Текст книги "Не слышу зла (ЛП)"

Автор книги: Айви Фокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Глава 22

Скарлетт

Когда мы подъезжаем к его дому, желудок сводит от нервов. Даже фирменная ухмылка Истона не может успокоить мою тревогу. Глупо так переживать, ведь я знаю его маму почти всю свою взрослую жизнь. Даже общалась с его отчимом – правда, лишь в те редкие дни, когда он сопровождал жену в церковь моего дяди по воскресеньям.

Но это приглашение в дом Истона – другое. Оно кажется...

Значимым.

Важным.

Сложно осознать, что всего несколько месяцев назад мы изо всех сил избегали находиться в одной комнате. По крайней мере, я избегала. Истон же никогда не стеснялся вторгаться в мое личное пространство.

Когда мы проезжаем через ворота, мое беспокойство только усиливается при виде этой роскоши. В отличие от большинства домов Нортсайда, резиденция Прайсов совсем не похожа на типичное жилище Северной Каролины. Скорее, она создана для холмов солнечной Калифорнии, а не для сельской местности Эшвилла. Белый трехэтажный особняк с огромными панорамными окнами от пола до потолка демонстрирует изысканный интерьер, достойный страниц Architectural Digest.

Если я еще не была точно напугана, то этот дом окончательно добил меня.

– Хватит ерзать, Скар. Это же просто моя мама, а не королева Англии, – шутит Истон, нежно целуя меня в плечо.

Его нехарактерная нежность немного успокаивает мою дрожь. Он стал таким последние несколько дней – с того самого утра понедельника, когда загнал меня в угол, требуя внимания, чтобы извиниться за свое поведение. Я не наивна и понимаю, что эта внезапная мягкость вызвана стыдом за то, как он отреагировал, увидев меня с Оуэном.

Наверное, если бы я увидела его в такой же близости с кем-то другим, мне тоже было бы нелегко. Но если я, когда мне больно, прячусь в своем углу и зализываю раны, то Истон превращается в извергающийся вулкан, готовый испепелить все вокруг.

Он переплетает наши пальцы, слегка сжимает мою руку в утешение и ведет меня в столовую, где уже накрыт стол для гостей. Сзади раздаются легкие шаги, и я оборачиваюсь: это Наоми, чья улыбка сияет ярче солнца. Она обнимает меня, радушно встречая в своем доме. Ее муж стоит чуть поодаль, с улыбкой наблюдая за этой сценой.

– Скарлетт, я так рада тебя видеть! – говорит она, целуя меня в обе щеки, от чего они наверняка пылают румянцем.

К счастью, отчим Истона встречает меня сдержаннее – лишь кивает в знак приветствия.

Мы рассаживаемся, и Истон тут же кладет руку мне на бедро, успокаивающе сжимая его. Слуги начинают подавать блюда – изысканные, с названиями, которые я даже выговорить не смогу, – а мама Истона засыпает меня вопросами. Она старается говорить о простом: учебе, моих обязанностях в церкви, и я отвечаю, надеясь, что голос не дрогнет и не выдаст, как сильно меня все это напрягает.

– Дорогая, – наконец вмешивается ее муж после того, как это начинает напоминать викторину. – Может, дашь девушке передохнуть? Иначе вряд ли Скарлетт захочет прийти на следующий ужин, – говорит он снисходительно, подмигивая мне.

Ее щеки розовеют, но улыбка не меркнет.

– Ты прав. Прости, Скарлетт, если я тебя смутила. Просто я так рада! Знаешь, Истон никогда раньше не приводил девушек на семейный ужин.

– Господи, мам, – закатывает глаза Истон, но улыбается. – Дик сказал дать ей передохнуть, а не добавить давления. Да и это неправда – Кеннеди у нас бывает постоянно.

Она в ответ тоже закатывает глаза, и я едва сдерживаю смех, понимая, откуда у Истона этот бунтарский нрав.

– Кеннеди для вас, мальчиков, как сестра. Она не в счет.

– Обязательно передам ей это, – дразнит он в ответ.

– Лучше не надо. Райленды не славятся чувством юмора, – сухо замечает Ричард, явно не разделяя веселья.

– Кен не такая, как ее отец или брат. Она понимает шутки.

