телефоне Энни, а сами втроем забрались в постель и устроились перед телевизором.
Но телевизор интересовал сейчас Стар куда меньше, чем кошка.
– А спит она с тобой? – спросила она.
– Угу, – промурлыкала Поппи. – Каждую ночь. Мне кажется, ей тут нравится. Посмотри, как она уютно свернулась – точно в гнездышке!
– Но если у нее глаза всегда закрыты, – с потрясающей детской логикой спросила девочка, – то откуда ты знаешь, что она спит?
– А ты посмотри, как она положила голову на лапки. Могу поспорить, что она решила вздремнуть.
– Но у нее уши шевелятся.
– Она слышит, что мы разговариваем.
Стар слегка дотронулась до пушистого рыжего клубка. Виктория тут же ткнулась носом ей в руку, и девочка радостно захихикала. Потянувшись, Виктория встала и двинулась к краю постели. Стар испуганно вскрикнула, когда Виктория, как ей показалось, обрушилась на пол. Вскочив на четвереньки, девочка свесилась вниз, пытаясь разглядеть, куда подевалась кошка.
– С ней все в порядке, – успокоила ее Поппи.
– Как ты думаешь, она догадывается, что она слепая?
– Ну, может быть, инстинктивно. Во всяком случае, не как люди.
– То есть ты считаешь, она не очень из-за этого расстраивается?
– А из-за чего ей расстраиваться? У нее ведь все получается, верно?
– Но она не может видеть птиц.
– Зато может их слышать, причем лучше, чем мы с тобой. Я вчера наблюдала за ней. Она сидела на подоконнике и слушала, как за окном кричит старая ворона.
– Папа тоже всегда слушает ворон. Поэтому он заранее знает, когда появится кленовый сок. Поппи, если глаза постоянно закрыты, ей кажется, что все время темно. Я бы испугалась, честное слово. Я вообще боюсь темноты. А вот она, похоже, не боится. – Стар вдруг ахнула от удивления. – Нет, ты только посмотри! Она уже на телевизоре!
– Кошки очень любопытные. И потом, их не так-то легко напугать.
Стар уронила головку на плечо Поппи и посмотрела ей прямо в глаза. Лицо ее внезапно стало грустным, глаза больше не смеялись.
– Мамочка говорила, что я не должна ничего бояться, а я все-таки иногда боюсь…
– И чего же ты боишься?
– Темноты.
– А еще чего?
– Что папочка уйдет.
Поппи уже собралась сказать ей, что отец никогда не оставит их, но Стар продолжала перечислять дальше:
– Боюсь, что Мисси запрет меня в ванной и никто не найдет меня. Будь я кошкой, я бы вспрыгнула на подоконник и выбралась в окно, а потом обежала бы дом, вошла по черной лестнице и напугала бы Мисси до смерти. Эх, жаль, что я не кошка!
Поппи прижала ее к себе. Стар была прелестным ребенком, и поэтому при виде ее грустного личика у Поппи все переворачивалось внутри. Да нет, не грустного, спохватилась Поппи, а испуганного!
От Стар исходило приятное тепло. Малышке не нужно было ничего особенного – лишь немного ласки, а взамен она щедро дарила ей свою любовь. Как хорошо, что она может сейчас смотреть на Стар и думать только о ней, а не о Хизер, не о Гриффине или Мэйде, и не о Перри. И не о том несчастном малыше, которого пятнадцать лет над назад отдали в чужие руки. Думать о нем было страшнее всего.
Сложись все по-другому, возможно, она бы тоже родила ребенка. Да, это было бы чудесно.
* * *
Будь все по-другому, Поппи, возможно, пригласила бы Гриффина остаться на ужин. Мика увез домой Мисси и Стар после того, как все трое от души угостились великолепным куском запеченной говядины, которую естественно, прислала Мэйда. Тем более, что Гриффин, который с самого утра помогал Мике и сейчас мечтал только о том, чтобы принять горячий душ и поесть, улучив момент, намекнул, что охотно остался бы.
Увы, вечер вторника обычно был посвящен делам благотворительного комитета Лейк-Генри, а это означало, что к ужину явятся Мэриан, Сигрид и Кэсси. Поппи почти желала, чтобы какой-то непредвиденный случай помешал им это сделать. Она заранее могла сказать, что разговоры весь вечер будут вертеться вокруг Хизер, все станут перебирать в памяти события прошлого, гадать, что сулит им будущее, пока окончательно не зайдут в тупик. Поппи с куда большим удовольствием провела бы вечер в компании Гриффина.
Вместо этого она прогнала его в душ. Сама она уже сполоснулась, ей осталось только переодеться. Поппи влезла в джинсы и шелковую блузку с туфлями, привела в порядок волосы, а заодно подкрасила ресницы и даже слегка оттенила пудрой скулы.
