Текст книги "Эхо Древних (СИ)"
Автор книги: Б. Анджей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)
Глава 48
Баллист в наличии имелось достаточно, а цели распределили так, чтоб каждое орудие держало под контролем одну колесницу.
Но всё пошло не совсем так, как ожидалось. Вернее, совсем не так.
Когда колесницы, взяв разгон, начали сближаться, прозвучал приказ «Залп!». Десятки торсионных баллист щелкнули одновременно, выпуская крупные, как копья, стрелы. Каждый наконечник рассчитывал поразить собственную цель – возницу или лошадь. Вместо этого половина снарядов ушла куда-то в небо, поверх голов атакующих. Причем, невооруженным глазом было заметно, что это не ошибка расчётов – траектории полета выглядели аномально рваными, попросту невозможными. Ещё несколько стрел бессильно упало наземь, пролетев лишь несколько метров – словно трехлетний малыш стрельнул из игрушечного лука. Три баллисты вообще заклинило – они так и не сумели выстрелить. И лишь ничтожное количество орудий, не более пяти, справились с задачей, поразив цели.
Александрикс не верил своим глазам. Боевая техника многократно проверялась. Исправно работала не только на тренировочных учениях, но и в реальных сражениях наводила ужас на непокорных иклейских повстанцев и зловредных шарибадских кочевников. Впору на самом деле поверить в магию, о которой недавно спорили с Динарой…
«Явное нарушение физических законов, теория вероятности приказала долго жить… – думал император. – Неужели южане смогли подчинить силу какого-то артефакта… Однако, если даже мы не постигли тайны Предтечей, как получилось у дикарей? Или это не артефакты, а что-то новое, доселе неизвестное науке?
Иначе, как с помощью гребаной магии, такое чудо не сотворить. И случайностью произошедшее не назовешь – ладно бы, вышла из строя пара баллист, но почти все одновременно… Стоило видеть ошеломленные лица обслуживающих команд – стрелки никогда не встречали ничего подобного, даже представить не могли».
Времени на перезарядку и повторный залп не оставалось – дистанция была слишком короткой и продолжала сокращаться. Откатить баллисты на исходные позиции тоже не успели бы. Потому единственно правильным решением выглядела немедленная встречная атака.
Всадники приготовились заранее и уже находились в седлах, выстроившись позади цепочки орудий. Офицеры имели распоряжения, не зависящие от результативности залпа, а потому незамедлительно отдали приказы отрядам.
Между баллистами потекли вперёд живые ручейки легкой кавалерии. Не останавливаясь, двигались дальше, смешиваясь в общий поток. Времени на сложные построения не оставалось, потому всадники скакали навстречу колесницам неровной толпой, словно дикие варвары. К счастью, именно так, максимально свободно, и нужно было действовать – против колесниц плотные построения только бы мешали. «Конная лава» – вспомнил Александрикс термин из учебников военной истории.
Император с облегчением наблюдал, что встречная атака кавалерии оказалась успешнее недавнего провала баллист. Легкие всадники умело маневрировали, уклоняясь от мелькающих серпов, окружали колесницы со всех сторон, старались поразить вражеских воинов всеми возможными способами. Время от времени случались несчастья – острые косы задевали ноги лошади, и та падала, увлекая за собой всадника. Внизу почти наверняка ждала жуткая смерть – быть раздавленным копытами или разрубленным на куски серпами – шансов выжить, упав наземь, почти не оставалось. Значительный ущерб причиняли и хоптские лучники. Их длинные стрелы, крашенные белой известью, легко находили цели – вспомогательная кавалерия легионов для лучшей маневренности не имела тяжелых доспехов, потому защититься воинам было непросто.
Тем не менее, несмотря на потери, имперцы явно побеждали. Одна за другой останавливались колесницы, лишившиеся возниц. Пронзённые пиками, падали, спотыкаясь, полосатые лошадки – разогнавшиеся колесницы налетали на них и переворачивались. Оттуда вываливались оглушенные хопты и тут же гибли под клинками имперских всадников. Немногие уцелевшие уже разворачивались, из последних сил пытаясь отбиваться от наседающих со всех сторон имперцев.