– Я согласна с Ричардом, дорогой. Помнишь, как в девять лет один мальчик дразнил тебя, потому что ты был новенький в школе? Она сломала ему нос.

– Это не в счет, мам. Потому что это был Томми-бой, а теперь она сама выходит за этого придурка замуж.

– Хорошо, а как насчет того раза, когда она столкнула сына Коллин с вашего домика на дереве и сломала ему руку?

– Кольт сам напросился, – пожимает плечами Истон, ничуть не раскаиваясь. – Идиот пытался украсть ее первый поцелуй. Должен был знать, что она даст сдачи.

– Ты все оправдываешь ее, но с этой девочкой что-то не так. В ней слишком много скрытой агрессии, – беспокоится мама, и ее лицо омрачается.

– Она просто вспыльчивая. Да и то – мы же были детьми.

– Все равно я рада, что твое сердце выбрало девушку, которая не торопится выпускать когти, – подмигивает она мне.

– У Скарлетт тоже есть когти, мам, – смеется Истон, снова сжимая мое бедро. – Просто не такие острые, как у Кен.

Я ерзаю на стуле, чувствуя неожиданный укол ревности.

– Не знала, что ты и Кеннеди Райленд настолько близки, – бормочу я так, чтобы его родители не услышали.

– Она одна из моих лучших друзей.

– Было ли между вами что-то большее?

Уголок его губ кривится в хитрой ухмылке, когда он наклоняется ко мне.

– Если скажу "да", ты заревнуешь? – дразнит он.

Да.

– Нет, – лгу я.

– Врунья, – весело ухмыляется он, поправляя мои очки. – Не переживай из-за Кен. Мама права – она мне как сестра, которой у меня никогда не было.

Я закусываю губу, не до конца убежденная.

– Хватит о Кеннеди Райленд. Я хочу знать, как давно вы двое вместе.

– Не так давно, – отвечаю я.

– Всю жизнь, – произносит Истон одновременно со мной.

Я хватаю стакан воды перед собой, пытаясь скрыть румянец, который поднимается от пяток до макушки. Сердце готово выпрыгнуть из груди – от смущения и от восторга из-за его мгновенной реакции. Истон рядом со мной широко улыбается, но выражение лица за его спиной по-настоящему приковывает мое внимание. Он этого не видит, но я вижу. На лице Ричарда Прайса тот же счастливый блеск, который его мама не в силах скрыть весь вечер.

Его отчим рад за него.

Я знаю, что Истон не ладит с этим известным банкиром, но в его глазах нет и тени той ярости, которую я ожидала увидеть. Только искрящееся тепло, пока он наблюдает за счастьем сына. Но за этой эмоцией кроется что-то еще. Пытаясь незаметно разгадать, что скрывают его карие глаза, я с удивлением осознаю: страх.

– Я слышал, как хорошо ты поешь, – ровным тоном говорит он, замечая мой взгляд.

Истон напрягает плечи, почувствовав, как я застываю. Я лихорадочно пытаюсь вспомнить, бывал ли Ричард Прайс на концертах в "Латунной Гильдии", но не могу представить его там.

– Наоми говорит, что именно ты – причина, по которой скамьи в церкви твоего дяди полны каждое воскресенье, – добавляет он, и я тихо выдыхаю с облегчением.

– Спасибо. Мне нравится это делать.

– И именно этим ты планируешь заниматься после выпуска? – в его голосе явная доля скепсиса.

– Пение для меня просто хобби. Честно говоря, я еще не решила, чем хочу заниматься. Но мне нравится учить детей из нашей общины музыке, поэтому в следующем году я думаю получить степень в области детского образования.

– Хм. Рад слышать, что у тебя есть план. В отличие от Истона, который даже не задумывался о таком.

– Ричард… – мама Истона бросает предупреждающий взгляд.

– Пусть говорит, мам. Я уже привык.

– А я – нет. Ты уже взрослый, Истон. Пора определиться, чем ты собираешься заниматься в жизни. Особенно, если хочешь делить ее с кем-то, – отчитывает его отчим, не слишком тонко кивая в мою сторону.

– Он найдет свой путь, Ричард. Просто дай ему время, – защищает сына Наоми.

– Время – роскошь, которой у него нет. Ему двадцать три, Наоми, а не три. Хватит с ним нянчиться.