Она чувствовала себя обязанной Гриффину, который помог Мике и продолжает это делать. И он неизменно являлся каждый день принять душ, независимо от того, появилось что-то новое в расследовании или нет. Кроме того, он ненавязчиво дал понять, что имеет право видеться с кошкой, коль скоро она его собственная, хотя у Поппи уже и в мыслях не было позволить ему забрать Викторию с собой в Принстон.
Но самое главное – он нравился Поппи.
Она поставила на кухне два прибора, расстелив под каждым красную полотняную салфетку, которые Сигрид соткала для нее в подарок на Рождество, и только успела сунуть в духовку курицу, как Гриффин вышел из душа. С еще мокрыми волосами он выглядел посвежевшим и веселым. Пахло от него намного лучше, чем перед этим. И к тому же он держал под мышкой бутылку вина на порядок лучше того, которое обычно покупала для себя Поппи. Не слушая ее возражений, Гриффин откупорил вино.
– У нас сегодня праздник, – объявил он. – Отыскали Эйдена Грина.
Глаза у Поппи чуть не вывалились из орбит.
Гриффин с улыбкой протянул ей бокал:
– Знаешь, у Мики было точь-в-точь такое же выражение лица! По-моему он никак не мог понять, радоваться ему или огорчаться, что мы нашли этого Грина.
Поппи опустила глаза.
– А этот Эйден Грин – кто он? Он действительно так нужен?
– Думаю, да. Между прочим, он был лучшим другом Роба Диченцы.
Сердце у Поппи упало. Раз так, то трудно ожидать, что этот Грин скажет что-то плохое о друге, которого к тому же давно нет в живых.
– Стало быть, он нам не поможет.
– Сразу после той аварии не стал бы. – Открыв дверцу духовки, Гриффин заглянул внутрь, потянул носом, и на лице у него разлилась блаженная улыбка. – Это ты сама готовила?
– Нет, мама. Я просто сунула ее в духовку.
– Пахнет просто невероятно! – Гриффин захлопнул дверцу и выпрямился. Пятнадцать лет назад во время допроса Эйден Грин показал, что ничего не видел – дескать, был в туалете и не заметил, как все произошло. Позже, когда полиция спросила его насчет отношений между Робом и Лизой, он ответил примерно в том же духе, что и все остальные свидетели. А вскоре после этого бесследно исчез – как сквозь землю провалился.
– Исчез… – протянула Поппи.
– И это очень странно, поскольку он занимал очень даже приличный пост в компании Диченцы. Парень уволился, бросил все и пропал. Друзьям он не звонил, так что никто толком не знает, где он сейчас.
– И где же он?
– В Миннеаполисе. Работает в школе, юрист. Женат, двое детей. Живет тихой, незаметной жизнью, очень старается, чтобы имя его не попало в газеты. Мы бы в жизни его не нашли, если бы его двоюродный брат случайно не столкнулся с ним нос к носу в аэропорту.
Поппи поднесла к губам бокал и сделала большой глоток.
– И что он говорит?
– Ральф еще не успел связаться с Грином. Он завтра к нему съездит.
Поппи не верилось, что беседа с Грином может что-либо изменить.
– А с чего ты взял, что через пятнадцать лет он вдруг скажет что-то новое?
Гриффин снова открыл духовку, принюхался, взял прихватку и вытащил курицу.
– Готова, – объявил он. Вооружившись, он быстро разделал ее и принялся раскладывать по тарелкам, добавляя в качестве гарнира картофель и тушеные овощи. – А вдруг скажет? В конце концов, прошло пятнадцать лет, и у него теперь другая жизнь. Раньше он занимал видное положение, с семейством Диченцы его связывала тесная дружба. Но теперь все изменилось, он, можно сказать, прозябает в безвестности. Согласись, люди не часто срываются с насиженного места без очень важной причины.
– Может, ему просто надоела Калифорния? – предположила Поппи.
– Скорее он не захотел подчиниться приказу Диченцы. Молчать было противно, а говорить – страшно.
– Но если это так, почему же он до сих пор не обратился в полицию? Наверняка он читает газеты и должен знать об аресте Хизер.
Гриффин поставил перед ней тарелку.
– Наверное, никак не может решиться. Ральф попробует его подтолкнуть. Если ему это не удастся, тогда я сам поеду к нему. – Он кивнул в сторону стола. – Слушай, я больше не могу. Умираю от голода, а эта курица пахнет так божественно! Могу я пригласить вас к столу, мэм?
Поппи не выдержала и улыбнулась.