Вскоре Александрикс отметил, что враг разгромлен по всему фронту – из почти сотни колесниц уцелело лишь восемь, теперь поспешно улепетывающих к своим.
Раззадорившиеся бойцы намеревались преследовать врага, но Александрикс приказал отходить на исходные позиции. Первое печальное знакомство с хоптскими лучниками уже состоялось, не стоило его усугублять. Ведь из-за частокола наверняка прилетит гораздо больше стрел – так легионы вообще рискуют остаться без вспомогательной кавалерии. Если уж штурмовать, то делать это должны рыцари и панцирная пехота – то есть максимально одоспешенные воины, для которых лучники не представят угрозы.
Ну что ж, пришла пора реабилитироваться поместному дворянству, недавно проспавшему обходной манёвр всадников на ящерах. Император указал на левый фланг, а потом обеими руками изобразил движение в сторону противника. Офицер сигнальщиков поклонился, приняв команду, и передал её музыкантам. Затрубил боевой рог, к нему присоединились литавры, отбивающие нужный ритм.
С грохотом и гулом, подобным началу грозы, полуторатысячное рыцарское войско покатилось вперёд, постепенно набирая ход. Сотрясалась земля под копытами закованных в броню лошадей. Ярко разодетые в родовые цвета всадники выкрикивали старинные девизы, угрожающе потрясали разнообразным оружием – мелькали длинные иклейские и короткие цезарийские мечи, узкие калантийские и широкие шарибадские сабли, всевозможные шестопёры и моргенштерны. Все без исключения аристократы, находившиеся в столице в дни сбора войска, присоединились к походу. За каждым из них следовало несколько оруженосцев, почти не уступавших своим господам снаряжением и красотой нарядов. Потому несущаяся вперёд лавина выглядела настолько разношерстной и недисциплинированной. Исключение составляли лишь несколько десятков орденских братьев – единственных молчунов в гомонящей толпе. Они создали плотное клиновидное построение, двигались в едином темпе, чётко соблюдая дистанцию. Словно по команде, братья одновременно опустили длинные копья, намереваясь, разогнавшись, проломить заграждение и ворваться верхом прямо во вражеский лагерь.
На подступах к валу набравшую разгон кавалерию встретил град стрел и камней. Луки, копьеметалки, дротики, пращи – дикари пустили в ход всё, что могли. Но, как и рассчитывал Александрикс, большинство снарядов не сумело пробить тяжелые доспехи и причинить вред атакующим. Лишь изредка наконечник находил щель между пластинами – разогнавшаяся лошадь падала, кувыркаясь и утаскивая за собой всадника. Кто-то, скачущий следом, налетал на них и тоже падал, но большинству удавалось избежать столкновения.
Спустя минуту вся эта вопящая и грохочущая сталью масса врубилась в периметр вражеского укрепления. Несколько недостаточно осторожных всадников не рассчитали траекторию и с разгона впечатались в частокол. Кто-то упал, кто-то остался в седле, тряся оглушенной головой, пока на неё сверху не опустилась булава черномазого дикаря. Один, наиболее прыткий и желавший обрести славу, перепрыгнул через заточенные колья, оставив лошадь снаружи. Хотелось надеяться, что он смог продолжить сражение, а не сразу же напоролся на копьё какого-нибудь южанина. К счастью, подобных ошибок было немного. Основное направление атаки пришлось в места, не прикрытые частоколом – те, откуда недавно выкатывались колесницы. Ростовые щиты хоптов, заграждавшие проходы, были сметены в первую же секунду столкновения. Рухнули, как дешевые ширмы бродячего театра, похоронив под собой раздавленных владельцев.