– Тебе обязательно быть таким придурком, Дик? Неужели нельзя хоть один ужин провести без твоих нравоучений?

– Нет. Если не я, то кто? Кто-то же должен держать тебя в узде.

– Иди к черту, – рычит Истон, вставая и отодвигая мой стул, давая понять, что мы уходим.

– Истон… – умоляюще произносит его мать.

– Ужин был прекрасным, мам. Я провожу Скарлетт к себе. Если, конечно, Верховный Дик не против?

Я встаю и виновато улыбаюсь его матери.

– Было очень приятно, миссис Прайс. Мистер Прайс.

– И мне, Скарлетт. Надеюсь, мы еще увидимся.

Я киваю и бросаю взгляд на отчима Истона, но он уже склонил голову, пряча лицо.

Истон хватает меня за руку и почти бегом выводит из столовой.

– Куда мы идем?

– Я же сказал. В мою комнату. Это единственное место в доме, где можно найти покой.

Мы поднимаемся по лестнице, и я замечаю вооруженную охрану на каждом этаже.

– Твой отчим явно заботится о безопасности. Чувствуется, будто мы в Форт-Ноксе.

Истон лишь молча кивает, не поддерживая разговор. Я не настаиваю – очевидно, что последнее, о чем он хочет говорить, это его отчим.

– Сюда, – он открывает последнюю дверь на третьем этаже.

Когда я переступаю порог, у меня отвисает челюсть.

Комната Истона именно такая, какой я ее представляла. Черные стены, если не считать панорамных окон, открывающих вид на потрясающий закат над озером Токсавэй, который заливает комнату теплым золотистым светом. В центре – шикарная кровать с четырьмя столбами, королевского размера, с темно-серым покрывалом, но она кажется крошечной в этом огромном пространстве.

В глаза бросаются детали, в которых чувствуется почерк Наоми: белые лилии на каминной полке, семейная фотография в резной рамке. Но ее влияние на этом заканчивается. Все остальное – чистый Истон. От зажигалки и пепельницы на прикроватной тумбочке до потрепанных книг Воннегута, Керуака, Сэлинджера и Кракауэра, сложенных стопкой рядом.

Истон прислоняется к стене, скрестив руки, пока я изучаю его вещи. Пальцы скользят по обложкам его любимых книг, мебели – я впитываю ту часть его жизни, которую до этого не знала. Подхожу к столу – неудивительно, что там нет ни одного учебника. Но когда я натыкаюсь на листы с набросками, то оглядываюсь на него, не решаясь вторгаться в личное пространство без разрешения.

Он кивает, делает два шага ближе и наблюдает, как я смотрю на его мир своими глазами.

Эскизы ошеломляют один за другим. Каждый рисунок углем – изящный и в то же время грубый. Каждый штрих был сделан с точностью, но и с душой – будто истекал черной кровью на белый холст.

– Это потрясающе, Истон, – признаюсь я, пораженная талантом, который он скрывает от всех. – Я не знала, что ты рисуешь.

– Это не та информация, которую сообщают на первом свидании.

– Хм. А у тебя их было много?

– Нет. Только это.

Я опускаю глаза под его пристальным взглядом и продолжаю листать рисунки. Его искусство, полное глубины, захватывает меня целиком – и тело, и душу.

– Они действительно необыкновенны, – восхищаюсь я, разглядывая эскиз, где женские руки сжимают карандаш на коленях, будто в нетерпении.

Мой взгляд приковывает еще один рисунок, и я бережно поднимаю его. Я заворожена тем, как ему удалось изобразить длинную женскую шею – соблазнительную, даже греховную. Я сглатываю сухой ком в горле, возвращая эскиз на место, а мои глаза уже пленены пухлыми губами, будто замершими на вдохе. Но лишь когда я нахожу портрет с девятью едва заметными веснушками на носу и оправой черных очков у его основания – мое сердце начинает бешено биться.

– Это я... Все эти наброски. На них всех я, да?

– Наконец-то поняла, – усмехается он, сокращая расстояние между нами. Его подбородок опускается на мое плечо, а руки обнимают меня сзади.

– Я даже не знаю, что сказать.

– Не надо ничего говорить. Мне достаточно взглянуть на твое лицо, чтобы понять, что они тебе нравятся.

– Они прекрасны.