* * *
От курицы, картошки и овощей ничего не осталось. От вина тоже. Когда с едой было покончено, они перебрались на диван в гостиной, поближе к камину. Комнату наполнили звуки голоса Гарри Конника. Огонь в камине вспыхивал, жадно облизывая каждое полено, которое время от времени подбрасывал Гриффин. Он удобно расположился на диване рядом с Поппи, однако не делал ни малейшей попытки коснуться ее.
Как он близко, подумала Поппи, украдкой разглядывая его профиль. Даже в самых смелых своих фантазиях она не могла представить, что между ними возникнет подобная близость. В его присутствии она чувствовала себя на удивление спокойной и умиротворенной.
– Наверное, зря я так расслабилась, – виновато пробормотала она. – При том, что произошло…
– Ты так говоришь, словно чувствуешь себя виноватой. – Гриффин лениво повернул к ней голову. В отблесках огня в камине его каштановые волосы отливали красным, а голубые глаза потемнели, сделавшись темно-синими.
– Так оно и есть.
– Что бы ни сделала Хизер, ты тут ни при чем.
– Знаю. И все равно… Она же моя подруга.
Гриффин ничего не ответил на это, и Поппи снова уставилась на огонь. Через минуту его рука легла на ее ладонь. Пальцы их переплелись. Поппи едва не выдернула свою руку, но передумала. Прикосновение его руки казалось таким нежным, таким правильным.
– Хочешь поцелуй? – спросил он и сунул свободную руку в карман.
– Нет. Никаких «поцелуев». Я и так уже объелась.
Он вынул руку из кармана:
– Расскажи мне о той аварии.
Взгляды их встретились. Что-то подсказывало ей, что Гриффин имеет в виду отнюдь не тот давний наезд в Сакраменто. В его лице ей почудилось нечто новое… какая-то интимность, которой она прежде не замечала. В своих мечтах она могла бы выложить ему все и тем не менее остаться любимой. Но то в мечтах.
– Это было очень давно, – с грустной улыбкой проговорила она.
– Все равно расскажи.
– Расскажи сначала, что ты сам знаешь об этом.
Он улыбнулся ей с такой теплотой, что сердце Поппи сжалось.
– Была вечеринка – вернее сказать, пикник на природе. Дело было в середине декабря, вы развели на вершине холма большой костер. Все приехали на снегоходах. Естественно, выпито было немало. Вы с Перри уехали. Снегоход слишком круто вписался в вираж и врезался в какой-то валун. Вас обоих выбросило. Перри погиб на месте. Ты выжила.
Уставившись в огонь, Поппи как будто вновь увидела все это – глазами Гриффина.
– Я не хотела… не хотела жить.
– Из-за Перри?
– Да. И из-за ног. Это была одна из тех роковых случайностей, которых так легко избежать… Будь мы на пару футов ближе к одной или к другой стороне дороги, ничего бы этого не произошло.
– Но ведь ты же выжила.
Поппи не ответила.
Гриффин прижал ее руку к груди.
– Вы с Перри любили друг друга?
– Не знаю. Да, мы были близки, но долго бы это не продлилось. Мы с ним были слишком разные. – Она задумалась над своими словами. – А может, и нет. Да, мы скорее были похожи. В этом-то и была проблема. Оба мы были необузданными, чуть что – срывались, могли наговорить друг другу черт те что. Ни один из нас не умел мириться, тем более просить прощения, а ведь именно это необходимо, чтобы двое близких людей могли оставаться вместе.
– Ты часто думаешь о нем?
– Стараюсь не думать.
– Ты не ответила.
Повернув к нему голову, Поппи увидела его глаза совсем близко от своих.
– С тех пор, как ты вернулся, да.
– Почему?
Она улыбнулась:
– Сам знаешь.
– Не уверен. Хотелось бы думать, потому, что я единственный мужчина, с которым сблизилась после того случая.
Поппи промолчала.
– Ну и что же дальше, Поппи? Я сижу тут, умирая от желания тебя поцеловать, и не могу решиться, потому что не знаю, что ты сделаешь: ответишь на мой поцелуй или придушишь меня.
Только не это, подумала про себя Поппи. Мысль о поцелуе, о том, чтобы почувствовать его губы на своих губах, сводила ее с ума. Выпитая бутылка вина, огонь в камине, а рядом – мужчина, при одном только взгляде на которого сладко кружится голова, – все это была ее ожившая мечта.
– Скажи же что-нибудь, – прошептал он.
Но она не знала, что сказать.
– Ты говорила Мике, что в его силах, мол, сломать лед и сказать то, на что Хизер просто не хватает решимости. Если бы речь шла о нас с тобой, я бы предположил, что нравлюсь тебе, нравлюсь больше, чем любой другой, но ты боишься поступить так, как тебе подсказывает сердце. Боишься, так как убедила себя, что не имеешь на это права. Это – часть наказания, к которому ты сама приговорила себя. За смерть Перри.