Рыцарские клинья врубились в эти проходы, углубились дальше, но вскоре увязли в растущих нагромождениях человеческих и лошадиных тел. Продвижение остановилось, завязалась жестокая рукопашная схватка.
Александрикс тоскливо вздохнул – не описать словами, как ему самому хотелось ринуться в бой. В этом вопросе он всегда завидовал Кевину. Но высокий статус не позволял ввязываться в подобные авантюры, между императором и лордом есть большая разница. Если бы ситуация показалась критической и возник риск проиграть сражение – лишь тогда император мог себе позволить личным примером вдохновить бойцов. Где-то в глубине души Александрикс мечтал об этом, хотя и понимал, что подобные мысли подходят романтичному мальчишке, но не стратегу и государственному лидеру. Потому оставалось лишь вздыхать, думая о том, как лучший неодоспех остается незадействованным. А ведь он мог одной рукой вырвать бревно из частокола, а потом им же пройтись по вражеским головам и спинам. Забавно могло получиться.
Глава 49
– Он уже близко, к вечеру будет здесь, – успокоил Таруй сомневающихся собратьев-альбиносов. Сам же, съедаемый неясной тревогой, не чувствовал прежней уверенности. Но раз уж пришлось возглавить войско, следовало вести себя достойно. Соплеменники выбрали его первым среди равных – это великое признание и уважение. Белокожие потомки древних ахорийцев чтут лишь подземных богов, но редко подчиняются кому бы то ни было из простых смертных.
– Почему ты отправил Ему навстречу шанхов? Как великому смогут помочь жалкие пару сотен? – не отлипал с расспросами Кротульк. Этот выскочка всегда завидовал чужим успехам.
Таруй, сохраняя необычное для себя самообладание, надменно улыбнулся и, выдержав паузу, вкрадчиво ответил:
– Брат Кротульк, надеюсь, ты не намекаешь, что я сомневаюсь в величии детища Нгарха? – и прежде, чем Кротульк открыл было рот, продолжил, – а вот недооценивать коварство занебников весьма опасно. Не ты ли надеялся, что имперцы поспешат к Орсии, проскочат мимо, а мы ударим им в спину?
Кротульк злобно сверкнул красными глазами, но смолчал, пристыженный.
– Однако теперь мы заперты на полуострове, а напротив стоят легионы еретиков, – продолжал Таруй, – Мы надеялись на дополнительную поддержку – высадку морского десанта на вражеском фланге и, конечно же, атаку Зверей в имперский тыл. Но всё пошло не совсем так... Слава Нгарху, что наша сила не в оружии, а в вере.
Стоявшие полукругом двенадцать альбиносов, не сговариваясь, изобразили руками священные пассы. Отдав дань уважения Древним, они продолжили слушать Таруя, и даже Кротульк больше не пытался перебивать.
– Не буду вас обманывать, братья, я не знаю, сколько новых Зверей успел создать сын Нгарха. Лично я собирался для этого пожертвовать старым знакомым – дахейским вождём Атомбой. Но бывший соратник оказался предателем и покинул нас в самый ответственный час. Высшая кара неминуемо падёт на его голову, но не о нём речь… Я говорю о том, что даже без Зверей дитя Нгарха остаётся воплощением бога и способно на многое.
– Колесницы разворачиваются в линию! – громкий оклик чернокожего слуги прервал речь Таруя. Жрец изобразил недовольство, хотя на самом деле был рад, что его избавили от лишних разъяснений, отчётов и оправданий.
– А теперь имперцы выкатили вперёд огромные луки на колёсах, – возбужденно вытаращив глаза, вопил слуга, – у них каждая стрела размером с тяжелое копьё!
– Торсионные баллисты, – не удержался от мрачного комментария Кротульк, в былые годы тайно посещавший Калантию и Цезариум, и потому имевший представление о военных технологиях империи. – Их залп превратит хоптские колесницы в груду мяса и искореженной бронзы.