– Нет, Скар. Ты прекрасна. Это всего лишь бледные подобия оригинала, – шепчет он, снова касаясь губами моего плеча.

– Ты рисовал по памяти? – запинаюсь я, пытаясь унять бешеный стук сердца, готового вырваться из груди и упасть прямо в его ладони.

– Пришлось. Не думал, что ты когда-нибудь согласишься мне позировать, – он расслабленно смеется.

Я прикусываю губу, потрясенная не только его талантом, но и тем, что он выбрал меня своей музой.

– Хотя... Теперь ты здесь, – его горячий шепот обжигает мое ухо, а пальцы игриво дергают мой хвост. – Не против попозировать?

Он разворачивает меня к себе, пленяя серебристым взглядом.

– Что думаешь?

– Хорошо, – наконец выдыхаю я, не в силах отказать, когда он проникает в самую душу одним лишь взглядом.

– Ты доверяешь мне?

– Да, – признаюсь я, облизывая губы, когда его рот оказывается так близко, что я почти чувствую его дыхание на своей коже.

– Тогда идем.

Истон тянет меня за свитер, отступая к окну. Мы останавливаемся посреди белого пушистого ковра, и его ладонь нежно касается моей щеки, лишая последней воли сопротивления.

– Просто доверься мне, Скар. Здесь только ты и я, – шепчет он, пока его пальцы находят молнию на моей юбке. Когда она падает к ногам, он наклоняется, аккуратно поднимает ее и кладет на ближайший стул. Затем снимает мои балетки – я цепляюсь за его плечи для опоры, – массирует ступни и ставит мои босые ноги на ковер. И только когда он выпрямляется во весь свой шестифутовый рост, моя храбрость начинает таять.

– Это всего лишь я, детка. Только я, – продолжает успокаивать он, дотягиваясь до подола свитера. Но я хватаю его за запястья, не позволяя двинуться дальше.

– Я... я... не могу.

Его стальной взгляд смягчается, прежде чем он наклоняется и прижимается виском к моему.

– Ты – самое восхитительное создание, которое я когда-либо видел. В моих глазах в тебе нет ничего, что не было бы идеальным. Ничего, Скар.

Я закрываю глаза, разжимаю пальцы и позволяю ему медленно снять свитер. В ушах стучит только бешеный ритм сердца, когда он растягивает мой бюстгальтер, а затем стягивает трусики, оставляя меня полностью обсаженной. Каждая секунда молчания, пока он разглядывает шрамы, исследуя обожженную кожу, заставляет мое сердце сжиматься. Я не решаюсь открыть глаза, боясь увидеть в его взгляде отвращение.

Или что еще хуже – жалость.

Но затем я чувствую это. Легкие, как перо, прикосновения, скользящие вверх и вниз по моим изуродованным предплечьям, сменяющиеся мягкими поцелуями, которые он оставляет на каждом обесцвеченном участке. Я задерживаю дыхание, пока Истон продолжает ласкать выступающие рубцы, со временем превратившиеся из уродливо-красных в сине-фиолетовые, а затем в эти белые шрамы.

– Посмотри на меня, Скар.

Я медленно повинуюсь, и мое сердце разбивается при виде благоговения, застывшего на его лице.

– Ты идеальна.

– Это не так, – сдавленно возражаю я, качая головой.

Он поворачивает меня к зеркалу, его пальцы нежно скользят по моим рукам, а взгляд через отражение пронзает меня насквозь.

– Если бы ты могла увидеть себя моими глазами... Ты бы поняла, насколько ты восхитительна. В тебе нет ничего, что бы не делало меня дураком. Влюбленным дураком, – последние слова он бормочет скорее для себя. – Не прячь от меня свои шрамы – они часть тебя, как ты часть меня.

Я чувствую, как подступают слезы, когда поворачиваю голову, чтобы взглянуть на него.

– А я вижу лишь то, что потеряла.

Его брови смыкаются от боли, отражая того живого монстра, что до сих пор терзает мою душу. По моей щеке скатывается слеза, но Истон тут же сцеловывает ее.

– Я знаю, – шепчет он, распуская мой хвост и позволяя волосам рассыпаться по плечам длинными волнами. – Но я вижу другое. Я вижу ту, что вырвалась из пламени и завладела моим сердцем. – Он приподнимает мой подбородок, и его глаза наполняются чувством, которое мы пока еще боимся назвать вслух. – Позволь мне показать тебе, Скар. Позволь показать девушку, которая владеет моим сердцем.