Поппи даже не пыталась возражать.
– Он мертв, Гриффин. А я жива.
– И в чем твоя вина? Почему ты считаешь, что должна быть наказана за это? И к какому сроку ты сама себя приговорила? Когда ты сочтешь, что искупила вину, и сможешь, наконец, жить нормальной жизнью?
Поппи не знала.
– Или я ошибаюсь? – неуверенно спросил Гриффин.
Не ответив, Поппи молча разглядывала их тесно сплетенные пальцы.
– Нет, ты почти угадал, – чуть слышно сказала она. – Наверное, я и в самом деле наказываю себя.
– Но ведь это был просто несчастный случай!
– Однако его можно было избежать. Если бы мы так не гнали в тот вечер, если бы меньше выпили, если бы не было так поздно и мы бы оба не так устали. Знаешь, в молодости редко думаешь о смерти. Считаешь себя бессмертным.
– И все равно ты не должна во всем винить себя, Поппи. Ты молодец. Ты не сломалась, живешь полной жизнью, работаешь, помогаешь другим. Ты – абсолютно нормальный человек, такой же, как все. Но до определенной черты, которую ты не можешь заставить себя переступить.
Глаза их встретились.
– До какой черты?
– Ту, за которой на лыжах, на снегокатах. Возможность иметь семью, мужа, детей.
– Моя сестра Роуз говорит, что я уже не смогу стать матерью.
– У твоей сестры Роуз в голове дерьмо.
– Гриффин, но ведь ты не сможешь отрицать, что я действительно могу не все – например, ходить.
– Ну, может быть, не так, как я…
– Или танцевать. Даже если мне и удастся преодолеть этот комплекс вины, я все равно всегда буду чувствовать себя виноватой перед мужчиной, который меня полюбит, прекрасно понимая, что стану камнем у него на шее.
Гриффин скривился:
– Еще одна очередная глупость, которую ты вбила себе в голову. – Фыркнув, он сорвался с дивана, подошел к проигрывателю и принялся перебирать стопку CD. Когда он вернулся к притихшей Поппи, комнату наполнили звуки «В этой жизни» в исполнении Колина Рэя.
Гриффин склонился в глубоком поклоне.
– Хочешь, я покажу, как мы можем танцевать. Только ты должна всецело довериться мне, хорошо?
Поппи доверяла ему – и все равно ей было страшно.
Но прежде чем она успела что-то сказать, сильные руки Гриффина уже подхватили ее и подняли.
– Обхвати меня за шею, – прошептал он, и его горячее дыхание обожгло ей шею. Через мгновение они уже танцевали. Прижимая ее к себе, Гриффин слегка раскачивался под музыку, но не так, как он делал это всегда. Верхняя часть его тела двигалась медленными, ритмичными движениями, которые могла чувствовать и Поппи, в то время как он неторопливо кружился по комнате.
– Расслабься, – шепнул он ей на ухо, сделав первый круг, и Поппи послушалась. Она была в восторге от музыки, ей нравился четкий ритм, ей нравилось, как бережно и вместе с тем крепко Гриффин прижимал ее к себе. Она позволила своему телу поймать этот ритм, с удовольствием поболтала его внутри, словно кубик льда в бокале. Уронив голову Гриффину на плечо, Поппи двигалась вместе с ним, и это оказалось на удивление просто. Казалось, их тела слились воедино.
Поппи только-только вошла во вкус, когда песня закончилась.
– Поставь ее еще раз, – тоненьким голосом попросила она. Но Гриффин вместо ответа протанцевал вместе с ней к проигрывателю, чтобы она могла сделать это сама. На этот раз она смогла насладиться музыкой от начала и до конца. Когда мелодия стихла, Поппи подняла к нему лицо – на губах ее дрожала улыбка, в глазах сияло такое наслаждение, что у Гриффина защемило сердце.
Он прильнул к ее губам, словно желая выпить эту улыбку, и у нее захватило дух. Страх, что она сделает что-то не так, что испортит этот сон, неожиданно ставший явью, куда-то исчез, будто Гриффин забрал его вместе с поцелуем. Когда он отодвинулся, голова у нее стала легкой и закружилась, как после бокала шампанского.
– Не останавливайся, – прошептала она и, запустив руки ему в волосы, сама прильнула к его губам. Это было прекрасно, даже лучше, чем ей представлялось в мечтах. Вдруг она почувствовала, что у Гриффина задрожали руки. Она даже не пыталась протестовать, когда он бережно опустил ее на диван и стал целовать, когда губы его скользнули вниз, прижались к ее шее, когда руки его обхватили ее грудь. И стон, который сорвался с ее губ, был стоном наслаждения.
– Ты тоже это чувствуешь? – прошептал он.