– Словно лопнувшие консервы, – тоже решил блеснуть умным имперским словом Шуктль. Именно он несколько месяцев назад отвечал за отравление императора-самозванца, но провалил задание. Как оказалось, не по своей вине – древняя отрава не смогла убить занебника, хотя валила с ног даже носорогов и гигантских пещерных змей. Таруй задумался, не поставить ли на место и этого умника, но остановил порыв – достаточно на сегодня уколов. Пришла пора объединять усилия, а не спорить.
– Надеюсь, братья, никто не забыл движения проклятого танца? – наслаждаясь собственной смелостью и словно бы куражась произнёс Таруй. – Нас ровно дюжина – как раз необходимый минимум для проведения ритуала.
Некоторые братья вздрогнули и наверняка побледнели бы, если бы альбиносы умели бледнеть. Другие остались невозмутимыми. Третьи хищно заулыбались в предвкушении.
– Жаль, что повторить не сможем, станцуем лишь разочек.
Если проклятый танец исполняет двенадцать или более дервишей, один из них всегда умирает. Кто именно, заранее неизвестно – решают боги. Если же танцует меньше дюжины участников, то умрут все. Причем само проклятье, ради которого всё затевается, может не сработать.
Таруй тоже ощущал лихорадочное возбуждение. Возможно, стыд за недавний провал с Атомбой делал его таким смелым, побуждая сыграть в кости со смертью.
Медлить было нельзя – колесницы вот-вот ринутся в атаку. Потому альбиносы, отбросив последние сомнения, принялись за дело прямо там, где только что совещались – на хорошо утоптанной площадке посреди военного лагеря. Посыпали землю порошком из костей реликтовых ахорийских чудовищ, ритуальными ножами сделали надрезы на ладонях и окропили кровью священный круг. Потом достали бубны и, отбивая ритм, двинулись по кругу. Все вместе шли, приседая и притопывая, в едином темпе, но вдобавок каждый танцор кружился вокруг собственной оси. То ускоряясь, то замедляясь, подчиняясь лишь божественным голосам в голове.
– Хахаха! Их луки хоть и большие, но совсем никудышные! – кричал слуга, взгромоздившийся на частокол и сверху наблюдавший за разворачивавшимся на поле сражением. – Стрелы летят мимо, ломаются как щепки. Нгарх хранит нас!
Впавшие в транс альбиносы не слышали его воплей. Духи Древних завладели их телами. Покорные чужой воле, дервиши кружились волчками, поднимая вокруг себя облака пыли.
Танец оборвался резко и совершенно неожиданно, словно бы на середине. Каждый замер в нелепой позе, с вздёрнутыми вверх руками или застывшей в воздухе поднятой ногой. В следующий миг один из танцоров покачнулся и рухнул лицом вниз. Не вставал и не шевелился, лишь пыль оседала на неподвижном мёртвом теле.
– Нгарх выбрал жертву, танец оплачен, – хриплым голосом произнес Таруй. Он так устал, что даже не испытал радости от того, что выжил, а смертельный жребий пал на другого.
Один за другим остальные дервиши опускались наземь. Усаживались, чтобы перевести дух и немного отдохнуть. Слуга, оседлавший частокол, не переставал вопить, рассказывая о том, что происходило на поле, но альбиносов это пока не трогало.
Понадобилось немало времени, прежде чем они снова пришли в себя и поднялись на ноги. К тому времени хоптские колесницы были почти полностью уничтожены лёгкой имперской кавалерией. Лишь восемь уцелевших повозок спешили под защиту укреплений. Вражеские всадники попытались их преследовать, но были отозваны, подчинившись визгливым приказам боевых труб. Имперские командиры тоже не дураки – понимают, что от легкой кавалерии ничего не останется, сунься они прямо сюда.
Таруй посмотрел на солнце. Оно всё ещё оставалось достаточно высоко. А держаться нужно до вечера – прибыть раньше божественный владыка не успеет. Даже если отправленные навстречу шанхи не встретят засад, и дорога окажется чистой.