Глава 23

Истон

Обнаженная, она лежит на моей кровати, на ней нет ничего, кроме очков в черной оправе, сдвинутых на переносицу. Скарлетт нужно время, чтобы полностью расслабиться. Как только замечаю, что напряжение покидает ее плечи, я спешу взять со стола чистый альбом для эскизов.

Приготовив все необходимое, я сажусь на край кровати, опираясь на спинку, и погружаюсь в созерцание ее прекрасного обнаженного тела. Пальцы сами тянутся к углю, торопясь запечатлеть каждую линию, каждый изгиб. Штрихи ложатся уверенно, точно передавая ее образ – такой, каким вижу его я. Ее тело, с его изящными впадинками и тенями, – мечта любого художника, даже если сама она в этом сомневается.

Не то чтобы Скарлетт страдала от синдрома гадкого утенка. Достаточно один раз увидеть ее на сцене, чтобы понять: она чувствует свою сексуальность и ничуть ее не стесняется.

Нет, ее скованность не от неуверенности. Все дело в шрамах. Они напоминают ей о жизни, которую у нее украли, – и это слишком тяжело для нее. Лишь сегодня я осознал: она прячет свои ожоги не от мира, боясь, что они покажутся безобразными. Она прячет их от самой себя. Эти шрамы – клеймо, от которого ей не сбежать. Пока они скрыты, она может притворяться цельной, а не жертвой, какой себя считает.

После того, как Оуэн раскрыл мне правду, я примерно понимал, что увижу, когда Скарлетт полностью разденется. Мне предстояло не только узреть ее тайны, но и воочию столкнуться с болью, выжженной в ее душе. Но его версия той адской ночи – не та, которую я хочу услышать. Мне нужна ее версия. Я хочу погрузиться в ее тьму, обнять ее и принять ее страдания как свои. И тогда, возможно, она найдет в себе смелость сделать то же самое с моими.

Если кто-то и способен на это, так это Скарлетт.

Но сначала ей предстоит рассказать мне – своим мелодичным голосом – о кошмаре, через который она прошла. Потому что она не жертва. Она – выжившая. Воин, вырвавшийся из бездны и ставший той удивительной женщиной, что сейчас лежит передо мной. То, что она считает слабостью, я вижу как силу. И если уж я решил следовать воле Общества, то должен напомнить ей об этой внутренней силе, способной победить самых жестоких монстров. Даже если для этого придется преподнести ей свою израненную душу на серебряном блюдечке.

– Знаешь, что это мне напоминает? – ее голос звучит расслабленнее, чем час назад.

– Что?

– Ту сцену из "Титаника", где Джек рисует портрет Розы, лежащей на диване. Ты смотрел этот фильм?

– Смотрел, – усмехаюсь я.

– Хм… – она задумчиво хмурится. – Мне он никогда не нравился. Меня бесило, что Роза просто позволила Джеку умереть. Почему они не могли поделить дверь? Места хватило бы на двоих.

– Дело не в месте, а в весе. Дверь не выдержала бы их обоих.

– Ладно, допустим. Но почему бы им не меняться местами?

– Потому что это лишь ускорило бы переохлаждение. Вместо одного метрового Леонардо ДиКаприо ты получила бы двух обладателей "Оскара", замерзающих посреди Атлантики.

– Похоже, ты всерьез об этом размышлял, – она прикусывает губу, скрывая улыбку.

– Ты смеешься надо мной? – парирую я, внутренне наслаждаясь ее расслабленностью: обнаженная, раскинувшаяся на моей кровати, она все еще способна подкалывать меня.

– Немного.

– Осторожнее, Скар. Твоя попа сейчас в зоне риска, – игриво грожу я, щекоча ее ступни.

Ее тело мгновенно покрывается румянцем – и, черт возьми, от этого у меня встает. Хотя и до этого было не легче. Весь последний час мне приходилось бороться с собой, чтобы не наброситься на нее и не наполнить комнату ее стонами.