Потерянных колесниц не жалко – они всё равно бесполезны в обороне. Зато шанхи прошли незамеченными. А вдобавок, атака колесниц спровоцировала выдвижение баллист. То, что мы с ними покончили – большой успех. Орудия могли причинить немало хлопот, издали расстреливая людей и разрушая укрепления. Правда, одного лишь этого успеха недостаточно, нужны новые.
Наблюдавший за полем мунгон сообщил, что весь левый фланг имперского войска пришёл в движение. Расфуфыренные аристократы – рыцари старых провинций – решили себя показать. Эти яркие павлины не так дисциплинированы, как регулярные части, однако облачены в доспехи, которые без божественной поддержки не пробить костяными и каменными наконечниками. Будь с нами Нгарх, находись его чёрный шатёр внутри лагеря – сумели бы решить и эту проблему. Вообще всё сражение могло бы складываться иначе… Ведь имелся же согласованный план, были обещания, почему же владыка опаздывал? Ловушка, предназначенная для имперцев, не захлопнулась вовремя. Наоборот, теперь южане оказались в западне, и силы армии вторжения постепенно таяли. Жрец не имеет права упрекать божество, которому служит, но Таруй еле сдерживал обиду.
Однако нужно гнать прочь греховные мысли – нельзя сомневаться в великом господине. Слабая вера отнимает последние силы, которых и без того недостаточно, чтобы продолжать использовать древнюю магию. Надо верить, что дитя Нгарха контролирует ситуацию. Вероятно, задержка обусловлена тем, что он создавал новых Зверей, а может ожидал возвращения Первого, охотившегося за сбежавшим занебником. Надо верить… И каяться. Ведь и сам он, Таруй, виноват, что ошибся в Атомбе. Столько лет провели вместе, а не разглядел гниль в трусливой душонке слабого верой гладиатора.
– Братья мои! – обратился Таруй к соплеменникам, хмуро глядящим на него красными глазами из-под бесцветных ресниц. – С минуты на минуту закованные в тяжелую броню рыцари прорвутся к нашим укреплениям. Наверняка следом пойдёт панцирная пехота. Храбрость воинов, которых мы ведём за собой, не подлежит сомнению. Однако силы не равны. И в этот час поддержка нужна войску, как никогда ранее. Нас слишком мало, чтобы снова танцевать вместе. Но каждый из вас помнит последний танец – пляску ахорийского воина. Если враг прорвётся, мы должны остановить его. Должны устоять, дождаться Нгарха, который завершит разгром имперцев. У нас ведь нет выбора – лучше станцевать в последний раз, отпустив душу на встречу с богом, чем сдаться и умереть в имперском плену под пытками.
– Да уж, с этим не поспоришь, – даже Кротульк в этот раз поддержал, соглашаясь. На лицах остальных тоже читалась мрачная решимость.
Таруй гордился собой – из него получился хороший командир. Оставалось лишь прогнать прочь последние сомнения и довериться судьбе.
– Укрепи меня в вере, великий Нгарх. Ниспошли новые силы, чтобы выстоять…
Глава 50
Любимый Куцепал захрипел, безуспешно пытаясь высвободить голову. Широкое лезвие варварского копья застряло у бедняги под челюстью. Передние ноги лошади подогнулись, она начала валиться наземь. Самый умный, быстрый, сильный конь из всех, на которых когда-либо приходилось ездить. Но вонючий дикарь с черной, как крысиное дерьмо, кожей, навсегда оборвал жизнь дорогого любимца.
Отомстить убийце сэр Гумель не успел – варвар выпустил из рук застрявшее копьё и, подобрав чужой клинок, затерялся в толпе из потных тел и окровавленной стали. Вдобавок, рыцарю пришлось проявить чудеса ловкости, чтобы успеть выскочить из седла, а не оказаться прижатым конской тушей к земле.
К счастью, выручили пехотинцы, которые прикрыли щитами, давая время подняться. Они подоспели позже, после того как рыцари уже прочно увязли во вражеских позициях. Широкие щиты в сочетании с короткими мечами оказались очень кстати в этой резне. Там, где не хватало места, чтобы размахнуться, быстрые выпады коротких гладиев решали проблемы быстро и эффективно.
С сомнением взглянув на длину собственного клинка, сэр Гумель оставил меч возле умирающего Куцепала, взявшись за более короткий шестопёр.
Кругом творился настоящий ад, кровавая мясорубка. Каждую секунду рядом кто-то умирал или становился калекой. Люди кричали, плакали, хохотали – нервы у каждого реагировали на происходящее по-своему. Сэр Гумель почему-то не чувствовал всплеска эмоций, вместо этого накрыло холодное спокойствие. Он знал – это лучшее, что может случиться в бою. Ярость, а тем более страх, вынуждают ошибаться. Лучший воин тот, кто может хладнокровно оценивать ситуацию и действовать спокойно и рассудительно.
Глянул вперёд – спасшие его легионеры схватились с кучкой коренастых недомерков. Каннибалов, судя по остро заточенным зубам, которыми один из дикарей рвал незащищенную шею пехотинца. Сэр Гумель всадил острые лопасти шестопёра прямо в черную рожу с окровавленным зубастым ртом. Вмял лицо дикаря внутрь, превратив в грязное месиво.
– Сокол и роза! – прокричав родовой девиз дома Гремов, вырвал шестопёр, намереваясь ударить следующего. Крик затерялся во всеобщем шуме. Но рыцарь и не пытался быть услышанным, стараясь не ради других, а лишь потому, что с самого детства привык так делать. Вспомнился первый в жизни бой, когда он, восьмилетний мальчишка, с палкой в руках в одиночку противостоял четверым деревенским. Маленький Гумель выкрикивал девиз, словно заклинание, а эти уроды смеялись в ответ. За это один лишился зубов, а второй глаза. Взявшись за камни, деревенские наверняка могли убить юного аристократа, но вовремя подоспели слуги. Как бы там ни было, памятная драка закончилась победой Гумеля, второго сына барона Грема. И укрепила веру в себя и в силу родового девиза.
Сбоку кто-то так сильно толкнул – даже не понятно свой или чужой – что сэр Гумель еле устоял на ногах. Падать нельзя – слишком велики шансы никогда не подняться, оставшись лежать погребенным под тоннами мёртвых тел и кровавых обрубков.
Несмотря на творящийся вокруг хаос и неразбериху, один странный человек привлёк к себе особое внимание. Альбинос в монашеской рясе, сверху до низу забрызганной кровью. Он скорее напоминал свихнувшегося жреца, чем воина. Совсем без защиты – ни щита, ни шлема, ни хотя бы примитивных доспехов. Капюшон рясы слетел, обнажив лысую белую голову, изуродованную сплетениями кровеносных сосудов – словно яйцо с красными прожилками. По широко открывающемуся рту было видно, что безумный жрец что-то поёт. А его необычные движения и подергивания выглядели как ритуальный танец. В принципе, обычное дело для святоши, если бы эти пляски и песнопения проходили на каком-то деревенском празднике. Но посреди боя… Такого Гумелю ещё не приходилось встречать, хотя он многое повидал, пройдя через несколько локальных войн.
Словно бы подчиняясь звукам дьявольской песни, дикари вокруг альбиноса приободрялись и начинали сражаться с удвоенной силой и яростью. Сам он тоже не просто танцевал, а дрался вполне достойно. Сжимая в каждой руке по короткому клинку, орудовал ими не сказать, чтобы слишком умело, но невероятно быстро, прямо-таки с нечеловеческой скоростью. Острые лезвия находили щели меж доспехами, вскрывали горла, кололи глаза, подрезали связки. Имперские легионеры вокруг альбиноса падали один за другим, из тел уже начинала образовываться куча. Белолицый, казалось, не чувствовал усталости – движения его не становились медленнее, он не требовал ни секунды передышки, продолжая двигаться в прежнем темпе. Постепенно жрец и поддерживавшие его дикари отвоевывали пространство, шаг за шагом выдавливая имперцев. Некоторые пехотинцы намеренно уходили с пути безумного альбиноса, старались обойти его стороной и найти противника полегче. Ещё немного – и опасение могло перерасти в панику, а слабеющее сопротивление в бегство.