– Вообще-то, Джек мог бы выжить, если бы Роза сняла спасательный жилет и привязала его под дверью для устойчивости. Обоим хватило бы места, если бы они подумали, а не поддались страху, – объясняю я, надеясь, что разбор гибели героев хотя бы немного остудит мой пыл.

– То есть ты считаешь, что его жертва была глупой и бессмысленной? – она приподнимается с подушки.

– Я считаю, что со стороны все решения кажутся очевидными. Но когда ты внутри ситуации, ответы не так просты.

Она снова ложится, устремив взгляд в потолок, и ее игривость сменяется серьезностью.

– Она его не любила.

– Почему ты так решила?

– Потому что если бы любила – не смогла бы жить в мире, где его нет. Она бы умерла с ним той ночью. У нее не было бы выбора, будь ее чувства настоящими.

Я замираю, пораженный яростью, с которой она это говорит. Я тут же откладываю альбом, подползаю ближе и целую ее шрамы.

– Ты же знаешь, что можешь рассказать мне все? – шепчу я.

– Взаимно, – она трогает мои волосы, и в ее голосе звучит легкая грусть.

– Я – открытая книга.

– Сомневаюсь, – смеется она.

Я кладу подбородок ей на грудь, чуть ниже обнаженных грудей, наслаждаясь видом.

– Что ты хочешь знать?

– Ммм. Это официальное приглашение покопаться в твоей голове?

– Считай это красной дорожкой, – шучу я, слегка прикусывая нежную кожу у ее груди.

Она хватает меня за волосы, оттягивая подальше от желанного места.

– Обещаешь отвечать честно, что бы я ни спросила?

– Испытай меня. Я же сказал, я – открытая книга, – дразню я, снова приникая к ее груди и оставляя поцелуй прямо над сердцем.

– Почему ты так ненавидишь своего отчима? – ее вопрос на мгновение оглушает меня.

– Проще простого. Он – мудак. Следующий вопрос, – отмахиваюсь я.

– Я серьезно, Ист. Обычно ты держишься надменно, будто тебя вообще ничего не задевает. Но стоит ему сказать одно слово – и ты впадаешь в ярость. Почему?

Горло внезапно сжимается, и я переворачиваюсь на спину, закрывая рукой глаза.

– Я же сказал. Он – мудак. Вопрос исчерпан.

– Не делай так. Не отгораживайся, – настаивает она, прижимаясь ко мне обнаженным телом, будто знает, что это моя ахиллесова пята. – Я расскажу тебе, как получила эти ожоги. Расскажу все. Только будь честен со мной. Это все, о чем я прошу.

Я и так знаю ее историю, но ее готовность раскрыть такую боль пробуждает во мне что-то чужое. И, к собственному ужасу, я чувствую, как давно запертые слова рвутся наружу, душа меня.

Я поднимаюсь и опираюсь о изголовье, а Скарлетт садится по-турецки в центре кровати. Ее длинные каштановые волосы прикрывают грудь, и я ловлю себя на мысли, что предпочел бы сейчас рисовать ее, а не говорить то, что придется.

– Ты хочешь правду? Я не ненавижу отчима. Я ненавижу то, что он видит меня настоящим – ошибкой, которой никогда не должно было случиться.

– Ты не ошибка, Ист.

– О, но это так. Я поражение чего-то настолько мерзкого, что меня следовало бы стереть из этого мира еще до моего первого вздоха. Он знает это. И я это знаю.

– Не говори так. Никогда, – умоляет она, придвигаясь ближе и прижимаясь головой к моей груди.

– Но это правда, – шепотом отвечаю я, приподнимая ее подбородок, чтобы видеть ее прекрасное лицо.

От любви, читающейся в ее чертах, перехватывает дыхание. Две самых чистых душой женщины смотрят на меня так, будто я – лучшее, что с ними случилось, хотя на деле я лишь разрушаю их.

– Когда ты узнаешь правду, ты перестанешь смотреть на меня так, как сейчас.

– А как я на тебя смотрю?

Как будто любишь.

Я сглатываю, и грудь сжимается так, что дышать становится трудно.

– Ничто из того, что ты скажешь, не изменит моего отношения к тебе, Ист. Обещаю.

– Не надо, Скар. Не давай обещаний, которые не сможешь сдержать.

Она целует меня в грудь – точно туда, где бешено бьется сердце, на котором выгравировано ее имя.