Пляшущее отродье постепенно приближалось, и сэр Гумель Грем стоял на его пути. Перехватив поудобнее шестопёр, он твёрдо вознамерился остановить врага. Если прежде это не удастся двоим легионерам, стоящим впереди. Ребята укрылись за плотно сомкнутыми щитами, а чернокожие дикари безуспешно колотили в них дубинами.
Сообразив, что щит легионера так просто не пробить и оставив нелепые попытки, дикари принялись скандировать хором:
– Та-руй! Та-руй! Та-руй!
Гумель не знал, что означает это слово, но понял, что призыв предназначен танцующему альбиносу. Слишком уж явно дикари отхлынули в стороны (насколько это вообще возможно в тесноте сражения), предоставляя жрецу разобраться с упрямыми легионерами.
Продолжая кривляться в нелепых танцевальных движениях, альбинос атаковал пехотинцев. Мазнул клинками по щитам, не сумев найти лазейку. Один из легионеров чуть-чуть приоткрылся, сделав встречный выпад гладием. Получилось – лезвие клинка глубоко рассекло предплечье альбиноса. Правда, и сам легионер поплатился – буквально за секунду жрец успел нанести противнику сразу три ранения. Солдат тяжело рухнул лицом вниз, вызвав у дикарей приступ ликования. Его товарищ сделал шаг назад, но уперся в щит сэра Гумеля.
– Пропусти-ка меня, солдат, – приказал рыцарь, – прикрой сзади.
Сэр Гумель шагнул вперёд, закрываясь щитом и держа шестопёр наготове. Альбинос, только что получивший серьёзное ранение в предплечье, наверняка не будет так ловок, как прежде. А уж за одной рукой противника Гумель сумеет уследить, вне зависимости от прыти последнего.
Поодаль, шагах в десяти справа, рыцарь вдруг заметил ещё одного альбиноса, мало отличавшегося от первого. Тоже без доспехов, в одной лишь рясе, жрец криво дергался в безумной пляске. Этому повезло ещё меньше. Спереди его почти насквозь проткнули копьём, а чья-то секира, прилетевшая сбоку, снесла альбиносу пол лица, включая кусок челюсти, щеку и ухо.
А вот дальше начало происходить что-то странное. Изуродованная рожа не брызнула кровью во все стороны, а пришла в движение – плоть сама затягивала рану, словно бы тестом залепляли дыру. На миг показалось, что жрец вовсе не имеет лица – на его месте бледно поблескивала безликая театральная маска, гладкая и примитивная – настолько смазались черты.
Словно бы не чувствуя боли, альбинос взялся одной рукой за торчавшее из живота древко копья и подтянулся вперёд, пока наконечник не вышел из спины. Второй рукой он нанёс смертельный удар солдату, который сжимал это копьё. Парень был настолько шокирован происходящим, что даже не попытался защититься.
Всё это произошло не более чем за пару секунд. Что было дальше, Гумель не видел, так как пришлось сосредоточиться на собственном противнике. Но увиденного хватило, чтоб заподозрить неладное. В следующий миг подозрения подтвердились – в том месте, где недавно гладий легионера разрубил предплечье альбиноса, не оказалось никаких ран. Лишь длинный ровный разрез на рясе, не более. Жрец одинаково ловко крутил клинки в обеих руках, приплясывал и лающим голосом выкрикивая непонятные слова дикой песни.
Отступать некуда, да и незачем. Лучше погибнуть с честью, чем опозорить трусостью родовое имя Гремов. Учитывая проворство альбиноса, ждать сэр Гумель тоже не стал. Как говорится, лучшая защита – нападение. Потому рванулся вперед, словно разъяренный бык на калантийской корриде. Врезал щитом так, что жрец отлетел назад как пробка, выстрелившая из винной бутылки. Если бы не теснота, альбинос кувыркался бы пару метров и шлепнулся спиной в грязь, но дикари подхватили своего кумира, не позволив упасть. Оттолкнувшись от них, словно пружина, жрец прыгнул обратно. Не побежал, а именно прыгнул, взлетев в воздух как снаряд катапульты.
– Отбивать летящие мячики я любил с самого детства, – усмехнулся сэр Гумель.
Теперь альбинос имел дело не с простым пехотинцем, а с опытным потомственным воином – рыцарем. Потому сэр Гумель снова опередил противника. Конечно, не потому, что был ловчее, ведь в скорости он явно проигрывал, но благодаря хитрости и боевому опыту.
Мощный удар шестопёра навстречу остановил полёт альбиноса. Даже в шуме сражения было слышно, как громко треснули ребра, вминаясь внутрь грудной клетки. Искореженное кривое тело жреца упало вниз, извиваясь не то в судорогах, не то пытаясь продолжить танец.
Чернокожие дикари взвыли и бросились вперёд, спеша на выручку своему белокожему господину. К счастью, сэр Гумель тоже был не один. Оруженосец его двоюродного дяди, ещё чей-то паж, полдюжины легионеров – все они схватились с рванувшими в атаку варварами.
Рассказывать о случившемся можно как о поединке благородного рыцаря и дикого колдуна. На самом же деле схватка длилась всего пару секунд, мало кто наблюдал за ней, как за дуэлью, ведь битва вокруг ни на миг не стихала и большинству сражающихся было попросту не до них.
Не тратя драгоценные мгновения попусту, сэр Гумель ещё раз шагнул вперёд. С размаху опуская ногу, обутую в тяжелый башмак доспеха, на голову раненого альбиноса.
К сожалению, в этот раз удача уже не была столь благосклонна. Несмотря на травму, несовместимую с жизнью, юркий жрец увернулся от опускающейся сверху ноги, одновременно изловчившись всадить клинок в икроножную мышцу рыцаря.
– Сокол и роза! – вместо того, чтобы завопить от боли, сэр Гумель прокричал девиз. Больно так, что невозможно терпеть, но если уж кричать, то надо делать это с достоинством.
Рыцарь видел, как прямо на глазах срастаются изломанные шестопёром кости альбиноса, как тот снова набирается сил, готовясь встать. Но аристократ не чувствовал страха, лишь досаду, что оставил меч возле трупа Куцепала. Расчленить эту тварь, разбросать куски подальше друг от друга – вот что нужно было сделать. Шестопёр в этом не поможет, а поднять чужой клинок уже не успеть – силы быстро уходили, тогда как его противник, наоборот, восстанавливался.
В следующие несколько секунд извивающийся, как белая гадюка, альбинос ужалил ещё несколько раз. Боль ушла, по телу начал разливаться холод – и тогда сэр Гумель окончательно понял, что это конец.
И всё-таки ещё один раз ему удалось достать проклятого альбиноса. Когда тот вставал, слабеющий рыцарь сумел обрушить шестопёр на голову мерзавца и снова уложил его наземь. Воспользовавшись секундной передышкой, закричал, обращаясь к солдатам:
– Отрубайте ему руки и ноги, отделяйте куски и отбрасывайте подальше! Тогда он не восстановится!
Это всё, что успел сделать благородный сэр Гумель, чей подвиг наверняка будут воспевать менестрели. Умирая, он улыбался, так как видел, что солдаты услышали приказ и последовали ему. А значит, с альбиносами будет покончено, мы выиграем сражение. Иначе и быть не может.
А имя сэра Гумеля, второго сына достославного барона Грема, войдёт в родовую хронику и, возможно, встанет в один ряд с именами наиболее прославленных предков.