– Отдай мне своих монстров, Ист, а я отдам тебе своих.

Черт.

– Здесь только ты и я, помнишь? – продолжает она, используя мои же слова.

Я закрываю глаза, не в силах смотреть на нее, пока раскрываю мерзкую правду своего существования.

– Моей маме было пятнадцать, когда это случилось. Она шла домой из школы, когда на нее напали трое парней из соседнего района. Сначала она подумала, что это обычный грабеж, что они просто хотели вытянуть из нее деньги. Она отдала им все купюры из рюкзака, надеясь, что на этом все и закончится. Но это было только начало.

Мой голос становится жестче.

– Они смеялись, заталкивая ее в темный переулок. Деньги их уже не интересовали. Они избивали ее, насиловали, издевались – и все это со смехом, будто лишить ее невинности было для них развлечением. Помощь пришла лишь через несколько часов, когда кто-то нашел ее избитое, окровавленное тело, сжавшееся у мусорного бака. Моей маме было всего пятнадцать.

– Боже, Ист… Полиция их поймала?

Я качаю головой, не открывая глаз.

– Она была слишком травмирована, чтобы запомнить их лица. Говорила, что ничего не видела – все время закрывала глаза. Даже если бы захотела, не смогла бы их опознать. Но я никогда не верил в это. Думаю, мама просто не хотела заново переживать тот кошмар через суд – только чтобы эти твари отделались парой лет тюрьмы.

Я делаю глубокий вдох. Легкие жаждут сигаретного дыма, но если остановлюсь сейчас – не уверен, что смогу продолжить.

– После этого мама впала в депрессию. Не ела, не говорила, не спала. С каждым днем она угасала, медленно прощаясь с жизнью. Она знала, что рано или поздно сделает последний шаг. Это было лишь вопросом времени.

Ист… – ее голос дрожит.

– Потом родители отвезли ее в больницу после того, как она упала в обморок, ударившись головой о шкаф. До того дня она была девственницей, поэтому представь ее шок – и шок всех вокруг – когда врач сообщил, что она беременна.

Я сглатываю ком в горле, сжимая руку Скарлетт, будто она может удержать меня от провала в прошлое.

– После этого все стало еще хуже. Мама бросила школу – не выдержала насмешек. Дети дразнили ее шлюхой, хотя она была жертвой. Ее родители тоже не понимали, почему она оставила меня. Угрожали, уговаривали сделать аборт, но она отказалась. Когда я родился, они попытались отдать меня в приют, но она снова отказалась. В конце концов, они выгнали ее, заявив, что не могут видеть меня каждый день. Они даже говорили, что мама все выдумала – мол, сама захотела трахнуться с теми ублюдками, раз оставила ребенка.

Тихие всхлипы заставляют меня открыть глаза. Скарлетт плачет.

– Я могу остановиться, – мягко шепчу я, стирая ее слезы большими пальцами.

– Нет. Пожалуйста, продолжай

Я медленно выдыхаю и подчиняюсь.

– Первые годы ей было очень тяжело. Никто не хотел пускать к себе девушку с плачущим младенцем. Большинство ночей мы проводили в приютах для бездомных. Мама редко вспоминает то время – думаю, для нее это слишком болезненные воспоминания. Но она была молода, красива и готова работать, и однажды нам повезло. Женщина, работавшая волонтером в столовой, куда мы ходили, пожалела ее. Она работала в фешенебельном отеле на Парк-авеню и устроила маму убирать номера. Работа не была гламурной, но для девушки без образования это стало спасением. Появился стабильный заработок, чаевые, и вскоре она смогла снять маленькую квартиру в Квинсе. В отеле был детский сад, и мама из кожи вон лезла, чтобы не потерять эту работу.

– Ты так ее любишь, – шепчет Скарлетт со слезами на глазах.

– Конечно. Она могла избавиться от меня в любой момент, но вместо этого разрушила собственную жизнь ради меня. Отказалась от семьи, друзей, привычного мира, даже от будущего – только чтобы оно было у меня. Даже если я его не заслуживал.

– Ты думаешь, что не заслуживаешь будущего?

– Я не хороший человек, Скарлетт. Мое происхождение тому доказательство.

Я слабо улыбаюсь, когда она прижимается головой к моей груди. Она обнимает меня с такой силой, будто хочет впитать всю мою боль до последней капли. Как и мама, Скарлетт упорно ищет во мне хорошее, даже когда его нет. Я касаюсь костяшками пальцев ее носа, возвращая ее внимание.

– Ты ошибаешься, Ист. Очень ошибаешься.

– Конечно, ты так скажешь. Ты – хорошая. Как и моя мать.

Она прикусывает нижнюю губу, оставляя на языке невысказанные слова. Когда молчание становится невыносимым, новый вопрос Скарлетт прерывает мое тревожное состояние.

– Тогда твоя мама и встретила отчима? В отеле?

– В общем то, да. Мне было семь, когда Ричард начал останавливаться в отеле. Ему хватило одного взгляда на маму. Этот ублюдок поселился в пентхаусе только чтобы видеть ее каждый день, – я безрадостно усмехаюсь. – Но мама заставила его попотеть. Ему понадобилось два года, чтобы он смог ее завоевать.

– Я не понимаю. Почему тогда ты его ненавидишь?

– Я же сказал. Я его не ненавижу. Он любит мою маму – как я могу его ненавидеть? Да, мне жаль, что он такой трудоголик и мало с ней бывает. Но он обращается с ней как с королевой, дает ей чувство безопасности и любви. Просто наши отношения всегда были напряженными – он видит меня настоящего, даже если мама отказывается это замечать.

– И ты злишься на него за это? – ее лоб морщится от попыток собрать воедино обрывки моего исковерканного пазла.

– Я злюсь, потому что он прав. Когда он смотрит на меня, мне не скрыться от самого себя. Понимаешь?

– Нет, – она хмурится.

– Такая упрямая, – дразню я, целуя ее нос.

– Кто-то еще знает?

– Парни догадываются. Я никогда не рассказывал им о маме так подробно, как тебе, но они знают, что прошлое у меня... непростое.

– Но они приняли тебя таким, какой ты есть?

– Наверное, – пожимаю я плечами, не понимая, к чему она клонит.

– Значит, возможно, что люди любят тебя за то, какой ты есть, а не за то, кто тебя создал? Что его грехи – не твои, и тебе не следует за них наказывать себя или чувствовать себя неполноценным?

– Скар...

– Нет, послушай. Я услышала тебя. Каждое самоуничижительное слово. Я все поняла. Я не стану отрицать твои чувства – они твои, и только ты знаешь, как прошлое повлияло на тебя. Я просто прошу задуматься: даже если ты появился на свет в результате чудовищного преступления, это не делает тебя таким же чудовищем. Только ты решаешь, каким человеком стать. Твое происхождение не должно определять твою суть.

Хотел бы я, чтобы все было так просто. Забыть, что во мне течет кровь монстра. Но это невозможно. Я всегда буду смотреть в зеркало и видеть дьявола внутри.

Отчаянно пытаясь убежать от своих демонов и переключиться на ее историю, я провожу пальцем по ожогам:

– А ты не хочешь рассказать мне свою историю?

Она опускает голову, поправляя очки на переносице.

– Ты не обязана, если не готова, – мягко заверяю я.

– Я готова рассказать. Просто не хочу твоей жалости, вот и все.

– Я бессердечный ублюдок, Скарлетт. Если ты не заметила, сегодня я это уже доказал. Я даже не понимаю, что такое жалость, – шучу я, надеясь, что это поможет ей раскрыться. – Ты и я, помнишь? Больно тебе – больно мне.

Она коротко кивает, и я, затаив дыхание, жду, когда она поделится своими демонами, как я с ней своими.

– Моя мама была певицей, как я, только лучше. Когда она пела, казалось, будто солнце целует твою кожу. Ее голос приносил столько радости, что нельзя было не восхищаться. Но она выросла в строгой семье, где таланты полагалось использовать только для восхваления Бога. Она сбежала из дома сразу после школы, мечтая о большой сцене на Западе. Но слава так и не пришла. Хотя она была счастлива – пела в барах и лобби Лас-Вегаса, и этого хватало. Как у тебя с мамой, у нас не было никого, кроме друг друга. Я никогда не видела отца. Однажды спросила о нем, и мама сказала, что он был начинающим певцом, уехавшим в Нэшвилл. Что я ничего не потеряла – он не мог позаботиться даже о себе, не то что о ребенке.